Czytaj książkę: «Змея. Часть 2»
Безумный сон. Правдив ли он, иль ложен, – как мне знать?
Но только вдруг я ощутил, что страшно мне обнять,
И я люблю – и я хочу – и я шепчу: «Моя!»
Но молча в памяти моей звенит: «Змея! Змея!»
Константин Бальмонт.
Глава 1
Поезд «Норд-экспресс». Октябрь 1910 г.1
Кенигсберг проезжали не вечером, как обещал проводник, а рано утром. Стоянка длилась более часа. Недавно прошёл дождь, и на улице стало свежее. Он спустился на крытый перрон роскошного вокзала. Прошёл мимо диковинных колонн в главный холл. С утра здесь было довольно публики. Провожающие и встречающиеся слились в одну безликую рокочущую толпу. С деловым видом шмыгали сутулые носильщики и лихие лоточники с пачками иностранных папирос и сигар. Продавали газеты и сладости. Разносчик конфет и пирожных, упакованных в шуршащую, глянцевую бумагу, подобострастно глядя на Гладышева, говорил что-то по-немецки, предлагая купить серебристые, словно литые плитки прусского шоколада. При виде разноцветного лотошного богатства, он вспомнил о том, как ОНА, жмурясь от удовольствия, надкусывала фигурный шоколад, и тот с приятным ломким хрустом дробился на её ровных, белых зубах. Он замер на мгновение, погрузившись в те далекие воспоминания.
– Bitte, Süßigkeiten, Schokolade, Marzipan, Lutscher!2
– Nein danke.3
Нервная усмешка скривила губы.
– Nein… – вновь отрешённо повторил он и вошёл в главное здание.
Там он без труда разыскал буфет. Зачем я сюда иду, думал он по дороге. Я ведь и в ресторане могу купить любую бутылку вина, однако, ноги несли его, скорее по привычке. Мимо дефилировали строгие дамы и не менее аскетичные господа, кричали дети и лаяли шпицы. Из-за высокого купола вокзала каждый звук множился летящим эхом. Тут и там слышалась отрывистая немецкая речь. Меж колонн гулял сквозняк. Утра становились прохладнее, воздух стыл даже в помещении.
«Пожалуй, здесь многое выглядит иначе, – размышлял он. – Это не Россия. Чужие лица. Чужие звуки. Неприятная речь. Даже запахи другие. Хотя… бог с ними, с запахами. На что мне они? И все эти люди… Я вижу их впервые, и в то же время, через мгновение они исчезнут, словно призраки, растворяться в дымке вечности. В сущности их итак давно уже нет. Время беспощадно ко всему живому на этой планете. Все они куда-то спешат, торопятся, что-то говорят или даже кричат друг другу, и не знают, что всё давно тлен. И с точки зрения вечности, все они действительно давно мертвы. Как мёртв и я сам…»
Сквозь стеклянные двери с белыми иностранными надписями он прошел в фешенебельный буфет, за стойкой которого торговали две довольно симпатичные, полненькие немки в белых кружевных передничках. Когда он подошел ближе, чтобы рассмотреть витрину с множеством бутылок, продавщица принялась скороговоркой, с особой учтивостью предлагать ему всевозможные напитки. Ему не хотелось нынче ни пива, ни рейнского вина. Он надеялся взять что-то покрепче, чтобы крепче спать. Молча он ткнул пальцем в бутылку бренди под названием Асбах Уральт.
Позднее он пожалел, что не купил сразу две бутылки. Вернувшись в своё купе, он выпил большую рюмку золотистого бренди и вновь растянулся на кровати, уносясь воспоминаниями в то далекое и тревожное лето.
Санкт-Петербург, Гатчина 1907 г.
– А он?
– Он хрипло засмеялся каким-то металлическим смехом и ответил: «Я слишком долго ждал. Ждал долгие годы, когда ты из девы превратишься в настоящую женщину. И я дождался. И теперь нам пора. В том мире, откуда я прихожу, мне нужна любимая жена. Я забираю тебя. А здесь твои дни сочтены. Готовься. Скоро придёт твой час».
– Господи, а что же было дальше?
– Дальше он пропал. Я не спала всю ночь, забывшись тяжелым сном только под утро. Я ждала приезда Казимира. Когда он вернулся, я рассказала ему обо всем. О том, что меня вновь стал посещать призрак Сотникова. И мало того, я рассказала Казимиру о последних словах призрака.
– И что он?
– Он изменился в лице, но после совладал с собою и попытался меня успокоить. Хотя, я видела, что он и сам не на шутку перепуган. Он расспрашивал у меня какие-то подробности моей ночной встречи, потом что-то бормотал себе под нос, мычал, махал руками и призывал меня как можно скорее выбросить всё из головы. Потом он уходил в другую комнату, писал кому-то письма. Давал какие-то распоряжения портье. А после объявил мне, что завтра мы уезжаем в Нормандию, к одному его старому знакомому. Речь шла о неком маркизе де Траверсе. Он был французом, родившимся в России и, вновь перебравшимся во Францию, а конкретно в Руан.
Мы сели на поезд, и ужё через несколько часов оказались в его поместье. Это была огромная старинная вилла, больше похожая на Средневековый замок. Её стены были выложены из серого камня и возвышались на несколько этажей. Были здесь и круглые башни, и крепостная стена, и множество переходов. А сама вилла утопала в зелени старинной дубовой рощи. Её хозяин маркиз де Траверсе встретил нас весьма любезно. Хорошо было то, что он свободно говорил по-русски, хоть и с небольшим французским акцентом. Миша, я разговариваю по-французски, но не столь хорошо, чтобы при сильном волнении суметь объяснить всю суть моих страданий. Поэтому я с радостью приняла то обстоятельство, что маркиз родился в России и отлично знал русский.
Итак, я забыла рассказать тебе о том, как он выглядел. Это был высокий мужчина, лет пятидесяти, сухопарый, с желчным лицом и строгими глазами. Его зачесанные назад седые волосы и кустистые брови делали его облик малопривлекательным. А узкая полоска рта выдавала в нём надменную личность. Но, всё это, в общем-то, неважно. Прибыли мы к нему утром и, позавтракав в большой столовой, похожей на холл средневекового замка, сразу приступили к главному. Он самым подробным образом расспросил меня о ночных визитах Сотникова. Немного краснея и путаясь, я поведала ему обо всём, что помнила и чувствовала, почти с самых институтских времён. Он оказался очень дотошным. Я рассказывала, а он кивал. Как и тот доктор психологии. Помнишь, о котором я тебе говорила. Так вышло, что мне пришлось исповедаться о Сотникове нескольким мужчинам, – с горькой усмешкой констатировала Барбара. – Если честно, то я устала рассказывать все эти непристойности. И с удовольствием бы избежала этих откровений, если бы не угроза моей жизни. Она была весьма реальна. Забыла упомянуть, что перед тем, как нам поехать в Нормандию, Казимир просил посмотреть меня одну из французских ясновидящих. Так вот, та отказалась отвечать на наши вопросы. Она глянула мне в глаза и сообщила, что у меня помутнели зрачки.
– И что это значило?
– Это означало, что мне оставалось жить лишь несколько дней. Угрозы Сотникова были весьма реальны.
– И что этот маркиз? – с волнением в голосе спросил Михаил.
– Выслушав меня, маркиз вынес свой вердикт, что между Сотниковым и мною воздвигнута невидимая связь. Некая духовная цепочка, крепко связывающая наши души.
– Господи, – воскликнул Гладышев. – Но что у тебя могло быть общего с тем мертвым проходимцем?
– Я, право, не знаю. Маркиз сказал, что эта связь не всегда устанавливается во вред человеку. Всё зависит от уровня развития ушедшего духа и от того места, где он пребывает в Тонком мире.
– Только в Преисподней мог обитать этот человек!
– Миша, это упрощенный подход к видению Потусторонней реальности. В нашем понимании ты должен чуточку абстрагироваться от церковных канонов. Там не всё так просто и однозначно. Поверь. Корректнее было бы сказать, что Сотников обитает на каком-то из нижних этажей Непроявленного мира.
– Боже, Барбара, откуда ты всё это знаешь? – он сел рядом и вновь взял её прохладные пальцы в свои горячие ладони. – Ты сейчас похожа на какую-то египетскую жрицу. Ночь делает твои черты поистине таинственными и твои волосы… Барбара, ты прекрасна, и в то же время, я иногда тебя боюсь…
– Не надо, Мишенька… Не говори так. Я и сама, порой, себя боюсь. Особенно, когда смотрю на собственное отражение в зеркале. Казимир меня часто упрекает за мой страшный взгляд. Он считает его урочливым. Хотя, так оно и есть. Но более прочих я способна изурочить лишь саму себя.
– Иди ко мне, милая, – он привлек её за талию и стал целовать долгим и нежным поцелуем.
– Погоди, я должна продолжить свой рассказ, – задохнувшись от объятий, прошептала она.
– Почему у меня всё время так невыносимо тяжко в паху? До боли тяжко! – вопрошал он. – Даже от твоих рассказов о прошлом. Я негодую в душе на многие твои откровения, и в то же время, в каждом твоём рассказе я вижу тебя без одежды. Обнаженной и развратной! – вспыхнул он. – Даже с твоим мёртвым призраком. Я представляю тебя, извивающейся от страсти. Блудницей! Малолетней распутницей! – он поперхнулся. – Прости милая… Прости… Я сам не знаю, что несу. Я просто сильно тебя люблю. До духоты в горле. До боли в сердце!
– Я не сержусь на тебя, Миша…
– А когда я думаю о ваших ночах с Казимиром, я и вовсе схожу с ума от злости и ревности! И я… Я… всё время хочу тебя смертельно. Ты точно, ведьма, Барбара. И чем больше я тебя узнаю, тем сильнее это понимаю.
– Ты прав во многом, – с грустью отозвалась она. – Не горячись…
– Погоди, скажи мне только одно, – он сжал её пальцы. – С Казимиром тебе было хорошо? То есть, не то… Лучше спрошу иначе: с кем тебе лучше – с ним или со мною?
– С тобой, Миша. Неужели ты сам не чувствуешь?
– Чувствую. Но я страдаю от ревности даже по отношению к твоему прошлому, пойми.
– Я знаю. Я могла бы не быть с тобою настолько откровенной и ничего о себе не рассказывать. Не знаю, хорошо ли это?
– Нет, что ты… Я безумно благодарен тебе за твою откровенность. Для меня это очень важно. Поверь…
– Возможно, со временем твоя ревность пройдёт…
– Она пройдёт только тогда, когда ты полностью станешь моей.
В ответ она улыбнулась.
– И всё же я продолжу?
– Да, продолжай. Я более не стану тебя прерывать.
– Итак, маркиз де Траверсе пришёл к неутешительному выводу о том, что между духом Сотникова и мною существует незримая связь, которую необходимо прервать с помощью определенного ритуала. Он сказал, что эта связь была сплетена одной из норн загробного царства. И что с помощью ритуала мы должны избавиться от неё. А иначе, иначе, я могу умереть, без обиняков сообщил нам маркиз.
Нам нужно было торопиться. В ритуале должны были участвовать двенадцать человек. То есть, не считая нас с Казимиром и самого маркиза де Траверсе, их должно было быть ещё девять персон. И ты, верно, будешь в полном неистовстве, если узнаешь, что все эти участники были мужчины – разного возраста, общественного положения и достатка. В основном это, конечно, были представители французского и немецкого дворянства, местная, так сказать аристократия и буржуа. И наверняка почётные граждане Руана или ещё каких-то городов Нормандии. Словом, мне трудно сказать с определенной точностью, кто был задействован в том самом ритуале. Ибо я не видела толком ни одного лица. Все участники таинства были одеты в длинные темные плащи с капюшонами, опущенными на половину лица. Могу сказать лишь одно, что все они входили в некую закрытую оккультную организацию, которую возглавлял сам маркиз де Траверсе.
Он отправил ко всем представителям записки, с просьбой приехать и помочь в проведении обряда.
– Что же за оккультная секта?
– Миша, их названия я не знаю. Всё это до сих пор покрыто мраком. Как я поняла позднее, они были то ли розенкрейцерами, то ли потомками тамплиеров, то ли носителями сакральных знаний о кабале.
– Час от часу не легче.
– Хотя, всё это лишь мои предположения… Сам ритуал состоялся на следующую ночь. Мне велели принять ванну и, раздевшись донага, облачится в тонкую рубаху, похожую на тунику. Причём, эта туника была очень старинной. Похоже, что ей была не одна сотня лет. Прислуга принесла мне древнюю шкатулку, украшенную драгоценными камнями и рубиновым крестом. А после извлекла из неё пожелтевшую от времени рубаху. Когда я пригляделась, то увидела, что она была сплошь покрыта черными пятнами крови. Особенно на том месте, где… Словом, мне показалось, что в ней кого-то могли лишить девственности.
– Зачем? – неприятно поразился Гладышев, пристально всматриваясь в глаза Барбары.
– Мне объяснили, что я непременно должна её надеть. Что эта рубаха принадлежала одной из французских королев ещё в 14 веке.
– Как подобное возможно?
– Не знаю, мне объяснили, что храмовники берегли её все эти века для особых ритуалов.
– Бред…
– Миша, ты просто не понимаешь.
– Ладно, что было дальше?
– Дальше служанка привела меня в одну из потаённых комнат, расположенных в боковом пределе от основного зала. Эта комнатка скорее походила на монашескую келью. Мне велели раздеться донага и надеть эту старую рубаху. Я всё исполнила в точности, а после стала прислушиваться к тому, что происходит в большом зале. Но мне было плохо слышно. Казалось, что оттуда идёт какой-то слабый гул и невнятные отзвуки мужских голосов. Когда служанка ненадолго покинула меня, я всё же осмелилась приоткрыть дверь. Я увидела огромный зал с высоким потолком, в котором не горели электрические лампы. Всё пространство в зале было освещено живым пламенем. Это были факела, прикрученные к каменным стенам. Сходства со Средневековьем добавляли мрачные дубовые арки, расположенные на потолке, и уходящие в невидимый глазу, тёмный свод, кажущийся ночным небом. А так же каменный пол, на котором гулко звучал каждый человеческий шаг. Я увидела большой круглый стол, за которым сидели все мужчины в плащах и капюшонах, надвинутых на самые глаза. Во главе стола, я полагаю, восседал сам маркиз де Траверсе, а рядом с ним я с трудом узнала своего супруга, Казимира. Остальных людей я не знала. Перед маркизом лежала старинная доска Уиджи. Я видела, как треугольная планшетка нервно двигалась по буквам. И в это время все присутствующие шепотом зачитывали послание от высших духов. Я помню, как от страха у меня сильно тряслись колени и руки. И пересохло в горле. Я видела, как маркиз, спустя короткое время, прочитал молитву-воззвание к духам, покровительствующим спиритам. Он призвал в этот зал Рафаэля и Анеэля. Обоих сразу. А после принялся читать ещё какие-то заклинания. Я поняла, что он стал напрямую вызывать дух Сотникова.
Потом вернулась в комнату служанка, и мне пришлось быстро захлопнуть двери. Служанка принесла мне чашу с красным вином и приказала её выпить. И я выпила. Страх сразу улетучился, а ноги и руки перестали дрожать. Мне даже сделалось немного весело.
– Ты просто опьянела, бедная девочка.
– Нет, Миша, оказалось, что в это вино было добавлено какое-то зелье, схожее по действию с каким-то опиатом.
– Понятно… И что потом?
– Потом мне и вовсе сделалось всё безразлично. Я, словно безвольная кукла, лишь слабо констатировала всё то, что со мной происходило. Служанка, взяв меня за руку, прямо босиком, в одной рубахе, вывела на середину зала. Когда я ранее подсматривала в тонкий проем, то мне была видна та часть помещения, где сидели сами спириты. А теперь я увидела иное. И это было поистине ужасно.
– Что же?!
– Я увидела огромный каменный стол. Это был не простой стол, а жертвенный. По его периметру были вделаны кожаные ремни для крепления рук и ног. И, судя по всему, роль жертвы предназначалась именно мне…
* * *
На этом месте, дорогие читатели, мы на время прервём рассказ о необычном обряде, совершенном над нашей красавицей Барбарой в Нормандском замке. И перенесёмся уже в наше Отечество, в славный град Великого Петра. В похожий вечер, где уже Татьяна Николаевна Гладышева должна была оказаться в центре проведения другого оккультного обряда.
Но, обо всём по-порядку…
В Петербурге давно стояли Белые ночи, и Татьяна Николаевна плохо спала. Сон не шёл к ней не только из-за этих безумных ночей. До самого утра она размышляла о том, стоит ли ей вновь идти на квартиру к Петровскому. Слишком уж неприятными казались ей недавние впечатления от странных гостей, пребывающих в его доме. Несколько раз за день она, то решительно отказывалась от намерения пойти к семейному консультанту, то вновь собиралась рискнуть.
Ближе к вечеру она всё-таки приняла ванну и тщательно причесалась с помощью своего парикмахера. А после она надела модную юбку и светлую блузу, пошитую в стиле а-ля «Гибсоновская девушка». И хоть её пышные формы мало подходили под этот вытянутый и худой образ, однако, новый наряд сидел на ней весьма неплохо. Большое зеркало отразило в седом овале загадочную незнакомку с прекрасными, но полными грусти глазами.
– Эх, Миша-Миша, – с печалью прошептала она. – Чего же тебе было надобно?
Слёзы горечи увлажнили её карие очи. Она смахнула их белой кружевной перчаткой и, попрощавшись с Серафимой, поспешила на Лиговку.
Приехав к дому Петровского, Татьяна велела кучеру ждать её возвращения, а сама решительными шагами поднялась на второй этаж. После звонка ей не пришлось долго томиться в ожидании. За дверью послышались чёткие и решительные шаги, щёлкнул затвор замка, и на пороге показался Петровский, собственной персоной. Татьяна опустила глаза – в поисках странной карлицы. Но, похоже, её опасения были напрасны. Карлицы нигде не было. Галантным движением Петровский распахнул дверь и вежливо пригласил её пройти.
– Здравствуйте, дорогая Татьяна Николаевна, – церемонно произнёс он. – Прошу вас, проходите. Я давно жду вас.
Когда она ступила за порог, он наклонился и поцеловал ей руку. Ей показалось, что он сделал это чуть дольше, чем обычно. Она аккуратно одёрнула ладонь и мелкими шагами проследовала внутрь узкой прихожей. Прихожая вела в сторону коридора, оклеенного тёмными цветастыми обоями в викторианском стиле. Не играл граммофон, и из комнат не доносилось посторонних звуков. Только ходики, находящиеся в глубине квартиры, отсчитывали свой мерный шаг, и где-то скрипнула половица. Не было здесь и посторонних запахов. Ей даже почудилось, что нынче в квартире пахло ладаном.
– Вы один? – отчего-то спросила она и смутилась.
– Конечно, один. Я же вам уже объяснил, что тогда случилось небольшое недоразумение. Мой товарищ…
– Да, вы говорили.
– Я пригласил двух горничных. Они тщательно отмыли все полы, вытерли пыль, проветрили помещение. А после я раскурил благовония. И поэтому ваше сиятельство будет находиться в полном комфорте. Проходите, прошу вас!
Только теперь она осмелилась чуть пристальнее посмотреть в его сторону. Ей показалось, что в этот раз его внешний вид немного отличался от всех предыдущих. Он был тщательнее причёсан. А темный, по обыкновению, костюм его выглядел свежее и новее, чем все прочие. И даже ворот рубашки отличался исключительной белизной. Она уловила и некий лёгкий мужской аромат, напоминающий запах коньяка и дорогих сигар.
«Надо же, – вдруг подумала она. – А этот „чернец“, оказывается, весьма недурён собой».
Но не успела она об этом подумать, как он взял её за руку и, словно девочку, ввел в огромную комнату. В этой комнате царил полумрак. Плотные портьеры занавешивали полностью все окна, ровно таким образом, чтобы свет летнего вечера не проникал ни в одну щёлку. Не горела здесь и люстра. Вся комната была заставлена множеством свечей. Они находились в нескольких старинных подсвечниках, стоящих на комоде, подоконниках и столе. Свечи трепетали в полутьме, оплывая каплями прозрачного воска. В комнате было душно, и сильнее пахло ладаном. Бегло она успела заметить поблескивающие стёклами стеллажи с книгами и огромный кожаный диван. Ближе к окну располагался старинный письменный стол, на котором лежало несколько карточных колод и потемневшая от времени, толстая книга в кожаном переплете, с медными застежками, покрытыми вековой зеленью. Рядом с книгой находился белый человеческий череп и большой хрустальный шар. Возле шара лежал золотой амулет на цепочке, выполненный в виде пентаграммы, а также египетский анх, усыпанный какими-то камнями.
Увидев всю колдовскую атрибутику, Татьяна сразу присмирела и с уважением посмотрела на высокую фигуру Петровского.
– Присаживайтесь, Татьяна Николаевна.
Он пододвинул к ней стул с высокой спинкой.
– Шляпку можете снять.
– Ах, да, простите, – пробормотала она, убирая шпильку, удерживающую летнюю шляпу.
Она немного волновалась, и потому вместе со шпилькой из её прически выбился довольно длинный локон и упал на пышный бюст. Татьяна ещё больше смутилась:
– А где у вас зеркало? – пролепетала она. – Я должна поправить волосы.
– Не стоит, – властно произнес он. – Не трогайте ничего. И сидите молча.
Он взял из рук шляпку и кружевные перчатки и кинул их на комод.
– Расслабьтесь, Татьяна Николаевна, – твердым голосом произнёс Петровский. – Вы взяли с собою сорочку?
– Да, вспыхнула она. Только она…
– Что не так?
– Я не нашла сорочки из льна. У меня батист.
– Ничего страшного.
Он подошел к столу и сел за него. А после внимательно посмотрел в сторону Гладышевой. Руки машинально стали шарить по карманам и извлекли пачку папирос.
– Вы не будете против, если я закурю? Мне просто необходимо немного сосредоточиться. А открывать окна нам пока нельзя.
– Конечно, курите, – кивнула она, наблюдая за худыми кистями его рук и тонкими пальцами.
– Татьяна Николаевна, я хочу ещё раз попросить у вас прощения за деяния собственной сестры.
Она не ответила, а лишь немного насупилась.
– Как я вам уже говорил ранее, я редко обращаюсь к чёрной магии для решения тех задач, которые можно урегулировать иными, более приемлемыми и гуманными способами. Недаром я учусь на философском факультете и дополнительно изучаю психологию в Венском университете.
Она удивленно посмотрела на него.
– Так, стало быть, вы тоже занимаетесь наукой, как и мой Миша?
– Да, как и Михаил Алексеевич. Даже немного больше. Ибо ваш Михаил Алексеевич, уж простите за прямоту, не обладает столь чёткими намерениями, как я. Дело в том, что я довольно рано остался без попечения родителей, и от того привык во многом полагаться на самого себя, – он затянулся папиросой и, выпустив кольцо дыма, с прищуром добавил: – Да, моя дражайшая Татьяна Николаевна, я привык быть самому себе хозяином, в отличие от вашего дорогого супруга. Но не в этом суть.
Он встал и прошёлся по комнате.
– Через несколько лет я окончу оба курса университета и собираюсь открыть частную практику. А далее я готов защитить диссертацию и преподавать в России или Австрии. Да, собственно, где угодно. Даже в Сорбонне. И поверьте, у меня есть на это весьма хорошие перспективы. Я ведь и семейным консультантом работаю не просто ради денег. Это – моя основная практика.
– Я понимаю, – тихо отвечала она.
– Хотя, зачем я о себе? – он вернулся к столу и снова сел. – Татьяна Николаевна, повторюсь, я привык решать все личностные проблемы с помощью психологии и индивидуального клинического разбора каждой ситуации. Но, с раннего детства я неплохо знаком с азами чёрной и белой магии. Помимо того, чему меня обучил мой отец и его близкие знакомые, я изучал оккультные практики в Каире и немного в Праге. За большие деньги я получил также несколько бесценных уроков у одной старой ведьмы.
В ответ Татьяна вздрогнула.
– Ведьмы?
– Именно! О, это замечательная ведьма. Однажды она очень помогла моей сестре. Можно сказать, спасла её от смерти. Самая настоящая питерская ведьма.
– Господи, Григорий Александрович, ну, какие ведьмы? Зачем вы меня пугаете?
Он приблизился к ней и, наклонив ближе лицо, прошептал:
– А зачем теперь пугаться? Бояться не надо. Вы ведь уже давно просили меня, сделать этот приворот. Да, я до поры отказывался.
– Может, и в самом деле, не надо? – жалобно произнесла она.
– Поздно, – отчеканил он, дыша ей в самое лицо. – Поздно. Как только вы переступили порог этой комнаты, обряд уже начал идти. Уже проснулись определенные силы, с которыми я сейчас войду в контакт.
– Мне страшно, – всхлипнула она.
– Не бойтесь, – великодушно отвечал он. – Вы венчаны с вашим Михаилом, а стало быть, на вашей стороне воля небес. Лишь поэтому я взялся за этот обряд. Я никогда не делаю подобное тем, кто не венчан. Ибо, считаю это грехом, на который никогда не пойду даже за огромные деньги.
– Значит, всё же грех…
– А вы как думали? Не в бирюльки же я позвал вас играть.
Она зажмурилась. Нежные, чуть полноватые пальчики нервно теребили ажурный платок.
– Вам дурно?
– Нет, – тихо отвечала она.
– Итак, я должен вас предупредить, что своей родной сестре Варваре я не стану причинять никакого вреда. Обычно в таких случаях, сразу после ритуала, разлучницы получают по заслугам. В нашем же случае, я буду делать обряд на привязку вашего мужа к вам, и остуду его от моей сестры. Сестру же я не трону. А лишь позднее закажу за неё в церкви молебен. Я, честно говоря, хотел бы сначала поговорить с ней тет-а-тет, и расспросить её, насколько серьезно она настроена к вашему супругу? Но так как я не имею сейчас этой возможности, то оставим всё на волю провидения.
– Хорошо, оставим, – тихо отвечала испуганная Татьяна.
– А сейчас идите в мою гардеробную и переоденьтесь в свою сорочку. Как будете готовы, скажете. Тогда я дам вам необходимые инструкции.
– Как я должна переодеться?
– Вы должны снять с себя всю одежду и даже белье. Раздеться донага, а после надеть на себя рубашку, на голое тело.
– Как это донага? Помилуйте? – вспыхнула она.
– А как вы хотели, милая? Это же магия. Я мог настоять на том, чтобы вы предстали пред высшими силами и вовсе обнаженной. Таков ритуал.
– Скажете тоже…
– Идите, голубушка, в мою гардеробную, и я жду вас здесь. Или вам нужна моя помощь?
– Нет, благодарю, я справлюсь сама.
Он отвел её в маленькую комнату, где стояли два высоких одежных шкафа. Рядом с ними на стене висело зеркало. Возле находилось небольшое кресло, подставка для ног, тумба и деревянная вешалка-тренога. Татьяна подошла к зеркалу и заколола выпавшую прядь.
«Господи, что я здесь делаю? – прошептала она, растерянно глядя на собственное отражение. – Может, уйти, пока не поздно?»
Она устало плюхнулась в кресло и уронила руки на колени. Сколько прошло времени, она не поняла.
– Татьяна Николаевна, поторопитесь, голубушка, – крикнул ей Петровский. – Я уже всё приготовил для ритуала.
– Да-да, – отозвалась она. – Я сейчас.
«Ладно, будь что будет, – решилась она. – Раз пришла сюда, так надобно довершить начатое до конца».
Она скинула с себя летнюю юбку и светлую ажурную блузу, и развешала их на треногу. Потом вновь присела и медленно стянула шелковые чулки. Потом был корсет, который она снимала с большим трудом. Наконец, она осталась полностью обнаженной. И достала из ридикюля сверток с одной из светлых ночных рубашек, сшитых из тончайшего батиста. По вороту, рукавам и подолу рубашки были приторочены скромные французские кружева.
Когда она глянула на собственное отражение, то охнула от неожиданности. Её большие груди, увенчанные вспухшими темными сосками, а так же мысок чёрного лобка – всё это непозволительно дерзко просвечивало сквозь тонкую ткань.
– Боже правый, – прошептала она. – Да, как же я выйду к нему в таком-то виде? Грех-то какой…
Она стояла босая, в длинной сорочке, закрыв руками пылающее от стыда лицо.
– Вы готовы, Татьяна Николаевна?
– Я? Да… Ох, пожалуй, что нет. Вы знаете, Григорий Александрович, я не могу выйти к вам в таком виде, – крикнула она из-за двери.
– Ну, что за глупости, Татьяна Николаевна. Я же по второму образованию почти доктор. Разве докторов стесняются?
– Я не знаю, как оно бывает у прочих, но я, я… Я хочу сказать, что передумала. Я не желаю этого обряда. Бог с ним. Я просто подам на развод.
– Что ещё за вздор! Выходите сейчас же.
– Не буду!
– Я приказываю вам, отбросить всякий ненужный стыд и выходить.
– Я не могу.
Дверь в гардеробную распахнулась. В проеме стоял консультант Петровский и в упор смотрел на ее торчащие сквозь тонкую ткань груди. Ей даже показалось, что он непозволительно долго смотрит туда, куда ему вовсе не следовало бы смотреть. За круглыми стекляшками очков она не видела выражения его глаз. Он смотрел и отчего-то молчал. Она инстинктивно прикрыла грудь полными руками.
– Я должна одеться. Простите меня, Григорий Александрович. Я не готова, я не могу. Бог с ним, с моим супругом. Пусть делает, что хочет. Я не желаю…
– Погодите, – он взял её за руку.
И в этот момент она почувствовала, что его пальцы дрожат.
– Здесь темно, я всё равно ничего не вижу, – отчего-то шепотом произнёс он. – Выходите сюда. Я не смотрю на вас.
Татьяна сделала несколько робких шагов из гардеробной. Он провёл ее в центр комнаты. Она опустила взгляд к самому полу. Там, прямо на крашеных половицах, она увидела прочерченную мелом пентаграмму, в центре которой находился треугольник. Один их углов треугольника венчался фотографией Михаила Гладышева, стоящей на какой-то странной подставке. Рядом, чуть ниже, горела небольшая свеча. Напротив, в другом углу, возвышалась фотография её подлой разлучницы – Барбары Соболевской. Меж ними, вместо мела, шла неровная белая дорожка. Татьяна стала присматриваться.
– Это соль, – пояснил Петровский.
– Зачем?
– Соль нужна для их разрыва.
– Вот как?
– А вы становитесь сюда. И от вас к мужу я прочертил черту из ритуального мела. Вы должны встать и чётко представить образ своего супруга. А я начну читать заговор.
– А после него что будет? Он полюбит меня?
– Несомненно… Отчего ему вас не любить?
Она не ответила. А только вновь зажмурила глаза и убрала от груди руки.
Подле себя она услышала гулкие шаги Петровского. Он вышел на середину комнаты. В его руках была старинная книга. Он стал что-то бормотать на непонятном Татьяне языке, усиливая голос на одних фразах и понижая его на других. Татьяна внимательно слушала его. Ей казалось, что вместе со звуками его голоса она явственнее услышала треск свечей и какой-то гул, от которого по всему телу побежали мурашки. И это гул нарастал. Внезапно закружилась голова, и одна за другой затрепетали, запрыгали и поплыли в хороводе тёмные стены большой комнаты. А Петровский… Ей вдруг почудилось, что он оторвался от половиц и завис на пол аршина меж полом и потолком. И уставился на неё сквозь стекляшки круглых очков. Она зажмурилась и тряхнула головой, стараясь очнуться от этого странного видения, в которое она так опрометчиво угодила. Но треск огня становился сильнее, а голос Петровского звучал почти зловеще. Она ойкнула и пошатнулась. В это мгновение Петровский опустился на пол и, откинув колдовскую книгу, бросился к ней на помощь. Она ощутила его сильные, худые руки, острый запах табака и ещё чего-то иного, совсем нового. Это был запах чужого мужчины.
Он подхватил её на руки и крепко сжал в объятиях. Сознание путалось. Словно в калейдоскопе она видела лишь разрозненные детали – круг оплывших свечей, угрюмый глянец старых обоев, белый череп с провалами пустых глазниц, книгу с медными зубьями застежек, стеклянный шар, меловые линии, кривую змейку соли и стекляшки его очков. Он что-то говорил, тряс её за плечи, растирал щёки. Она видела, как потом он снял очки. Видела, как на его лоб упала чёрная прядь глянцевых волос. Её поразил испуганный взгляд его оживших глаз.
