Czytaj książkę: «Буря в стакане», strona 4

Андрей спросил тогда, как Ведьма догадалась о его ночных призраках. «Я про картину, где вы изобразили бездомного у калитки собора. Я вас смутила?», – и, хотя не было, как всегда, ни смайла, ни дурацкой скобочки в конце сообщения, он почувствовал лукавую улыбку и иронию. Конечно, она говорила о его новых эскизах, но решила излишне не пугать и приплела его старую работу. Андрей, ради поддержания беседы, проверил своего «Бездомного». И эта картина, написанная пару месяцев назад, повергла его в ужас: тусклая, мертвая, у человека глаза, как у дохлой рыбы. В ней не было эмоции, жизни.

Работал он на автопилоте: смотрел, как рисуют в студии неучи, слушал их претензии и нытье, насквозь пропитанные ожиданием какого-то откровения, чуда. Им казалось, что создавать легко, что это вдохновение, и от этого Андрею хотелось истерически смеяться этим простакам в лицо. Вдохновение! Оно виделось чем-то удивительным, красивым, поднимающим до небес и радующим, ласкающим самую душу. Нет! Андрей знал, что это алчный зверь, грызущий кости творца, пожирающий его ум, лишающий покоя даже тогда, когда от безумия автора отделяет один только сон. Вдохновение приводит за собой сном беспокойных духов-образов, которые поджидают за каждым углом, в каждую трещинку подкладывают напоминание о себе. От него сводит зубы, от него тошнит.

И все же, в наивности его учеников была какая-то чистота, ясность. И она позволяла снова зарыться в понятные, выверенные законы и правила изобразительного искусства. Те часы, которые Андрей проводил в студии за преподаванием, стали еще более ценны. Вдобавок, он не мог пользоваться телефоном, и это помогало вполне успешно делать вид, будто у него нет никакой странной собеседницы, которая читает его сны, как книгу.

Их разговоры никогда не касались объективной реальности и оставались в плоскости книг, картин, истории, снов – словом, где-то в поле духа и духовности. Почему-то по умолчанию табуированными оказались разговоры о погоде, о планах на вечер, о прошедшем дне, о работе или досуге. Самое больше, могли обмолвиться о только прочитанной книге или коллеге, который подкинул интересную идею для размышления. Андрей по большому счету не имел ни малейшего представления о том, чем и как живет его Ведьма, сколько ей лет и как ее на самом деле зовут. В личной переписке имена им были не нужны, а о встрече не было и разговора. Просто беседы, которые приносили Андрею удовольствие, радость и одновременно лишали покоя.

Петр навещал друга регулярно: он чувствовал, что что-то в нем переменилось, что-то треснуло, пошло волнами. До конца он не мог это понять и объяснить, но знал, что Андрею нужен какой-то маяк, поплавок, который уверенно стоит на ногах и не поддается сумасшествию своей профессии. Художники почти такие же личности тонкие, как и поэты, – это всем известно. Но Петр оставался таким же неподвластным смутным мистическим веяниям и чувствам, как памятник Ленина – переменам поколений.

– Андрюха, ты совсем отощал. Ты хоть что-то жрешь? – Соцреалистичный герой появился в этот раз на пороге кельи аскетичного товарища воскресным днем в середине марта. С собой Петр принес два мешка продуктов, нутром ощущая, что Андрей питается от силы дошираками, а если судить по его виду – и вовсе святым духом.

– Я ем, жрут собаки, – поморщился он и отступил, пропуская гостя. За последний месяц грубые выражения стали ему чужды, а ослепительное сияние жизни, исходящее от друга, вызывало паническое желание захлопнуть дверь прямо перед его носом.

– Да ладно тебе. Не с той ноги встал?

– Я не ложился.

Повисло долгое молчание: Андрей пошел обратно в комнату-мастерскую, не закрыв дверь. Петр же не рискнул навязывать прямо сейчас свое общество и, раздевшись, обстоятельно запер все замки. Когда-то на первом курсе – это он хорошо помнил – его меланхоличный товарищ влюбился в одну аспирантку. Как он страдал, как ходил вокруг да около!.. Вздыхал, писал ее портреты во всех тетрадях и на досуге, размышлял, как бы к ней подступиться и день изо дня спрашивал у своего соседа по комнате совета. Собственно, так они с Андреем и подружились тогда. А девушка оказалась замужем и, по мнению Петра, не стоила и половины тех страданий и чувств, которые его товарищ испытывал полтора месяца. Но сейчас картина была очень похожая. Вдобавок, над зеркалом в прихожей зоне оказался приколот лист с несколькими эскизами девичьей головки с разных ракурсов.

– Как ты смотришь на макароны по-флотски? – Бодро поинтересовался гость и, не дожидаясь ответа, отправился на кухню готовить.

Петр был прагматиком. Закончив художественный университет и поняв, что никому его академичные, вторичные работы не нужны, он переквалифицировался в дизайнеры. Прошел пару курсов переподготовки, устроился в агентство и стал рисовать упаковки, продумывать дизайны промо-материалов и всякое такое прочее. Для себя он оставил рисование как хобби, но всякие надежды зарабатывать им оставил. Разве что иной раз подворачивалась халтурка от знакомых, и Петр подряжался расписывать стены для новых кафе и ресторанов.

Со своей позиции ему было сложно понять, как может Андрей так страдать, лишать себя возможностей жизни – только ради призвания. Это и восхищало, и пугало: была в этом какая-то тяга к саморазрушению. Об этой же тяге свидетельствовали его маниакальность, даже одержимость в некоторых случаях. Но в одном Петр был абсолютно уверен: хороший обед может привести любого в чувства, а сытость и баночка-другая пива – развязать язык.

– Ты не понимаешь, это другое, – вяло сопротивлялся Андрей. Был уже вечер, они с другом обсудили последние их работы, поговорили о событиях в мире, поделились впечатлениями о последних прочитанных книгах и просмотренных фильмах. И, в пылу разговора, Андрей случайно сболтнул о своей Ведьме. Сболтнул и сразу осекся, поняв, что только этого Петр и ждал.