Czytaj książkę: «Птицы молчат по весне»
Глава 1
В знаменитом салоне Нессельроде, одного из влиятельнейших семейств Петербурга, пасмурным предзимним вечером собралось небольшое общество, состоящее, как любила говорить графиня Нессельроде, «из своих». Как всегда, беседовали, злословили, обменивались новостями, немного танцевали, играли в карты. Хозяйка салона весьма ревностно относилась к соблюдению правил пристойности, и никому из её гостей не пришло бы в голову злоупотребить крепкими напитками, затеять грубый флирт или ссору.
После танцев присутствующие разделились на группы и пары; кое-кто присел отдохнуть, некоторые отправились на балконы подышать морозным воздухом. В небольшой угловой гостиной мужчина с классически-правильными чертами лица, тонким орлиным носом, тёмно-карими глазами и аккуратными бакенбардами усадил в кресло юную белокурую девушку в лёгком голубом платье. Он подозвал лакея, что разносил чай, но пожелал сам галантно подать девушке чашку. Та приняла, благодарно улыбнулась. Мужчина с бакенбардами опустился в соседнее кресло, взял с подноса чашку для себя, о чём-то заговорил. Так как трио музыкантов всё время исполняло различные пьесы для скрипки, виолончели и фортепиано, расслышать разговор девушки в голубом и мужчины с бакенбардами было возможно, только если приблизиться к ним вплотную.
Стоя напротив входа в гостиную, у окна, молодой худощавый граф Шувалов бесстрастно наблюдал за этой парой. Он уже успел сделать некоторые выводы по поводу их приятного общения, но пока не подавал виду, что его что-то беспокоит.
К нему подошёл приятель детства, Шаинский, давно и весьма ловко носивший гвардейский мундир. Он служил в Литовском отдельном корпусе Русской армии при генерале Довре, а нынче находился в отпуске по семейным обстоятельствам. Это был очень задорный молодой человек, забияка и дуэлянт, с которым многие предпочитали не связываться.
– Послушай, кто этот ловелас, что без конца увивается за твоей невестой? Я видел его пару раз, но не знаком.
– Он танцевал с Софи сегодня два… нет, три раза. Затем один раз подал ей упавшую перчатку, принёс веер, один раз отыскал её по просьбе маменьки и проводил к ней. И теперь вот предложил посидеть у камина, выпить чаю, – педантично ответил Шувалов. – Стоит ли называть это твоим «без конца»?
– Ну-у, – протянул Шаинский, – зависит от того, как он при этом на неё глядит. Подать перчатки можно по-разному, мой друг.
Шувалов в ответ пожал плечами.
– Этот, как ты назвал его, ловелас – граф Левашёв. Ты должен бы помнить его по учебе в корпусе.
– Левашёв?! – воскликнул собеседник. – Ни за что не узнал бы его! Ишь, каким павлином выступает – а раньше-то держался тише воды… Да ведь, должно быть, беден, как церковная крыса?! Его папенька уж так покуролесил в своё время…
– Это всё уже в прошлом. Благодаря женитьбе на старшей барышне Калитиной дела у графа вполне поправились. А недавно его и Нессельроде на службу взял – как говорят, по большому ходатайству супруги.
– Вот как! Ловок, значит, Левашёв оказался! – пробормотал Шаинский. – Женился на дочери хлебного короля, пылью мучной не погнушавшись, и не прогадал! – он расхохотался собственной шутке, но на бледном, невыразительном лице Шувалова не промелькнуло даже подобия улыбки. – Только что-то теперь вокруг твоей Софьи Дмитриевны вьюном увивается… А супруга-то его здесь нынче?
– Я слышал, она была больна и, по совету доктора, отправилась поправлять здоровье в своё загородное имение, – отчеканил Шувалов.
– А этот, значит, в её отсутствие… – проговорил Шаинский, выжидательно блестя глазами. – И ты собираешься стоять и смотреть?!
– Помилуй, Софи Нарышкина – совершеннейшее дитя, она ничего не понимает! А Левашёв обращается с ней в высшей степени почтительно, никаких бесед тет-а-тет… Что же, я должен вызвать его на дуэль за тур вальса и поданную перчатку?
Шувалов проговорил всё это невыразительным, бесцветным голосом.
– И потом, она не очень-то ко мне расположена! – продолжал он уже с беспокойством. – Если буду докучать ей своей ревностью или нравоучениями, боюсь, выйду из милости и у неё, и у её маменьки. А этот брак может стать весьма важным для моего будущего.
Шаинский посмотрел на него с удивлением.
– Странно как! Если бы Софья Дмитриевна была моей невестой…
– То твоя сабля уже была бы обагрена кровью хоть десяти графов Левашёвых, осмелившихся подать веер и чашку чаю! Что поделать, мой друг! Ты военный, я же дипломат. Я не могу рисковать своей карьерой в Коллегии иностранных дел, где, кстати сказать, наш Левашёв нынче занимает не последнее место!
* * *
В то время как этот разговор происходил между женихом Софьи Нарышкиной и его другом, граф Левашёв сидел в уютном кресле так близко к прелестной Софи, что различал еле заметные тени на её щеках, когда она опускала свои густые, золотистые ресницы. Лицо Софи было ослепительно белым, так что от малейшего волнения её щёки заливались нежно-розовым румянцем. Она говорила по-французски с совершенством человека, проведшего большую часть жизни во Франции. Владимир Левашёв вполне оценил это, особенно сравнивая изящное и безупречное произношение мадемуазель Нарышкиной с произношением своей жены Анны и её сестры Елены. Те говорили по-французски хотя и бегло, но… Левашёв внутренне поморщился. Купчихи, что с них взять!
– Вам нравится эта мелодия, мадемуазель? – спросил он для того лишь, чтобы заполнить паузу.
– О, да! – с живостью ответила Софья Дмитриевна. – В Париже я пристрастилась к опере, а тут вдруг поняла, что такая тихая, камерная музыка тоже ужасно хороша! И вообще, я обожаю Моцарта.
– Вы непременно как-нибудь сыграйте для меня, – тихо попросил Владимир. – Но только пусть это будет ваша самая любимая пьеса. Я не очень сведущ в музыке, но услышать ваше исполнение было бы для меня огромной радостью.
«Спокойнее. Теперь надо срочно сменить взволнованно-лирический тон на обыденный, а то есть опасность перестараться. Пока не время», – приказал он себе.
Софи снова слегка зарделась и кивнула, но ничего не сказала; она вообще обладала удивительным умением: молчать, когда говорить нечего. Редкое качество для юной девушки.
Левашёв завёл какой-то тривиальный разговор о жизни в Европе, Софи в ответ делилась собственными впечатлениями – так что если бы кому-то вздумалось подслушать их, можно было убедиться, что между графом Левашёвым и Софьей Нарышкиной происходит просто светская болтовня. Владимир получал удовольствие: ему ужасно нравилась эта игра. Он уже понимал, что Софья Дмитриевна если ещё не влюблена в него до смерти, то, во всяком случае, сильно увлечена. В семнадцать лет так трудно скрывать радостный блеск в глазах при виде предмета своего восхищения! Её маменька недовольно поджимала губы, но пока молчала, а жених, граф Шувалов – скучнейший, блёклый молодой человек, циник и карьерист – усиленно делал вид, что ничего не происходит. Ещё бы! Шувалову наверняка было известно, что Софи его откровенно не выносит, и он боялся даже слово поперёк сказать своенравной невесте. Левашёв уже практически перестал опасаться скандала со стороны жениха Софи. Он достаточно изучил её решительный характер, а ещё знал, что семья её не только обожала, но и боялась за её слабое здоровье. Да и император Александр, чьей незаконной дочерью считалась Софья, тоже души в ней не чаял. Так что все они пойдут навстречу желанию Софьи Дмитриевны, когда поймут, что её отношение к графу Левашёву – серьёзно. И тогда, страшно представить – он станет неофициальным зятем самого царя!
Какой-то неприятный холодок кольнул его под сердцем, так что Владимир вздрогнул и едва не выплеснул чай себе на колени. О чём он тут размечтался – ведь его супруга ещё жива?! Надо непременно подумать о другом, чтобы не сглазить, не накликать беду!
Ещё вчера утром Анна отбыла в своё имение в Стрельне. Надо ждать. Он заранее поручил Денису позаботиться обо всём, отыскать подходящих людей, что наведут шайку душегубов на дом купца Калитина. Им скажут, что у барыни много денег, есть драгоценности, меха, а людей в доме всего ничего: кроме хозяйки – только пожилая экономка, горничная да старушка-кухарка…
Владимир едва удержался, чтобы не взглянуть на часы – как бы Софья Дмитриевна не сочла это невежливостью. Что толку гадать, когда и как произойдёт задуманное? Всё равно не известно, какой день станет решающим… Он услышал имя Анны из уст Софи и от неожиданности едва не подскочил.
– …Очень огорчена известием о нездоровье вашей супруги Анны Алексеевны, – говорила Софья Дмитриевна. – Она настоящая красавица, а ещё так мила и любезна!
– О, благодарю вас, мне ужасно приятно это слышать, мадемуазель! – согласился Левашёв.
Софья на миг задумалась, затем поглядела на него странно блеснувшими глазами.
– Пожалуйста, расскажите о ней… Расскажите о вашем знакомстве. Я слышала, Анна Алексеевна – прекрасная художница?
Голос её чуть дрожал. Владимир с удивлением поглядел в глаза Софи – они были наполнены подозрительной влагой. Неужели Софья Дмитриевна собиралась заплакать? Впрочем, она тут же прикусила губу и поспешно отпила остывшего чаю из кружки.
– Да, право же, в нашем знакомстве с Анет нет ничего романтического! – с показной небрежностью заявил Левашёв. – Пожалуй, вы будете даже разочарованы… Я всего лишь как-то познакомился с её папенькой – кажется, на именинах госпожи Рихтер, – и тот был так любезен, что пригласил меня на обед. Там я впервые встретил Анну; как видите, ничего…
Владимир поперхнулся: он увидел спешащего с нему Дениса в сопровождении доктора Рихтера. На круглой добродушной физиономии доктора были написаны испуг, растерянность и недоверие.
– Ужасное происшествие, мой милый друг! – задыхаясь, проговорил он. – Мужайтесь… Страшное происшествие, я отказываюсь в это верить! Впрочем, возможно, это какая-то ошибка…
Левашёв вскочил; сердце заходило ходуном. Денис что, с ума сошёл, если решил что-то сообщить ему здесь, в салоне Нессельроде?
– Что такое?! – резко спросил он.
– Беда, барин! – выдохнул Денис. – Усадьба барыни в Стрельне! Сгорела… Пожар там был прошлой ночью, ничего от дома не осталось!
– Пожар? – бессмысленно повторил Владимир. – Как пожар? Почему пожар?
– Да ведь я не знаю, только усадьба-то сгорела! Решил сказать вам немедленно, ваши-то ещё не слышали… Там, сказывают, дом рухнул, только и осталось, что труба, да балки!..
– Какой пожар? Почему пожар? – от неожиданности Левашёв никак не мог собраться с мыслями, боялся проговориться невзначай: ведь их слушали десятки ушей. – Что?.. Откуда это известно?..
– Ах, горе-то, горе какое! – донёсся вдруг до него горестный крик. Госпожа Рихтер, точно забыв, что находится среди избранного общества, заливалась слезами. – Аннушка, голубушка, бедняжечка! Я ведь её девочкой знала, на руках качала!.. Ужас-то какой!
Владимир оторопело смотрел прямо перед собой. К такому повороту он оказался не готов. Что же теперь говорить, что делать?
Он ощутил прикосновение: нежная рука Софьи Нарышкиной сжала его ледяные пальцы.
– Я не могу ничего сказать вам, граф! – тихо и быстро сказала она. – Просто: мужайтесь! Сердце моё разрывается при виде вашего несчастья!
Потом она уже ничего не говорила, но Левашёв запомнил, что Софья Дмитриевна всё время была рядом. Оказалось, что Дениса встретил человек, посланный соседями Калитиных по имению к Левашёвым с известием о несчастье. Человек этот, узнав, что барин изволил уехать на журфикс, не решился сообщить чёрную весть в его отсутствие, а потому отправился вслед за ним к Нессельроде, а там уж попросил вызвать лакея графа Левашёва. В это время к дому Нессельроде подъезжала чета Рихтер; они и услышали первыми о трагедии в Стрельне.
– Не верю, не могу поверить! – без конца повторял доктор, в то время как его супруга неутешно рыдала. – Да надо же скорее ехать туда: быть может, они спаслись? Быть может, выскочить успели? Любаша, горничная Аннушки, жива она?
Но про неё Денис ничего не знал; при упоминании Любы он дрожал, как осиновый лист, и повторял: «Надо ехать, барин, надо ехать! Послушайтесь доктора, Христом-Богом молю!»
Но Левашёву не так-то легко оказалось встать с дивана, куда его усадили сердобольные знакомые. Ноги его ослабели, тело сделалось ватным, а в горле пересохло так, что он не мог утолить жажды, хотя залпом выпил несколько стаканов воды. Вокруг слышались ахи и вздохи, кто-то из дам негромко и прилично всхлипывал, и уж совсем не по-светски причитала госпожа Рихтер, которая знала Анет с рождения.
Владимир сжал руками лоб. Нужно, наконец, собраться с мыслями! Если случился пожар, значит, нападения на усадьбу не было – произошёл просто несчастный случай! Если так, то Анна, может быть, и выжила! Хотя человек, принёсший весть, утверждал, что графиня не успела выскочить и погибла! Но её тела никто не видел. Или… После сильного пожара останков могли и не найти: лицо и тело Анны, возможно, стали неузнаваемыми… Представив это, Левашёв почувствовал, как его желудок скрутило судорогой. Он с трудом подавил позыв к рвоте и буквально рухнул на вышитые шёлком подушки дивана, тяжело дыша, не отнимая рук от лица.
– Будьте мужественны, милый Владимир Андреевич, – перед ним стояла сама графиня Нессельроде. В её обычно холодных и насмешливых глазах светилось искреннее сострадание. – Подумайте о ваших детях, о вашей семье. Кто, как не вы, позаботится о них и поможет перенести такое горе?
Тёплые нежные пальчики обхватили его запястье… Софья Нарышкина. Прелестный ангел, который не боится открыто сочувствовать ему… Владимир быстро поднял голову.
– Благодарю вас, mesdames… Это слишком тяжело… Моя бедная Анет! Но я должен справиться, должен – ради моих детей…
Он ещё раз глубоко вздохнул, опёрся о плечо Дениса.
– Мне придётся оставить вас, господа, и немедленно выяснить, что произошло в Стрельне. Я продолжаю молиться и надеяться, прошу молиться и вас…
– Поезжайте, Владимир Андреевич, – шёпотом произнесла Софи Нарышкина.
– Я с вами, мой друг! Вдруг Аннушка всё-таки выжила, ведь ничего же не известно! Возможно, моя помощь пригодится!
Доктор поспешил присоединиться к Левашёву. Ещё кто-то из приятелей вызвался ехать с ними. Уходя, Владимир обернулся и посмотрел на Софью Дмитриевну – та стояла, прижав руки к груди, а неподалёку застыл, наблюдая за ней и Левашёвым, бледный бесстрастный граф Шувалов.
* * *
Заворачивать домой Владимир не стал. Надо сперва прояснить дело до конца, а стоило только представить, что придётся выдержать крики и слёзы Елены, ему второй раз чуть не сделалось дурно. А вот Катерина Фёдоровна, небось, обрадуется… Впрочем, о чём тут думать – надо ехать как можно скорее!
В ту ночь он запомнил лишь бешеную скачку, свист ветра в ушах – хорошо, хоть дождя не было! Доктор Рихтер следовал за ними в своей коляске, но скоро отстал, так как Владимир с Денисом не жалели лошадей. Денис готов был загнать своего коня до смерти: ведь там его Люба, о судьбе которой он ничего не знал! Владимир, разумеется, догадывался о причинах его тревоги, но если, как им было доложено, от калитинского дома ничего не осталось…
Серенькое пасмурное утро открыло им страшную картину, при виде которой Денис побледнел, как полотно. Дом, и правда, выгорел почти дотла: остались печные трубы, обугленные балки, ступеньки крыльца, ведущие в никуда… Вокруг бродили любопытствующие: как же, такой страшный пожар в их краях!
Владимир спешился; к нему тотчас подскочил бойкий мужичок из местных.
– Барин, ах, горе-то какое! Ветер сильный был в ту ночь, мы пока тушить бросились, ан вся стена да кровля уж занялись… Ну, мы двери рубить начали, а там дыму – пропасть! Вот, успели вытащить их, одну бесчувственную, да ещё руки ей какой-то озорник связал!..
– Кого?! Кого успели вытащить? – вскричал Владимир и невольно попятился от рассказчика, как от ядовитой змеи. Чья-то твёрдая рука ухватила его за плечо, встряхнула.
Рядом стоял Денис. Смертельно бледный, он легонько постукивал зубами, а его цыганские глаза, казалось, метали молнии. На мгновение Левашёву показалось, что верный наперсник в этот миг готов его убить.
* * *
В крестьянской избе было дымно, чадно. Хозяин – тот самый мужичок, что привёл их сюда – велел всем домочадцам убираться и указал на небольшой закуток за печью. Там, на полатях, стиснув руки на коленях, сидела Люба и глядела в одну точку. Полная, румяная, брызжущая здоровьем горничная сейчас казалась собственной тенью. Услышав шаги, она подняла голову, но никаких эмоций на её лице не отразилось.
– Это вы, барин, – едва слышно заговорила она. – Это вы… А барышня-то моя… А это вы…
Денис, едва не сбив Владимира с ног, кинулся к Любе, прижал её к себе – та даже не сопротивлялась, будто не заметила его. Денис что-то горячо шептал ей, затем поднял глаза на Левашёва – Владимир пожал плечами и вышел из избы. Хорошо, что Люба выжила, хотя она явно не в себе и вряд ли расскажет что-то про Анну.
– Двоих вчера спасли: девку эту вот, да ещё экономку, из нашенских, – поведал ему хозяин избы. – Там ещё старушка была, стряпуха, да она, сказывали, с вечера к родне в рыбачью слободу погостить собиралась. Вот, верно, до пожара и ушла. Подфартило ей: хоть жива осталась.
– И сейчас она у родни? Ничего не видала, как загорелось? – на всякий случай осведомился Левашёв.
– Да кто ж её нынче искать стал! Не до того теперь, – махнул рукой мужичок. – Видать, у них и останется, больше-то им с Домной Лукинишной податься некуда…
– А… Больше никого не успели вызволить? – деревянным голосом спросил Левашёв.
Собеседник сочувственно посмотрел на него, покачал головой.
– Где уж, барин! Весь верхний этаж пылал, какой там вызволять… Пристав как осматривать приехал, так ему, бедняге, самому дурно сделалось. Он там труп нашёл, навроде женский, да почернело всё, не разобрать… Вы, коль хотите знать, барин, лучше и не глядите, отправьте кого-нибудь – ну, хоть лакея вашего. Незачем вам на такое глядеть.
Глава 2
Похороны графини Левашёвой были пышными и многолюдными. Из светских знакомых семьи Левашёвых отсутствовал только князь Полоцкий: как говорили, он в очередной раз отбыл в одно из своих таинственных путешествий. Владимир позаботился о том, чтобы никто не смог сказать, что он не отдал подобающих почестей трагически погибшей во цвете лет супруге. Местом погребения стало старинное Лазаревское кладбище – ради этого Левашёву пришлось выложить немалую сумму, но он полагал, что оно того стоит. Изображать же убитого горем вдовца, проводящего бессонные ночи в рыданиях и молитве, оказалось не так уж и трудно – с его-то актёрскими способностями. Владимир видел, прямо-таки кожей чувствовал, что соболезнования, сыплющиеся на него со всех сторон, были вполне искренними, особенно те, что исходили от знакомых дам. А, как известно, женщины куда наблюдательнее и прозорливее мужчин.
Итак, с этой стороны он ничего не опасался. Никому из его светских приятелей и в голову не пришло, что муж и жена Левашёвы испытывали друг к другу что-либо иное, кроме любви и нежности.
* * *
Однако ещё до погребения Денис, обеспокоенный какими-то тайными мыслями, которыми он до поры до времени не хотел делиться с барином, поведал странную вещь.
Пристав допросил Любу и Домну Лукинишну по поводу пожара, а ещё – как случилось, что у горничной тем вечером руки оказались связанными? Обе показали, что вечером, когда барыня изволила лечь спать, женщины поболтали немного, затем Домне понадобилось зайти к садовнице, что жила с мужем во флигеле. Там она и находилась, пока не увидела, что барский дом запылал, точно факел.
Люба же в это время собиралась на покой и не ожидала ничего плохого – однако ж, в дом через чёрный ход ворвались двое, а может и трое: страшные, с ножами, бородатые и взлохмаченные… Люба хотела кричать, да язык будто отнялся, а тут один из них, высокий да костлявый, словно смерть, ей нож к горлу приставил: «Молчи, мол, девка, а не то зарежу!» Видно, в этот самый момент она и лишилась чувств, потому что больше ничего рассказать не могла. Стало быть, разбойники вломились в дом, они же и поджог совершили – небось, чтобы следы замести. И Анна Алексеевна, значит, в тот момент уже почивать легла: ни на помощь позвать, ни из горящего дома выскочить не успела.
Пристав на всякий случай задал вопрос про старуху Акулину, что работала в доме на кухне. Вышло так, что эта Акулина как раз отпросилась на день со двора: родню в слободе навестить. И так как барышня изъявила желание, чтоб в усадьбе было как можно тише и спокойней, а Домна не сомневалась, что с помощью Любы обслужит хозяйку наилучшим образом, она легко отпустила Акулину к родным. Та вроде бы собралась и ушла. Но как она уходила, Домна не видела, ибо готовила пирожки для барышни, потом беседовала с нею о делах в усадьбе.
– Так вот, барин, тревожно мне что-то стало, я и съездил в эту Рыбачью слободу, откуда Акулина с Домной родом.
– Так что же? – с нетерпением откликнулся Владимир, прикидывая про себя, как бы сообщить страшную новость Елене и не попасть под град её рыданий. Посыльного, что ли, с письмом отправить, притворившись, что ужасно занят дознанием и похоронами? А там, когда он вернётся, Элен уже выплачется на груди своей маменьки; Левашёв хоть меньше причитаний выслушает. Наверное, так и нужно сделать.
– Да вот, там о пожаре ещё не узнали. А бабы этой, Акулины, я нигде не нашёл. Никто её тем вечером не видел.
– Ну и что?!
– Да так, барин, странно получается: пропала, выходит, эта Акулина! – напряжённым, каким-то деревянным тоном сообщил Денис. – Ведь если она всё-таки в доме оставалась, её-то тело тогда бы обнаружили…
– Да чёрт с ней совсем, с Акулиной твоей проклятущей! – взъярился Левашёв. – Что ты мне её тычешь – других забот, что ли, нет?!
– Это я к тому, ваше сиятельство, что где-нито она давно должна была б уж объявиться! У соседей, али в слободе, а нет – так здесь, дома.
Владимир хотел уже отвесить наперснику хорошего тумака, чтобы не надоедал глупостями, но одумался: обычно невозмутимый до цинизма Денис был, похоже, серьёзно озабочен.
– Ты о чём подумал? Говори прямо!
– Тело-то женское, барин, всего одно нашли – а оно так обгорело, что и не узнать! Головешка-с! Я ходил, смотрел: где уж там стряпуху от барыни отличить! – вполголоса ответил Денис.
Владимир уставился на него: ярость сменилась тошнотворным приступом страха.
– То есть… По-твоему, это не Анна?.. Но… Тогда где же она?!
– Не могу знать! – развёл руками Денис. – Только, как изволите видеть, история получается…
Левашёв прикрыл глаза; ему настолько не хотелось в такое верить, что он готов был надавать лакею по шее собственной тростью за то, что тот поделился своими сомнениями. Мало ему хлопот, так теперь ещё гадай, замирая от ужаса: а если вдруг Анна выжила, и, не ровен час, объявится, расскажет, что её пытались убить?! Доказательств вины Владимира, правда, у неё нет! Но если кто-то что-то слышал, если ей что-нибудь рассказали?! К тому же это будет означать конец его мечтам о прекрасной Софье Нарышкиной и близости к императору!
Денис смотрел на барина, ожидая его распоряжений.
– Сейчас пойдёшь, – отрывисто бросил Владимир, – разузнаешь всё, что можно, про эту Акулину! Вдруг объявится, чертовка, где? А насчёт Анны – ни звука! Чтоб никому даже в голову не пришло. Хороним мы графиню Левашёву, да и всё! Домна и Люба твоя показали, что она спала, как пожар начался – стало быть, во сне сгорела.
Денис кивнул.
– Про этих, что в дом залезли, ничего не слышно?
– Нет-с, не здешние они. Я нарочно дальних навёл – так оно сохраннее будет, – шёпотом заверил лакей. – Видать, дело-то не так повернулось, они дом и запалили…
Левашёв выругался. «Дело» с каждой минутой, как ему представлялось, принимало всё более неприятный оборот. Из-за Любы скрыть нападение разбойников не удалось, Анну сочли погибшей, о пропавшей стряпухе пока никто и не подумал… А если она так и не объявится? Но кто её станет искать? Мужа и детей у неё не было, родня вся дальняя, Домна Лукинишна слишком удручена гибелью барышни и усадьбы, где она прожила всю жизнь.
Итак, погибшую нужно скорее упокоить. Останки настолько обезображены, что гроб открывать не будут, Анну отпоют и оплачут, Левашёва официально признают вдовцом. А когда он станет мужем Софье Дмитриевне Нарышкиной и зятем самому императору Александру – тогда уж его сам чёрт не напугает! Он сделает блестящую карьеру в коллегии иностранных дел, а там, глядишь, и сменит графа Нессельроде на посту министра…
* * *
После похорон Елена, утомлённая от бесконечных рыданий, долгого стояния в храме и соболезнований, поднялась к себе в сопровождении Катерины Фёдоровны. Теща Левашёва восприняла известие о пожаре так, словно в её жизни было, как минимум, пять падчериц, окончивших своё существование подобным трагическим образом. Казалось, больше всего её волновало душевное здоровье Елены и то, как она переживёт смерть старшей сестры.
– Я вам удивляюсь, Катерина Фёдоровна, – не удержался Левашёв, когда они наконец-то остались одни в столовой, отправив Любу спать, а Марфу – присматривать за Элен. – Ведь Анна выросла у вас на глазах! Неужели вам её ничуточки не жаль?
Лицо Катерины Фёдоровны походило на гипсовую маску, только рот кривила ироническая усмешка.
– Вам ли об этом говорить, граф?
– Ну вот! А ведь считается, что женщины добрее мужчин, у них более мягкое сердце! Впрочем, всё это пустое, главное – мы с вами добились своего, не правда ли? Вероятно, вы рады?
Владимиру хотелось бы услышать от Катерины Фёдоровны доказательства того, что она довольна и не собирается ни в чём его подозревать. Сейчас ведь снова придётся притворяться… Притворяться перед ней, перед Элен, перед светскими приятелями и коллегами. Прежде чем он сможет объясниться с Софи, должно пройти время, иначе это будет выглядеть крайне неприлично. Да ещё её жених, граф Шувалов, вместе со своим приятелем-гвардейцем смотрит на него волком; правда, пока молчит… Вероятно, добром от Софи он не откажется, и тогда в любом случае – дуэль?
– Рада ли я, Владимир Андреевич? Разумеется, рада. Теперь я спокойна за мою дочь, – внушительно произнесла Катерина Фёдоровна. – Элен больше не будет мучиться ревностью и унижаться. Пусть вы не можете вступить с ней в законный брак, всё равно отныне её счастье ничто не омрачит. Надеюсь, вы со мной согласны?
– Да-да, разумеется…
– В таком случае, – продолжала она, – я бы посоветовала, выждав несколько дней, взять детей с нянькой, Елену и отбыть с ними вместе за границу, на какой-нибудь курорт. Все поймут: вы только что потеряли супругу, дети – мать, Елена – сестру. Вам всем стоит отдохнуть и поправить здоровье. Господин Нессельроде, я уверена, войдёт в ваше положение и предоставит отпуск.
Владимир смотрел на тёщу в крайнем замешательстве. Похоже, она серьёзно вознамерилась командовать им после смерти Анет. Этого никак нельзя допускать, не говоря уже о том, что уезжать теперь надолго из Петербурга не стоит ни в коем случае! Он должен быть поближе к Софье Нарышкиной. А то, того и гляди, вернётся он из Европы – а Софья окажется уже замужем за этим бледным, малокровным графом Шуваловым!
– Не будем совершать необдуманных действий, – сказал Левашёв. – Я устроился на службу в Коллегию иностранных дел совсем недавно – а уже начну требовать отпуск? Графу Нессельроде это может не понравиться, он сам всегда ставит общественное впереди личного. Разумеется, несколько дней я могу побыть дома с Элен, но затем… Да, кстати, отчего бы вам не уехать вместе с нею и детьми хоть завтра? Элен получит новые впечатления, успокоится, отдохнёт…
Ответом ему был скрипучий смех Катерины Фёдоровны, прерванный внезапным приступом кашля. В столовой горело всего три свечи, за окном была поздняя ночь, да и сидела тёща Левашёва в тени, но сейчас он заметил, как она поспешно прижала к губам чёрный кружевной платок. Уж не больна ли она? Владимир всмотрелся: Катерина Фёдоровн держалась, как всегда, очень прямо, подняв голову в чёрном вдовьем чепце, а в руках у неё было неизменное вязанье. Нет, выглядела она как обычно: бледная, худая, невозмутимая. Разве что этот кашель…
– Я, граф, решилась помогать вам в таком деле не для того, чтобы вы теперь стряхнули мою дочь, словно запачканную перчатку, с вашей аристократической ручки. Я сказала: с Элен поедете вы. Вы, а не я.
Владимир заскрежетал зубами. Он давно уже не называл тёщу про себя иначе, как «проклятая старая ведьма», но теперь ему захотелось собственными руками сдавить её тощую шею и выдавить по капле весь воздух – точно так же, как она сейчас пыталась перекрыть ему кислород.
– Не надо ставить мне условия, – произнёс он, еле сдерживаясь. – Разумеется, я сам мечтаю взять Элен и детей и уехать с ними куда-нибудь тесным семейным кругом, но теперь об этом нечего и думать. На носу зима, в Коллегии множество дел. Обещаю, мы обязательно поедем весной. Если Элен захочет, мы уедем в Баден – туда, где она подарила мне наших малюток.
Лишь бы она поверила! Проклятая ведьма ведь может спутать ему все карты! Стоило только представить, что будет, если ему предъявят обвинение в убийстве жены! Тогда – Софья Нарышкина, министерство иностранных дел, салон графини Нессельроде, светские друзья и приятели – со всем этим он сможет попрощаться! Даже если у него каким-то чудом получится оправдаться, имя графа Левашёва навсегда останется запятнанным!
И зачем он только взял себе в сообщницы эту подозрительную злобную тварь?! Она теперь будет шантажировать его до конца дней своих!
Владимир разглядывал ненавистное ему лицо собеседницы, а шальная мысль уже засела в его голове. Если только Катерина Фёдоровна не оставит его в покое, пожалуй, стоит пойти ва-банк и просто отказаться плясать под её дудку. Ей нелегко будет решиться отправить за решётку отца своих внуков. А если тёща всё равно не уймётся, надо будет обезопасить себя и сделать так, чтобы можно было обвинить её в покушении на Анну.
На самом деле он очень хотел бы этого избежать, ибо тогда на его семью неизбежно пала бы тень. Катерина Фёдоровна – его родственница, предъявить ей обвинение значило очернить себя. Но что делать, если надо будет выбирать между каторгой и неприятным расследованием?
Владимир вдруг почувствовал, что сам себя загнал в ловушку. Ему так не терпелось избавиться от Анны, так хотелось поскорее стать свободным, что он поторопился и не подумал о последствиях. А последствия – вот они, в лице Катерины Фёдоровны! Сидят и смотрят на него с издевательской усмешкой! Его вдруг охватило искушение сообщить ей, что она рано радовалась, и Анна на самом деле жива – хотя он отнюдь не был в этом так уверен. Хотелось просто увидеть, как с лица тёщи сойдёт эта дьявольская улыбка. Однако Левашёв не стал ничего говорить, так как не понимал пока, что из этого выйдет.
