Междустрочья. Ринордийский цикл. Книга между второй и третьей

Из глубин (повесть).

От автора.

Многие технические процессы, описанные в тексте, в нашем мире производятся несколько по-другому, некоторые – совсем по-другому, а кое-что попросту технически невозможно. Подобные несовпадения – не на совести автора, они связаны с особенностями мира Ринордийска, с его зыбкостью и характерными «сбоями» реальности. То же относится к нечёткой иерархии и разделению обязанностей: в описанный период нечёткость и сумбурность охватила на какое-то время всё общество – от самых верхов до обычных людей. (Следует отметить также, что период этот не продлился долго).

«Помогать тебе я буду,-

Говорит он мне, как другу. -

Только ты упрямо, челядь,

Сам себе дорогу стелешь,

Сам себе ты службу служишь,

Оттого всю жизнь и будешь,

Пустоту пустым глотая ртом,

Мелким бесом виться над костром,

Одиноким ветром в поле слыть,

Белой тенью в белой лодке плыть».

Сурганова и оркестр, «De profundis»

Они тянулись сумеречным хороводом, шли один за другим, один за другим по старым полустёртым ступеням, вдоль нескончаемой стены цветом в высохшую озёрную ряску, они шли не глядя, величаво неся вдаль призрачные огни, преисполнены осознанием важности порученного им ритуала.

Ну что, всё-таки пришёл?

Он поколебался: отметил, что не слышит голоса, задающего этот вопрос, и было непонятно, как возможно так – без слов, без звуков… Призрачная дымка трепетала в полусвете, будто драгоценный камень – бесцветный, но струящийся миллионом лучей.

«Этот ччеловек…»

«Этот ччеловек…»

«Хоччет…»

«Хоччет забрать!»

Да нет же.

«Хоччет выведать… Разболтает…»

Я не умею.

Он не умеет.

Дублёром – почти сразу, с чуть различимым запаздыванием. И громче. Он заоглядывался, вновь не различил, только немые пешие передвигались неспешно и мрачно. Стены здесь дышали сухой пылью, и всё наполнено было чутким, чуть тревожным покоем.

Пришёл за представлением? Что увидеть хотел?

Он подался несколько назад: не понял, приглашение или наоборот. Но было уже некуда. Своды сомкнулись, и под ними грянуло:

Представление века!

Зашелестело, задвигалось, зашипело – по впадинам стен, по грубым и осыпавшимся нишам. Неслышимый торжественный марш, салют в сокрытых от взора высях.

Тебе в цвете или чёрно-белое, с масками или без? Карнавальные костюмы давно пошиты, и есть также много старых книжек, одни страницы вырваны, другие заложены алыми розами – ах нет, это другой цветок. Есть ещё многоглазые площади и тайные подземные туннели и, конечно, много зеркал и огней для блуждающих бабочек…

Подземные туннели – ну конечно! – радостно выловил он. Это давало точку отсчёта и расставляло всё по местам: для этого же они и приехали сюда…

Стены дрогнули, начали скатываться.

Разве ты не знал? Когда проходишь сквозь заветную дверцу, порою сбываются грёзы?

Разве ты не слышишь…

Он открыл глаза. Чуть покачивало из стороны в сторону, по левую руку проносились луга и поля с редкими постройками. Он приподнялся на локте, с удивлением – не от того, что всё изменилось, а от того, что проспал так долго. Судя по тому, как было светло, вовсю уже стоял день.

Мартин, его напарник, сидел на полке снизу и поглядывал на него с усмешкой.

– Что тебе снилось, крейсер рассвета? – промурлыкал он, заметив, что Мечеслав проснулся.

– Да так, ерунда, – он растёр глаза и лоб, силясь побыстрее прийти в чувство.

– Давай слезай, – Мартин кивнул за окно. – Почти приехали.

Он глянул и сам: ничего особенно не переменилось, хотя, пожалуй, постройки пошли почаще и погабаритнее. Деревянные же столбы, поддерживающие провода, сменились металлическими вышками. Город надвигался.

Мечеслав спустился, устроился напротив напарника – по другую сторону раскладного столика. Дурацкая конструкция, надо бы иначе… Только один раз он видел так, как надо, – в журнале; кажется, что-то из ближнего зарубежья. Больше почему-то никто этого не повторял, а зря. Ну да ничего. В наш-то век пассажирских самолётов и подводных лодок доберёмся и до столиков в плацкартах.

Раз, два, три – новый век, гори. С уходом императоров всё теперь будет по-другому.

Кто только в прошлом веке посмел бы подумать о метрополитене в Ринордийске! Такого чудака в лучшем случае подняли бы на смех, а ничего более, чем досужие разговоры, не допустили бы власти. Теперь же – пожалуйста, они с Мартином едут строить метро в столице.

Мечеслав, правда, ещё охотнее начал бы с поселений северо-запада – родные места, как-никак. К тому же разрозненным и разделённым болотами жилым участкам очень помогло бы надёжное транспортное сообщение. Но именно из-за болот решили не начинать оттуда: технология новая, ещё совсем неопробована. Строить собираются чуть ли не наугад. Вот накопится опыт – тогда любые сложности ландшафта будут нестрашны.

Замелькали отдельные высотки, вдалеке растянулась широкая светлая лента – наверно, новое шоссе, о котором всюду теперь говорят. Ещё немного – и впереди замаячило приземистое здание вокзала. До слуха – приглушённо сперва, но всё отчётливей и громче – начали доноситься бодрые звуки оркестра.

Похоже, их тут встречали.

Мартин приподнялся и с возгласом «Здравствуй, столица!» помахал рукой в окно. Мечеслав же застыл и наблюдал, как приближалась огромная арка – массивная, красного кирпича. Над проходом высились угловатые буквы: «Приветствуем сюда входящих».

Так вот он, Ринордийск.

Оставив Мартина, – тот уверенно умчался на квартиру какой-то своей давней знакомой – он осмотрелся, думая, куда же теперь.

В общежитие сейчас не хотелось – успеется. Он не последовал примеру Мартина и решил всё же остановиться в законно выделенных государством апартаментах. У Мечеслава тоже были свои люди в Ринордийске – старший брат, Георг. Но у того семья, и стеснять их было бы совершенно излишне.

Он всё же пришёл по тому самому адресу и постучался в дверь. Никто не открыл. Похоже было – по гулкой тишине, стоявшей за пухлой тёмно-красной обивкой, – что никого нет дома.

Жаль, много лет не виделись. Что ж, значит, попозже.

Решив так для себя, он вышел снова на улицу и направился наугад, куда выведут тротуары и перекрёстки, сам же с интересом осматривался по сторонам.

Ринордийск вырос. Мечеслав никогда не бывал здесь прежде, но, конечно, видел город на фотографиях, читал старые хроники. По телевидению постоянно сейчас крутились съёмки с новых строек и открытых объектов. Теперь же можно увидать всё воочию. Новенькие многоэтажки, которых совсем не коснулось время, вставали тут и там. Где-то даже не убрали ещё строительные краны, и их стрелы высились далеко в голубом небе.

Мечеславу нравилось, что оно так. Здесь кипела жизнь в буйной своей и наивной устремлённости, какая бывает только на самой заре нового дня. Он и сам был готов тянуться вслед за кранами, туда, к вершинам, хоть и заниматься ему предстояло ровно обратным. Впрочем, оценив по достоинству масштабы достижений, он быстро понял, что для живых людей эти места ещё не успели обустроить. Перекусить же хотелось довольно сильно, и, движимый этим, он свернул к центру, к старым районам.

Центральный городской парк можно было заметить издали: взгляд сразу цеплялся за большое чёртово колесо и его цветные, медленно ползущие дугой кабинки.

Он подошёл и понял, что это не обман зрения: они действительно вращались странно медленно, будто во сне. Нескончаемым караваном – зеленоватая, терракотово-розовая, бледно-жёлтая – они тянулись под шарманочную мелодию, выпорхнувшую, наверно, из старинной музыкальной шкатулки. Вокруг колеса толпились люди, особенно много детей, но не только. Наверняка все они уже бывали здесь и не один раз, но что-то снова влекло их сюда. Может быть, шарманочная мелодия? Откроется метро – скорее всего, устремятся точно так же.

Они ходили, ели мороженое, указывали пальцами туда и сюда. Мечеслав, забыв на минуту о завтраке, присел на скамейку поодаль. Отсюда было удобно наблюдать за всем сразу, а его самого скрывали от излишне любопытного взора древесные тени.

Странно было думать, что это и есть тот самый город – тот, столица. Город холмов и торжественных арок; город злобного царя Гурго́лика, оставшегося в тёмных преданиях старины, и куда более осязаемого императора Виктора IV, чьи величественные победы стоили не менее величественных жертв для населения; город, не знавший войн, – последняя остановилась в шаге от его окраин – баловень судьбы и вечный её испытуемый. Город, где в плохие времена сами по себе бьют часы на башне, не останавливаясь несколько суток, а мост над рекой переносится в доказательство правоты маленькой девочки на двести метров вниз по течению и остаётся стоять там до наших дней.

Теперь всего этого нет и следа. Только центр остался, как далёкая и великая столица из народных сказок: мы поедем на ярмарку, что тебе привезти, это надо в столицу, к самому царю, авось он и поможет, здравствуй, стольный град, здравствуй и ты, добрый человек.

Время у него оставалось: работы должны были начаться только завтра, а значит, можно окунуться в оживлённую кутерьму на один день. Это было совсем не похоже на уединённое молчание небоскрёбов северо-запада.

Вспомнив, что хорошо бы позавтракать, Мечеслав расположился в крытом летнем кафе. Здесь было вполне неплохо, а длинные кусочки жареной картошки оказались очень к месту и прибавили радости жизни. Лёгкий ветерок залетал под навесы и колыхал полиэтилен, где-то звенели тарелки и приглушённые голоса служащих, полуденное умиротворение царило всюду.

Глубокое, спокойное лето в самой своей середине.

Вечерний трамвай был полон людей, шуршаний и пряных запахов. Стоя в этом общем пространстве, зачем-то объединившем незнакомых, он по привычке изучал взглядом всё вокруг – то в одном направлении, то в другом… Люди теснились, и им не было дела, они смотрели в свои стороны или никуда.

Девушка стояла напротив. Чуть поодаль, ближе к другому ряду кресел. Она перехватила случайный взгляд Мечеслава, повременила – как бы затем, чтоб убедиться, что он и вправду смотрит, – потом отвернулась.

Он смутился было, но заметив, что она больше не глядит, успокоился и ещё немного задержал взгляд на ней: было что-то странно архитектурное в длинных чёрных пружинках её кудрей, он не успел понять, что именно.

Трамвай тряхнуло, резко кинуло вперёд. Сверху просыпалось и пролетело за стеклом немного рыжеватых искр.

– Эй, ну что там?

– Остановка?

– Да какая остановка!

– Чё встали-то?

Водитель, по-видимому, не счёл нужным отвечать ни на одно из замечаний, но вместо этого довольно скоро привёл машину в движение. Трамвай плавно, хоть поначалу не очень быстро, двинулся дальше.

Сочтя, что прервавший его мысли инцидент исчерпан, он отвернулся от кабинки водителя к толпе сидевших и стоявших пассажиров. Девушки среди них не было.

Только странный, чуть покалывающий запах висел в воздухе – сухой и тёмный запах земли, тяжелый и тёплый одновременно. Будто повеяло вдруг разрытыми глубинами.

Близилось к десяти, когда он добрался до места пробных разработок. Мартин, прибывший раньше и уже о чём-то болтавший с рабочими, отвлёкся на мгновение и приветственно помахал рукой.

Здесь уже был котлован, он затронул плоскую вершину пригорка, и сухая пыль крутилась в прогретом солнцем воздухе. Экскаваторы и бульдозеры отдыхали неподалёку. Мечеслав взошёл на огороженную сеткой площадку. Всё это, бывшее здесь, в таком осязаемом материальном виде, всё это несколько сбивало, нарушало выстроенные на бумаге схемы: Мечеслав никогда раньше не работал на местности – только с чертежами и планами, разве что несколько раз наблюдал, как происходит это под руководством других. В смутной надежде, что процесс, быть может, уже пошёл, и ему самому будет, куда втянуться, он приблизился к Мартину.

– Ну что там внизу? Не прикидывали?

– Тебя дожидались, – одновременно весело и как-то яростно кинул Мартин. – Ты же у нас специалист.

Заявление это – на всё то время, что Мечеслав на платформе спускался вниз, – озадачило. Безусловно, именно он тщательно штудировал все доступные материалы по аналогичным зарубежным разработкам и это он был инженером, на которого равнялись многие товарищи по цеху. Но сейчас показалось на миг, что он ничего не смыслит, что ему случайно доверили эту важную роль, – потому только, что не нашлось никого другого.

Стоило, однако, спуститься на дно котлована, как постепенно всё начало проясняться. Схемы и расчёты вдруг сошлись с реальной каменной породой перед глазами, и Мечеславу представилось, что он видит, как это должно быть здесь, на месте. И когда он излагал ставшим подле рабочим и техникам, откуда и каким образом следует, похоже, начинать, то уже практически не сомневался в своей правоте. Здесь будет первая штольня, тут – свод, прочный камень позволяет сразу приступить к нему… Массивы земли, обступившей вокруг и уходящей далеко наверх, отчего-то придавали уверенности и сил.

Даже то, как без особого доверия слушал бригадир (иногда он скептично хмыкал, хотя не прерывал), не смущало. Как это зачастую водилось после революции, здесь не было начальства и подчинённых в полном смысле слова, но, похоже, верховодящая роль пока доставалась Мечеславу: «специалисты» рангом выше тут попросту отсутствовали сегодня. Он, однако, несколько раз призвал в помощь напарника в подтверждение своих слов – эй, Мартин, взгляни, ты со всем согласен? Мартин был согласен, хотя что-то, казалось, слегка насторожило его. Но да, Слава, твои расчёты верны, если только нас не подвели высшие инстанции: им с северо-запада не очень видать.

Потом чуть в сторонке Мечеслав тихо, чтоб не услыхали рабочие, спросил:

– Что не так-то? По-моему, просто идеально подходит.

Мартин, сидя на корточках, перебирал упавшие на дно осколки и чему-то хмурился:

– Песчаник… Крошиться будет.

– В песках строят!

– Они умеют…

– И мы научимся!

Мартин цвиркнул на это сквозь зубы, но отпустил маленький осколок и поднялся. Тот глухо упал на дно котлована.

– Будет крошиться – будем укреплять лучше, – заключил Мечеслав. – Это всё решаемо.

Всё тут же: вот та же дверь с пухлой тёмно-красной обивкой, те же ребристые пуговки глухо поблёскивают на ней, та же двухцветная – белая наверху, ярко-голубая внизу – стена, но звонка нет. Странно, что не установят себе…

Мечеслав постучал. Сквозь отдалённый рокочущий говор (видимо, телевизор) послышались осторожные шаги. Они приблизились, и маленькая светловолосая девушка робко выглянула наружу, но в следующий же миг признала гостя.

– Дядя Слава! – она радостно повисла у него на шее. Мечеслав осторожно обнял её в ответ.

– Здравствуй, Машенька.

Она будто бы вспомнила, что не дала ему даже войти, и, засмущавшись, отступила обратно к двери:

– Пойдёмте, папа сейчас дома! Он сказал, что вы звонили… Наверно, ждёт вас!

Георг и вправду был дома: сидел за столом в своей маленькой комнатке и перебирал письма в свете настольной лампы. Но вот ждал ли он сейчас брата…

Впрочем, услышав, Георг оторвался от своего занятия и поднял лицо с несколько усталой, но тёплой улыбкой.

– Здравствуй, – кивнул он.

– Не помешал? – Мечеслав шагнул в комнату и расположился на краешке потрёпанной софы.

– Нет, конечно. Просто разгребаю почту. Постоянно накапливается за несколько недель…

– Невежливо ты с адресантами, – пошутил он.

– Не получается по-другому, Слав. И хотел бы, но зачастую просто не до этого. Как ты?

– Да я-то что, – он отмахнулся. – Сегодня здесь, завтра там, куда ветер занесёт. Вы-то…

– Комнату нормальную дали? – тихо, но настойчиво перебил Георг.

– Да, хорошая комната. Света много, плитка электрическая… Радио вроде есть. И всё это – мне одному. Вы-то сами как?

– Мы сами?.. – Георг повременил отвечать, рассеянно взглянул на плафон, из-под которого выбивался свет. – Ничего, потихоньку справляемся. Сейчас, правда, вся эта суета с бумагами, весь архив сутками на ушах, перекапываешь-переправляешь всё по нескольку раз на день… Ну, это понятно: в исторический момент живём. Фактически, – он поднял указательный палец и вновь мягко улыбнулся из своей бороды, – мы ведь живые свидетели зарождения эпохи. Как тебе это нравится?

– Внукам потом расскажешь, – усмехнулся Мечеслав.

– Ну, тебе, положим, будет больше чего рассказать… Тем более слушать про подземелья всяко интереснее, чем про какие-то бумажки.

– Я бы не утверждал так однозначно, – заспорил он было, но тут понял, что Георг, хоть и поддерживает разговор, параллельно задумался о чём-то своём, сугубо личном.

Вполголоса, чтоб не услышали в соседних комнатах, Мечеслав спросил:

– Как Машенька?

– Машенька… – Георг приглушённо засмеялся и осторожно, как-то бережно махнул рукой. – Тихоня. Как школу закончила, так все дни напролёт дома – это в восемнадцать лет… Вчера её Ника насилу в обсерваторию вытащила – как раз, наверно, ты приходил. Ну, ещё заказы иногда берёт, шьёт что-то… Но тоже всё через прежних своих подруг, – он коротко взглянул на Мечеслава и не очень весело чему-то усмехнулся. – Ты просто сказал про внуков. И я немного задумался.

– Что, есть кто-то на примете?

– Ну, как сказать…

Георг мимоходом поднял один из конвертов, машинально прочитал надпись на нём, но едва ли что-то запомнил.

– Есть тут один молодой человек, заходит к ней иногда. Алексей… Алексей Лунев. Поэт. Может, слышал?

Мечеслав покачал головой.

– Ну да, он начинающий, – кивнул Георг. – Это вообще-то Никин знакомый, он к ней изначально захаживал. Ну, она же с издательствами знается, всё такое… Ты помнишь.

– Он за этим захаживал?

– Да, он очень упорный в этом плане, – Георг снова покивал. – Но странный… Странный человек, да.

Мечеслав хотел спросить, в чём странности, а может, Георг рассказал бы и сам, но тут со стороны кухни донеслось призывное «Мальчики…», и через секунду в дверях показалась сама Ника:

– Ну что, чай будем? Или не очень?

В обычной своей манере она говорила так, будто скажет сейчас что-то очень смешное, глаза же в это время внимательно и цепко изучали, прикидывая, чем вернее сразить вас наповал.

И кстати, жёлтый передник ей очень шёл.

– Будем, конечно, – Георг тепло улыбнулся жене, и она оставила их, предоставив самим добраться до кухни. Георг, поднявшись и задев стул, сдвинул его с места, поправил, кивнул Мечеславу. – Пойдём.

Морковное печенье было приятно, оно отдавало какими-то специями – наверно, из волшебной старины – и теплом невидимого камина. В соседней комнате высоким, чуть надтреснутым голосом сипел телевизор.

– Я это, в общем-то, к чему, про подземелья, – проговорил Георг и продолжил так, будто на этом они и прервались. – Мы с тобой оба – копатели. Только ты сейчас, по сути, копаешься в прошлом, а я в настоящем. А прошлое – оно, знаешь, всегда интереснее…

– Ну вот! – с шутливым недовольством Мечеслав возвёл руки.

– Нет, серьёзно. Ты подумай… Прошлое всегда манит, в нём есть какая-то красивая дымка, флёр благородности и некой другой, настоящей жизни – почему-то всегда более настоящей, чем теперь. Может быть, эффекты освещения… Дальнее часто предстаёт в другом свете. А может, в самом деле, большое лучше видится на расстоянии. Нет, ну вот попробуй представить: знал ли генерал Чечёткин, когда направлял остатки своей армии в последний бой, что враги тоже обречены, что они зашли слишком далеко в болота и не выберутся обратно? Знала ли дева Летенция, поджигая свой жертвенный костёр, что люди веками будут петь о ней в песне – о птице-деве, спасшей город?

– Летенция, может, и знала, – усмехнулся Мечеслав.

– Ну, это, конечно, легенда, – отмахнулся Георг. – Но легенды тоже правдивы в глубине своей. Суть одна: ни у кого из тех людей и в мыслях не мелькало, что они вот в этот самый момент совершают поступок исторической значимости, – не до того им было. Это только мы теперь можем взглянуть со стороны и оценить: вот как случалось, вот какие великие дела совершались. А мы… что мы… Мы в настоящем – скучном, обыденном. У нас тут мелкий быт, обстоятельства и всякие отвлекающие необходимости – ни разу не красивые и не великие, – он чуть грустно, чуть насмешливо улыбнулся; хорошо знакомая его улыбка, неизменно говорящая: «ну, ты-то понял, что я на самом деле имею в виду».

– Поэтому, – заключил Георг, – прошлое всегда притягивает, даже если это Великая война или времена царя Гурголика.

Мечеслав дожевал печенье.

– Не знаю, как там с Гурголиком, – он слизнул с пальцев крошки. – Но, по-моему, сейчас самое что ни на есть прекрасное время. Вокруг всё вырастает на глазах, переменяется вмиг там, где раньше ушли бы века… Ты слышал про субмарину, А-114?

– Только не говори, что причастен, – рассмеялся Георг.

– Я – нет… Там другие люди, профи в этом деле. Но я отслеживал, как всё идёт, ещё когда только начались работы. Мне было интересно, получится ли что-то из этой затеи и что именно. И… ты представляешь, в начале этого года они построили первый экземпляр! Скоро проверят в полевых условиях, и если да… Субмарина – представляешь, Георг? Не те подлодки, что были в войну, а настоящий глубоководный корабль. Сможет спускаться туда, где вообще ещё не бывал человек.

Георг, задумчиво улыбавшийся в течение всей этой речи, смотрел в свою чашку чая и иногда кивал.

– Знаешь, – сказал он наконец, – в тебе уцелело одно замечательное свойство: ты понимаешь, что удивительное и впрямь удивительно. Люди с возрастом обычно утрачивают это. Да и не обязательно с возрастом… – он вслушался в шум телевизора за стеной и мотнул головой в ту сторону. – Думаешь, ей есть дело, что когда-то этот ящик был в диковинку? Она росла с ним.

Ника, проходя мимо, бегло и точно оценила наполненность вазетки, подкинула ещё печенья.

Трамваи уже не ходили, но он, пожалуй, и не сел бы, даже если бы ходили. Выпал шанс пройтись по огромному вечернему городу, как во всех этих книжках про старину и другие страны, – возможность, которой Мечеслав был лишён все двадцать девять лет своей жизни. Ну, пройдись от одного угла поселения до другого, только что тебе тут понадобилось? Если уж не спится, то лучше взирать со своего надцатого этажа на яркие небесные звёзды или на дальние многоэтажки, что теснятся на другом пятачке болот, в десятках километров отсюда, – тянущиеся ввысь зажжённые свечки.

Ринордийск был другим. Он никуда не тянулся, а, скорее, стлался по земле – изгибающиеся, сплетённые, будто пляской, стены и вершины: театры, прикидывающиеся древними храмами, или, наоборот, храмы, похожие на театр. Вон выплыл чей-то силуэт на скате крыши – горгулья? Хотя нет… пожалуй, слишком изящно для горгульи.

Мечеслав вышел к набережной, облокотился ненадолго о парапет.

Похоже, он всё-таки заблудился.

Впрочем, если здесь река, то где-то поблизости должна быть и Главная площадь. Чуть ли не вот этот мост (огни по краям превращали его в светящуюся линию на чёрной воде) выводит на неё. Вполне даже возможно, что это Передвижный мост – да, тот, что сам перенёсся на двести метров вниз по течению. Мечеслав вспомнил эту легенду и улыбнулся детской наивности того, кто её придумал.

К площади ему сейчас было не надо, а вот если двинуться вдоль набережной, то так он точно не собьётся.

По правую руку, между ним и рекой, вставали теперь в ряд фонари. В их молочном свете угадывалось лёгкое вьющееся движение – наверно, это кружили бабочки.

Не было ещё ночи, и странные огни блуждали за стеклом, поэтому он включил свет в комнате, чтоб просмотреть ещё раз планы и сводки.

Один из крайних северо-восточных холмов, Желе́знистая долина… Именно в это место на карте ткнул в конце своего доклада главный идеолог проекта, Денис Себастьянович – ткнул неожиданно робко и тут же заговорил, что это только предложение и сам он начал бы отсюда, но если у кого-то есть другие соображения… Будто в последний момент испугался взять ответственность за всё, что последует. Как же давно это было…

Мечеслав развернул карту. Свет настольной лампы чётче вычертил знакомые контуры, линии будущих путей, проведённые фиолетовыми чернилами, и мелкие рукописные пометки.

Нет, карты тут явно не хватало: её Мечеслав видел уже десятки раз, а что всё-таки представляют из себя эти места, до сих пор толком не знал. А хотелось понимать, хотя бы в дань уважения, через какие земли взялись они прокапываться – с северо-запада на юго-восток столицы.

На книжной полке лежала среди прочего «Энциклопедия истории Ринордийска», Мечеслав приметил ещё вчера. Наверно, осталась от бывших жильцов. Он встал за книжкой, попутно включил плитку под чайником, чтоб не ждать потом, пока закипит.

Железнистая долина теперь чаще всего упоминалась в связи с войной: именно отсюда в Ринордийск пытались пробиться вражеские войска, зайдя с тыла, и где-то тут же им дали бой партизаны – небольшая горстка не слишком подготовленных людей, которых хватило, чтобы сдержать наступление ровно до подхода ринордийского полка (тот базировался на другом краю города).

Но не только лишь с войной. Помимо прочего, – закипел чайник, Мечеслав отключил плитку и перевернул страницу – на этом месте император Тимофей собирался построить Дворец Народов, первый в Ринордийске (но неудавшийся) небоскрёб. Конструкция должна была раздаваться вширь у основания и ступенями всё больше сужаться кверху, чтоб увенчаться тонким шпилем. Но что-то не задалось с самого начала: почва не подходила, или вдруг не хватало материалов, или ещё что (может, тогда просто не умели строить небоскрёбы)… Поговаривали даже, что так сводили счёты неупокоенные души (по непроверенным данным, здесь же, в рощице по другую сторону холма, ликвидировали неугодных бравые ребята Виктора IV – всего лет за пятнадцать до).

А ещё раньше – не отрывая взгляд от узких строчек, Мечеслав всё же привстал и ощупью налил себе чай – в долине обитали отшельники: не те, которые совсем порвали с обществом людей, а те, которые по жизни привыкли держаться особняком. Среди них были и талантливые искусники, мастера, оставшиеся на страницах истории: например, гравировщик Пётров, чья самая известная работа – загадочный «Вечнодень» – и теперь то и дело встречалась на страницах детских и взрослых книг. Мечеслав всмотрелся в узкие тёмные силуэты Ринордийска над дугой моста и чёрной речкой (говорят, каждая копия выходит чуть-чуть по-другому), даже провёл пальцами. Хотя наверняка тоже копия с очередной копии, да и само уже по определению копия.

Ну а в совсем древние времена…

Что-то стукнуло в стекло – громко ударило, будто бросилось со всего размаху. Мечеслав встал и, подойдя к окну, посмотрел наружу.

Нет, ничего. Он открыл одну створку, выглянул дальше. Всё равно ничего. Наверно, птица или бабочка…

Ну ладно.

В совсем древние времена на холме у Железнистой долины находились Ворота Ветров – одни из семи, или двенадцати, или сколько их там было. Ворота Ветров представляли собой странного вида конструкцию из дерева и, порою, камней, больше всего похожую на косяк огромной двери, вкопанный прямо в землю. Эти узкие, довольно высокие рамы на вершинах холмов призваны были направлять ветра, что пересекали Ринордийск: считалось, что таким образом можно править самой судьбой и защитить город от напастей. Но горе, если кто-то случайно или со злым умыслом повредит Ворота…

А ведь если принять эту точку за место расположения Ворот, – подумалось Мечеславу, – то работы, пожалуй, можно счесть вторжением. Конечно, это не всерьёз. Но мысль была забавная.

Внезапно громко зашумела листва в темноте за окном, и несколько холодных порывов ворвалось в комнату.

Не было ещё ночи, и странные огни блуждали за стеклом – холодно-лиловые, иногда рыжие или пурпурные. Они перебегали туда и сюда по стенам и мебели, будто специально хотели потревожить, – ворвавшиеся незваные гости.

Когда он станет знаменитым поэтом и будет жить отдельно, он никому не позволит к себе врываться.

Конечно, знаменитым он вряд ли когда-то станет. Даже известным в кругах сильно шире, чем сейчас, – далеко не факт. Это Лунев прекрасно понимал, не совсем же он оторван от нормальной реальности. Но мысли о – вдруг! всё-таки! – сбывшемся будущем иногда грели, как греет свет в чужом незнакомом окошке, когда ты один идёшь сквозь холод и сумрак улицы.

Нет, всё это бред и сплошь ерунда. Если подумать – нормально, по-человечески подумать, – то как раз сейчас всё отлично, всё просто замечательно. Отсветы за окном – это просто отсветы за окном, а скоро на небо всплывёт большая серебристая луна, и комната наполнится её лучами, почти невидимыми и осязаемыми только самыми кончиками пальцев. От призрачного этого соприкосновения вспыхивают маленькие прозрачные огоньки, у них нет имени или названия. Тогда отступят, будто насовсем, тревога и вязкая тоска; вынырнут откуда-то из глубин… нет, не мысли, даже не образы – тянущиеся ниточки бессвязных пока слов, что сплетаются по своему усмотрению и тянут за собой другие… А теперь отстранись на шаг и глянь, какой красивый получился узор.

Иногда он их записывал. Иногда хватало парить среди них и, любуясь, слушать перезвон – почти как колокольчики. Последнее было приятно, но пусто и ничего не давало: никто ведь не слышал и не видел этого, кроме него одного. Конечно, некоторые проводят так дни и годы – мечтатели не от мира сего… Но он-то всерьёз называл себя поэтом.

Лиловые огни мигнули (похоже, друг другу) и убрались из комнаты. Вот так, – Лунев, усмехнувшись, подошёл к окну, поправил занавеску. Издержки не в меру впечатлительной натуры, которая на самом деле была не совсем им, но старательно им лелеялась и охранялась. Так охраняют нечто самое лучшее, самое ценное, что ни в коем случае нельзя утратить, даже если будет рушиться весь мир вокруг.

Потому что тогда, может быть, – именно в тот момент – натура эта поднимет голову на звук скрипнувшей потайной дверцы. И когда то, что придёт из-за дверцы, будет здесь…

Что тогда?

Скорее всего, ничего, – подумал он. Здесь нет дверец. Одни колокольчики.

Посреди тишины вдруг ветер ударил в окно, швырнулся о стекло пригоршней оборванных листьев.

– В чём дело, моя радость? – поинтересовался он у Мартина.

За все дни работы они пробурились порядочно вглубь, и на поддержку свода вставало всё больше арок. Мартин не сказал более ни слова против, но ему всё равно что-то не нравилось, это было заметно.

– От радости слышу, – беззлобно отозвался он, но на вопрос отвечать не стал.

– Ну ведь не в песчанике? Бред же.

– Песчаник – бред, – охотно согласился напарник, но снова не продолжил. Не похоже это было на него: из них двоих именно Мартин обычно трещал без умолку.

Мечеслав усмехнулся:

– Давай начистоту, тебе просто далеко ездить отсюда до твоей пассии. Да?

– Вовсе нет. И она мне не пассия, – Мартин окинул взором уходящие вниз стенки котлована и рабочих у входа в штольню. – Тут другое… Знаешь, бывает так, что вроде всё правильно, прицепиться не к чему. А ты всё равно чувствуешь, что что-то здесь не то. Спросят – даже объяснить толком не сможешь, но вот чуешь.