Czytaj książkę: «Современный нигилизм. Хроника»
And take upon’s the mystery of things, As if we were God’s spies
Поймем тогда мы тайну всех вещей, Как Божьи соглядатаи.
У. Шекспир, «Король Лир», действие V, сцена 3 (пер. М. А. Кузмина)
© 2021 by Carocci editore, Roma
© Богданова Я.А., перевод на русский язык, 2022
© Издание на русском языке, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2022
Вступительное слово
Поводом написать эту книгу стала моя давняя встреча с Андреа Монда, директором знаменитой ватиканской газеты “Osservatore Romano”1. Тогда он предложил мне посотрудничать и при этом предоставил полную свободу в выборе тем и направлений для исследований.
Я согласился и решил опубликовать серию заметок о современном нигилизме. В основу моей работы легли не только выводы, которые я сделал после актуальных культурных, научных и философских поисков (обширный список литературы на соответствующую тему тому свидетель), но и мои беседы со студентами университета Бари и другими молодыми людьми, с которыми я имел возможность встретиться. Моя гипотеза перед началом исследования была такой: нигилизм, впервые осмысленный на рубеже XIX–XX веков в философии Ницше, явление поистине титаническое и иконоборческое, в XX веке постепенно трансформировался из «патологии» в «физиологию» культуры и стал доминирующей идеей в обществе развитого Запада (и распространился во многих других уголках мира), а в XXI веке нигилизм окончательно победил, потому больше не представляется «проблемой», а, скорее, очевидным и повсеместно распространенным фактором. Но в процессе я заметил, что в последние годы нигилизм возвращает себе статус открытого вопроса, так как его критика всех общепризнанных установок, ранее казавшихся незыблемыми, – например, вопрос об ощущении конечности окружающей реальности и своего существа, подлинности истории и своего «Я», наших отношений с бесконечным и т. д. – снова оттесняет их в категорию зыбких вероятностей, обращает в животрепещущие проблемы современности.
Как это ни парадоксально, но сегодня нигилизм более не ограничивается развенчанием ценностей и идеалов, что было его характерной чертой; он, скорее, способствует возникновению новых потребностей. Идеологическое прикрытие зашаталось: потребности видны гораздо яснее, и их влияние усилилось многократно. Скрывать больше нечего, поэтому современный нигилизм может стать толчком к поиску истинного смысла нашего существования в мире.
Мои размышления – это десять статей, выходившие каждые две недели с 15 января по 19 мая 2020 года под общим названием «Хроники нигилизма». Я изначально задумывал их как своего рода репортаж, где обозреватель освещает идеи, проблемы, возможности, новые вопросы, которые его беспокоят. Это были наблюдения – без каких-либо предубеждений, движимые исключительно любопытством, – за социальными явлениями и творческими мыслями, философскими и научными взглядами, телесериалами, этическими проблемами и эстетическими переживаниями.
Ни один репортаж не претендует на истину; он нацелен прежде всего на то, чтобы показать проблему, представить ее в наименее очевидных формах и пробудить у зрителя ощущение значимости бытия. Оно проявляется в форме совершенно нового вопроса или же переосмысленного старого тогда, когда зритель или читатель сталкивается с важными событиями, которые имеют значение и которые, как ему казалось, уже давно утратили смысл. Но неожиданно смысл вновь появляется и доказывает, что в любом человеческом опыте существуют факторы, несводимые к простому редукционизму.
В процессе написания добавилась еще одна причина – «первая волна» пандемии Covid-19, из-за которой остановилась общественная жизнь и люди радикально пересмотрели привычные взгляды, отношения и перспективы развития. Пандемия ворвалась и в мои «Хроники», она подарила еще одну возможность понаблюдать почти в реальном времени, как на первый план вновь выдвигаются важные вопросы, а нигилизм оказывается не в силах понять и решить проблему, которой всегда была и остается жизнь человека в мире, и сейчас эта проблема воспринимается как нечто беспрецедентное.
Другими словами, это позволило мне точнее проверить исходную гипотезу: вероятно, преодоление нигилизма уже началось в какой-то поворотный момент жизни человеческого общества. Возможно, этот процесс будет длиться еще очень долго, кто знает; но в любом случае он уже идет.
Однако на этом история книги не заканчивается. После того как мою колонку стали печатать в “Osservatore Romano”, выпускающий редактор римского издательства “Carocci” Джанлуки Мори предложил мне опубликовать все статьи под одной обложкой. Поэтому я расширил и дополнил уже существующие десять глав, а также написал новые специально для этой книги, что позволило лучше обозначить направление моего исследования. В результате получилось восемнадцать глав, в каждой я представил разные способы и перспективы взглядов на проблему. Новые главы – с двенадцатой по восемнадцатую, а также первая глава – аккорд, задающий тональность всему путешествию. Некоторые темы проходят сквозным мотивом по разным главам, я рассматриваю их в разных случаях и контекстах, время от времени переплетаю с другими темами. Однако важно все время помнить о предмете исследования как о событии, лишенном статичности: только с этой точки зрения отдельные детали могут обрести наиболее интересные значения.
Что касается самой книги, то в ней я пытался совместить емкий формат сжатого повествования с более широкими перспективами философского исследования. Но я не ограничивался простым сопоставлением этих двух подходов, а пытался уловить «эпохальное» значение, которое часто скрывается в мелочах культурного, антропологического и социального опыта современности, и вместе с тем проверить повседневным опытом фундаментальные вопросы нашего бытия в мире.
Названия первых десяти глав совпадают с заголовками статей в газете “Osservatore Romano”.
В книге нет авторских сносок, только на последних страницах имеются библиографические ссылки на цитируемые или использованные в каждой главе работы.
1. Нигилизм, точка отсчета
В начале нашего путешествия я хочу обратиться к финалу великой книги, которая, как и все великие книги, предлагает взглянуть на себя и на мир так, как нам никогда бы и в голову не пришло, но встреча с подобной книгой дарит такую возможность, и не потому, что мы слепо следуем за автором, а потому, что осознаем: в этом состоит наше собственное ви́ дение. Я говорю о книге «Дорога» Кормака Маккарти. Как вы наверняка знаете, отец и сын бредут по безжизненной пустыне, в которую превратился мир после ядерной катастрофы. Там, где все сгорело дотла – не только деревья и дома, но и мужество оставаться в живых, – мало-помалу обнаруживается некая сила, которая позволяет героям сопротивляться и не просто идти вперед, как велит инстинкт выживания, но и отыскать в сердце проблеск надежды и нежную привязанность друг к другу.
Истерзанное гнетущим прошлым, не в силах избежать жестокого настоящего и беззащитное перед угрозой будущего, такое сердце получает незабываемый опыт. «Потому что мы несем огонь»2, – говорят герои друг другу: и они вправе так говорить. Преодолевая небытие, которое вот-вот лишит их собственного «Я», они чувствуют появление в своей жизни необъяснимого порыва, будто призыв к бытию во взгляде одного и тепле ладони другого. Этот порыв дарует им чувство глубокой признательности, благодаря которому они могут бороться и сопротивляться окружающей их действительности. В конце этого путешествия, когда обоим удается пережить столкновения со свирепыми хищниками – существами, когда-то бывшими людьми, – а также внезапное исчезновение всего, что до недавнего времени составляло их мир, мы становимся свидетелями прощания и одновременно освобождения от страданий. Маккарти блестяще завершает напряженную историю спасения двух героев, находя в памяти человека – а по сути, в памяти всего человечества – ключ к будущему. Эта память не пробуждает ничего из прошлого, она как след, окаменелость, которая вдруг обретает жизнь. Эта память призывает вновь прислушаться к происходящему, к осторожному и нерушимому обещанию, сопутствующему нам на чувственном и физическом уровне. В ее слабом голосе, нежном и неумолимом одновременно, скрывается сила, способная пробиться сквозь глухой гул небытия.
Человеческая жизнь такова именно потому, что она противопоставляет себя пустоте. В ней нет и намека на нигилизм, который даже за границами философии всегда готов уничтожить смысл, ради которого мы существуем; не видя этого, не проходя через это, мы не были бы людьми. Именно благодаря альтернативе между существованием и пустотой мы приходим к пониманию себя. И это совершенно не зависит от того, выйдем мы из этой схватки победителями или проигравшими. Именно тогда, когда мы уступаем пустоте, когда объявляем недостижимым смысл окружающего нас мира – именно тогда память о бытии и может возродить смысл – хватит одного взгляда, одной встречи, одного разговора.
Вот как заканчивается «Дорога»:
«Когда-то в горной речке водилась форель. Было видно, как рыбы стоят в янтарной воде, а течение медленно покачивает их плавники с дрожащими белыми каемками. Рыбины оставляли на руках запах тины. Гладкие, мускулистые, напряженные. На спинах – замысловатые узоры. Карты зарождающегося мира. Карты и запутанные лабиринты. То, что назад не вернуть. И никогда уже не исправить. В глубоких впадинах, где прятались рыбы, все дышало древностью и тайной».
Все – даже форель в реке – несет в себе смысл, заставляет нас дрожать и шептать, повествует нам о своем бытии. Это бытие мало увидеть – к нему надо прислушаться, ведь это не просто одна из характеристик мира вокруг нас, а история, предшествующая нашему существованию. Вот на что нужно обращать внимание, чтобы потом рассказать об этом другим. Все – каждый символ – несет на себе оттиск мира, принадлежит к единому целому, выделиться из которого может только нечто особенное. И чтобы понять это ощущение мира, мы должны разглядеть его в чешуе на спине рыбы, в каких-то особенных шероховатостях бытия, иногда скрытых от глаз.
Но поиск и расшифровка смысла того, что нас окружает, всегда в большей или меньшей степени остается прогулкой по лабиринту: мы можем заблудиться в нем, если путеводная нить вдруг оборвется. Мир никогда не дается нам незыблемым, раз и навсегда, он дается нам в становлении, он создается в более или менее рациональной форме теми, кто в нем живет. Гениальность человечества заключается именно в этой способности интерпретировать реальность без желания и возможности «исправить» ее, «зафиксировать» в каких-то графиках и чертежах. Реальность нельзя просто согласовать с нашими намерениями, потому что она предшествует нам и превосходит нас. Но если бы мы не смотрели на нее вовсе – ее бы не существовало, реальность была бы для нас пустотой. Только внимательный взгляд может разглядеть тайну – а не что-то обыденное – в тех вещах, которые противопоставлены пустоте.
Следующие главы будут попыткой прислушаться к тому, что нам говорит современный нигилизм.
2. Мерцание в темноте
Нигилизм снова стал проблемой в жизни отдельных людей и мирового сообщества в целом. Хоть и казалось, что он уже окончательно и незаметно победил в развитых странах Запада, где его неудержимое господство значительно ускорили глобализация и стремительное развитие информационных технологий. Его победу подспудно обеспечивал и образ жизни отдельных людей. Это было и остается распространенной концепцией, которая объединяет самые разные взгляды на мир в молчаливом согласии, что у реальности больше нет смысла, нет единого восприятия себя и окружающего мира, нет того, что может по-настоящему «укоренить» нашу жизнь в настоящем, захватить нас и сделать свободными.
Конечно, какие-то ценности (солидарность, уважение к закону, забота об окружающей среде и т. д.) остаются неизменными, превращаются в обязанности, входят в сферу нашей этической ответственности, но если говорить честно, то они часто воспринимаются как красивые слова, неспособные перебороть отупляющее ощущение того, что наше существование рано или поздно закончится. Кажется, что жизнь и смысл расторгли свой брак по обоюдному согласию: теперь жизнь отождествляется с ничем не прикрытым желанием обладать собой, инстинктом самоутверждения, а смысл жизни сводится к неопределенной культурной конструкции из вопросов вроде «Кем бы мы хотели стать?», «На что мы имеем право?» и «Какие правила нам диктует социум?».
Потому и казалось, что нигилизм уже одержал победу в нашем мире, но это была странная победа. Нигилизм больше не был связан с постоянно возрастающей «силой духа» (сверхчеловек как воля к власти). Напротив, это был тот самый «пассивный нигилизм», который, скорее, «упадок и истощение силы духа». Так что, как пишет Ницше, «все дотоле существовавшие цели и ценности более не соответствуют ей и уже не вызывают веры к себе, – что синтез ценностей и целей (на котором покоится всякая мощная культура) распадается и отдельные ценности восстают одна на другую (разложение), – что только все утешающее, целящее, успокаивающее, заглушающее выступает на передний план под разнообразными масками: религиозной или моральной, политической или эстетической и т. д.»3 (Frammenti postumi, «Посмертные фрагменты», 1887–1888, 9 [35]).
Результат обратный: вместо революционной атаки на идолов клерикальной буржуазии – как это было в 1968 году – вежливое и «правильное» обращение в стиле радикальной буржуазии масс (о которой говорил Аугусто Дель Ноче4). Став продуктом общества потребления, нигилизм означал теперь не радикальное сомнение в истинности вещей, а новую интерпретацию истины как взаимодействия мнений, где каждое имеет право на существование при условии, что оно остается только мнением, не более.
Но в ткани этого повествования начинает образовываться новая брешь. В этой повсеместно распространенной «инсценировке» нигилистической культуры, в том числе и благодаря цифровой взаимосвязанности всей информации на планете, на вопрос «имеет ли эта глобальная сеть какое-то большее значение?» (не в смысле размера, а в смысле емкости понятия, его насыщенности, то есть по отношению к причине, по которой истинный я нахожусь в этом мире) повесили бы ярлык мифа о «заговоре», если использовать остроумную формулировку из романов Умберто Эко. Освобождение от смысла представлялось освобождением от собственного «Я», а вместо этого привело к обнулению человеческого опыта, превратив архитекторов собственной судьбы в королей пустоты. Все потому что смысл и судьба могут существовать, только если «Я» признает (пусть даже ради того, чтобы оспорить!) существование кого-то кроме себя и не как собственную диалектическую проекцию, а как нечто неподвластное изменению по воле «Я», то, что можно назвать «ты», «отец-мать» (поколение) или «друг».
И вот тогда-то нигилизм вновь становится «проблемой», и это тревожит нас, как и раньше (помните «Братьев Карамазовых» Достоевского?), а может, даже сильнее, чем раньше. Фактически теперь это слово не обозначает только феномен потери, но еще и прежде всего возникновение потребности, оно делает зримым желание обрести смысл как желание «бытия», сравнимое с невозможным цветением сухой и каменистой почвы.
С этой точки зрения современный нигилизм со всей своей антиидолопоклоннической силой – не столько препятствие, сколько возможность или повод отправиться на поиски истины. Когда обратились в прах не только старые ценности и традиции, но и антропоцентрические попытки заменить их чистой волей к власти, сами люди стали явлением неактуальным, объектом взаимозаменяемым или случайно возникшим в великой мировой паутине. И вот здесь-то снова и высвечивается что-то неизменное, предстает во всей своей наготе. Как если бы «Я» стремилось родиться заново, искало взгляда, встречи, чего-то внешнего, – что открыло бы саму суть его существа, повелело бы стать самим собой.
Одна из самых насущных и наиболее привлекательных задач в деле понимания сути настоящего – это уловить и отследить блики света трансформации нигилизма, от утраты до обретения необходимости.
И мне бы очень хотелось начать с писателя, который наиболее образно описал сегодняшний нигилизм, – Мишеля Уэльбека. В его последнем романе «Серотонин» можно почувствовать это трепещущее желание быть. Главный герой, Флоран-Клод, буквально пытается покончить с собственным «Я» и для начала обращается к самому живому проявлению собственной сути – сексуальному желанию. Чтобы уничтожить себя, нужно отделиться от себя; чтобы отделиться от себя, нужно принять это благословенное лекарство; но действие препарата снижает либидо, стирает последний оставшийся признак жизни.
Однако именно умиротворение сексуального влечения показывает то, что до сих пор скрывалось за навязчивой необходимостью вновь и вновь следовать инстинкту, а именно желание быть любимым и радость от понимания того, что кто-то тебя действительно любит, даже если у тебя не хватит смелости всю жизнь держаться за этот взгляд. Драматическая точка невозврата – Флоран-Клод понимает, что безвозвратно упустил единственную возможность обрести незаслуженное внимание женщины, Камиллы. Реальное больше не в силах одержать над нами верх, даже если мы втайне желаем именно этого; наша свобода настолько редуцирована, мы настолько отвыкли от вкуса этой реальности, что сводим все к чистой случайности или немотивированному стечению обстоятельств.
Но даже эта потеря не «обнуляет» человека; и именно в попытке главного героя самоуничтожиться проявляется нечто – почти вопреки его собственной воле, – от чего нельзя отказаться: человеческая природа настолько объективна, что человек не может распорядиться ею по своему желанию. Это своего рода призыв «Я» к самому себе, который по-августински таится в самой личности, но управлять которым эта личность не может. Ближе к концу Уэльбек пишет:
«Я ни на что не надеялся и прекрасно сознавал, что надеяться не на что, мой анализ сложившейся ситуации казался мне исчерпывающим и верным. О некоторых областях человеческой психики до сих пор еще мало что известно, они недостаточно изучены. <…> К этим областям можно подступиться, только используя парадоксальные и самые абсурдные установки, из коих мне на ум приходит только одна – сверх надежды поверить с надеждою. <…> Я вступил в ночь без конца, но все же во мне, в глубине моего существа теплилось нечто – не надежда, нет-нет, а, скажем так, неуверенность»5.
Кажется, что это нечто – лишь мерцание в глубокой тьме бесконечной ночи. Но это еще и трещинка на теле нигилизма, легкая шероховатость; и нужно быть абсолютно искренним с самим собой, чтобы не отрицать это сразу. Так значит, это просто неуверенность? Последняя страница иллюстрирует путь героя к самоуничтожению, показывает, что на заднем плане, оказывается, все время маячило противоречие, которое главный герой и являет наконец читателю. Желание, надежда и даже неуверенность – реальные признаки объективного чувства, заложенного в нашем естестве, в самом естестве мира. А кроме того, обратная перспектива – если мы потеряли один смысл, есть еще Тот Самый Смысл, во плоти, который сам ищет нас: «На самом деле Бог заботится о нас, думает о нас каждое мгновение и порой дает очень точные указания. Все эти внезапные порывы любви, от которых теснит грудь и перехватывает дыхание, озарения и восторги – совершенно необъяснимые, если исходить из нашей биологической природы, нашего удела обычных приматов, – суть предельно ясные знаки».
Мы можем даже наречь этот образ, дать определение любящего субъекта, который своей физической жизнью пробуждает желание: «Сегодня я понимаю точку зрения Христа, его постоянное возмущение ожесточением сердец: людям даны все знаки, но они не принимают их в расчет…». Не принимать в расчет знаки – это и есть самый простой способ для преодоления нигилизма. Осознание этого пути – нашим нищим духом – уже первый признак того, что мы начали его преодолевать.
Darmowy fragment się skończył.