Czytaj książkę: «Цвет мести», strona 3

Слишком много тайн

Пальцы чешутся. К чему бы?

К посещенью душегуба.

Уильям Шекспир. Макбет (Пер. Б. Пастернака)

Сажерук с Фаридом до глубокой ночи и весь следующий день искали стеклянного человечка, которого застукали под кроватью Мегги. Даже Черный Принц и Мортимер в какой-то момент сдались, но не Сажерук, тот слишком хорошо помнил ненависть на лице Орфея, когда они столкнулись в последний раз. Его огонь лишил врага всего: силы, влияния, богатства. А еще Сажерук отверг дружбу Орфея и выказал ему свое презрение, вступив в союз с его противником. Нет, появление стеклянного человечка и деревяшек не предвещало ничего хорошего. Орфей был жив и жаждал мести, теперь у Сажерука не оставалось в этом сомнений. Знать бы еще, что задумал этот негодяй!

Я думал написать для тебя роль получше, но ты и слышать не хотел об этом! Много воды утекло с тех пор, как Орфей бросил ему этот упрек, но Сажерук не забыл звучавшую в его голосе обиду. И почему им всем так хотелось написать его жизнь? Сперва Фенолио, потом Орфею. Играй ту роль, Огненный Танцор, какую мы тебе укажем. Сажерук не хотел себе никакой роли. Он всегда жил одним днем, без цели, позволяя минутам сменять друг друга, а годам – лететь. Может, потому они и сочинили его историю – что он был как чистый лист, без собственных планов, всегда лишь играючи управлявшийся с тем, что подбрасывала ему жизнь. И что, Сажерук? Разве это плохо?

Фарид исчез, как только Сажерук сказал ему, что приостанавливает поиск стеклянного человечка. Орфей ранил и Фарида, но тот был незлопамятен и легко отходчив. Даже когда Сажерук напомнил ему о подземелье, в котором негодяй едва не приказал его убить, Фарид только посмеялся:

– Ну и что? Мы же тогда обвели Двоеглазого вокруг пальца. И снова сделаем это, если он планирует какую-то подлость!

Сделаем ли?

Роксана не скрывала гнева, когда он снова явился домой лишь под вечер. В сборе урожая оливок у нее было только два помощника – он и Йехан. Йехан поцеловал мать на прощанье и вернулся в свою мастерскую, не удостоив Сажерука даже взглядом.

Сам виноват, Сажерук! Гнев Роксаны и Йехана, их непонимающие взгляды, когда он пытался им напомнить, насколько опасен Орфей… Вот к чему привело его молчание. Даже взгляд Нияма с недоумением вопрошал, стоит ли так тревожиться из-за стеклянного человечка. Но Сажерук все эти годы просто не знал, как объяснить им правду! И теперь вся его затянувшаяся ложь стояла между ним и теми, кого он любил.

Я был в другом мире. Орфей тоже оттуда родом. Его голос вернул меня сюда. Человек, которого вы называете Чернильным Шелкопрядом, написал книгу, которая рассказывает обо всех нас. Орфей так ее любит, что предпочитает ее своему собственному миру и вчитал себя в нее.

И как бы это прозвучало? Как будто Огненный Танцор лишился разума. Хорошо, он мог попросить Мортимера, Мегги или Элинор подтвердить его историю, может, даже Фенолио, хотя ему-то доверия по-прежнему не было. Но никто из них не видел, как на пустой проселочной дороге Орфей с заплаканными глазами признался, что он, Сажерук, был героем его безутешного детства.

И что только мог замыслить Орфей?

На следующее утро Сажерук с Роксаной принесли к прессу оливки, которые она собрала вместе с Йеханом. Поговори с ней, Сажерук! Расскажи ей, наконец, все! – подталкивал он сам себя, пока золотое масло сочилось из пресса в бутылки. – Объясни ей тот страх, который она видит в твоих глазах.

Но он молчал. Как молчал все эти годы. Он так и остался трусом. Этого не изменила даже смерть. Белые Женщины избавили его лишь от страха перед миром, но не перед собственной слабостью.

Встреча в ночи

Если бы можно было выразить это словами, незачем было бы писать это красками.

Эдвард Хоппер

Та часть Омбры, которую Великий Бальбулус предложил в качестве места встречи, должно быть, напоминала ему о детстве. Сланец узнал кое-какие поразительные вещи о его прошлом от стеклянного человечка, который когда-то работал со знаменитым миниатюристом Виоланты. Бальбулус Чипресский вовсе не был сыном видного художника по алебастру, как утверждал, а приходился бастардом одного князя.

Бальбулус уже поджидал их с беспокойным видом человека, который знает, что делает что-то нехорошее, но не имеет силы воли отказаться. От старых ям красильщиков, что находились сразу за стеной, исходила вонь, ходили слухи, что в них живет огромная саламандра, которая воняет мочой, в которой красильщики раньше вымачивали полотно. Здесь жили беднейшие из бедных, и Ринальди настороженно оглядывался, вразвалочку подходя к Бальбулусу.

– Опять ты пьяный! – прошипел Сланец ему на ухо. – Смотри не оброни меня в эту вонючую жижу.

Ринальди пил уже несколько часов подряд. Черному Принцу не понравились ни его песни, ни его игра на лютне. И действительно ли он забрал назад ту деревяшку, которую подбрасывал Принцу?

– Я подсунул ее другому, стеклянные твои мозги, – огрызнулся он, когда Сланец спросил его об этом второй раз. – И отстань от меня, пока я не сломал твою тонкую шейку.

Его налитый кровью взгляд не оставлял сомнений в том, что он с удовольствием исполнит эту угрозу, а Сланец уже был научен серьезно относиться к внезапным взрывам гнева Бальдассара Ринальди. Бальбулус, разумеется, тоже ощутил его винное дыхание. Он наморщил лоб и скривил узкие губы. Торчащие скулы, косо посаженные карие глаза – в Великом Бальбулусе было поровну человеческого и кошачьего.

– Вы опоздали. – Его голос был куда менее впечатляющим, чем облик.

Ночной воздух был тяжелым от смрада, что поднимался из заброшенных красильных ям, и изящной черной накидке Бальбулуса грозило основательно провонять к моменту возвращения в замок. Сланец разглядел пурпурный рукав под рукавом накидки. Пурпурные улитки были дорогими существами, их требовалось двадцать тысяч для окрашивания одного-единственного предмета одежды. Но это было бесспорно ничто по сравнению с ценой золотой руки, что смастерили для Бальбулуса, когда Змееглав велел лишить его кисти. По слухам, золотые пальцы обладали такой же подвижностью, как и некогда живые. Золотую кисть изготовил сын Роксаны, молодой кузнец Йехан. Сланец советовал Орфею поставить в список отмщения и этого юношу. Но в Омбре бытовало мнение, что Сажерук не особо жалует своего пасынка, а куда больше любит своего ученика Фарида. Да и без Йехана список отмщения был уже достаточно длинный.

– Для меня это большая честь, Великий Бальбулус! – Сланец низко поклонился, хотя это трудно было проделать, сидя на плече Ринальди. – Я давний поклонник вашего искусства.

Бальбулус окинул его беглым взглядом и наградил вымученной улыбкой. Господин миниатюрист, пожалуй, не особо ценил поклонение стеклянных человечков, и Сланец решил отныне хвалить только его конкурентов.

– Давайте перейдем к делу. Мне надо возвращаться к работе. Моя госпожа заказала книгу ко дню рождения, в ней должны быть изображены все насекомые и дикие цветы, какие только сыщутся в Омбре. – Бальбулус издал тяжелый раздраженный вздох. Ему хорошо удавалось так расставлять акценты, будто он действительно рос в имении видного мастера алебастра, а не в сиротском доме, но тонкий слух стеклянного человечка не обманешь. Нетрудно было увидеть, что высокородного господина Иллюстратора просто пожирало честолюбие. И зависть к каждому мало-мальски одаренному конкуренту. Считалось, что Бальбулус работает в две руки, потому что его работа пользуется большим спросом: золотая – для рисунка, живая – для красок. Однако Иллюстратор подозрительно часто щурился. По всей видимости, его глаза ослабели от долгих часов работы при свечах. А сможет ли волшебный кузнец изготовить и новые глаза, вот вопрос. Сланец с трудом подавил ухмылку.

– Жуки и дикие цветы? Какое расточительство вашего таланта. – Ринальди охотно прибегал к искусству тонкой лести, когда оно приносило выгоду. – Ну кого это удивит в городе, где ночные разбойники безнаказанно называют себя принцами?

Ах ты, заноза безуспешной аудиенции у Черного Принца глубоко сидела в тщеславной плоти Ринальди. Он достал из кармана мешочек с деревяшками и положил его на живую ладонь Бальбулуса. В отличие от грязной лапы Ринальди, те пять пальцев, которые остались в распоряжении Иллюстратора, были безупречно ухожены.

– Должно быть, это все, что вам необходимо, чтобы быстро выполнить задание. Или нет? – Сланец достал кинжал и надвое разрубил им муху, нарезавшую вокруг него круги. Из-за вони, исходящей из ям, мух здесь было много.

Бальбулус посмотрел на него с явным удивлением. Большинство людей считали стеклянных человечков забавными и безвредными, тогда как некоторые из них успешно действовали как воры, шпионы или отравители. Сланец в юности тоже не отвергал возможность такой карьеры.

– И большая ли эта книга? – Он вытер кинжал о плечо Бальдассара. – Я надеюсь, работа продвигается споро?

Бальбулус сунул свою золотую руку в мешок и достал одну из деревяшек. Она была с лицом Перепела.

– Все страницы уже проиллюстрированы, – пробормотал он. – Остались только инициалы, которыми я должен снабдить каждого из этих персонажей. Свои заказы я исполняю пунктуально.

Он поднес деревянную фигурку близко к глазам.

– Невероятно! Кто это вырезал? Я еще никогда прежде не видел такую тонкую работу!

– Ну, ваши картинки, я надеюсь, тоже будут походить на образцы. – Сланец сунул кинжал за пояс, почувствовав предостерегающий взгляд Ринальди. Он уже дважды, охотясь за мухами, колол его в затылок – не то чтобы случайно, следует признаться.

– Мой господин ожидает стопроцентного сходства, – продолжил он. – В противном случае он потребует свои деньги назад. И краски, которые мы вам поставили.

Бальбулус, казалось, взвешивал, заслуживает ли ответа такое беззастенчивое сомнение в его искусстве. Он был слишком увлечен собой, чтобы оставить без комментариев подобное святотатство.

– Кажется, ты забыл, с кем имеешь дело, стеклянный человечек! – прошипел он. – Я Бальбулус, величайший миниатюрист, какого только видел этот свет.

– Если бы вы были так уверены в этом, то вряд ли бы приняли заказ моего господина, – язвительно ответил Сланец. – Что вы еще у него выторговали? Краски, гарантирующие бессмертие?

Лицо Бальбулуса побледнело как луна.

– Бессмертие моего труда!

Ринальди хрюкнул и сплюнул в грязь синеватого цвета под сапогами.

– Уже поздно, и здешняя вонь вызывает у меня тошноту. Повторю еще раз, за что мы платим: вы начинаете с восходом солнца рисовать отсутствующие инициалы, в той же последовательности, какую задает список имен заказчика. Для них вы используете исключительно серые красящие пигменты, которые вам прислали. Наш заказчик особенно подчеркнул это условие. В последнюю очередь вы рисуете Сажерука, но его – в цвете, в тех красках, в каких его обычно изображают. Готовую книгу вы принесете сюда через два дня, как только колокол пробьет десятый час ночи.

Бальбулус кивал на каждое указание так нетерпеливо, как будто слышал это уже в сотый раз.

– Вы имеете дело не с каким-нибудь забывчивым школяром. Но… – он сунул руку в мешок, который дал ему Ринальди, – …здесь десять деревяшек. Если я правильно помню, я должен написать одиннадцать инициалов?

Сланец вонзил в ушную раковину Ринальди свои стеклянные пальцы.

– Десять? – прошипел он. – Свои восемь я предоставил! От тебя требовалось только три! Неужто ты и с этим не справился?

– Деревяшка Принца пропала, когда я хотел ее забрать! – проворчал в ответ Ринальди. – Наверное, ее сожрал его поганый медведь!

Бальбулус не проявил к их склоке никакого интереса. Одну за другой он доставал из мешочка фигурки и подробно их разглядывал.

– Эта книга… – спросил он, не поднимая глаз. – Какую цель преследует ваш господин? Он явно нехорошо настроен против Огненного Танцора. Но почему без имен? Мои иллюстрации отчетливо покажут, о ком идет речь. И почему серый цвет?

– Откуда я знаю? И почему бы нет? – ответил Ринальди, потирая больное ухо и бросая на Сланца убийственные взгляды. – Ответ ведь не имеет для вашей работы большого значения, так?

– Ну, серый – это необычный выбор. Он сильно приуменьшит великолепие моей работы. – Бальбулус бросил последний взгляд на деревяшки в своих руках и вернул их на место. – Я должен был вас предупредить.

– Серое не обсуждается. – Сланец все еще пытался переварить тот факт, что отсутствовала как раз деревяшка с лицом Черного Принца. Лучшего и старейшего друга Сажерука. Принц был такой же важной частью мести Орфея, как жена и дочь Сажерука! О, он бы с удовольствием сейчас снова вынул кинжал и сделал хотя бы небольшой разрез на затылке Ринальди.

– А вы сможете нарисовать Черного Принца без образца? – спросил он. – Он абсолютно обязателен для этой книги.

– Почему? – Бальбулус презрительно наморщил нос. – Титул принца ему дали разбойники с большой дороги и комедианты, и даже Виоланта до сих пор не смогла сподвигнуть меня его написать. Достаточно плохо уже то, что я вынужден буду увековечить Перепела. Я сказал ей: «Вы хотите, чтобы я вошел в историю искусства как разбойничий художник?» Но так уж и быть. Раз эта книга не предназначена для библиотеки госпожи, я нарисую этого якобы принца. Насколько мне позволит художественная свобода. Виоланта очень полагается на его советы, возможно, у них даже был роман – я пару раз встречал его в замке. Но, признаюсь, я лучше помню внешность его медведя, нежели самого Принца.

– Ну, такие черномазые лица, как у него, не очень-то отличишь одно от другого, разве не так? – Ринальди одарил иллюстратора заговорщицкой улыбкой.

– Действительно. – Бальбулус издал нервный смешок, хотя ему было неприятно обнаружить единодушие с таким человеком, как Ринальди. Орфей тоже много воображал о своей бледной коже, и Сланцу это было поистине удивительно. Сам-то он уж точно был рад, что его лицо не похоже на плесневелый сыр.

– Что же касается других красок… – Бальбулус бросил вожделеющий взгляд на заплечный мешок Ринальди. – Я уже израсходовал большую часть пигментов из тех, что вы приносили в прошлый раз. Вы обещали, что я получу больше, когда работа продвинется.

Ринальди с покровительственной миной полез в заплечный мешок и извлек несколько маленьких конвертов.

Бальбулус принял их из его рук почти благоговейно.

– О да! – шептал он. – Зеленая земля, она незаменима для изображения человеческой плоти, медная лазурь и желто-коричневая сиена, солнечно-желтый, пурпур… – Он нежно ощупывал бумагу, в которую были запакованы красители, хотя она была такая же грязная, как все, что исходило из карманов и заплечного мешка Ринальди.

Есть много богов в переулках Омбры, но тот бог, которому поклонялся Бальбулус, имел – в этом Сланец нисколько не сомневался – конечности из ляпис-лазури и кровь из кошенильной тли.

Миниатюрист погрузил конверты в карманы накидки с осторожностью, с какой обращаются с вещами, в равной степени ценными и опасными.

– Эти красители гораздо ярче, чем все, что я использовал до сих пор. А уж Виоланта, поверьте мне, не экономит, когда покупает пигменты. Могу ли я спросить, откуда они у вас? – Бальбулус старался не выдать волнения в своем голосе, но невозможно было не заметить, как сильно его интересует ответ.

– Вы в самом деле хотите знать? – спросил Сланец со злой улыбкой. Орфей не спал несколько ночей после того, как вернулся из леса со своей добычей.

Бальбулус помотал головой:

– Нет. Нет, ты прав, стеклянный человечек. Лучше не знать.

Он бросил беглый взгляд на стену позади себя. Казалось, будто вонь, доходившая сюда из красильных ям, напоминала ему обо всем темном, что таилось в этом мире. Временами Бальбулус впускал эту тьму в свои красивые картины. Большое искусство должно показывать и свет, и тень, а он все же был большой художник.

Бальбулус в последний раз ощупал золотыми пальцами карман, в который упрятал пигменты, и приготовился уйти. Но напоследок обернулся.

– Заказчик этой книги… – Бальбулус доверительно понизил голос. – Это ведь Орфей, не так ли? Двоеглазый, как мы его все втайне называли, когда он был фаворитом Змееглава. Он уже и тогда был весьма злопамятным, и человек, который отнял у Огненного Танцора все, что тот любил… Это описание странным образом напоминает мне его. Если я прав, то не придется ли ему по нраву, если я включу в книгу и его собственное изображение? Многие из моих заказчиков хотели этого. Портрет где-нибудь на полях. Но инициала при нем не должно быть…

– Верно, – сказал Ринальди, пожав плечами. – Почему бы нет? Он тщеславен, если признаться. Не каждому повезло, как мне, быть свободным от этого порока.

Ринальди что, потерял разум? Орфей внятно запретил упоминать его имя!

Сланец забыл всю осторожность и снова пробуравил Ринальди ухо пальцами, но тот на сей раз так жестко стиснул его в ответ, что стеклянному человечку послышался хруст собственных ребер.

– С другой стороны, – сказал Ринальди, беспощадно засовывая стеклянного человечка в карман накидки так, что тот уткнулся подбородком в собственные колени. – Может, лучше ему остаться неузнанным. Но вы могли бы нарисовать в книге меня?

Ответ Бальбулуса прозвучал неразборчиво.

Ночь давно поглотила миниатюриста, когда грязная рука Ринальди снова выудила Сланца из не менее грязного кармана.

Он отшвырнул его, словно гнилой фрукт, в вонючую грязь и посмотрел на него сверху как на жука, которого мог бы без труда растоптать.

– Орфей не должен ничего узнать о недостающей деревяшке, ты меня понял, Осколок?

– Само… само собой, – выдавил тот.

– Вот и хорошо. – Ринальди одарил его противной улыбкой. – Я просто хотел это прояснить.

И он зашагал прочь все еще слегка вразвалочку.

Сланец так и остался стоять в грязи. В какой-то момент ему почудилось, что он слышит фырканье саламандры в ближних ямах. Отдать его в спутники тому, с кем ему приходилось бояться за свою жизнь и за свои стеклянные конечности? И это была награда за ту верность, которую он питал к Орфею, и за преданность, с которой он всегда поддерживал его темные планы?

Сланцу потребовались часы на то, чтобы добраться до постоялого двора, где Ринальди давно храпел поверх медвежьей шкуры. В течение нескольких долгих мгновений стеклянный человечек испытывал сильное искушение собрать вещи и в одиночку пуститься назад, в Грюнико. Но это означало бы, что книгу Орфею принесет Ринальди.

Нет. Так легко Ринальди от него не отделается. Сланец положил руку на свой нож перед тем, как влезть в чулок, в котором он ночевал.

Один за другим

Они похитили румянец с ее щек и губ, и теперь они сделались серыми.

Л. Фрэнк Баум. Волшебник страны Оз

И время настало. На следующий день Мегги и Дориа хотели пуститься в путь. Мегги от волнения уже несколько дней почти не спала, и Мо стыдил себя за то, что так неохотно отпускал от себя дочь. Реза только что мягко напомнила ему, что молодые уезжают всего на пару месяцев, а не на несколько лет. Их разговор прервал настойчивый стук в дверь. За порогом оказалась Миневра, явно чем-то озабоченная. Она спросила, не у них ли Фенолио. Утром он не вышел к завтраку, а в комнате, которую Фенолио снимал у Минервы годами, его тоже не оказалось. Накануне вечером он, как и каждую субботу до того, посетил Элинор и Дариуса, но они уверяли, что незадолго до полуночи Фенолио отправился домой.

Данте очень встревожился, когда услышал, что Чернильный Шелкопряд исчез. Вместе с Резой и Минервой они отправились ко всем торговцам, в лавки к которым любил заглядывать писатель. Но ни у виноторговца, ни у пекаря или у сапожника, который чинил Фенолио сапоги, не видели Чернильного Шелкопряда, и Минерве осталось только озабоченно месить тесто для хлеба, роняя в него слезы, а ее детям – обшаривать переулки Омбры в поисках человека, который был им вместо деда.

Да. Так это началось.

Разумеется, Фенолио стоял на первом месте в списке Орфея. И хотя нынче он писал всего лишь сказки для детей, кто мог сказать, сколько силы осталось в его словах?

Чуть позже утром Ниям отправился в мастерскую к Мортимеру, потому что решился снова ехать верхом во Дворец Ночи. Новости, доходившие оттуда, становились все хуже, и он хотел проститься с Мортимером, не уверенный, когда вернется. Но все, что Ниям нашел в его мастерской, был свежесклеенный блок книги и стеклянного человечека Ясписа, который всхлипывал, сидя рядом.

– Пропал! – причитал помощник переплетчика снова и снова, когда Ниям попытался хоть что-то из него вытянуть. – Нету его больше!

В двух переулках от мастерской Мортимера, в мансарде, которую использовали как жилье, Мегги и Дориа паковали вещи для путешествия. Лазаро с подавленным видом помогал им. Этот сильный мужчина не привык надолго разлучаться с младшим братом. Дориа как раз предложил ему сопровождать их до побережья, как вдруг Мегги почувствовала что-то необъяснимое. Вокруг нее стали тускнеть краски: зелень ее платья, золото солнца, пятнами ложившегося на стропила, даже ее собственная кожа вдруг посерели как дым, что поднимался из трубы.

Дориа с ужасом смотрел, как ее облик все больше бледнеет. В отчаянии он обхватил ее руками, вложив в объятие всю свою любовь. Когда Дориа утопил лицо в волосах девушки, серость перекинулась и на него.

Пропал. Больше его не было.

Лазаро растерянно смотрел на то место, где только что стояли горе-путешественники. Он протянул руки в надежде, что это лишь обман зрения, но ощутил лишь пустоту. Силач упал на колени, выкрикивая имя брата: когда-то давно он уже звал Дориа так отчаянно, в те далекие времена, когда тот прятался в лесу из страха перед отцом.

Список Орфея был составлен по убыванию опасности. Сперва долой Фенолио, который мог писать слова, способные остановить его. Затем долой Перепела и его волшебноязыкую дочь, которая умела голосом оживлять слова, так же как и сам Орфей.

Их больше не было. А то, что любовь стоила цвета и молодому Дориа, кого это печалит?

Реза с Данте только что вернулись с рынка, когда ее платье и кожа окрасились в пепельный цвет. Ее имя значилось в списке, потому что когда-то она защитила Мортимера от Орфея в одном из далеких замков. Реза в ужасе схватилась за своего ребенка, когда увидела, как поблекли ее руки. Так серость поглотила и Данте – через любовь его матери, хотя имя мальчика не значилось в списке Орфея, как и имя Дориа. Месть всегда наказывает и любовь.

Элинор Лоредан как раз подвешивала портрет травяной феи – подарок Резы, когда и ее настигла серость. Дариус пропал где-то внизу у реки, где встречался с канатоходкой, которой подарил свое робкое сердце. Чтобы расцветить Дариуса, не требовалось много красок. Немного жженой земли, чуточка белого, капелька умбры. Неплохо было бы добавить еще каплю красного – для его наполненного любовью сердца. Но и эту малость поглотил серый дым.

Фенолио

Мортимер

Мегги

Реза

Элинор

Дариус

Наверху в замке Бальбулус отложил в сторону кисточку из шерсти куницы. При скупом послеполуденном свете, что проникал через окно его башенной комнаты, трудно было рисовать исключительно в серых тонах те причудливо перевитые буквы и фигуры в их окружении. Однако работа была почти закончена. Не хватало лишь пятерых.

Холмами вокруг Омбры Роксана вернулась из леса, куда ходила за грибами. Она все еще была сердита на Сажерука. Поэтому он дал себе слово, что в этот вечер наконец скажет ей всю правду. Не завтра и не послезавтра. Нет. Сегодня. Он и так уже слишком затянул с этим.

Он поджидал Роксану перед домом, в котором они были так счастливы последние годы, когда во двор вошел Ниям. Новости, которые он принес из города, были ужасны. Фенолио. Мортимер, Мегги и Дориа, Реза и Данте, Элинор и Дариус. Исчезли бесследно, как будто их здесь никогда не бывало.

Это звучало до ужаса знакомо, и Сажерук невольно прислушался к голосу ветра; не доносятся ли слова, которые опять могли бы его подхватить и унести прочь? Но различил лишь знакомые шумы, с которыми наступал вечер, и шаги Роксаны, когда она остановилась подле него.

– Пропали? – недоверчиво переспросила она, когда Ниям повторил ей все, только что сказанное Сажеруку. – Но как?

О, я знаю как, подумал Сажерук. Ему хотелось схватить Роксану и держать как можно крепче, чтобы слова Орфея не смогли отнять ее. Ибо что же еще могло быть причиной произошедшему? Но Роксана отпрянула, когда он попытался заключить ее в объятия.

– Брианна в Омбре! Надо ее предостеречь!

Это же просто безобразие – не иметь возможности нарисовать красотку Роксану красным, белым и черным, думал Бальбулус высоко наверху в замке, окуная кисть в серую краску.

Роксана посерела, пока Ниям помогал ей оседлать коня, и исчезла еще до того, как Сажерук смог к ней прикоснуться. Так стремительно и бесшумно, как исчез однажды его мир, когда Мортимер вычитал его из книги Фенолио.

Сажерук выкрикивал имя Роксаны. Снова и снова. Как будто тогда ему это помогло! Ниям подошел к нему; ужас отражался на его лице. Но было поздно, слишком поздно, чтобы сказать правду ему и Роксане. Неужто следующим исчезнет и он сам?

Они ничего не знали. Потому что он ничего им не рассказал. Все эти годы Сажерук тысячу раз мог бы их предостеречь. Он стал биться головой о стену дома, в котором был так счастлив, пока не расшиб ее в кровь. Неужели снова. О боже, нет! Что такое смерть по сравнению с этим? Игра!

Ниям рванул его к себе и заключил в объятия. Но Сажерук высвободился. Брианна! Может, действительно они еще успеют ее предупредить. И не только ее.

– Скачи к замку, Ниям. Скорее! Найди Брианну, – крикнул он, задыхаясь. – А я поищу Фарида.

Йехан был у сестры, когда в мастерской Бальбулус обмакнул кисточку в серую краску, которую развел для Брианны. Это был серебристый оттенок, который улавливал свет – соразмерно ее юному лицу.

Йехан выковал для Брианны маленький амулет против грусти, которая давно стала ее постоянной спутницей. Вообще-то, он не верил в такое волшебство, но его подруга Лилия, которую он знал, сколько помнил себя самого, развела для Брианны особое масло, которое он добавил в золото. Попытаться стоило. Козимо Прекрасный давно мертв, и все же Брианна каждый день навещала его склеп. Однажды Виоланте это точно надоест.

Йехан только собрался надеть амулет на шею сестре, как она начала сереть, словно кто-то стирал ее из мира грязной тряпкой. Сперва он рефлекторно отшатнулся, вместо того чтобы попробовать ее удержать, а потом стало поздно. Йехан все еще стоял в пустой комнате, с бесполезным амулетом в руках, когда привратники впустили Черного Принца. Его торопливые шаги так гулко прозвучали по коридорам замка, что даже Виоланта вышла из библиотеки.

Наверху, у себя в башенной комнате, Бальбулус благосклонно оглядывал фигурку, которая с печальным взором стояла внутри искусно прорисованной буквы «Б». Да. Он был лучший. Никаких сомнений. Как он мог подумать, что ему потребуются волшебные краски, чтобы доказать это миру? Он вытер кисточки из куничьей шерсти и заглянул в список Орфея. В книге недоставало лишь Огненного Чертенка, Черного Принца и Сажерука.

Бальбулус взял в руки предпоследнюю деревяшку.

Сажерук искал Фарида у каждой девушки, за которой тот ухаживал в Омбре. Младшая дочка пекаря, у которого Роксана покупала хлеб, послала его наконец на ту полянку, на которой они с Фаридом раньше не раз вызывали огонь. Когда Сажерук остановил коня между деревьями, навстречу ему полетели крохотные птички с огненными перьями и золотыми клювиками. Фарид стоял посреди поляны такой беззаботный, что один его вид подействовал на Сажерука успокаивающе. Тем не менее он вслушивался в приближающуюся ночь, боясь различить в темноте голос Орфея. Ведь это он написал историю, которой грозил ему, разве нет? Историю, столь ужасную, что все они готовы были пасть духом.

– Фарид!

Птички рассыпались дождем искр, как только Сажерук произнес его имя, и Фарид обернулся.

– Зажми себе уши! Ничего не спрашивай! Быстро! А это правда сможет его защитить, Сажерук? – услышал он насмешку внутри себя.

Фарид знал так же хорошо, как и он, на что способны слова и как легко выпасть из своей истории. Но даже это знание его не спасало. Фарид бледнел как Роксана, пока Сажерук бежал к нему, и исчез раньше, чем он оказался рядом, – будто Мортимер или Мегги вчитали его назад. Но сами они тоже пропали, как и Дариус, чей мягкий голос тоже умел открывать двери между словами. Больше не осталось в мире Волшебного Языка. Кроме Орфея.

Сажерук упал на колени в том месте, где исчез Фарид. Брианна. Успел ли Ниям найти ее?

И что теперь, Сажерук? Искры от птичек Фарида осели на его одежду, а сердце разбилось, как старый кувшин.

Бальбулус разглядывал букву Ф, через которую смотрел Огненный Чертенок. Совершенно. Да, более точного слова не подобрать.

Следующим в списке стоял Черный Принц. Было действительно глупо, что как раз его резного деревянного портрета у художника под рукой не оказалось. Бальбулус нашел несколько его изображений в библиотеке Виоланты, но все они были столь ужасны, что даже смотреть на них было больно.

Он неодобрительно воззрился на буквы Ч и П, которые так искусно переплел воедино.

Нет, Бальбулус не хотел рисовать Черного Принца. Он не дал ему появиться даже в книжках про Перепела, к вящему неодобрению Виоланты. Потому что Черный Принц нечто иное, как разбойник с большой дороги! – думал Бальбулус, уставившись на инициалы, которые дожидались десятого портрета. Перепел давно сменил меч на нож переплетчика. Но Черный Принц… Не было у этого темнокожего никакого уважения к князьям и к порядку этого мира!

Бальбулус с неохотой взялся за кисточку.

Ну хорошо, лучше разделаться с этим, да побыстрее. Если Принца не окажется в книге, он должен будет вернуть пигменты красителей, в этом не было сомнений. Пару недель тому назад Бальбулус нарисовал одного мавританского торговца для книги путевых заметок, высоко оцененной Виолантой. Вот пусть он и послужит в качестве подходящего образца. Да. Бальбулус подмешал в серую краску, которую использовал для Роксаны, немного коричневой умбры и заострил кончик кисти.

Ниям стоял с Йеханом внизу перед воротами замка, поджидая Сажерука, пока миниатюрист Виоланты рисовал его в одеянии богатого купца и с лицом иноземца. И он все еще стоял там с Йеханом, когда Бальбулус отложил кисть.

Когда Сажерук с разбитым сердцем подошел к крепости, он испытал облегчение, увидев Нияма. Тщетно Огненный Танцор искал свою дочь. Только пасынок стоял рядом с его другом.

Йехан взглянул на него с неприкрытой враждебностью. И Сажерук услышал голос Орфея так явственно, будто тот произнес эти слова только вчера: Вообще-то я лишь намеревался отправить тебя назад к мертвым, без души, полым, как оболочка высосанного насекомого, но эта месть нравится мне еще больше.