Czytaj książkę: «История русского раскола старообрядчества»

© Издание, оформление. ООО «Издательство «Омега-Л», 2023

Допущено к распространению Издательским советом Русской Православной Церкви ИСР23-З142-3298

Печатается по изданию 1911 года (СПб.: тип. И. В. Леонтьева, 1911. – 208 с).

* * *

Введение

Понятие о расколе вообще и русском расколе старообрядчества, и сектантстве в частности: общий характер русского раскола и сектантства, различие между ними

В Свящ. Писании словом «раскол» (по-гречески σχισμα) называется распря (Ин. 7:43; 9:16; 10:19), разделение (1Kop. 11:18) – церковное (IKop. 7:10), а в творениях св. отцов и учителей Церкви и канонических памятниках под ним разумеется разделение «в мнениях о некоторых предметах церковных и о вопросах, допускающих уврачевание» (Твор. Вас. Вел. ч. VII, стр. 2), т. е. таких, заблуждение в которых не причиняет существенного вреда вере и спасению, каковы, напр., вопросы обрядовые. Манихеи, валентиане, маркиониты и пепузиане, замечает св. Василий Вел. – еретики, «ибо здесь есть явная разность в самой вере», кафары же (новациане, чистые), не принимавшие на покаяние отпадгних во время гонений (1 всел. соб. 8 пр. и толк.) – раскольники, потому что «о покаянии мыслити инако, нежели как сущие в Церкви, есть раскол» (Твор. Вас. Вел. ч. VII, 2). Равным образом и наши старообрядцы – тоже раскольники, потому что старообрядчество, в сущности, есть последование церковной старине в той области, которая касается внешней стороны Церкви, и существенным признаком его служит содержание «старых», т. е. употреблявшихся до патр. Никона, книг и обрядов. Книги эти напечатаны при первых 5 патриархах не вполне исправно и заключают в себе множество слов и выражений, ошибочно напечатанных или неясно и неточно переведенных с греческого языка, много разностей, прибавлений и отъятий, а обряды не совсем точно выражают заключающиеся в них православные мысли и учение. Между тем старообрядцы признают те и другие не только вполне правильными и спасительными, но и требуют их исключительного употребления. По их мнению, в «старых» книгах содержится все необходимое для спасения: каждое выражение, каждое слово, каждая буква, в них начертанная, заключают в себе тот или другой великий догмат веры православной; равным образом и обряды, употреблявшиеся до патр. Никона, напр.: двуперстие, сугубая аллилуия, хождение посолонь, исполнение поклонов, какие, когда положены, даже ношение старинного платья и т. п. – премудрые догматы православной веры, получавшие свое начало от Иисуса Христа и апостолов. Поэтому, когда патр. Никон решил привести русскую церковь в согласие с тогдашнею греческою относительно обрядов и обычаев и исправить наши богослужебные книги по греческим, то некоторые из русских людей подняли протест против этого согласования, отказались принять ново-исправленные книги и обряды, отделились от православной Церкви и образовали свое особое, раскольническое общество. Таким образом русский раскол старообрядчества есть явление церковной жизни русского народа, и существенной, характеристической чертой его служит букво-обрядо-верие. Правда, впоследствии старообрядцы стали учить неправильно и о некоторых догматических вопросах, например, о Церкви и таинствах, об антихристе, а некоторые и о Втором Лице Св. Троицы, но так как учение их появилось не с начала раскола и общим, существенным признаком служить не может, то Церковь оставляет за ними прежнее название – раскольников.

Слово «сектантство» (от латин. seco – рублю, отделяю) по своему первоначальному значению близко подходит к слову «раскол», но по существу совершенно отлично от него. Так, рационалистическое сектантство (сюда относятся: духоборчество, молоканство, штундизм, пашковщина и толстовство), совершенно отвергает авторитет Церкви и допускает свободомыслие в толковании св. Писания, не придает должного значения церковной внешности и тайнодействиям, отвергает иерархию, почитание икон и мощей, крестное знамение, посты в смысле неядения той или другой пищи и т. д. Мистическое же сектантство (сюда относятся хлыстовщина и скопчество) признает начало внутреннего озарения и откровения и учит о непосредственном, таинственном единении человека с Богом путем воплощения Божества в человеке, а в учении о нравственности держится дуалистических идей, т. е., что в мире два начала: доброе и злое; душа – произведение доброго начала, а тело – злого, почему последнее (т. е. тело) следует умерщвлять. Самою основною, существенною частью богослужения сектантов-мистиков служат «радения», т. е. молитвенные собрания, сопровождающиеся пением, пляской, верчением и мнимыми пророчествами. Отсюда ясно, что сектантство отнюдь не подходит под понятие о расколе, а скорее должно быть подведено под понятие «ересь».

Понятие о науке расколо-сектантства, характер ее и значение, разделение на части

Наука, излагающая в системе сведения о расколе старообрядчества и сектантстве, называется: «История и обличение русского раскола старообрядчества, и сектантства». Характер ее – полемический. В круг семинарских наук она введена недавно (в 1886 г.), но имеет весьма важное значение, особенно для пастырей Церкви. Раскол старообрядчества и сектантство распространены почти повсеместно в России, и потому приходские пастыри «всегда должны быть на страже и обладать способностью, чтобы и православные свои паствы оградить от увлечения расколо-сектантством, и самих раскольников и сектантов обличать и вразумлять с целью обращения их на путь истины. Для этого они должны быть основательно знакомы со всем, в чем раскольники-старообрядцы и сектанты не согласуются с православною Церковью, должны уметь доказать, почему именно неправильны все их положения и толки» (Объясн. зап. к прогр.). Неправота эта обнаруживается, с одной стороны, историей раскола старообрядчества и сектантства, а с другой – обличением их. Но так как раскол старообрядчества и сектантство существенно различаются между собой и приемы обличения их совершенно различны, то и самая наука подразделяется на две главных части:

1) история и обличение русского раскола старообрядчества

и

2) история и обличение русского сектантства.

Глава I. Происхождение раскола старообрядчества

1. Исторические условия возникновения раскола старообрядчества

а) Обрядовое направление в религиозной жизни русских

Вопрос о происхождении раскола старообрядчества поднят в литературе давно; решением его в прежнее время занимались очень усердно, занимаются и теперь, но к единогласному выводу еще не пришли. Многие думают, что раскол есть следствие умственного невежества наших предков, не сумевших отличить существенное в вере от несущественного и приписавших букве богослужебных книг и форме обрядов значение догматической неизменяемости. Но такое объяснение «не исчерпывает всего вопроса. Положим, известные обряды, освященные преданием, местной стариной, могли получить не подобающее им значение догматов; но ведь и авторитет церковной иерархии освящен стариной и при том, не местной, а вселенской, и его признание необходимо для спасения. Св. отцы не спасались и без него. Каким образом старообрядцы решились пожертвовать одним церковным установлением для другого, отважились спасаться без руководства законной иерархии, ими отвергнутой»? Затем, видеть в уважении к букве богослужебных книг и форме обрядов следствие одного умственного невежества также несправедливо, потому что священный текст и обряды сами по себе имеют важное значение в нашей религиозной жизни: в них выражается сущность, содержание вероучения. Последнее, как известно, слагается из свыше откровенных истин и свыше откровенных требований – догматов и заповедей; первые недоступны логическому мышлению, а вторые – естественной воле человека и могут быть усвоены только религиозным познанием или мышлением и религиозным воспитанием. Педагогическим пособием для их усвоения служат священные тексты, действия и обряды. При этом, по закону психологической ассоциации, усвояемые истины органически срастаются с выражающими их текстом, действием и обрядом, так что они чувствуются нами ближе, если сохраняются в известных словах, в одной определенной форме. Таким образом, здесь происходит то же, что в поэзии, музыке и живописи. «Забудете рисунок или музыкальное сочетание звуков, которое вызвало известное настроение – и вам не удастся воспроизвести это настроение. Какое угодно великолепное стихотворение переложите в прозу – и его обаяние исчезнет. Придумайте тексты и обряды лучше, совершеннее тех, которые воспитали в нас религиозное чувство; но они не заменят нам наших худших». В виду столь тесной связи церковных текстов и обрядов с свыше откровенными истинами и требованиями, Церковь издревле усвояла им важное значение, хотя никогда не придавала характера догматической важности и неизменяемости: выработав те или другие обряды и обычаи сообразно месту и времени, она вводила их в употребление и, когда находила нужным, то изменяла их или заменяла новыми. При этом нередко бывало и так, что новый обряд не успевал вытеснить старого и существовал наряду с ним, и таким образом получалось два различных обряда, или же две формы одного и того же обряда. Между тем наши предки, приняв все церковные обряды и чины в готовом виде, были убеждены, что эти чины и обряды ведут свое начало от самого Христа и апостолов, которые установили их в одной, строго определенной форме и соединили с ней точный, всегда определенный смысл, так что если они поучительны, назидательны и спасительны для верующих, то только под условием сохранения их в своем первоначальном виде. Значит, по своему происхождению, смыслу и назначению они должны быть всегда одинаковы во всей вселенской Церкви и изменять их нельзя. Этот взгляд в силу некоторых, чисто местных условий, мало-по-малу окреп и в XV в. утвердился у нас окончательно. Условия эти следующие.

1) Во время принятия христианства наши предки, отчасти по своей неразвитости, а отчасти по привычке видеть веру в различных обрядах (жертвоприношениях, курениях, поклонении идолам и т. п.), обратили особенное внимание на внешнюю сторону его: церковное богослужение, чины, уставы и обряды церковные. Наступившее затем монгольское иго своею тяжестью невольно обращало их мысль к Богу, «развивало потребность в молитве, а чем более развивалась эта потребность, тем сильнее и внимание останавливалось на доступных, видимых сторонах религии». Главною добродетелью наших предков, особенно князей, было устроение и украшение храмов Божиих, снабжение их утварью, иконами и богослужебными книгами: это, по их понятию, «душеполезный путь, возводящий к Богу». Большим уважением пользовалась и христианская святыня. Иконы и кресты ставились в каждом доме и комнате, на площадях, больших дорогах и других открытых местах, у князей и богатых людей были особые комнаты-молельни, где все стеньг были увешаны иконами и крестами. Различные предметы, освященные в церкви, напр.: просфоры, вода, елей и т. п., с благоговением уносились домой и употреблялись там нередко, как целительные средства; богослужебным книгам придавалось значение наравне со словом Божиим. Молитва, сопровождаемая усердными поклонами, строгое соблюдение постов считались обязательными для всех и выполнялись с такою строгостью, что вызывали удивление иностранцев. Самая мирская жизнь устроилась по подобию монастырской.

2) Просветив Русь христианскою верою, греки обратили внимание на умственное просвещение русских и пытались ввести образование научное; о том же заботилось и правительство. Но русские, по своей неразвитости, не видели в таком образовании никакой пользы, а потому оно и не привилось. Все дело образования было сведено на одну грамотность и начитанность. Со времени татарского нашествия просвещение на Руси не улучшилось, а ухудшилось, потому что не стало ни книг, ни учителей. Прежние учителя-греки, испугавшись татарского погрома, бежали из России, а на западноевропейцев наши предки смотрели, как на еретиков. Приходилось ограничиваться собственными образовательными средствами; но эти средства были недостаточны. Существовавшие при некоторых церквах, монастырях и в домах частных лиц школы не были правильно организованы, и в них обучали только грамоте и богослужебной практике. Учителями в них были духовные и светские лица; последние назывались мастерами и, при обучении детей, большею частью преследовали корыстные цели. По свидетельству Стоглава, эти мастера грамоте часто сами мало умели, а силы писания совсем не разумели, и потому могли научить своих учеников немногому. Новгородский архиепископ Геннадий (1495–1511 г.) в своем послании к митр. Симону также свидетельствует: «Мужики-невежи учат ребят грамоте и только речь им портят… а отойдет (ученик) от мастера – ничего не умеет, едва только по книге бредет, о церковном же порядке понятия не имеет». Ко времени Стоглавого собора количество и этих школ значительно убавилось: почти совсем негде было учиться (Стогл. гл. 25). Не увеличилось количество школ и после Стоглавого собора, как об этом свидетельствуют иностранцы. «Во всей Московии, говорит один из них, нет школ и других способов к изучению наук, кроме того, чему можно научиться в монастырях» (Кобенцель). Но и монастырские школы в это время были в упадке. Одни священники, да и то немногие, обучали детей чтению и письму.

Дальнейшее образование происходило под руководством церковной письменности, состоявшей, большею частью, из переводных сочинений, помещенных в разного рода сборниках – законодательных, учительных, библейских и т. п. Чтение подобных сборников, конечно, несколько развивало наших предков, но лишь в одном направлении, так как самые сборники трактовали, главным образом, о том, как угодить Богу и наследовать царство небесное, при чем все дело спасения сводилось к требованиям внешней набожности. В большом употреблении были затем апокрифические произведения, но они более противодействовали, чем содействовали умственному просвещению.

При таких образовательных средствах не удивительно, что в обществе распространилось мнение, что не дело мирян «чести книги»; сами мастера (учителя) говорили: «грех простым (мирянам) чести Апостол и Евангелие» и своих любознательных учеников отговаривали от чтения, говоря, что от чтения можно сойти с ума и впасть в ересь. Равным образом вполне естественно было свести всю сущность религии на одну внешнюю набожность, которая мало по малу превратилась в мертвообрядовое направление.

В XVI в. это направление достигло крайней степени. В литературных произведениях того времени можно нередко встретить подробные правила относительно часов для молитвы, количества поклонов и молитв при чтении кафизм, качества пищи, вкушаемой в те или другие постные дни, и т. п. Внешней, механической молитве придавалось значение действительной молитвы, независимо от внутреннего расположения. Действенность молитвы нередко измеряли часами; поэтому говорили, что прийти к церковному богослужению после чтения Евангелия – тоже самое, что совсем не ходить в церковь. Многие думали, что для соблюдения поста достаточно только не вкушать мясных и рыбных блюд и т. п. Такое направление русского народа с особенною ясностью выразилось в постановлениях Стоглавого собора (Стоглаве): сугубая аллилуиа, двуперстие и небритие бороды и усов рассматриваются здесь, как догматы веры, и неприкосновенность их ограждена анафемой (гл. 31:40, 42).

б) Мнение русских книжников о православии русских и греков

Вместе с христианскою верою русские приняли от греков весь церковный чин и обряд и всю вообще церковно-обрядовую практику. Но в то время церковно-обрядовая практика у самих греков не установилась еще во всех частностях и подробностях, а продолжала развиваться и видоизменяться. Даже самый устав церковный переменился: вместо студийского, перешедшего и к нам, был введен потом иерусалимский. Отсюда естественно должны были явиться значительные перемены в церковной практике. Эти перемены, благодаря постоянным, живым сношениям с православным востоком и особенно митрополитам-грекам, переходили к нам и, сталкиваясь с нашими порядками, вызывали вопросы, недоумения и даже споры, так как при своем взгляде на значение церковных чинов и обрядов, наши предки никак не могли допустить их изменения, равным образом и того, чтобы один и тот же обряд мог существовать в различных формах. С особенною силою споры эти возгорелись, но поводу возглашения песни аллилуиа и церковных кругохождений при освящении храмов.

Спор об аллилуии был поднят во Пскове. Слыша двоякое возглашение аллилуии и думая, что православно только одно которое либо, псковичи недоумевали, который из двух способов возглашения есть истинный и православный. За решением недоумения они обратились к московскому митрополиту Фотию. Тот, имея в виду практику современных греков, в послании от 12 августа 1419 г., приказал им троить аллилуию. После этого в Пскове и псковской области утвердился единообразный обычай троения аллилуии, но в других местах на ряду с ним продолжало существовать и двоение. Поэтому спустя лет 35 снова был поднят вопрос об аллилуии. Особенно сильно интересовался им инок псковского Елеазарова монастыря ЕвфросИн. По словам его жития, за решением этого вопроса он обращался ко многим лицам, но удовлетворительного ответа не получил, и потому отправился в Константинополь: а оттуда на Афон и в другие греческие монастыри. Во всех этих местах аллилуию сугубили; патриарх константинопольский Иосиф также велел сугубить ее. Поэтому, по возвращении с востока, Евфросин ввел в своем монастыре сугубую аллилуию. Но против него восстало все псковское духовенство во главе с распопом Иовом, пользовавшимся большим уважением у псковичей. Чтобы убедить Евфросина употреблять трикратную аллилуию, решено было отправить в Елеазаров монастырь посольство, в котором были диакон Филипп и какой-то священник, «оба мудра зело философа». Посланные говорили Евфросину: «ты колеблешь церкви Божин, мутишь благодатный закон; мы издревле навыкли троить аллилуию: где тройная аллилуия, там есть совершенная Троица». Но Евфросин стоял на своем и ссылался на авторитет патр. Иосифа. Тогда псковичи отправили к нему послание, написанное Иовом. Он прочитал послание и сказал, что Иов, написавший это послание и бывший прежде столпом благочестия, стал теперь «столпом смрадным и мотыльным» и что таких людей слушать не следует. Тогда все псковичи вооружились против Евфросина и открыто называли его еретиком, а его монахов – вероотступниками. Поселяне, проходя мимо его монастыря, перестали снимать шапки. Находясь в таком положении, Евфросин послал письмо к новгородскому епископу Евфимию (1434–1408 г.), с просьбой разрешить возгоревшийся между ним и псковичами спор и запретить Иову называть его (Евфросина) еретиком. Но Евфимий не решил спора и не защитил Евфросина от его обвинителей. Тогда последний обратился к московскому митр. Ионе, но тот в ответ лишь написал псковичам увещание не допускать разногласия в церквах Божиих и в православной вере. Видя упорство Евфросина и будучи не в силах побороть его, псковичи кончили дело тем, что написали указ, чтобы троить аллилуию, потому что кто двоит ее, тот разлучает Св. Духа от Отца и Сына. После этого спор утих, но не прекратился окончательно, продолжая волновать общество и после смерти главных виновников его – Евфросина († 1481 г.) и Иова. За решением его новгородский архиепископ Геннадий (1484–1004 г.) обращался к ученому греку Дмитрию Герасимову (Толмачу), и тот (в 1491 г.) ответил, что в догматическом отношении то и другое употребление аллилуии безразлично, так как трегубая аллилуиа являет триипостасное единосущное Божество, а сугубая – выражает мысль о двух естествах во Христе. Но это разумное решение не удовлетворило наших предков, и споры продолжались.

Чтобы защитить правильность сугубой аллилуии, ревнители его прибегли даже к подделкам и вымыслам. Так, приказание митр. Фотия троить аллилуию было переделано в приказание сугубить, затем кем-то было составлено житие преп. Евфросина, псковского, в котором на преп. Евфросина были перенесены данные из истории монаха Афанасия и придуман нелепый рассказ о явлении сочинителю Божией Матери, протолковавшей «тайну сугубой аллилуии» и запретившей троить ее. В 1547 г. священник Василий поместил в этом житии новый вымысел, будто бы цареградский патр. Иосиф дал Евфросину даже письменное наставление сугубить аллилуию. Нечто подобное допускали со своей стороны и защитники трикратной аллилуии.

Споры о церковных кругохождениях происходили в самой Москве. В 1479 г., при освящении московского Успенского собора, митр. Геронтий (1473–1489 г.) ходил с крестами против солнца. Какие-то «прелестники» были недовольны этим и наклеветали великому князю Иоанну Васильевичу III, что митрополит поступил не по правилам, так как в данном случае следовало ходить по солнцу. Тот разгневался на митрополита и сказал, что «того ради гнев Божий приходит». В следующем году началось расследование вопроса. Сначала это дело было поручено новгородскому архиепископу Феофилу (1471–1486). Но тот не нашел в книгах решения. Тогда составили собор. На этом соборе «речей было много и много спору учинися». Митрополит в защиту себя ссылался на то, что диакон, при каждении престола, начинает с правой стороны и, следовательно, ходит вокруг престола против солнца; а один игумен заявил, что он был свидетелем освящения церкви на Афоне и видел, что там ходили с крестами против солнца. Против митрополита говорили чудовский архимандрит Геннадий и ростовский архиепископ Вассиан (1468–1481 г.). Они не представляли никаких свидетельств, а только говорили, что «Христос – солнце праведное наступил на ад, связал смерть и освободил души; потому и на Пасху исходят, тоже прообразуют на утрени». Препирались долго, но истины не обрели. Скоро вопрос проник в общество и вызвал большие толки. Митрополит не решался освящать новых церквей и приделов и, не зная, что делать, в 1482 г. удалился в Симонову обитель. На стороне его было большинство, и потому великий князь должен был уступить. Сначала он послал своего сына к митрополиту в Симонову обитель, а потом и сам поехал: «бил ему челом, сам во всем виновным учинися» и предоставил на его волю ходить в крестных ходах, «якоже велит, как было в старину», но «устава не учинили».

Кроме указанных разностей, возбудивших столь жаркие споры, были у нас и другие; с течением времени число их все более и более увеличивалось. Невольно являлся вопрос, откуда они и кто их виновник. Винить себя наши предки не считали возможным, потому что, при существовавшем тогда у нас взгляде на благочестие, они, сравнительно с греками, далеко отстававшими в отношении наружной набожности, были людьми весьма благочестивыми. Не видя у современных греков своего благочестия, наши предки заключили, что те утратили благочестие древних греков; а отсюда легко было заключить и о том, что едва ли у них сохранилось в чистоте и древнее отеческое православие. Обстоятельства вполне благоприятствовали такому выводу. Греки давно уже возбуждали к себе недоверие наших предков. Еще первый наш летописец Нестор заметил: «Греци льстивы суть и до сего дне». С течением времени недоверие к грекам усиливалось все более и более, чему не мало содействовали сами они своими неблаговидными поступками, а после принятия флорентийской унии (1439 г.) московским митр. Исидором-греком, оно достигло высшей степени. Теперь уже не только греков, но и саму греческую церковь заподозрили в православии. И действительно, византийские императоры из-за политических расчетов не раз готовы были изменить православию и иногда находили себе помощников в патриархах. По принятии флорентийской унии, до самого падения Константинополя, предстоятели цареградской церкви нередко были униатами. На самое падение Константинополя русские смотрели, как на наказание Божие за унию. Так митр. Филипп (1464–1473 г.) писал новгородцам (1471 г.), задумавшим предаться литовскому королю: и «о том, дети, подумайте: царствующий град Константинополь непоколебимо стоял, доколе, как солнце, сияло в нем благочестие, а как соединился царь и патриарх Иосиф с латинею… не впал ли в руки Царьград поганым и не в турецких ли руках и ныне»?.. Такая точка зрения оправдывалась, по-видимому, и современными мировыми событиями: православный Восток и сама Византия подпадали под агарянское иго почти в то время, когда русские свергали его. Поэтому после падения Константинополя, который считался у наших предков за второй православный Рим, имевший своею миссией охранять православие на земле, среди русских книжников составился взгляд, что Москва есть третий Рим, призванный занять место второго Рима. Она имеет на это неотъемлемые права, как столица сильного и вполне православного государства, в котором православие с самого начала хранилось в целости и неповрежденности. По словам Симеона Суздальского, присутствовавшего на флорентийском соборе, когда весь собор собрался и недоставало только одного представителя России – митрополита Исидора, то греческий император просил подождать его, говоря папе: «восточнии земли суть Рустии и большее есть православие и высшее христианство Белые Руси»… Особенно ясно выражен взгляд на особое призвание Москвы в посланиях старца псковского Елеазарова монастыря Филофея (конца XV и нач. XVI ст.). По его словам, русская церковь, «просиявшая вместо римской и константинопольской, во всей поднебесной паче солнца светится»; правая вера осталась на одной Руси и все прежде бывшие православные царства «снидошася в едино царство» русское; «два Рима падоша, третий стоит, а четвертому не быть, уже русское христианское царство инем не останется». Чтобы подкрепить такой взгляд, были придуманы или переработаны особые сказания, в которых проводилась та мысль, что после падения Константинополя перешли из Византии на Русь символы высшего церковно-иерархического величия и даже самая святыня. Выражением первой мысли служить повесть о белом клобуке. В этой повести рассказывается, что белый клобук некогда был вручен Константином Великим римскому папе Сильвестру, как отличительный знак первосвященнического достоинства. Потом, вследствие нечестия пап, по особому откровению, в виду приближавшегося падения Царьграда, отослан был на Русь. Тенденция этого сказания выражена в следующих словах папы Сильвестра, явившегося во сне константинопольскому патриарху: «якоже бо от Рима благодать, слава и честь отняты бысть, такоже и от царствующего града благодать Духа Святого отымется в пленение агарянское, и вся святая предана будет от Бога велицей Рустей земли». Подтверждение другой мысли находится в сказании о Тихвинской иконе Божией Матери. Здесь говорится, что икона эта сначала находилась в Греции, но за 70 лет до падения Константинополя, когда «нача быти в самех патриарсех и в грецех гордость и братоненавидение и неправда», она удалилась отсюда в русскую землю, где только может найти теперь для себя достойное и безопасное убежище.

С тою же целью рассказывали, что когда некоторые благочестивые греки бежали из Константинополя на запад, захватив с собою книги, чтобы и там соблюсти православие, то латиняне все эти книги сожгли и стали печатать греческие богослужебные книги в своих типографиях, наполняя их разными новшествами и еретичествами.

Такой взгляд на греков и особое призвание Москвы был общим для большинства русского общества и поддерживался самим правительством. Последнее, чтобы оправдать поставление митрополитов без участия константинопольского патриарха, начавшее иметь место со времени флорентийской унии, выпустило «Слово избранно от святых писаний, еже на латыню» и пр., в котором право русских иметь митрополита независимого от патриарха доказывало тем, во 1-х, что русский царь есть преемник византийских императоров, а во 2-х, что русская земля просияла благочестием, «исполнилась цветущих храмов Божиих, яко звезд сияющих» и что в ней «большее православие и высшее христианство», чем в Греции. Это же подтверждали и приезжавшие за милостыней представители греческой церкви. Так, Иеремия, патриарх константинопольский, посвятивший в 1589 г. московского митрополита Иова в сан патриарха всероссийского, говорил царю Феодору Иоанновичу: «Воистину в тебе Дух Св. пребывает и от Бога такая мысль (об учреждении в Москве патриаршества) внушена тебе: ветхий Рим пал от ересей, вторым Римом-Константинополем завладели агарянские внуки, безбожные турки, твое же великое российское царство, третий Рим, всех превзошло благочестием; ты один во всей вселенной именуешься христианским царем».

Все это повело к тому, что русские стали считать себя единственно православным народом, наследниками греков и охранителями благочестия. Отсюда уже само собой следовало, что они считали своею обязанностью не только тщательно беречь наследованную от предков веру во всей чистоте, не допуская перемен ни в чем – даже в малейшей частице канонов и песней, не убавляя и не прибавляя ни единого слова ни у какой речи, но и признавать свое русское нормой для определения того, что православно и благочестиво, а что – нет. Если русские так крестятся, так читают свои книги, содержат такие, а не иные чины и обряды, то, следовательно, так должен делать, того должен держаться и всякий, кто хочет быть истинно-православным христианином. Непрерывный ряд св. угодников русской церкви своею святостью и прославлением от Бога ясно доказывает это. Лучшей и более надежной проверки достоинства и истинности русского благочестия быть не может, а потому истинному благочестию следует теперь учиться не у греков, как это было прежде, а у русских. Так. обр. русская церковь поставила себя на место вселенской и «на место вселенского сознания мерилом христианской истины стала национальная церковная старина».

в) Эсхатологические чаяния

Мысль о Москве, как единственном и последнем оплоте православия очень льстила самолюбию русских, но в то же время наполняла их сердце тревожными думами о судьбах России. «Четвертому Риму не быть, русское царство инем не останется», самоуверенно говорили русские книжники. Значит, с падением Москвы, должны погибнуть истинная вера и Церковь на земле и наступить последние времена, т. е. явиться антихрист, последовать кончина мира и вторично прийти на землю Господь Иисус Христос. Когда же это будет? О дни том и часе никтоже весть, ни ангели небеснии, токмо Отец Мой един (Мф. 24:36), сказал Спаситель Христос; когда же ученики спрашивали, когда будет кончина века, то Он отвечал притчами и указал лишь некоторые общие признаки, как-то: появление лжехристов, кровопролитные войны, тяжкие скорби, проповедание Евангелия по всей вселенной (Мф. 24 и 25 гл.) Между тем мысль человеческая с первых веков христианства стремилась определить время последних событий мира и церкви. Появились разные мнения. Одни, основываясь на словах Апокалипсиса (20 гл.) о связании сатаны на 1000 лет, утверждали, что последние времена наступят по истечении 1000 лет от Рождества Христова. Другие, имея в виду, что мир сотворен в 6 дней, а в 7-й Бог почил от всех дел Своих, думали, что эти 7 дней указывают на 7000 лет существования мира, по истечении которых и последует его кончина. Некоторые же кончину мира ставили в связь с судьбой римской империи и приписывали Риму вечность. Но в V в. Рим политически пал, между тем кончины мира не последовало. Тогда стали думать, что под Римом нужно разуметь новый Рим – Константинополь, а после падения Константинополя идею Рима перенесли на третий Рим – Москву и стали строить новые догадки о кончине мира, тем более, что и условия благоприятствовали этому. В 1596 г. латиняне посредством унии отторгли от православия большую часть западной России и стали сильно теснить православных, а в XVII в., в лице поляков, они нанесли страшные бедствия и северо-восточной Руси. Все это невольно наводило на мысль, что приближаются последние времена. Один ученый защитник православия, Стефан Зизаний, в своем толковании 15 огласительного слова св. Кирилла Иерусалимского, напечатанном в 1596 г., определил и время кончины мира (8 век = 8 тысяч лет). Другой ревнитель православия – Захария Копыстенский, соединяя древние мнения с своими толкованиями, изложил следующее мнение о последних временах. По тысяче лет, Рим пал духовно; в 1596 г., западная Русь приступила к римскому костелу, а в 1666 г. «не непотребно и нам от сих вин (т. е. от заражения латинством) опасение имети. Кто весть, аще в сих летех 1666-х явственных предотечев антихриста или того самого не укажет». Мысли эти перешли в Москву, были усвоены здесь и впоследствии причинили не мало тревог и волнений.