Czytaj książkę: «Кладовщик»
Кто сказал тебе, что ты наг?
Бытие 3:11
1. Книги и паровозы
– Вы меня слышите?! – по ту сторону стола хмурился худой, остроносый, с обвисшими седыми усами директор техникума, и в глазах его полыхало недоброе пламя. – Вы что, спите? Мы тут с вами разговариваем, а вы как будто не слышите.
Кроме нас в просторном кабинете, у обшитой выцветшими деревянными панелями стены, сидели на стульях ещё пятеро. Замы по всяким вопросам. Один мужчина, четыре женщины.
Глаза женщин мерцали укором, глаза зама по безопасности Семёныча не выражали ничего, кроме усталого безразличия.
– Чего молчите?! – голос директора переполнился напряжением.
Я попытался сообразить, в чём меня обвиняют, но внятного ответа не нашёл, во всяком случае, в моей голове его точно не было.
За десять минут до этого выхода «на ковёр» мудрый коллега, мастер сорок восьмой группы Андрей Андреевич Майер заметил: «Вы, Алексей Иванович, зря так уверены, что вас там хвалить будут. Для беспричинных, с точки зрения начальства, преподавательских радостей другие мероприятия организовываются. Готовьтесь к худшему, друг мой. И не принимайте близко к сердцу. Они ведь тоже винтики большой системы, как и мы с вами».
Пытаясь соответствовать формальным смыслам момента, с почти искренней виноватостью я заявил:
– Каюсь. Наверное, в чем-то ошибся. Больше так не буду. Простите великодушно!
Вы наверняка видели, как совпадают в причудливый узор цветные стеклышки калейдоскопа – так же мгновенно лицо директора скукожилось узелками боли, сарказма и восхищения.
– Хиханьки?! Мы, Алексей Иванович, с вами что, в цирке, что ли?!
Первое разумное наблюдение. Но не стоит умничать.
– Савелий Аркадьевич, – дружелюбно протянул я, – главное, что мы с вами делаем общее дело. Воспитываем детей…
Директор побагровел.
– Ну уж вы тут, это, позвольте! Мы… вы тут не придумывайте, делаем всё-таки разные дела! Я вижу, что у вас, извините, своё, а у нас вот тут, понимаете ли, совершенно своё дело!
– Не знаю, какой вы там писатель, – звонко заявила симпатичная зам по воспитательной работе, – но педагог очень слабый!
– Да что вы его слушаете, – вставила пожилая зам по учебной части, – он же все врёт!
Стало гадко и жарко. Повеяло чесноком, всё-таки был в сегодняшнем обеде директора этот овощ… или это не овощ?
Безобидные слова о вранье задели что-то детское. Из мутного омута похороненных на дне памяти картинок всплыла та, где отец, потрясая ремнём, краснея лицом и строя брови в латинскую V, перечисляет мои преступления, ни в одном из которых я не участвовал, но оправдания и свидетельские показания не принимаются.
– Вы можете говорить что угодно, – осторожно начал я, – только давайте не будем доводить до абсурда. Скажите, пожалуйста, кому я врал?! Допустим, я плохой писатель, легко соглашусь. Педагог слабый? Хорошо. Но зачем мне врать?!
– Вы посмотрите на него! – подобно актёрам древнегреческих трагедий, директор простёр правую руку в мою сторону. – Он ещё и кривляется! Как можно терпеть настолько такого непрофессионала в стенах нашего прославленного во всей нашей стране учебного заведения?!
Раскалившаяся сталь диалога ухнула в затхлый чан драматической пошлости. Пшик!!! Сильный такой пшик. Эмоции схлынули. Я наклонился к начальнику, пытаясь понять: он что, не притворяется? Он что, в самом деле верит, что его великолепная бурса с нищенской зарплатой важна мне хоть чем-то, кроме общения с Андреем Андреевичем и моими пацанами?
– До свидания! – сказал я, поднимаясь. – Оставлю заявление у секретаря.
Хватит с меня. Подальше от этой бессмысленной глупости! К тётке, в глушь, в Саратов!
В спину бросали что-то гневное, возвышенное, праведное, безусловно принципиальное, но я плотно закрыл дверь, взял у секретаря бумагу и написал: «Директору…»
– Может, не надо? – зелёные Лерочкины глаза исполнились влажным сочувствием. – Завтра уже передумают. Это ж постоянно так. Это ж у них как здрасьте.
– Надо, – я поднажал на ручку, выводя: «по собственному желанию».
– Ну подумай, Лёша, успокойся. Вон, Семёныч тоже писал, а потом ему сказали, чтоб возвращался. Мы же люди маленькие. Не обращай ты на них внимания!
Я поставил дату и расписался.
– Вот. Раз хотят, пусть.
И вышел из приёмной.
Было удивительно солнечно. Почти безработный, но счастливый нежданной свободой, я шагал вдоль железной дороги и разговаривал с умнейшим человеком – с собой: «Что я теряю, расставаясь с этим «прославленным»… придумает же слово, тьфу, глупость какая, с этой «альма-матерью» банальности в самом что ни на есть банановом смысле этого слова? Ничего! Очередной год вялотекущей жизни не принёс ни денег, ни радости, ни новых текстов».
Мимо пропыхтел тепловоз. Маленький, маневровый. Суетится на провинциальных ржавых путях, а больших дорог и огромных городов никогда не увидит в своей закопчённой, промасленной жизни. Луч зенитного солнца сверкнул на ребре красной цифры 1993 у окошка машиниста. Год выпуска стального монстра. Очень хорошо помню. В тот год мне вручили диплом журфака Ростовского университета. Получается, с тех пор мы с тепловозом и пыхтим: он на станции Батайск, буксиром, а я до прошлого года – в местных газетах корреспондентом.
Вообще-то, корреспондент это – только никому не говорите – досадная ошибка молодости. То ли в школе неправильно объяснили, то ли журналы популярные сбили дурака-старшеклассника с толку, но отчего-то железно уверовал, будто «журналист» – это первый и «единственно правильный» шаг на пути в писатели. Полный юношеского задора и огня, я поднял ногу повыше, чтобы шаг этот сделать, да так и замер с поднятой ногой на долгие тридцать лет.
Я всё же пытался писать книги. В свободное от журналистских экзерсисов время. Придирался, правил, переписывал, доводил до какого-то, как мне казалось, «ума», но по итогу – писульки оказались так себе, слабыми оказались, бестолковыми и никчёмными, и человеческого мира не то что не перевернули, мир их вообще не заметил. Все труды мои, все мои ночные сидения за монитором, все изыски и благовествования без следа развеялись в прошлом, как тает в сети высоковольтных воздушных линий дым паровозной трубы.
Непрестанное, неотступное постлитературное чувство ненужности, беспомощности и недалёкости я пытался топить в бурном потоке журналистских будней. Вроде бы те же тексты, то же творчество, но на самом деле совсем даже нет. В отличие от писательства, в журналистике было что-то приятное. Что-то такое чувствует собака на батайских улицах: все тебя любят, защищают, никто не трогает и можешь гавкать на кого угодно.
Меня приглашали на яркий муниципальный конвейер мероприятий и праздников, здоровались, жали руку, хлопали по плечам, восхищались, ставили в пример, цитировали на планёрках в администрации, сам губернатор области как-то назвал лучшим корреспондентом года, вручил диплом и перечислил, очень кстати, денежную премию. Я совершенно не сомневался, что вот так и закончится моя в целом увлекательная, в общем-то, яркая и где-то достойная жизнь, планировал и на пенсии продолжить попечатывать затейливые заметки в городскую газету, чем радовать неприхотливую местную публику. Но случилось непредсказуемое. В двадцать втором году сразу несколько египетских казней обрушилось на печатное слово: торговые площадки задрали цены на аренду, почта подняла тарифы на доставку подписчикам, цена на бумагу взлетела куда-то в стратосферу…
Газета закрылась. Навсегда.
Уже не помню точно кто из заботливых друзей подсказал, что в батайском техникуме требуется мастер производственного обучения. Деньги те же, что в нищих редакциях, но можно добираться до работы пешком, не тратясь на автобусы и электрички.
Дело мастера бо… точнее, мастера ПО («производственного обучения») – не самое желанное ремесло для человека, привыкшего услаждать мозг сочной зеленью дискурсов, трендов и актуальностей, и уж точно не самое увлекательное. Но, за отсутствием кухонного комбайна, вы понимаете…
В техникум взяли без вопросов, помня заслуги в местной прессе. Это было год назад.
Пыхтит паровоз. Стучит жёсткими колёсами по стыкам рельс. Мечтателю, бредущему вдоль железки, уже за пятьдесят, и ясно ему в этой примитивной, по сути, жизни практически всё. «Что пользы человеку от всех трудов его?» Никакой пользы, никакого нового сияющего уровня, никакой такой новой высокой ступеньки, откуда можно посмотреть на мир сквозь добрый прищур и подумать: я прошёл через всё это и возвысился, теперь меня не тронут проблемы молодости.
Тронут, ещё как тронут и никакая трудовая книжка, никакой такой опыт, никакая мудрость не защитят. «Идёт ветер к югу и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои».
И остаётся только красиво, смачно плюнуть миру в лицо да и согласиться уже с упрямым фактом, что вокруг не просторная светлая фантазия из детских пророчеств, а убогий, отведённый тебе судьбой-процентщицей, заплесневелый уголок обыкновенной жизни. Забавно, что «обыкновенной» звучит особенно отвратительно, даже в сравнении с «убогий» и «заплесневелый». Мозгу нужна новизна, необычность, вера в чудо, в воскресение из мертвых хотя бы, а вы ему: «обыкновенной». Фу! Нельзя так. А как нужно? А вот, к примеру, допустим, оглядевшись вокруг внимательно, по-чеховски, найти невероятное в тусклой банальности бытия. Вот, допустим, что я люблю? Я же люблю книги. И книги, что примечательно, есть везде, даже в моей дешёвой съёмной квартирке, даже в местных библиотеках и магазинах. И почему не рвануть на груди рубаху и не пойти книгам навстречу, почему не стать каким-нибудь библиотекарем или продавцом книжного магазина? Библиотекарем не в елизаровском, вы понимаете, смысле – что как раз из разряда балаганного, лубочного такого будущего, которому не суждено случиться. Нет. Обычным библиотекарем или обычным продавцом. Интересная ведь мысль. Продавец не каких-нибудь там унитазов или куриных филе, да пусть даже и рябчиков, нет, книг! Это вам не отбывающий техникумовскую повинность непонятно кто! Пусть платят по самому мизерному минимуму, всё равно меньше, чем в образовании, не получить, главное, за квартиру будет чем платить и голодать не надо. А ещё будут книги! Много книг! Хороший же вариант. Надо загуглить, нужны ли работники в книжных магазинах?
2. Первый звонок
В книжный магазин «Лауреат» продавцы требовались.
Ветер свободы уже не распевал «Марсельезу» во всю мою голову, а только так, тихо мурлыкал политкорректные кусочки на краю височной доли. По оконному стеклу ползли капли холодного мартовского дождя.
Словно ударная волна, ушедшая в никуда и вот вернувшаяся назад, в родной любимый эпицентр, накатила усталость.
За съёмную квартиру послезавтра отдать шесть тысяч. По кредиту, взятому в беспросветность прошлогодней безработицы, – еще пять. Зарплата преподавателя техникума – двадцать пять. Отнимаем, остаётся четырнадцать. Жить на них после побега бывшей жены в сторону Индийского океана в каком-то смысле проще. Овощи, доширак, хлеб. Но если случится исход из техникума, десятка станет проблемой. К гадалке не ходи.
Я вернулся к монитору. А неплохой вариант этот книжный! И место хорошее – гипермаркет между Батайском и Ростовом. Доехал на автобусе, отпахал смену – домой. Зарплата такая же, как в техникуме, но – длинные, как моя бесполезная жизнь, полки шикарных книг, не каких-нибудь никому не нужных носков и платьев, а книг! Насчёт ненужных носков я погорячился, но такое мной овладело в тот миг настроение.
Объявление вежливо предлагало отправить резюме или позвонить. Вчера я бы аккуратно, без орфографических и даже пунктуационных ошибок, написал бы прямо тут, на странице, это самое резюме и забыл бы о написанном примерно через час – уж так слаб и тускл мой внутренний герой. Но бурные утренние события наполнили моё нереволюционное, нерадикальное тельце каким-никаким мужеством. Пальцы почти уверенно забарабанили по цифрам на экране мобильника, и родился гудок, пронзительный и короткий.
– Здравствуйте! Ирина. Магазин «Лауреат».
Я вздрогнул. Ирина?! Нет. Расслабься, Лёха, не та Ирина.
– Добрый день! Я по объявлению. Вам требуется продавец?
– Нам? Продавец? – женщина думала секунды четыре. – Не уверена. У нас есть продавцы. Вряд ли. Нет, конечно, не нужны.
– А объявление?
– Какое объявление?
– На Хэдхантере.
– На Хэдхантере? Старое, наверное. Устарело уже.
– Сегодняшняя дата.
– Странно. Но нет. Не надо.
– Понял. Спасибо.
– Пожалуйста.
Я смотрел в окно. На балконе четвертого этажа дома напротив курили двое. Мужчина лет тридцати в трениках и майке-алкоголичке и того же возраста женщина в домашнем халате.
Похоже, они были счастливы своим удачным совпадением в семейную жизнь. Он что-то рассказывал, она хихикала.
Моя тоже хихикала, пока мы не познакомились с Сашкой. Я еще целый год думал, почему она перестала хихикать? Интересно, когда эта, в халатике, найдет своего Сашку? И будет ли она при Сашке надевать такой затертый халатик?
Двое ушли в комнату, и я вернулся к мыслям о работе.
В принципе, на «Лауреате» циклиться не обязательно. Книжных магазинов в Ростове как чаек над Доном. Прошвырнуться, пообщаться с продавцами – и всё, конец унылой, бесполезной техникумовской жизни, снова сияющий мир текстов.
Я посмотрел на часы. Без пятнадцати три. В принципе, вполне успеваю начать сегодня. Прямо сейчас. Оставалось выбрать остановку, с которой лучше отчалить из Батайска в Ростов. Центральный рынок или вокзал. Я выбрал рынок.
3. Улыбка Ганеши
Дождь закончился в тот момент, когда я вошёл под навес остановки. Мокрый зонтик долго не хотел съёживаться в узость застежки, но после третьей попытки сдался.
– Двадцать тысяч нужно сунуть, – объясняла пожилая женщина в бордовой шапочке тетке помоложе, – тогда права дадут. Не сразу, конечно, сделают вид, что не брали. Пару раз еще завалят, но потом дадут.
– Двадцать тысяч! – недоверчиво выдохнула тетка. – А если обманут?
Шапочка пожала плечами и засеменила поближе к дороге, на горизонте показалась маршрутка.
Вы не замечали, что женщины успешнее мужчин в штурмах автобусов? Только женщинам подвластно неуловимыми микродвижениями вынести свои совершенные тела в ту самую точку, где распахнётся вожделенная автобусная дверь, сулящая первым в неё вошедшим мягкие сидячие места. Мы, мужчины, в этом женском порыве ничего плохого для себя не находим, в нас работает эта животная спесь, типа я почти лев, ну во всяком случае уж точно не облезлый домашний кот, я где-то даже царь природы, и пусть, пусть лезет вперёд слабый беспомощный пол! Мы и на мужиков, которые малодушно пытаются дотянуться до непостижимой ловкости женщин и мечутся в волне, стыкующейся с подъезжающим автобусом, и на них мы смотрим с презрением. Позор племени! Женоподобные слабаки!
Короче, в автобус я вошёл последним. И до Ростова ехал стоя, что, впрочем, помогло выйти из автобуса первым, напомнив об аверсах и реверсах любого проявления бытия.
На небе уже вылупилось солнце, создав иллюзию, будто жизнь в самом деле прекрасна и удивительна. Вспомнилась фраза из романа Корнилова «Медный паровоз»: «Нет у человека плохих дней, но бывает плохое настроение». Та самая знаменитая сцена в продуктовом магазине, когда главный герой Егор покупает пряники, а загадочный старик с авоськой такое заявляет. Сильно! Что бы ни говорили, в каком мейнстриме ни обвиняли бы Корнилова, лучше в сегодняшней России не пишет никто!
Над ступеньками, уходящими в подвал, красным по белому значилось: «Книги. Канцелярские товары».
В воздухе явственно зазвучал привкус пороха праздничных салютов.
Я спустился в сырой полумрак и оказался лицом к лицу с пожилой музой книжного дела. Не совсем к лицу, конечно, всё-таки нас разделял кассовый аппарат.
Женщина смотрела на меня рассеянно, как на мальчишку, заглянувшего узнать, где ближайший игровой компьютерный клуб. Похоже, в свои пятьдесят я оставался для нее таким мальчишкой.
– Здравствуйте.
– Здравствуйте, – ответила она томным скрипучим голосом.
– Подскажите, у кого узнать, нужны в ваш магазин работники?
Что-то вроде улыбки раздалось среди седины и морщин.
– Работники? – переспросила она, наслаждаясь какими-то скрытыми от меня смыслами.
– Ну да. Ну, продавцы там или ну я не знаю, кто ещё нужен.
Я нукал, как необразованный школьник. Такое часто позволяют себе мои ровесники, чтобы дать оппоненту расслабиться, ощутить некое интеллектуальное превосходство над собеседником.
С ней, видимо, не сработало. Во всяком случае, она просто сказала:
– Нет. К сожалению, не нужны. Да и вам же деньги надо зарабатывать, а не вот это всё. Мы тут, молодой человек, зарабатываем по сути копейки и неизвестно, будем ли работать завтра. Книги сегодня мало кому нужны. Верхний этаж у нас уже забрали под кондитерскую. Да и вот это планируют делить на два. Под обувной, кажется, будут сдавать. Вы по специальности кто?
– Журналист.
– Журналист? А на телевидение пробовали?
Я покачал головой. Где телевидение и где тексты?
– Не берут? – по-своему поняла женщина. – Жаль. Телевидение – это интересно. Не то что у нас: книги, книги, книги…
Мы поболтали еще минут пять и расстались полнейшими друзьями. Во всяком случае, она увидела во мне то, что хотела увидеть, а я и не рассчитывал на душевность, значит, получил больше, чем мог желать.
Следующий магазин был раз в десять больше и раз в сто светлее. Четвертый этаж – это вам не подвал какой-нибудь. Это в здании бывшего «Военторга» на Большой Садовой. Всякий ростовчанин, неравнодушный к печатному слову, покажет, если попросите. Один здешний раздел «Фантастика» легко наполнит своими книгами предыдущий подвальчик от пола до потолка, да ещё и на улицу пара томов вывалится.
Сотрудников тут в разы больше, если применить беспощадную математику к одинокой женщине, оставшейся в предыдущей Librairie. Даже охранник, вон, на стульчике, замаскировался, считал меня при входе, как считывают штрихкод, и расслабился. Можно его понять – посетитель с потухшим взглядом и седой бородой не кажется опасным бандитом, хотя зачем опасным бандитам вообще заглядывать в книжные магазины?
Оттягивая встречу с работодателями, работодавцами, если угодно – работоподавателями, я прогулялся по ущельям пёстрой прямоугольности книжных корешков. Вот так выглядит счастье – работать в одном кругу, нет, круг тут не совсем подходит, скорее, в одном прямоугольнике с Кафкой, Ерофеевым, Чеховым, Бёрнсом и Корниловым. Я вытянул и осторожно раскрыл «Дни грома». Славное издание. Переплет под кожу с тиснением. Тираж сто пятьдесят тысяч. Страница сорок восьмая: «Старик посмотрел на море и вздохнул. Радости не было». Не переживайте, дорогой Николай Евгеньевич, будет радость. Сейчас, соберусь с мыслями и спрошу. Я прошелестел рукой по шероховатым переплетам раздела поэзии, пальцы замерли на фамилии Жданов. Втянул побольше воздуха для храбрости и решительно подошел к молодой симпатичной девушке лет тридцати, заполняющей какие-то формуляры за низким квадратным столом.
– Добрый день!
Она с готовностью вскинула голову:
– Вам что-то подсказать?
– Да. Очень буду признателен. Я ищу работу. В вашем магазине есть открытые вакансии?
На милом лице проступила растерянность.
– Не уверена, что это моя компетенция. Надо спросить у начальства. Вы подождите, я сейчас схожу, узнаю.
– Конечно-конечно.
У неё была прекрасная неуверенная походка, совершенно не похожая на чёткие движения всегда знавшей, чего хочет, бывшей. Значило ли это, что и характер у этого причастного к книжному миру существа иной? Не уверен. Любая женщина, да что женщина, любой человек – всего лишь эгоистическая структура. Сгусток эгоизма, как говорил один знакомый раввин. Выгода, комфорт, благополучие. Любая променяет тебя на кого-то помоложе или побогаче, случись выгодный или особо выгодный момент. Тех, кто променяет только в особо выгодный, я даже уважал, они казались мне более верными, что ли.
Девушка вернулась и глядя куда угодно, но только не мне в глаза, произнесла:
– Директор сказала, что сейчас продавцы не нужны. Хотя, вы знаете, – она оглянулась и перешла на шёпот, – нужен кладовщик. У вас есть опыт работы кладовщиком?
– Ну, какой у меня опыт, – усмехнулся я. – Кладовщиком не работал никогда. К сожалению…
– Да. Вот так она и думала. Поэтому говорит, чтоб вы пришли попозже. Ну, через месяц. Может, что-то поменяется. И давайте я запишу ваш телефон. Если появится вакансия, мы вам позвоним.
Обидно. Я уже почти поверил, что буду работать в самом сердечном сердце книжной красоты. Продиктовал телефон, она записала.
Большую Садовую заливало солнце. Щебетали птицы, гудели моторы.
Я вспомнил, что возле ЦУМа есть ещё магазин. Самый, наверное, крупный в Ростове. Но идти туда не хотелось. И не потому, что магазин не очень. Очень даже очень. Просто, если и там откажут, получится крайне грустная история. С утра мне объяснили, что я не особо толковый педагог и так себе писатель, пять минут назад намекнули, что не дотягиваю до кладовщика. Что же я почувствую, если в большом книжном окажется, что и до уборщицы ещё расти и расти…
Я сообразил, что стою на остановке и тупо смотрю на окна индийской лавки на той стороне улицы. Парень с головой слона, Ганеша, улыбался с витрины, как бы успокаивая: расслабься, Алексей Иванович, все эти бесчисленные дхармы навязшей в зубах сансары ничем не отличаются от дхарм внешне вроде бы райских, а по сути точно таких же бездуховных планет, разница исключительно в твоём восприятии. Но, дорогой слон, если бы ты только знал, как хочется радости здесь и сейчас. Не «в моменте» и «потоке», о которых тупо твердят малограмотные коучи, а просто в этой жизни. В этом году желательно.
Я понял, что элементарно оттягиваю время, мысленно отвесил себе подзатыльник, стиснул зубы и двинулся к ЦУМу.
Если кто-то из читателей будет проверять в Ростове, в какой книжный я направился, напомню, что не говорил «в ЦУМе», говорил «возле». От ЦУМа улицу с книжным магазином отделяет ровно одно здание, в нём на первом этаже продают необыкновенно модную, то есть абсолютно не нужную простому человеку одежду. Я обогнул одёжное заведение и за углом, сразу после подворотни, взошёл по ступенечкам в тот самый большой книжный. Он так и назывался, кстати, «Большой книжный».
За кассой скучала молоденькая даже не девушка, а девочка и, увидев меня, приветствовала:
– Здравствуйте!
– Здравствуйте, – в её же добродушной интонации отозвался я. – К кому обратиться по поводу работы?
– Вам? – её глаза округлились. – Вы же уже такой… Уже в возрасте.
Такая незамутнённость мне понравилась. Я даже улыбнулся.
– В возрасте? А сколько мне лет, как вы думаете?
Девочка задумалась, разглядывая меня сверху донизу и наоборот.
– Ну уж точно тридцать пять! – сказала она решительно.
– Пятьдесят три! – рубанул я сплеча.
Бездна эмоций промелькнула в детских глазах.
– Как? – смогла выдавить эта трепетулька, и в заданном вопросе прозвучал другой: «Разве люди столько живут? А если живут, то разве могут ходить и тем более подниматься по ступенькам в книжные магазины?»
Я снова улыбнулся. Девочка мне определённо понравилась.
– Я, видите ли, милая девушка, спортсмен! Фитнес, всё такое. Я и в сто буду выглядеть на тридцать пять. Причём максимум на тридцать пять!
Упоминание фитнеса успокоило продавщицу. Она дернула плечиками и показала рядом с собой по мою сторону прилавка:
– Постойте здесь, я позвоню.
– Вика, – сказала она в трубку, – тут один старик хочет к нам на работу устроиться. Но он фитнесом занимается. Бодрый такой ещё. Подойдёшь?
Мы подождали. Викой оказалась девушка чуть постарше. Явно за двадцать. Она смотрела на меня с куда меньшим ужасом.
– Вы хотите устроиться на работу?
– Да, хочу.
– А зачем вам у нас работать? Вы же где-то работаете?
– Вы очень проницательны. Я действительно работаю. В техникуме. Преподаю.
– Я сразу подумала, что он какой-то профессор, – взмахнула ресницами моя юная муза.
– Настя, помолчи! А зачем вам такая детская работа, как у нас? Это же как в «Макдональдс». Хорошо для студентов, но для преподавателей невыгодно как-то?
– Я хочу понять своих студентов изнутри.
– Это пранк! – восхитилась Настя. – Вы будете их разыгрывать?
– Что-то типа того, – неопределённо ответил я, думая, что не зря дошёл до этого магазина, тут весело.
– Я спрошу у начальства, – сказала Вика. – Оставьте телефон Насте, а мы, если работники нужны, позвоним.
– Спасибо, Вика, – сказал я. – Настя, запиши, пожалуйста.
– Ой! А откуда вы меня знаете!
Всё-таки она невыносимо прелестна!
– Я много чего знаю, – ответил я и продиктовал телефон.
Настя записала.
– А вы что преподаёте? – спросила она.
– Литературу Лаоса, – выдал я первую пришедшую на ум чушь.
– Круто! Вы крутой мэн!
– Спасибо!
Было в целом приятно, что в этой Вселенной кто-то считает меня крутым, пусть и в лаосской литературе, хотя справедливости ради, в лаосской литературе – это даже лучше, чем, скажем, в электротехнике или слесарном деле.
Я вышел из магазина в абсолютном понимании, что работать тут никак не получится, но настроение моё улучшилось многократно.
