Czytaj książkę: «Летучий голландец, или Эрос путешествий»

Czcionka:

Оформление обложки Александра Исаакова

ISBN 978-5-0051-5902-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Летучий голландец, или Эрос путешествий (От автора)

Страсть к путешествиям, как всякая страсть, одновременно сладка и мучительна (пушкинское «весьма мучительное свойство»). Я бы сравнил её с наркотиком – ведь подсаживаешься. Но наркотик разрушает. Или можно сравнить её с любовным мороком («За невлюблёнными людьми Любовь идёт, как привиденье»). И вроде как не требует она взаимности. Но стоит мне на месяц засидеться дома, как накрывает эмоциональная голодуха.

Эротизм путешествий для меня несомненен. Куда бы я ни направлялся, стремлюсь не за новыми знаниями или подтверждением «ума холодных наблюдений». А за эмоциями, впечатлениями, наслаждениями. За красотой «картинки» перед глазами: странным лицом нездешней женщины, музыкой чужеземной речи, вкусами необычной еды и новых напитков. Спешу неведомо куда с одной-единственной целью – услаждать свои чувства. Наслаждаться этой, как сказали бы психологи, визуально-аудиально-кинестетической субстанцией. И что это, если не эротика?

В сухом остатке путешествий, которые я совершаю, – вовсе не привычные «путевые заметки»: как куда доехать, что где почём, какие «объекты показа» надо непременно увидеть. Да нет, не пишу я об этом. Потому всё это уже написано. И сделал это «автор,» гораздо более популярный, чем я – Интернет. Ну, а я… я попытаюсь передать те чувства, которые испытал на свиданиях с новыми для меня мирами: от самых светлых до тех, что таятся в тёмных аллеях нашей души.

Такой вот, если хотите, импрессионизм, такие, с позволения сказать, тревел-эссе. Так что прежде чем купить книгу, прочитайте это моё признание. Может, вернёте её на полку – реальную или виртуальную? Может, не стоит «душу травить»?

Водяной пистолет

Мы плывем на плоту вдоль берега речушки в самом сердце Индокитая – в Камбодже. Мимо буддистских храмов, мимо джунглей и рыбацких деревень. Моя левая рука крепко обнимает пушечное дуло, а правая наготове к бою.

ПОПАЛ!

Выстрел – и свесившаяся с ветки змея содрогается от точного попадания прямо туда, где только что сверкнуло её ядовитое жало.

Выстрел – и разлетаются в стороны сплетения веток и лиан с затаившимися в них обезьянами.

Выстрел – и из рук рыбака выпадает только что выловленная им рыбина.

Ну, а следующий выстрел с головы до ног окатит водой седого джентльмена на другом, поравнявшемся с нами плоту: противник промок насквозь, и он смеется.

Смеюсь и я, приветливо провожая взглядом скульптуру рыболова, муляжи обезьяньего семейства, змей и драконов. Потому что все это – неправда, шутка, игра. Да и пушка-то моя – не настоящая, а водяная. Я – в одном из аттракционов знаменитого на всю Европу испанского парка развлечений PortAventura. Только что исполнилась моя детская мечта.

ПЕРВЫЙ ПРИВОД В МИЛИЦИЮ

Помнится, примерно годков до 15 я мечтал о водяном пистолете. Нынче, с позиций отнюдь не юного человека, могу даже объяснить, почему именно о водяном. Он ведь не убьет и даже не повредит. Зато все-таки пистолет – как настоящий: из него можно прицелиться и пульнуть! И даже, возможно, куда-то, в кого-то попасть. Не то, что все эти гремелки с пистонами: хлопок есть и даже вроде как пороховым запахом сопровождён, но ведь никакая цель не поражена. Что и говорить, выход внутренней агрессии требуется любому подростку – даже такому «ботанику», каким был я в конце 60-х годов прошлого столетия.

А «заболел» я водяным пистолетом, попав в отделение милиции. Именно тут впервые увидел настоящий – не «из кино» – пистолет. Служебное оружие лежало на столе перед пожилым майором, попеременно измерявшим взглядом то меня, то лейтенантика, который привел к нему «этого очкарика»: свалились вы на мою голову, будто других забот нет… Тут, конечно, надобно пояснить, при каких таких обстоятельствах случился этот мой первый (и, однако, пока последний) привод в отделение. А случился он за чтение! И вовсе не нелегальной литературы (я тогда про неё ещё даже и не знал): читал я всего лишь жюльверновских «Детей капитана Гранта», и это была первая прочитанная мною книга о путешествиях. Но читал я её, переходя улицу в неположенном месте. Да ещё и, как оказалось, на красный свет. А уличный регулировщик (были когда-то такие мастера, ловко жонглировавшие черно-белыми жезлами – загадочными, как у фокусника) то ли выслужиться решил, что, судя по майорской гримасе, как-то не сложилось, то ли захотел проучить «книжного» пацана, которого от бурь и восхождений в книге француза (как я много позже узнал, написанной автором, не выходя из своего кабинета) не оторвал даже пронзительный свисток.

Меня, малолетнего, тогда, в конце концов, отпустили с миром – даже родителей не вызвали. А надо бы! Потому как ничегогошеньки я не осознал, и если что-то впечатлило меня, так только пистолет того усталого майора. А ведь майор пытался меня вразумить: что-то убеждённо, но без азарта ему говорил, о чём-то спрашивал. Но я «по-партизански» молчал, тупо пялясь на пистолет.

Потом, в своих мальчишеских фантазиях я преобразовал, как и положено будущему пацифисту, брутальную красоту оружия в образ водяного пистолета. Не убивающего. Даже не калечащего. Но поражающего цель – и воображение. Вскоре в «Детском мире» я его увидел: выглядел он не особо красиво, но это был он – водяной пистолет! Но жили мы тогда очень небогато, и попросить у родителей дорогую игрушку я, уже «большой мальчик», не решился. Откладывать же по 10 копеек, которые ежедневно выдавались на завтраки в школьном буфете, пришлось бы, наверное, много месяцев.

ИСПАНСКАЯ КАМБОДЖА

Водяной пистолет мне в конце концов купили – на день рождения. Точно не помню, но, видимо, проболтался-таки я родителям о своей мечте. Только вот, порадовав меня с неделю, игрушка сломалась: вместо бодрой струи выдавала вялые («старческие»? ) капельки. И я потерял к пистолету интерес. Как, впрочем, с тех самых пор и ко всему стреляющему – казалось, окончательно. Говорю же: «ботаник» был.

Пока не попал уже взрослым дядей в PortAventura – парк развлечений в полутора часах езды от Барселоны. Здесь как раз открывали новый аттракцион – «Ангкор: приключение в затерянном королевстве». Если кто не знает, Ангкор-Ват – это вообще-то совсем не в Испании. Это знаменитый храмовый комплекс в Камбодже. Место – красивейшее. Но когда я ещё попаду в Камбоджу? А тут – если не аналог камбоджийской достопримечательности, то, по крайней мере, маленькая территория приключений. С настоящей водяной пушкой в твоих руках!

Выйдя на берег, долго смотрю, как пацаны рассаживаются за «орудия» и, проплывая вдоль пышных и загадочных декораций, начинают веселую и безобидную пальбу. Пусть всегда они стреляют только из водяных пушек.

Апрель 2014

Париж, ты – женщина?

Многим в школе приходилось писать сочинения на тему «Какие мысли и чувства вызывает у меня…» тот или иной литературный герой. Вот я даже не о мыслях, а о чувствах. Тех, что вызывает у меня Париж, город с легкомысленной репутацией, город романтических эмоций и импрессионистских ассоциаций. Париж, который, вопреки правилам французской грамматики, обозначившим его мужской род, мне представляется женщиной. Прекрасной женщиной!

Я люблю тебя, Париж, практически как женщину. Не отдавая себе отчета. Не стремясь тебя постичь.

ПРОНИКНУТЬ С ЛЮБОВЬЮ

В Париж обычно приезжают либо с любовью, либо за любовью. Так и я. Кажется, это было только что: я застыл в оцепенении очарования, слушая на ступеньках Гранд Опера, как с десяток латиноамериканских студентов и студенток что-то радостно распевали под гитару перед привыкшим к совсем другой музыке зданием. Они были просто переполнены любовью: к городу, к миру, друг к другу. Да, в этом есть, наверное, что-то климатическое: они ведь из America Latina. Но как же это трогательно! Юные полпреды любви – в мировой столице любви.

И тут к ним присоединилась и группка парижских ровесников – на футболках написано: Université de Paris. Все вместе они поют какие-то малознакомые мне современные хиты, на полукуплете переходя вдруг с одного языка на другой, потом и на третий. А теперь от нас, оккупировавших эти театральные ступеньки, которые элегантно отсчитывались прелестными ножками многих поколений балетных див, отделяется длинноволосая китаянка – и тоже присоединяется к «хору». Она поёт что-то, возможно, своё, китайское, но, кажется, всем, кроме меня, знакомое, тоже вдруг переходя с родного языка на английский, а потом обратно. Её неожиданно поддерживает пожилая, в строгом костюме француженка, которую восторженно принимают в свои объятия латиноамериканские мальчики и девочки.

Мне нравится такая глобализация.

Но – вперёд и дальше! Я брожу в отрешённом очаровании по улочкам этого завораживающего города, исследуя его, как ненасытившийся любовник исследует каждый изгиб тела возлюбленной. Вперёд – и по бульварам Монмартра, где все женщины подобны фиалкам. Вперёд – и в глубины странного, внешне вроде бы незатейливого, но непостижимо запутанного «внутреннего мира» этого города: его подземки, Metropoliten.

В НЕКЛАССИЧЕСКОМ «ЧРЕВЕ ПАРИЖА»

Всякий раз у карты парижского метрополитена я надолго замираю в ступоре. И чувствую, что медленно и, одновременно, немедленно схожу с ума – как во время семейной ссоры, когда тщетно пытаешься проникнуть в логику нежно любимого, но абсолютно непостижимого «противника». Потому что «противник» – женщина, а она – другая вселенная. Да-да, парижское метро с его замысловатыми сплетениями и пересечениями линий, с множеством длиннющих коридоров, уходящих, порой практически в никуда, и лабиринтообразных стрелочек-указателей, мне представляется, придумала и осуществила женщина. И пусть справочники со мной не согласятся – я чувствую «чрево Парижа» именно женским. Всем ведь известно, что женская логика в нашем, мужском, понимании, по меньшей мере, замысловата. Да и сюжеты тут, в метро, случаются фантастические – совершенно недоступные моему, мужскому пониманию. Как тот, что происходит со мной в эти самые минуты.

Тупо уставившись в метросхему, я стою и пытаюсь соединить взглядом две точки на карте. Голосу за спиной – лет 20:

– Ça va? (от Comment ça va? – Как дела, все ли в порядке?)

Оборачиваюсь – уже с улыбкой надежды. Да нет же, ей вполне под 30, но по-французски легка и эфемерна – как ануйевский орнифль, утренний парижский ветерок. На своем заскорузлом без практики французском путано объясняю банальнейшую из проблем: как добраться из пункта А в пункт Б? Но уже в процессе формулирования «запроса», понимаю, что с данной конкретной секунды моя проблема – совсем в другом. В этом дружелюбно-удивлённом личике. В чуть гаврошистой фигурке. В длинных и тонких пальцах, чудесным образом тянущихся к моей ладони.

– Allons! – произносит она, и вот мы уже – рука в руке – заходим в вагон, и я понимаю, что сейчас со мной происходит невероятное чудо, которое, как всякое чудо, недолговечно, но важно его запомнить, сохранить, законсервировать в себе: это прикосновение, этот голос, этот гаврошеский облик. Мы куда-то едем, пересаживаемся, опять едем. Её ладошка по-прежнему в моей, и это ощущение невероятной близости ярче самого безумного секса. Происходит невесть сколько времени – секунд? минут? часов?

– Au revoir… – вдруг, откуда-то из моей эйфории прощальным шёпотом выдыхает она, тихонько подталкивая меня к двери вагона: то бишь твоя станция – и до свидания. А на самом деле: прощай! И я грустно понимаю: приехали.

Не раз потом выстаивал я подолгу на станции Pigalle, у той карты метро. Тщетно. Чудеса не повторяются.

«ЧЕСТНЫХ ПРОСТИТУТОК НЕ ОСТАЛОСЬ»

В Париже эротикой пропитан воздух. Не знаю, у кого как, а у меня даже произнесение самых нейтральных французских слов вызывает легкую, щемящую щекотку в низу живота. А обращённое ко мне дежурное: «Que voulez-vous manger?» официантки щекочет ушную раковину. Хочется ответить: «Toi»! В разных провинциях этой страны говорят на очень разном французском. Но именно в столице это язык короля-гиперсексуала Анри IV, другого монарха-эротомана Луи XIV и секс-символа XX века для дам всех народов Алена Делона.

А ещё каждый раз, выглядывая из окна своего отеля Villa Royale на площади с весьма определенной репутацией – Place Pigalle, я с неотвратимой заворожённостью маньяка вижу «линию бедра» уходящей за угол улицы, «пушистость ресниц» цветущих каштанов и ренуаровскую пышногрудость самой площади. Которая, впрочем, давно уже не соответствует ходившим о ней последние лет 200 легендам. Вот ещё один век минул – и в чём-то неизбежно изменился город, его женское естество.

Мы за столиком кафе на Place Pigalle. Сидим и, великие теоретики, анализируем парижскую женственность. Моим поводырем по теме – директор местной туркомпании «Париском Тур» Рубен Мкртчян. Рубен – уже много лет как парижанин, а потому знает толк в женственности. Бизнесмен-романтик, он про женскую красоту, как и я, готов говорить часами. Однако! Пока мы тут прекраснодушно размышляем за бокалом красного, Париж, подмигнув, выдает нам живую иллюстрацию. Напротив, у кромки тротуара, нервно курит сигару (настоящую, похоже, гаванскую) миловидная дамочка самого что ни на есть предбальзаковского возраста. Надо бы подойти к ней, пригласить за столик, а потом и в номер моего Villa Royale… Но как-то боязно! Тем более, что она, похоже, кого-то ждёт. Ну да, вот уже он и пришел – объятия, затяжной поцелуй (практически не выпуская сигары из нервных губ). Да, изменились твои обитатели, Place Pigalle. Поменялись «их нравы».

Хотя сам отель, где я поселился, ну очень располагает к классическому «пляспигальству». Это самый что ни на есть отель-будуар. Каждый из номеров носит имя какой-нибудь знаменитости: того же Allen Delon или Michael Jacson, или Jean Marais, Dalida и даже Claude Debussi. На ресепшн мне выдали массивный ключ от комнаты, поименованной в честь Michou – экстравагантного основателя знаменитого монмартского Cabaret Michou. Распахнув дверь, я обнаружил отъявленный эро-декор: тёмносиняя драпировка стен, офорты в золоченых рамах, бархатный балдахин над гигантской кроватью и плафон, изображающий голубое небо с золотом звёзд. Сказать, что мне всё это что-то напоминало, значило бы ничего не сказать. Да никто и не скрывает, что во многих таких отельчиках в районе Place Pigalle совсем ещё недавно располагались почти легальные и в чём-то даже изысканные бордели. Нынче бордели, да-да, упразднены, но стилистику хозяева решили сохранить: Париж всегда был чужд ханжества. Из-под укороченных ажурных занавесок – вид на Folie Royale, тоже кабаре, где, в отличие от классического Moulin Rouge (оно всего в двух кварталах отсюда), выступают, как правило, сорри, транссексуалы. Не пошёл я туда – не моё это. В гендерных отношениях привержен традиции.

Вот вы говорите: Place Pigalle, Place Pigalle… На самой площади давно уж не видно жриц любви. Разогнали. После многочисленных облав, говорят, профессионалки этого сервиса плавно переместились в маленькие ресторанчики в округе. Но и туда я (абсолютно честно говорю!) не заглянул. Потому как предупредили меня: разводилово это, и не более. Возможно, вам знакомо такое слово «консумация»? Ею, как правило, занимаются стриптизерши в свободное от шеста время. Подсядет за столик, как правило, к посетителю-новичку этакая вполне роскошная особа. И предложит… нет, не то, что вы подумали (до этого, обычно дело не доходит – весь ваш кэш будет потрачен раньше), а угостить её шампанским. Которое, как потом выяснится, тут дорогущее. Но… за бокалом другой: процесс угощения порой подобен делению атома. Словом, не «расколов» гостя, как минимум, на несколько сотен евро, дама его из своих объятий (увы, символических) не выпустит. Если же клиент возмутится, то хозяин привычно вызовет полицию: посетитель пьян и платить не желает! Adieu, mon bébé!

– Честных проституток не осталось, – печально подмигивает мне Рубен Мкртчян. И непонятно: то ли смеяться, в ответ то ли рыдать в его жилетку.

Последняя честная проститутка мадам Жюли (если можно, я всё же обойдусь без кавычек в этом определении: любая профессия, мне так кажется, может быть и честной, и бесчестной) стояла тут, на Place Pigalle, до 2001 года. Было ей к тому времени уже за 60, но выглядела она безупречно. Местные жители относились к ней весьма уважительно, а детей из окрестных домой она по утрам приветствовала по именам:

– Salut, Paul! Salut, Annette!

И малыши вежливо раскланивались:

– Salut, madam Julie!

А потом она вдруг исчезла. Но появилась консумация, меня, однако, как-то не зажигающая.

ЖЕНСКИЕ СЛЁЗЫ

И все же участником одного пикантного парижского сюжета я стал. В разных отелях разных городов планеты мне хронически «везёт» на горничных: ни одна, как правило, не навевает даже смутных эротических фантазий. Будто некто свыше охраняет меня от соблазна и, соответственно, от незавидной участи публично оскандалившегося финансиста, господина Стросс-Кана. Но в Villa Royale я оказался на грани провала.

В комнату постучали. Чувство глубокого раздражения: опять забыл вывесить наружу картонку «Не беспокоить!», и наверняка очередная заботливая бабулька в накрахмаленном передничке спешит убрать у меня в номере. С заготовленным переводом фразы «Чуть позже» распахиваю дверь. У порога слегка возвышается над громоздкой санитарно-гигиенической тележкой тот самый накрахмаленный передничек. Но в нём – такое юное существо с таким простовато-трогательным и – внимание! – заплаканным личиком…

Женские слёзы – это всегда выше моих сил. Что нормальному мужчине хочется сделать, когда перед ним сильно расстроенная хорошенькая девушка? Вариантов – один. Утешить. Спросить: «Отчего ты так грустна, о, милое создание?» И даже, чем чёрт не шутит, погладить по головке. Воздушный шарик моего сердца уже было почти приподнял меня над будуарным ковриком – навстречу чуду. Но тут мой растренированный французский опустил меня с небес на землю: роковым образом именно в это мгновение я забыл слово triste – грустная, печальная.

Мы постояли так – может, минутку, а может, вечность. Через секунду я, впрочем, уже твёрдо понимал: я – идиот. А она, всё (или ничего не) поняв, обреченно ретировалась по коридору, волоча за собой тяжеленный производственный инвентарь. С чем приходила? Чего хотела? Я так и не узнал. Отель я покидал со вкусом горького шоколада во рту. Наверное, таков вкус неслучившегося.

Но горький шоколад тем и хорош, что изысканно горек! А потому не станем грустить. Они, парижанки, что бы там ни говорили скептики и циники – всё равно самые красивые женщины в мире. И повинен в этом, в немалой мере, сам Париж.

НЕ СЁСТРЫ ПО РАЗУМУ

Правда, и он не всегда изыскан и нежен вами. Mademoiselle Paris способна выглядеть, например, и разбитной торговкой с уличного рынка, что за углом от бульваров, у станции метро Chateau Rouge. Наслаждаясь брутальными красотами рядов с мясо- и морепродуктами, я заодно сфотографировал и её, возвышавшую свой необъятный бюст над фруктово-овощными россыпями. С грацией пантеры выпрыгнув из-за прилавка, она излила на меня гнев всего палестинского (похоже) народа, неприкосновенность личной жизни которого моя камера вроде как только что ущемила. Фотографию пришлось стереть. А жаль – ведь хороша была!

Заказав в баре за углом «в знак протеста» не французского вина, а французского пива, я смирился с мыслью, что и красивые женщины бывают разными. Красота, она над-этнична. Она просто есть.

Кое-кто мне, конечно, попеняет: не патриотичен ты, мол. Это ведь московские девушки – самые красивые. Не спорю! Тоже хороши. И во множестве. Но… как бы это поделикатнее сформулировать: чуть ли не каждую из москвичек (конечно, есть и исключения) портит выражение лица. Это либо загнанность, затюканность «невыносимой легкостью бытия», либо стервозность. И то, и другое вынуждают мужчину с самыми «честными намерениями» потеряно отвести глаза.

В Париже, однако, подобное «заклятие» даже с моих соотечественниц, похоже, снимается как-то само собой! В этом я имел много шансов убедиться, задерживая на парижских улицах свой взгляд на очередной красотке и… вдруг слыша из её уст обращенное к собеседнице родное «А чо?». Но при этом какое-то не по-нашему беззлобное и даже по-своему эротичное. Произнесённое с мягкой, расслабленной улыбкой, не отягощённой этим привычным «Кругом враги». Просто сам Париж создает иной контекст. Кругом любовь.

Вы, наверное, уже догадались, что, при всей моей неприкрытой любви к женскому полу, детального рассказа о сексуальных приключениях на Place Pigalle или в иных парижских кварталах вам не дождаться. Разочарованы? А я, представьте, нет. Потому что видел потрясающие женские портреты на проходившей как раз в это время в Малом Дворце выставке «Париж 1900». Потому что Place Pigalle и отель Villa Royale хороши ещё и тем, что отсюда можно прогуляться по туманному Монмартру, к его сердцу – базилике Sacré Coeur. На лесенке у её подножия ежевечернее рассаживаются толпы парижской молодёжи, включая понятное дело, и прелестных парижанок. Ходи и любуйся. Дамы с прежней Place Pigalle – они, конечно, профессионалки. Но монмартские студентки, можете не сомневаться, очаровательнее.

Потому даже в магазинах этого удивительного, наполненного чувственностью города – от легендарной Galerie Lafayette до маленьких бутиков – я всматривался совсем не в товары, а в продавщиц. Или в покупательниц. Известное дело, шопинговый Париж «заточен» под женщину, под её пристрастия – и даже мужские секции тут имеют в виду, прежде всего, не нас, а наших прекрасных спутниц: то, какими они хотят нас видеть. Вся история французской haute couture ориентировала на удовлетворение базового женского мифа (милые дамы, это я – любя), согласно которому женщина немалую часть своего жизненного времени и пространства отводит нарядам и косметике. Тогда как (Pardon, madame! Pardon, madamoiselle!), на наш, мужской, вкус, особенно восхитительна она… безо всего этого.

И, клянусь честью всех прекрасных дам, нет в моих словах сексуального шовинизма. Ничего не поделаешь, мы действительно разные – мужчины и женщины. Причем отнюдь не только телесно. «Не братья по разуму!» – говаривала одна моя мудрая приятельница, которой, увы, уже давно нет с нами, земными жителями.

Да, не братья и не сёстры. Потому что даже к самым любимым, самым дорогим нам женщинам мы, мужчины, так или иначе приспосабливаемся, пытаемся встроиться в их мир. Порой не понимая их, но при этом принимая. Потому что их любим. Как любим Париж.