Самоучитель Истории Запада. Книга первая. Дела недавние

© Константин Хайт, 2021

ISBN 978-5-0051-8121-3 (т. 1)

ISBN 978-5-0051-8122-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие (скучное, но короткое)

Эта книга написана под большим влиянием другого труда – книги Джорджа Маколея Тревельяна¹ «Социальная история Англии», где автор сделал попытку отрешиться от детального описания политических событий и исторических личностей в пользу глубокого анализа трансформации общественных отношений. Ведь что представляет собой традиционный учебник истории? Короли, войны, революции и опять короли. Даты, даты, даты. Имена и снова даты. Которые невозможно запомнить и за которыми стирается понимание того, что же в самом деле происходило тогда в мире.

От королей и войн полностью не избавишься, в конце концов, именно они определяли ход исторического процесса, создавая ту, или иную реальность на протяжении многих веков. И все же, по моему глубокому убеждению, главное – не имена и события, они лишь зацепки, маркеры, позволяющие увязать хронологическую последовательность фактов, а те перемены, которые происходили в ту, или иную историческую эпоху.

Сначала мне хотелось взять какой-нибудь временной период, например, середину XIX столетия, или начало XVI, и рассмотреть ее подробно во всех деталях. Но такой подход оказался практически невозможен: у любого факта, или тренда, есть причины и следствия, без анализа которых сам по себе этот факт – всего лишь бессмысленная строчка. Поэтому пришлось копать вглубь и вширь, чтобы события получили хотя бы намек на те взаимосвязи, которые в реальности пронизывают весь общественно-политический процесс независимо от эпохи.

В этой книге очень мало конкретики, а факты преимущественно вынесены в сноски, которых, наоборот, чудовищно много. Это сделано намерено. Наверняка многое из рассказанного уже знакомо читателю, а многое другое невозможно изложить кратко. По любому событию и историческому персонажу в наше время имеется громадный пласт, или, как говорят, корпус материалов, найти которые не составляет труда. Задачей же данного текста является другое: дать общий обзор происходившего с западной цивилизацией за последние пять веков, накидать общую канву событий и дать достаточно информации, чтобы читатель сам мог погрузиться в изучение тех деталей, которые покажутся ему интересными.

Введение. Как надо и как не надо изучать историю

Изучение истории – это не изучение фактов, факты сами по себе не имеют ценности: все эти события: войны, восстания, открытия и катастрофы уже случились, и знание их подробностей, точных дат и последовательностей никак не обогащает человеческий опыт, не позволяет систематизировать данные и делать выводы, в чем и заключается смысл любой науки. Изучение истории – это понимание логики исторического процесса, взаимосвязи событий, причин, следствий, отношений между людьми, народами, государствами. Это обобщение, поиск закономерностей и, в конце концов, попытка использовать накопленные сведения для прогнозирования. Мы изучаем прошлое не из праздного любопытства, но исключительно ради возможности предсказывать будущее.

У изучения истории есть несколько врагов: неполнота источников, часто невосполнимая, поскольку далеко не все решения, действия и события документируются, и далеко не все документы доживают до наших дней. Зачастую, исследуя тот или иной исторический период, личность или явление, историк вынужден опираться не на первоисточники, а на уже переработанный кем-то материал – мемуары, пересказы, цитаты, появившиеся, зачастую, много лет, а то и столетий спустя. Нередко приходится обращаться к трудам предшественников: статьям, монографиям, переводам – хорошо, если они созданы квалифицированно и беспристрастно. Однако, неполнота источников провоцирует, или, если хотите, заставляет додумывать недостающее: причинно-следственные связи, логику действующих лиц, обычаи и даже события. Построенная на таких домыслах теория служит основой для дальнейших изысканий и через некоторое время уже невозможно понять, какие события и процессы имели место в действительности, а какие только предполагаются с той или иной степенью обоснованности. Такое «домысливание фактов» неизбежно для получения завершенной теории из неполных данных, но добросовестный историк обязан всегда отдавать себе отчет, какие из его утверждений имеют достоверную доказательную природу, а какие получены путем умозаключений. И максимально полно раскрывать источники своих выводов.

Еще более сложный противник – политизация истории, стремление подменить изучение имевших место явлений доказательством своей точки зрения. Как любая «подгонка под ответ», такой подход не имеет ничего общего ни с наукой, ни со знанием, являясь разновидностью пропаганды, а с точки зрения исследователя – фальсификацией. И никакие сколь угодно благие намерения оправдать эту фальсификацию не могут – невозможно сделать верные выводы из заведомо ложных доводов, придуманные трактовки могут складываться в логические цепочки, но эти цепочки не соответствуют существовавшим в действительности. Нравится нам это, или нет, но в истории, как в любой науке, нет понятия добра и зла, хорошего и плохого, есть истина, то есть все, что имело место в действительности, и ложь – то есть все, что в действительности места не имело.

Но самый главный враг изучения истории – анахроничность мышления. Мы, люди своего времени, осмысляем прошедшие события через призму собственной этики, опыта, знаний и культуры. Мы думаем так, как думают люди 21 века, запустившие в небо космические корабли, построившие атомные электростанции, утвердившие в значительной части земного шара принципы гуманизма и какой-никакой демократии. Но люди прошлого, даже недавнего, не говоря уже об отдаленном, мыслили по-другому. У них был другой опыт, другие знания, другая ценность жизни, своей и чужой, другие мотиваторы. Очень трудно, почти невозможно, понять не то, что викинга X века, вся недолгая жизнь которого состояла из попоек, драк и работы веслом, но даже солдата Первой Мировой, готового отдать жизнь за личные интересы австрийского, прусского или русского императора, не имевшие к этому солдату почти никакого касательства. Нам, жителям стран, где люди более или менее равны хотя бы на словах, трудно смириться с тем, что большую часть человеческой истории такое равенство отнюдь не считалось нормой. Равенство полов, рас, сословий, почетность труда, ценность искусства – все эти вещи кажутся нам очевидными, но в прошедшие эпохи они могли восприниматься как вздорные, кощунственные и даже преступные. И, если мы хотим понимать логику исторического процесса и делать из нее обоснованные, практически применимые выводы, в первую очередь нам необходимо думать, или хотя бы пытаться думать так, как думали люди изучаемой эпохи, жить их этикой, моралью, стереотипами и идеями, даже если с позиции нашего времени они кажутся смешными и аморальными.

Кто выиграл и кто проиграл Вторую Мировую войну

Нелепый вопрос. Каждый знает, что войну выиграла антигитлеровская коалиция, а проиграли Германия и Япония. Это общеизвестно, и о том есть акты о капитуляции от 1945 года.

Хорошо. Поставим вопрос по-другому. Кто выиграл и кто проиграл в результате Второй Мировой войны? И, хотя эти вопросы эквивалентны, в новой формулировке ответ уже совсем неочевиден. Особенно, если посмотреть на него не с позиций 1945 года, а с высоты того, что мы знаем сейчас.

А знаем мы многое. Во-первых назвать победителем в войне «антигитлеровскую коалицию» будет по меньшей мере смело: на момент окончания этой самой войны отношения союзников между собой в ряде случаев были хуже, чем с противником. Настолько, что американский генерал Паттон всерьез рассуждал о марше на Москву, а советский Генштаб прорабатывал план захвата Европы до Атлантики. И, как только дым рассеялся, вчерашние братья по оружию немедленно схлестнулись между собой – сначала понемножку в Западном Берлине², затем всерьез в Корее³ и далее практически повсеместно. Неизбежность этого была понятна еще до войны, сам союз очень разных политических режимов изначально был непрочным и даже, в какой-то степени, противоестественным, поэтому невозможно считать его некоторым коллективным победителем. Потому посмотрим, что принесла война своим основным участникам по отдельности.

Советский Союз вынес на себе основную тяжесть потерь. Две подряд военные катастрофы летом 1941 и летом 1942 вкупе с оккупацией самых густонаселенных территорий, голодом 1946 и колоссальным перенапряжением экономики привели к гибели от 15 до 20 процентов населения страны⁴. Цифра умопомрачительная и сравнимая только с потерями Германии в Тридцатилетней войне и разгромом конкистадорами индейских цивилизаций. В обмен на эти жертвы СССР… остался по существу при своих. Значимых территорий не приобрел, если не считать таковыми Курильские острова⁵, «сфера влияния» в Восточной Европе оказалась непрочной и скрепленной только военной силой⁶, новообретенный сателлит Китай в конце концов основательно рассорился со своим «родителем»⁷, перерос его и превратился в самостоятельную политическую силу. В экономическом смысле хрупкое довоенное благополучие восстановить так и не удалось, даже несмотря на «трофейные» немецкие технологии и репарации, а брошенные на восстановление страны ресурсы быстро сгорели в огне новой войны – холодной. В результате советский человек, воин-освободитель и номинальный победитель, так и не стал богатым, счастливым и процветающим. Война ничего ему не дала, кроме глубокого морального удовлетворения и не менее глубоких моральных травм.

Франции повезло. После разгрома 1940⁸ и оккупации 1942 такого государства могло вовсе не сохраниться на карте. Английские и американские политики не имели особого желания его восстанавливать, и только политический гений де Голля, сумевшего убедить Сталина в необходимости противовеса англосаксонскому блоку, и Черчилля в целесообразности противостояния социалистической экспансии, позволили французам не только сохранить страну, но и быть причисленными к числу держав-победительниц. Расплатой за успех стала потеря колоний, которых у довоенной Франции было немало, правда до сих пор бывшая метрополия имеет на многие из них решающее влияние. В целом, учитывая масштаб трагедии, Францию вряд ли можно отнести к проигравшим. Но и к выигравшим, естественно, тоже.

Англия. Забудьте об Англии. Это сейчас мы знаем Англию, как маленькое островное государство, которое еще надо отыскать на глобусе. В войну вступала не Англия, а Британская Империя, крупнейшая из когда-либо существовавших стран, с землями на всех обитаемых континентах. Вступала далеко не в лучшей форме, и досталось ей более, чем сполна. И, хотя в Битве за Британию собственно Англию удалось отстоять, хотя наиболее крупные и значимые доминионы: Индия, Канада, Австралия практически не пострадали, падение Сингапура, бомбардировки Дарвина и высадка немцев на Крите наглядно показали: защищать колонии по всему миру метрополия более не в состоянии. И, поскольку именно на этом, на предоставлении защиты в обмен на ресурсы и рынки, зиждилась вся колониальная система, послевоенная история Британской империи оказалась короткой, превратив сверхдержаву викторианской эпохи в тот огрызок, который мы теперь знаем. По всей видимости именно Британию надо признать главным пострадавшим от Второй Мировой войны государством.

Соединенные Штаты. Тут все наоборот. Война вытащила США из Великой депрессии⁹, и не просто вытащила, а втащила прямиком в статус сверхдержавы. Сначала – одной из двух, а затем и единственной. И, хотя Америке пришлось кормить и вооружать практически всех своих союзников¹⁰, а за некоторых – еще и воевать, если бы Гитлера не существовало, американцам следовало бы его придумать. Справедливости ради следует признать, что блестящая победа США в то время была далеко не очевидна, и обязана ей Америка не столько военным и политикам, сколько невероятной, выходящей за рамки представимого, экономической мощи, а также физикам Манхэттенского проекта, чьи результаты позволили оперативно закрепить успех.

Америку следовало бы объявить единственным очевидным победителем, или, если хотите, «выигравшим от войны», если бы не совсем уж эпический взлет Китая. Довоенный Китай – это руины древней цивилизации, на которых последовательно оттоптались три поколения европейцев. Бесконечная гражданская война, японская оккупация и статус нищей колонии без собственной государственности – вот удел Китая тридцатых. Разительный контраст с ядерной державой и постоянным членом Совбеза ООН, не правда ли? Конечно, превращение Золушки в принцессу состоялось исключительно благодаря масштабным советским вливаниям, возможно, тем самым, которые могли бы сделать положение людей в СССР соответствующим статусу победителей. Но, если бы не война, не было бы не только вливаний, но даже повода для них. Так что Китай по совокупности выиграл даже больше Соединенных Штатов, хотя его вклад в победу, несомненно, гораздо меньше.

А что же с их противниками, номинально проигравшими и безоговорочно капитулировавшими?

Германия, по крайней мере ФРГ, через 10 лет после капитуляции – снова одна из крупнейших, а затем и безоговорочно крупнейшая экономика Европы. Впоследствии – бесспорный лидер Европейского Союза. Ценой гибели 10% населения (тоже цифра, поражающая воображение) и гигантского национального унижения, страна приобрела новых союзников, новый вектор развития и, по факту, достигла всего, чего добивалась. И с политической, и с экономической точки зрения, в перспективе десятилетий Германия – победитель в войне, а не проигравший.

То же можно сказать о Японии. Правда, для нее отказ от территориальных притязаний в обмен на ускоренное экономическое развитие, получился менее благоприятным и не столь долгосрочным, а нехватка земли, перенаселенность и замкнутость сказываются и по сей день. Учитывая изначальные амбиции и статус безоговорочного лидера Восточного полушария, приобретенный в начале ХХ века и потерянный в 1945ом, Япония, видимо, все-таки проиграла. Хотя и не так много, как могла бы, чему причиной, как ни странно, достаточно быстрый и относительно безболезненный выход из войны, спровоцированный двумя атомными бомбардировками. Доведись японцам ходить в банзай-атаки на Хоккайдо, результат мог бы быть гораздо хуже.

Пожалуй, нельзя обойтись без пусть провокационного, но все же весьма показательного штриха. Одной из главных трагедий Второй Мировой, разумеется, является Холокост. Геноциды были и до, и после, но ни один из них даже близко не дотягивает до уничтожения шести миллионов человек. Но есть и другая сторона: сверхуспешное государство Израиль своим появлением целиком обязано войне, а в значительной мере – конкретно Холокосту. С точки зрения политической истории, европейских евреев, как и китайцев, нужно относить к пусть тяжело, катастрофически, пострадавшим – но выигравшим.

Как видим, оценка победителей и побежденных не по итогам сражений, а по результатам исторических процессов, радикально разнится с общепринятой. Но то страны. А как обстоят дела с человечеством в целом? В конце концов, мировая война – такая штука, которая затрагивает всю совокупность людей и меняет суть отношений между ними не только применительно к отдельным нациям, но и в целом.

С общечеловеческой точки зрения все совсем неоднозначно. Гибель за короткий период десятков миллионов людей, причем в самых развитых и цивилизованных на тот момент странах, резко повысила эмпирическую ценность жизни. Наряду с тотальным распространением гигиены и антибиотиков¹¹, радикально снизившим детскую смертность и смертность вообще, осмысление обществом войны и ее последствий привело к тому, что люди стали ценить свою жизнь несравненно выше, чем раньше. Причем независимо от объективных критериев собственной успешности, полезности и перспективности. На протяжении большей части человеческой истории жизнь котировалась исходя из логики использования индивида обществом: молодой человек дороже старика, если только старик не обладает какими-то уникальными знаниями и навыками, мужчина ценнее женщины, здоровый важнее больного, генерал, дворянин – несоизмеримо значимее безродного рядового. Подобная «рациональная» трактовка сохранялась и в военное время: для солдата закрыть генерала от пули считалось доблестью, но генерал, прикрывающий солдат под огнем считался бы как минимум идиотом.

Фашизм, как учение о врожденном неравенстве, точнее неравноценности людей, произвел на человечество настолько неизгладимое впечатление, что в качестве ответа, зародилась целая новая правовая теория – учение о правах человека¹². Правах, вытекающих не из каких-либо заслуг, а из самого факта существования, и, что является еще более сильным утверждением, равенства этих прав, независимо от того, что тот или иной человек из себя представляет. Это учение, за небольшими исключениями ставшее к нашему времени нормой, в свою очередь породило целый набор следствий, как положительных, так и отрицательных. К первым относится отказ от масштабных войн и общее снижение роли силы в решении конфликтов: не будем забывать, что даже к началу ХХ века война, как способ урегулирования политических проблем, считалась вполне приемлемым инструментом. Резко снизилась роль всяческих дискриминаций: быть негром, индусом, гомосексуалистом или женщиной больше не означает навсегда остаться в ущемленном положении. Неизмеримо выросло количество социальных лифтов, даже в традиционно «правых» странах, таких, как США и Великобритания, родиться в бедной семье без титулов и статуса больше не является пожизненным приговором.

С другой стороны, резко выросла и продолжает расти зависимость человека от государства. Обеспечение даже базовых прав – а трактовка прав человека все время расширяется – требует от правительств значительных расходов. И, если в довоенный период человек, исключая советского, большую часть заработанного расходовал по своему усмотрению, то теперь десятки процентов, а иногда и большая часть национального продукта распределяется через налоги и государственные механизмы, ни одно дело, и даже собственно повседневная жизнь, не происходит без государственного участия и регулирования, что, наоборот, ранее нормой не считалось. В итоге в выигрыше оказались стабильность и гарантии благополучия, в проигрыше – перспективы и возможности самореализации. И, разумеется, вся довоенная организация мира – в условиях всеобщего равенства прав колониальная система, основанная на «бремени белого человека»¹³ принципиально невозможна. Считать ли распад колониальной системы злом или благом – ответ на этот вопрос у каждого свой.

Кто за что воевал

Любая война начинается из каких-то соображений. Никто не бросается на соседа с шашками и пулеметами просто от того, что он злой, а сосед – добрый. Впрочем, государства не бывают ни хорошими, ни плохими – в них может быть тот или иной режим, социальный строй, система управления – и только. Когда мы говорим о причинах любой войны, мы должны забывать понятия «лучше» и «хуже», «свои» и «чужие», отрешаться от личных пристрастий и предпочтений, изучая только вопрос о том, кто чем руководствовался и к каким целям стремился.

Также и с результатами. Героизм и трусость, величие и немощь, подвиг и предательство – все чувства и эмоции, которые высвобождает война, не имеют никакого отношения к ее итогам. Ганнибал был великим полководцем, десятилетиями наводившим ужас на крупнейшую державу мира. Но Пунические войны Рим выиграл, Карфаген проиграл, и теперь все мы – наследники римской цивилизации, а не карфагенской. Это касается любой войны, хоть Отечественной, хоть Троянской. Смысл и основа любой науки в ее беспристрастности.

Война, как правило, штука необязательная. Это ведь только в сказках встает король поутру и думает: «А не послать ли мне армию на соседа»? В реальности же война – это инструмент политики, способ достижения целей. Один из многих. Если этот инструмент оказывается, или кажется, оптимальным, только тогда политики зовут генералов. И образ единственного супостата-разжигателя, агрессора и виновника всех зол, почти всегда придуман задним числом. Редко, очень редко, случается так, что одна из сторон хочет воевать, а другая всеми силами старается войны избежать. А Второй Мировой войны, как, впрочем, и первой, хотели все, или почти все. У каждого из основных участников были свои поводы повоевать.

Советский Союз… нет, Советский Союз не хотел захватить весь мир – сказать так было бы слишком примитивно, да и попросту неверно. Советский Союз хотел, чтобы весь мир стал коммунистическим раем. Для этого им был создан специальный международный орган – Коминтерн¹⁴ – коммунистический интернационал – призванный сподвигнуть все страны принять единственно правильный социальный строй. Самостоятельно, или с вооруженной помощью уже осознавших его прогрессивность. Добровольно устанавливать диктатуру пролетариата¹⁵ никто, особенно, не спешил, хотя попытки были, и некоторые едва не увенчались успехом – значит Красной армии надлежало немного подсобить угнетаемым массам. И, как только представилась такая возможность, СССР принялся помогать соседям перенимать идеалы социализма с энтузиазмом, плохо вяжущимся с миролюбием¹⁶.

Германия, в отличие от других сторон конфликта, свои мотивы не скрывала. Первые, весьма значительные, экономические успехи национал-социалистов требовали развития. Унижение Версальского мира¹⁷ ущемляло немецкую гордость, а теория расового превосходства, охотно принятая нацией, чувствующей себя незаслуженно обиженной и подавленной, означала, что именно немцы, как высшая раса, должны занимать главенствующее положение над остальными. С политической точки зрения позиция, кстати говоря, заведомо проигрышная, поскольку исключает массовую поддержку населения завоеванных территорий¹⁸.

Для Японии война была тем же, что и для Германии – средством расширить сферу влияния и обеспечить японцам их «заслуженное» место правящей нации среди других азиатских народов. Плюс перенаселенность и скудность природных ресурсов объективно диктовали Стране Восходящего Солнца необходимость внешней экспансии.

В Великобритании и Франции назревал, да уже и вызрел, острейший колониальный кризис: напряжение сил Первой мировой подорвало экономику и, особенно, военную мощь западных стран. Содержать, защищать, снабжать квалифицированными администраторами, гарнизонами, учителями, врачами, миссионерами, да даже торговцами большую часть земного шара стало непосильным удовольствием, экономика трещала, правительства теряли популярность, требовалась свежая повестка дня, повод сплотиться и вкус побед.

И только США, как ни странно, ничего не было нужно. Это впоследствии, правда, очень скоро выяснилось, что вызванный войной экономический бум окончательно выведет страну из депрессии и придаст импульс, которого хватит практически на столетие. Но в момент начала войны, США вполне устраивала роль заокеанского наблюдателя и торгового партнера, снабжающего дружественные страны, но не влезающего в чужие драки. Даже захват Японией британской и голландской Ост-Индии не стал для Америки поводом вступить в войну¹⁹, и только непосредственный удар заставил Соединенные Штаты снова отказаться от следования доктрине Монро²⁰ и невмешательства в европейские и азиатские интересы.

Повоевать хотели все, но с кем и против кого оставалось неясно до последнего момента. Одна пара противников считалась практически определенной в течение последних 20 лет: СССР и Великобритания. Обе страны систематически готовились к войне друг с другом, разрабатывая технику, вооружение, доктрины и уставы исходя из возможностей потенциального противника. Для этого существовало предостаточно оснований.

Во-первых Англия, ни ее элита, ни общественное мнение, не могли простить большевикам предательства Антанты²¹. Да и расстрел царской семьи – близких родственников британского правящего дома, не вызывал никаких теплых чувств к новой российской власти. В свою очередь, активная поддержка британцами белого движения и прямая интервенция в ходе Гражданской войны – вызывали гнетущие воспоминания у советских руководителей. Но главное, разумеется, не прошлые обиды, а очевидный антагонизм политической и социальной организации: с одной стороны – сословная монархия, колониальная империя с капиталистическим укладом и институциональным неравенством в качестве принципиального государствообразующего элемента. Еще раз вспомним о том, что Англия довоенная – это страна, где премьер-министр – потомок герцогов Мальборо²², офицеры преимущественно дворяне, а аристократия – как родовая, так и финансовая – играет решающую роль в управлении государством. С другой стороны Советская Россия – государство, последовательно вытравливающее любые отголоски социального неравенства, подчеркнуто интернационалистическое и официально провозгласившее власть бедноты. И, одновременно, столь же подчеркнуто стремящееся насадить свой «единственно правильный» общественный строй по всему миру. В то время, как Британия уже давно укореняет свой – колониальный, и тоже повсеместно. Системный конфликт был настолько ясен, что никто даже не пытался его скрывать.

А вот конфликт Германии с любой из сторон был далеко не очевиден. Здесь надо отметить, что сейчас мы знаем Гитлера, как альтер эго сатаны, а его партию, как воплощение абсолютного зла. Один из самых частых вопросов, например, про финнов или румын – «как они могли воевать за Гитлера». Но люди тридцатых годов ХХ века смотрели на вещи совершенно иначе, для большинства из них национал-социалистский режим отнюдь не был чем-то заведомо плохим и уж тем паче нерукопожатым. Во первых Гитлер пришел к власти вполне законно, путем самых честных и демократических выборов, которые в принципе проводились на тот момент. Легитимность канцлера и его партии никто не оспаривал, и немецкое правительство признавалось во всем мире. Налицо были также весьма солидные экономические успехи, достигнутые за рекордно короткий срок, а также невиданный национальный подъем и единение. Многие политики того времени открыто завидовали германскому коллеге и старались учиться на его примере.

Никакой особенной жестокости за фюрером и его сторонниками также на тот момент не числилось. «Ночь длинных ножей»²³ – обычные внутрипартийные разборки, какие случаются во многих странах и сейчас, для того беспокойного времени не представляла ничего необычного. Да и по масштабу выглядела весьма умеренно: на фоне, например, сталинских политических процессов – так вовсе ни о чем. Да, НСДАП отличалась весьма специфическим отношением к коммунистам и евреям, Нюрнбергские расовые законы выглядели неприятно… Но и здесь не прослеживалось ничего необычного – ненависть к большевизму была, а местами и остается характерной чертой западного менталитета, а расовая и национальная сегрегация, включая законы, очень похожие на немецкие, сохранялась, например, в США даже после войны. Да, Гитлер был довольно эксцентричной личностью, неприятным партнером по переговорам и упертым фанатиком-патриотом, но ни одна из этих черт не дискредитировала его, как политика. А до газовых камер и массовых расстрелов военнопленных оставалось еще несколько лет и всерьез такое развитие событий никак не рассматривалось.

Отношения Советского Союза с Германией до войны были неровными, но большую часть времени – скорее позитивными: сказывалась общность интересов европейских изгоев. Версальский мир выбросил обе страны на обочину мировой политики и помогать друг другу было для них естественнее, чем враждовать. Кроме того, немецкий народ в массе явно тяготел к социализму и чуть было не организовал второе в Европе социалистическое государство, что также роднило между собой если не правящие режимы, то по крайней мере нации.

Еще более противоестественным казался многим конфликт между Германией и Англией. Несмотря на противостояние Первой мировой, между странами существовала двухвековая традиция сотрудничества, скрепленная этнической близостью народов и кровным родством аристократии. С точки зрения расовой теории англичане никак не могли считаться неполноценной нацией, поскольку относились к тем же германским народам – саксам и кельтам. Британские короли были этническими немцами и в принципе ни у Германии не было серьезных исторических претензий к Англии, ни наоборот. Наконец, странам было особо нечего делить: общей границы и территориальных претензий не имелось, а британские колонии, в отличие от начала столетия, уже не представляли для немцев особенного интереса. И в немецкой, и в британской элите существовали мощные фракции, считавшие, что интересы двух государств в предстоящей войне практически совпадают. И, чтобы в итоге оказаться по разные стороны баррикад, немцам в итоге пришлось отречься от Гесса²⁴ – второго человека в государстве, а англичанам – от Эдуарда VIII²⁵ – своего законного короля.

На востоке тоже все было запутано до предела. Россия и Япония с начала столетия находились в весьма напряженных отношениях и несколько раз воевали между собой – однажды по-крупному и много раз по мелочи. Японское правительство не скрывало притязаний на Дальний Восток, но не могло одновременно воевать и на западе, и на юге, а одновременный конфликт и с европейскими метрополиями, и с СССР, и с США выглядел откровенным самоубийством. В то же время Советскому Союзу от Японии не нужно было ничего, кроме мира, его основные интересы формировались в Европе, а не в Азии²⁶.

В итоге вся дипломатия в Европе свелась к тому, что англо-французская коалиция с одной стороны, и СССР с другой, ударно науськивали Гитлера друг на друга из соображений «стравить наци с врагом, как следует подготовиться, а потом навалиться на победителя». В итоге всей этой византийщиной лучше всего воспользовались немцы, сначала при пассивной поддержке Запада собравшие под себя центральную Европу, потом с советской помощью разгромившие Францию и обескровившие Англию, и, наконец, нанесшие сокрушительный удар на восток. В Азии советская дипломатия оказалась эффективнее, и удар Японии пришелся по англичанам, голландцам, а затем по Соединенным Штатам.

Но такой расклад сложился в самый последний момент, и в общем-то был вовсе необязателен. Уже в ходе Второй Мировой, когда Красная армия, заливая кровью карельские болота рвалась в Финляндию, французские добровольцы грузились на суда, намереваясь защитить финнов от «большевистской агрессии», а британские доминионы слали в Хельсинки самолеты и оружие. Промедли вермахт с разгромом Франции – никакой антигитлеровской коалиции с участием СССР могло бы и не получиться, тем паче, что в Польшу, и тем самым в войну, Советский Союз вступил заодно с Германией. А если бы вместо Перл Харбора бомбардировке подвергся бы Владивосток, Соединенные Штаты вряд ли стали бы активно этому препятствовать. Все три военно-политических блока не питали друг к другу абсолютно никакой симпатии, и охотно объединялись в любой комбинации, имея конечную цель максимально ослабить, а если повезет, то и уничтожить оба остальных.