Czytaj książkę: «Путеводитель по современным страхам. Социология стрёма»

Czcionka:

Предуведомление

Эта книга – попытка ответить на вопрос о том, связано ли то, о чем рассказывают страшные истории в интернете, с социальной реальностью, общественной жизнью и чем обусловлены те чувства, которые мы испытываем от их чтения.

Она не является научным трудом, скорее интеллектуальным упражнением, попыткой разобраться в вопросе, что называется, для себя. Здесь целью является не конечная точка, не утверждение истины, а путешествие, собранные по пути наблюдения и небольшие открытия.

Название «Социология стрема» – это описание метода, который я использую для написания этих текстов. Здесь я понимаю социологию как язык для описания явлений, взгляд на поведение и проявления жизни людей как представителей больших групп. В нашем случае этими проявлениями служат страшные истории, которые люди рассказывают друг другу в интернете. Еще такое название – это игра на контрасте:

Социология – это серьезная наука, которая занимается вопросами существования целых обществ, а «стрем» – нечто низкосортное, низменное, возможно, даже постыдное. Социология устанавливает взаимосвязи между социальными явлениями, описывает их, вырабатывает инструменты для исследования общества, в то время как стрем – это оценочное, субъективное, предзаданное описание.

Такой контраст нужен, чтобы, с одной стороны, сбить серьезность с этого исследования, а с другой – показать, что и, казалось бы, неважные страшилки могут стать объектом анализа, результаты которого могут сделать их еще интереснее, а не скучнее, как это часто бывает в академических изысканиях о популярной культуре.

Почти все истории, приведенные в этой книге, взяты с портала «Мракопедия» – открытого онлайн-сборника темного фольклора, городских легенд и просто страшных историй, который подвижническим трудом собирает группа крипи-энтузиастов. Я намеренно взял только один большой источник и языковой сегмент (в англоязычном интернете таких библиотек и сборников довольно много), чтобы сузить поле и потренироваться в применении метода.

В первой части книги я рассказываю о том, что такое «крипипаста», как она вызывает те чувства, ради которых к ней обращаются, и каковы социальные причины такого обращения. Далее я разбираю повторяющиеся мотивы крипипаст, для чего выделяю четыре основных тематических блока. Завершается книга несколькими набросками того, как можно изучать страшное, используя социологическую теорию и методологию, можно сказать, я «перебрасываю мостик» для будущих исследований.

В тексте встречаются и сами крипипасты. Все они взяты из «Мракопедии», соответствующие ссылки я указываю. Именно эти истории выбраны не из-за их качества (мои любимые крипипасты – совсем другие, в книге я их почти не цитирую). Они были отобраны по следующим параметрам: тема, сюжет и краткость, потому что большие истории превратили бы текст не в исследование страшного, а в сборник крипипаст с комментариями (что, впрочем, не такая уж плохая идея).

Идея этой книги выросла из подкаста «Социология стрема», который выходил на интернет-радио «Глаголев FM» (оно пережило ребрендинг и теперь называется «Темная материя») с марта 2018 года. Некоторые материалы оттуда я использовал здесь, но в целом это более расширенная, чем в подкасте, версия разговора на тему страшного.

За подготовку текста я благодарю всех моих друзей, с которыми я обсуждал эту книгу и все вопросы, с ней связанные. А также Марию Волкову, соавтора доклада «Группы смерти: от игры к моральной панике» за помощь в подготовке раздела о Синих китах и играх альтернативной реальности, Эсту Матвееву за консультацию о детских крипипастах, «Клуб любителей интернета и общества» и лично Леонида Юлдашева и Полину Колозариди за критику с академической стороны и указания на теоретические огрехи, Владимира Тарасова, блестящего программиста, и аналитика Марка Айзенштадта за работу с контентом «Мракопедии», Дмитрия Карасева за помощь с социальной теорией. Отдельно благодарю Машу Поляк, которая помогала преодолевать сомнения, сопутствующие написанию любого большого текста.

Истоки социологии стрема

Когда мне было 12 лет, меня впервые отправили на лето в санаторий под Евпаторией. Это был обычный детский летний лагерь, за исключением того, что первая половина дня была занята всякими оздоровительными процедурами и спортивными тренировками. В остальном все было так же, как в других лагерях – дискотеки, гитары, компании и отношения у тех, кто постарше. Мне все казалось просто невероятно захватывающим. Тогда я впервые соприкоснулся с детской культурой потустороннего – конечно же, мы вызывали пиковую даму и матного гномика. Один мальчик умел строить карточные домики, и в темноте создавалось впечатление, что, если засунуть палец в одну из секций такого домика, можно ощутить «могильный холод». Это был «портал», через который и призывались всякие сущности.

На территории санатория было несколько старых зданий, самым интересным из которых казался «заброшенный изолятор». Изолятор – это место, куда переселяют тех, кто заболел. Почему-то в том санатории был построен новый изолятор, а старый просто заколотили. Одна из вожатых перед отбоем как-то рассказала историю про то, почему заброшенный изолятор стал заброшенным. Я сейчас не могу вспомнить эту историю целиком, но речь шла о каком-то умершем там ребенке, чей неупокоенный дух терроризировал всех, кто туда попадал. А из-за какого-то совсем уж потустороннего случая директора санатория уволили. Пришедший ему на смену директор первым делом приказал построить новый изолятор, а старый заколотить.

Разумеется, все оставшиеся дни во время дискотеки мы сбегали к старому изолятору, чтобы в вечерних сумерках заглядывать в щели между досками в его окнах. Время от времени кто-нибудь видел шевелящиеся тени внутри, и мы в ужасе бежали обратно.

Когда я вернулся, я стал спрашивать у моих друзей и одноклассников, было ли у них что-то подобное. Оказалось, что больше чем половина из них занимались в своих летних лагерях такими же эзотерическими практиками с вызовом духов. Более того, у многих были точно такие же, как про старый изолятор, истории про свои лагеря. Меня это поразило не меньше самой байки. Я не питал иллюзий и понимал, что такая история имеет скорее развлекательную, чем информационную функцию. Однако с повторяющимся сюжетом я столкнулся впервые.

Мне очень понравилось это ощущение жути, которое я испытывал, когда слушал (или даже когда пересказывал) такие страшилки, поэтому я стал искать их в интернете. На самом деле это довольно типичный способ полюбить такой жанр – похожие истории часто пишут в тредах и в комментариях к постам, вроде «как вы полюбили крипипасты».

Еще вспоминаю момент из студенческой жизни, когда на одном из последних курсов мы с однокурсниками проводили время дома у кого-то из нас и решили ночью сходить в ближайший кинотеатр. Было около часа ночи, и мы успевали только на последний сеанс – это был фильм «Астрал». Вполне обыкновенный фильм ужасов, может, чуть более страшный, чем средний представитель жанра. Однако меня тогда поразило, что, во-первых, был почти полный зал, а во-вторых, все зрители (да и мы тоже) буквально визжали от ужаса. Обычно на ужастиках в кино действительно кричат, но только на скримерах и со смехом. Меня поразило, что люди намеренно поместили себя в страшную ситуацию и им не обязательна разрядка в виде смеха, которая, как мне казалось, обязательная спутница фильмов ужасов. Я будто заново открыл для себя этот жанр. Это вдруг очень породнило фильмы с крипипастами, сетевыми страшилками, которые тоже читают, чтобы похолодеть от ужаса, а не чтобы похрабриться перед теми, кто тоже не столько следит за историей, а, что называется, пытается сохранить лицо перед навязываемыми авторами реакциями страха.

Был и третий момент, после которого я решил более внимательно относиться к страшилкам и крипипастам и попытаться понять, что именно меня пугает и привлекает в жутких историях, фильмах и играх. Когда-то я работал новостником на одном сайте. Новости должны выходить круглосуточно, поэтому время от времени бывали ночные смены. Работать всю ночь было нелегко, особенно поначалу, поэтому я постоянно искал какие-нибудь новые способы борьбы с сонливостью. На каком-то сайте я вычитал, что неплохо взбодриться помогут фильмы ужасов и страшные истории. Когда в следующий раз во время ночной смены я почувствовал, что хочется спать, я открыл «Мракопедию» и стал читать все подряд. Я сидел в редакции один, был приглушенный свет: очень правильная для такого чтения обстановка. Все кончилось тем, что я целый час читал страшилки и пропустил из-за этого важную новость; но спать действительно больше не хотелось.

Эта книга не преследует цель разоблачить суеверия или объяснить, что те или иные слухи или истории – неправда, для этого есть другие исследования. Наша задача здесь – разобраться, почему пугающие истории имеют именно такую форму, как они распространяются и какие у них истоки, увидеть, как фольклор приспосабливается к условиям жизни, новым технологиям.

Здесь мы пройдем через несколько тем, чтобы попытаться понять, для чего эти истории рассказываются именно так и почему именно об этом.

Я называю метод, которым я действую, социологическим, потому что социология изучает людей как представителей больших групп и любые проявления их жизни могут стать предметом анализа. В университете я занимался социологией кино. С социологической точки зрения кино можно изучать через анализ того, какие люди смотрят тот или иной фильм и как он в них отзывается, а можно рассмотреть кинематограф как пример социального действия и способа общения одних групп с другими. Страшные истории тоже интересуют меня как проявления социальности, коммуникация, которую можно разбирать и анализировать.

Когда я учился на соцфаке, у каждого преподавателя была своя версия того, когда появилась первая социологическая анкета. Наиболее прогрессивные относили самые первые оформленные количественные анкеты к концу XVII века (Якуб Бернулли, Швейцария), другие – к концу XVIII века (Джон Синклер, Шотландия), а профессора старой закалки приписывали первую социологическую анкету Карлу Марксу, который сделал ее в 1880 году (когда «знакомился с повседневным бытом рабочего класса» в Лондоне).

Лично я обнаружил самое раннее упоминание о первой анкете в книге Жана Делюмо «Ужасы на западе», где он описывает текст середины XV века, написанный в монастыре города Турне на территории современной Бельгии. Это был опросник для духов.

В книге заклинаний середины XV века настоятеля из Турне содержится, кроме прочего, два вопросника, предназначенные для окаянных душ и душ из преисподней.

Душе из Чистилища:

1. Чей ты есть (или был) дух?

2. Долго ли ты находишься в преисподней?

3. Что было бы тебе на пользу?

4. Почему ты появился здесь и почему ты появляешься здесь чаще, чем в других местах?

5. Если ты добрый дух, страждущий Божьей милости, почему ты принимаешь, как свидетельствуют, обличье разных зверей и животных?

6. Почему ты появляешься в определенные дни?

Окаянной душе:

1. Чей ты есть (или был) дух?

2. Почему ты осужден на вечные муки?

3. Почему ты приходишь, как свидетельствуют, чаще всего на это место?

4. Будешь ли ты запугивать живых?

5. Желаешь ли ты проклятия странникам? (Все мы на этом свете странники.)

6. Что ты выбираешь – небытие или муки в геенне?

7. Какие адские муки самые страшные?

8. Является ли проклятие, то есть лишение зреть Господа Бога, более мучительным, чем чувственные страдания?

Эти опросники появились не случайно, их нельзя списать на суеверность или мистический взгляд на мир, они – отражение определенной общественной дискуссии.

Людям было важно знать, могут ли вообще души умерших появляться среди живых и для чего это нужно – происходит ли это по их собственной воле или по божественной, сообщают ли они какие-то важные сведения тем, кому являются, или, наоборот, просят ходатайствовать и молиться за себя. Какой смысл вообще в призраках, могут ли души или духи быть в этом мире, есть ли для них специальное место. Нельзя забывать о том, что именно тогда ведутся большие споры о Чистилище – есть ли хоть какая-нибудь возможность посмертного искупления или из Ада нет выхода. По сути, именно эта идея и подстегивает размышления о том, что, чтобы попасть в лучший мир, можно претерпеть какие-то мытарства. Возможно, это даже будет происходить где-то недалеко от мира живых – например, у Данте Чистилище находится просто на другом полушарии, но вполне в нашем мире. Призрак или дух в контексте этой дискуссии становится пусть и не сильно, но чуть менее потусторонним существом, живущим неподалеку и имеющим такой же опыт, без багажа адских или райских видений.

Получается, что формализованное посредством анкеты интервью с духами – очень социологический подход, когда прежде чем решить, что именно делать с проблемой, мы должны вначале ее изучить и понять, в какие структуры она вписана. Попытка вступить во взаимодействие с духами – это прежде всего попытка коммуникации, выстраивания отношений, которые должны будут вписаться в уже существующую сеть. Кроме того, сами эти попытки говорят о том, что герметичная, сословная, завязанная на семейных отношениях структура европейского общества Нового времени требует разомкнутости.

Почему важно изучать страшное

Жанр страшного кино – хоррора, или ужасов, – сейчас переживает расцвет, является одним из самых востребованных или, по крайней мере, одним из наиболее доходных. И это совсем не случайно. Страх стал одной из основных эмоций, испытываемых человеком в нашем глобальном мире, за которым он наблюдает с помощью медиа. Этот страх имеет вполне рациональный характер – каждый день (конечно, при условии, что мы читаем новости или заходим в соцсети) мы видим примеры смертей, несчастий и прочих происшествий, которые имеют негативные последствия – причем как произошедшие случайно, так и по злому умыслу.

Обычно представители СМИ признают, что такой акцент, смещение в сторону негатива и насилия является намеренным – эти материалы лучше читают, а именно охват, количество просмотров является важным параметром при оценке работы СМИ. Таким образом они как бы переносят ответственность за перекос в сторону пугающих новостей на некую внешнюю силу, природу публики и ее поведения. Однако дело скорее всего не в этом, а в «замкнутом» круге потребления, которое диктует общественный порядок. Вот как его описывает Жан Бодрийяр в работе «Общество потребления», которая была написана в 1970 году, но до сих пор не потеряла своей актуальности в части описаний взаимодействия современного общества с медиа и потреблением как общественным порядком:

Насилие и бездушие внешнего мира нужны не только для того, чтобы безопасность ощущалась более глубоко как таковая (это присуще экономии наслаждения), но также и для того, чтобы каждый был вправе выбирать безопасность как таковую (это присуще моральной экономии спасения). Нужно, чтобы вокруг охраняемой зоны цвели знаки судьбы, страсти, фатальности, чтобы повседневность записала в свой актив великое, возвышенное, обратной стороной которых она поистине является.
Чрезвычайная рентабельность сообщений о происшествиях и катастрофах на радио, в прессе, в индивидуальном и национальном мышлении доказывает сказанное: это самое наглядное проявление «повседневной фатальности», и если оно эксплуатируется с такой страстью, то именно потому, что выполняет важную коллективную функцию.
(Бодрийяр Ж. Общество потребления. Его мифы и структуры. – М.: Культурная революция, Республика, 2006.)

Именно такие «знаки судьбы, страсти, фатальности» чрезвычайно стимулируют и подстегивают потребление, следовательно, выгодны всем.

Насилие, которое поднимает рейтинги, вполне реально, и поэтому его легко примерить на себя и ужаснуться от того, насколько близко опасность. Создается иллюзия, что чем больше знаешь о несчастных случаях и плохих происшествиях, тем легче будет защитить себя от них или хотя бы подготовиться.

В таком медиаокружении фильмы ужасов оказываются безопасной ситуацией для страха – ненастоящие происшествия позволяют контролируемо бояться, ограниченно (обычно – хронометражом киноленты) испытывать эмпатию и за счет остроты и ограниченности переживаний «сбрасывать» избыточное напряжение. Притом что персонажи хорроров обычно испытывают на себе вполне конкретное насилие – им причиняются, как правило, физические (реже – психические, если речь идет об одержимости демонами) увечья.

Востребованность жанра ужасов демонстрирует стабильный рост по сравнению с другими жанрами.

На этом фоне востребованность нарратива, который позволял бы бояться в ограниченных для этого рамках и который только опосредованно (но при этом – обязательно!) связан с повседневной жизнью, не кажется удивительной.

Фильмы ужасов – не единственная реакция на культивируемую тревогу, как и не единственный способ с ней бороться. Кинематографический хоррор заметнее всего, однако его никогда не было бы без фольклорного жанра – страшных рассказов, страшилок, которые раньше рассказывали устно, а сейчас – в интернете.

Ярче всего эту ситуацию описал Герт Ловинк в книге «Критическая теория интернета»:

Можем ли мы до сих пор толковать наши кошмары с помощью фрейдистских методов, основанных на древнегреческих мифах, и если можем, то как? И в каком смысле не можем? В эру смартфонов архетипические слои были перепаяны и мутировали в околоколлективное технологическое подсознание. Мы никогда не видим сны в одиночку. Цифровое вытесняется в сферу подсознательного. Субъект-как-пользователь, создающий селфи, больше не может толком отделить реальное от виртуального, здесь от там, а день – от ночи.

Далее я буду говорить о страшных историях, которые хотя и связаны с фильмами достаточно сильно, но являются разными способами рассказывания зачастую одних историй. Более того, страшные истории являются старшими братьями, если не родителями хоррор-фильмов: только популярная страшилка имеет шанс дать сюжет или персонажей фильмам, наоборот – почти никогда.

В жанре «страшная история» заложен небольшой парадокс. Если попросить кого-нибудь рассказать вам страшную историю (я так опрашивал почти всех своих знакомых), вы услышите три вида ответов:

1. История о том, как ваш собеседник или его/ее знакомые или другие люди находились в ситуации опасности.

2. Истории о том, как ваш собеседник или его/ее знакомые или другие люди думали, что находились в ситуации опасности, но на самом деле не находились.

3. Фольклорная история – либо проверка чужого рассказа (бабушка/коллега/ребята/попутчик рассказывали о…), либо непосредственно пересказ фольклорной истории без ссылки на источник и собственный опыт.

Как нетрудно догадаться, самое интересное – третий тип, и дальше все будет о нем. Однако отчего такая разница в ответах? Почему такие разные вещи называются одинаково? Зачем же, как писал Хармс, у всех народов одним и тем же словом изображается и так и не так?

Это можно объяснить режимами вовлеченности, о которых писал социолог Ирвинг Гоффман. Именно через игровую природу социальной жизни Гоффман показывает, что реальность (в том числе социальная) имеет несколько уровней, разница между которыми заключается в режимах вовлеченности. Гоффман продвигал театральную метафору социальности, то есть скорее в значении игры как воспроизведения, обыгрывания разных ситуаций в разных контекстах. Для одного и того же человека страх в зависимости от контекста может быть насущной или гипотетической проблемой, а может быть отголоском какого-то события или переживания в прошлом. Условно говоря, в момент после какого-нибудь большого трагического события, которое обсуждает все общество, страшная история – это подробности этого события, аналогично будет и с каким-то крупным личным случаем. Однако это не значит, что рассказывание страшных историй в фольклорном смысле – индикатор спокойного времени. Скорее всего это означает, что страх просто переместился на более глубокий уровень восприятия, социальность начала видеть коллективный сон об этом страхе.

Традиция описания и классифицирования страхов крайне обширна: почти у каждого философа присутствует свое понимание страха, ужаса. Также есть множество названий для страха – страх как боязнь (fear), страх как ужас, реакция на опасность (terror).

Я полагаю, что страх, порождаемый интернет-страшилками, отличается от страха, который создают хоррор-фильмы и игры. Это тот страх, который не заканчивается после того, как погас экран, страх, который вызывается сомнением в том, что только что прочитанная история является выдумкой. Лучше всего это чувство описывает Серен Кьеркегор в своем труде «Понятие страха»:

Страх можно сравнить с головокружением. Тот, чей взгляд случайно упадет в зияющую бездну, почувствует головокружение. В чем же причина этого? Она столько же заложена в его взоре, как и в самой пропасти, – ведь он мог бы и не посмотреть вниз. Точно так же страх – это головокружение свободы, которое возникает, когда дух стремится полагать синтез, а свобода заглядывает вниз, в свою собственную возможность, хватаясь за конечное, чтобы удержаться на краю.

Самый пронзительный рассказ об этом чувстве я встретил в одном из крипи-тредов¹ – юноша писал о том, как не мог заснуть в одной комнате с куклой: «Я не мог отвернуться от нее, потому что больше всего боялся, что, когда я посмотрю на нее снова, она изменит положение или выражение лица, но еще страшнее, если она сделает это на моих глазах, тогда я сойду с ума, хотя то, что я так думаю, значит, уже схожу».

Именно такая зацикленность приводит к головокружению – когда не понятно, что именно не так: я не могу доверять миру или я не могу доверять себе? И какая разница между этими двумя состояниями?

В моем детстве одна из самых страшных фраз, которая лишила меня сна и обрекла на страх ночи, была произнесена в телепередаче, которая занималась обзором новых компьютерных игр «От винта!» 24 января 1998 года. Я специально нашел этот выпуск сейчас, чтобы убедиться в том, что, конечно же, я до сих пор абсолютно верно помню эти слова: «Посиди за компьютером до полуночи, а потом отодвинь занавеску и выгляни наружу. Видишь в переулке колеблющуюся тень? Думаешь, это дерево? Нет, дружок, это не дерево, это гораздо хуже».

После этого было невыносимо страшно видеть тени от деревьев на потолке. По сути, именно так можно было бы вкратце описать формулу страшного, которое больше всего интересует меня, и, хочется думать, тех, кто это читает: что, если привычный мир вовсе не привычный мир, а только притворяется им? Игра в это – балансирование между верой и неверием, досугом и серьезным исследованием. За счет чего происходит погружение в это состояние?

Для этого сначала надо понять, с чем мы имеем дело.

1.Крипи-тред – большая ветка из комментариев, где участники рассказывают свои случаи столкновения с чем-то страшным, чаще всего там пересказывают или копируют крипипасты.