Czytaj książkę: «Верить Судьбе»

Czcionka:

Дизайнер обложки Светлана Хрусталёва

ISBN 978-5-4493-2524-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В качестве предисловия…

Этот сборник – больше десяти лет моей жизни, мой (надо отметить, длинный и не самый простой) путь от юной девочки к той, кем я являюсь сейчас. Не знаю, к сожалению или к счастью, но назвать нынешнее своё состояние взрослостью или зрелостью я не могу. Для состояния этого, как мне кажется, вовсе нет определения. Это просто я, дошедшая из пункта «А» в пункт «Б». И данный сборник – зарифмованная карта, на которой красными флажками отмечен мой маршрут.

А ещё этот сборник – моё новое начало. Моё признание самой себе в том, что я переросла страх под названием «стихи сейчас никому не нужны». Нужны. Они нужны в первую очередь мне, потому что благодаря им, благодаря этой способности превращать эмоции в слова, я лучше понимаю и саму себя, и остальной мир. Мои стихи – это зеркало, и я предлагаю всем вам посмотреть в него вместе со мной и увидеть. Только не спрашивайте: «Что?», потому что у меня нет ответа на этот вопрос. Есть лишь надежда, что увиденное будет для каждого своё (разное, спорное, противоречивое или, напротив, восторженное), но всё-таки БУДЕТ. И для меня, как для автора, ничего важнее нет.

Слова покидают мой дом…

«Всё заметёт, и однажды проснёшься радостной…»

Всё заметёт, и однажды проснёшься радостной,
Словно тебе всего десять неполных лет,
Словно на кухне мама готовит сладости,
Словно тоски и печали на свете нет.

Словно совсем уже скоро запахнет праздником:
Ёлка живая и мисочка рыжих солнц.
Будет легко и, конечно, совсем без разницы,
Что забирает с собой уходящий год.

Разве, когда тебе десять, боишься возраста,
Опыта горького, чьих-то чужих проблем?
Разве в неполные десять попросишь: «Господи!
Просто спаси меня, Боже, от этих стен!»

В десять проснуться под утро легко и радостно,
Ближе подвинуть любимый высокий стул,
Встать на него босиком, посмотреть на «градусник»,
Слушать за окнами зимнего ветра гул.

Блинчики с чаем на завтрак, а после – улица:
Снова играть в снежки до потери сил.
Мама сегодня – родная, совсем не хмурится,
Больше не просит у Бога, чтоб «он любил».

Маме сегодня, похоже, легко и радостно,
Мама сегодня готовит, целует в нос,
Тихо зовёт тебя «мелкой любимой сладостью»,
Вновь обещает, что «будет и Дед Мороз».

Ты же сама так легка, словно крылья выросли,
Словно бы ты их расправила просто, в один момент,
И позабыла, что сказки (по правде) – вымысел,
Что Дед Мороза (по правде) на свете нет.

Всё замело, и почти уже пахнет праздником:
Рыжее солнце разделишь на дольки и…

Взрослым проснёшься и горько поймёшь,
в чём разница:
Кофе без блинчиков, вместо снежков —
стихи.

«Ты где-то там, в безумии дня…»

Ты где-то там, в безумии дня,
Я где-то здесь, в безумии ночи,
И горький этот дым без огня
Меня своим безвременьем точит.

Ты знаешь, он ведь шлёт мне не сны,
Он посылает мне обрывки видений
О том, что горю не дожить до весны —
Ему вообще остались только мгновенья.

И я считаю их одно за другим,
Едва дышу, боясь, что это последним,
Последним станет, и тогда вместе с ним
Я стану кем-то, кто зовётся «наследник».

Я потеряю вместе с горем весь мир,
Огромным мир, что называется детством…
И лишь о страхе мы с тоской говорим
В ночной тиши, когда мне нечем согреться.

Я сирота почти… Ты знаешь, болит,
Болит и горечью въедается в душу
Сам факт того, что не сбежать от обид
И не вернуть уже того, кто так нужен.

Конечно, после мир не станет пустым —
Мне каждый день дарует множество смыслов,
Но по ночам мы с тишиной говорим,
О том, что почва поменяется в жизни.

О том, что стихнет навсегда этот дом,
О том, что домом он мне быть перестанет,
И только эхо будет жечься огнём,
Глухое эхо очень нужного «Мама»…

Ты где-то там, в своем безумии дня,
Я где-то здесь, в своем безумии ночи,
Я сирота почти, и дым без огня
Завьюжит пеплом и беду напророчит…

«Белый снег пеленой, как рай …»

Белый снег пеленой, как рай —
Утешенье больной души…
Станет чуждым родимый край
И родною чужая ширь.

И останутся мне роднёй
Дом чужой и сгоревший кров,
Буду долго искать покой,
Чтобы сбросить вериги снов.

И тогда белый снег, как жизнь,
Запорошит мои следы,
Белым саваном скроет мысль,
Чтоб не выдумала беды.

И навеки исчезнет всё,
Только снег белой мглой вокруг.
Только я прокричу: «Ещё!»,
Вырываясь из чьих-то рук.

И отступит пред снегом ночь,
Ну а с нею моя тоска…
Я гоню злые мысли прочь,
Силы есть – снег идёт пока.

«В уверенности чётких движений…»

В уверенности чётких движений,
В бездействии немеющих рук —
Я всюду, всюду вижу лишь тени
И замкнутый, нервущийся круг.

Я знаю, что закончилось лето,
Я знаю, что приходит зима.
Я знаю, но не знаю об этом,
Как будто я – не я же сама.

Себя не узнаю́ в зазеркалье,
Как будто я лишь жалкий эскиз,
Набросанный по чьей-то печали
На серый от безвременья лист.

А время – ржавой бритвой по нервам,
По венам опустившихся рук…
Я всюду, всюду вижу лишь тени
И замкнутый, нервущийся круг…

«Каждым вздохом тот день запомнится…»

Каждым вздохом тот день запомнится,
Без тебя, без меня, без времени…
И в незапертой тёмной комнате
Не слова – отголоски имени.

И в предательском сером сумраке
Не узнать силуэта черного,
Словно света пугаясь лунного,
Мир укрылся крылами ворона.

И дыханьем зимы испуганный,
Он замёрз и застыл, как вкопанный…
А луна для него как пугало,
Что ведёт стаю туч растрёпанных.

И в холодном немом безвременье
Этот день вдруг исчезнет, кончится,
Не останется больше времени
Нам исполнить всё то, что хочется.

Каждым вздохом тот день запомнится,
Всё без слов, без тебя, без времени…
И в незапертой тёмной комнате
Стены, крытые белым инеем.

«Слова покидают мой дом…»

Слова покидают мой дом…
Уходят и «мама», и «детство»,
Уходит родное «вдвоём»…
Я кутаюсь в плед, чтобы согреться.

Я жду, когда ЭТО пройдёт.
Не то, чтобы мне очень больно,
Но горечь, как колотый лёд,
А сны – мои личные войны.

Мне нет тишины в пустоте,
Как нет и покоя в надежде.
Я – узница сумрачных стен,
Но тесно мне в мире безбрежном.

В нём тесно дышать без любви,
Когда лишь пред небом в ответе,
А тихое «просто живи» —
Лишь шёпот, похожий на ветер.

И он не сорвёт якоря,
Распятые сумраком мысли —
Мой личный болезненный яд,
Который на вкус словно числа.

Те числа, каким нет числа.
Те самые, ставшие веком.
Те самые, между «была»
И «стала другим человеком».

Слова покидают мой дом…
Наверное, это нормально,
Вот только мне холодно в нём…
И пусто… И как-то… нейтрально.

«Зову я твоим именем боль…»

Зову я твоим именем боль
Затем лишь, чтобы немного унять,
Закрыть глаза – и каплями соль,
Пусть сердцем только – всё же обнять.

Зову тебя в ночной тишине,
Когда душа не может уснуть,
И кажется, что боли на дне
Укрылась всей судьбы моей суть.

Зову тебя, когда нет огня,
Когда душе безмерно темно,
И кажется, ты слышишь меня,
И кажется, ты сердцем со мной.

Зову тебя, когда в тишине,
Захлебываясь, сердце молчит,
И кажется, что прошлого нет,
Но мне не убежать от обид.

Зову тебя, когда никого,
Когда душа на свете одна
Стоит на перекрестке дорог,
И ей не светит даже луна.

Зову тебя, как солнечный свет,
И боль зову в твою только честь,
Ведь прошлого почти уже нет,
А ты, надеюсь, всё-таки есть.

«Кофеин, шоколад и остатки истерики…»

Кофеин, шоколад и остатки истерики…
Я не плакала так уже тысячу лет,
Словно я утонула далеко так от берега,
Что и тело мое отыскать веры нет.

Словно я умерла, а душа разрывается:
«Мне так много и многим хотелось сказать!
Подожди… Это что? Это дно приближается?!
Нет! Не надо! Постой! Не хочу умирать!!!».

Только смерть всё равно ледяными ручищами
Шарит в холоде вод… Невозможность дышать
Перепутает ужас с прозрачными мыслями,
Заставляя метаться, безмолвно кричать…

Умираю не я. Там не я в этом холоде,
В этом жутком болоте, где царствует смерть.
Умираю не я, только, может быть, Господи,
Умереть было б проще, чем просто смотреть?..

Кофеин, шоколад… И осколками острыми
Мне впиваются в вены простые слова:
«Не исправить уже ни молитвами слёзными,
Ни проклятьями… Поздно… Желтеет листва…»

«Как грешен мир, пределов зла не знающий…»

Как грешен мир, пределов зла не знающий,
И грешны те, кто гимн ему поют.
Как жалок мир – убогое пристанище,
Приют для смертных, холода приют.

Здесь поздно всё, что злостью не измерено, —
Любить, прощать, дарить своё тепло,
Здесь только смерть осталась неизменною —
Царит и правит, всем ветрам назло.

Здесь только боль вовек мерило подвига,
Чужое горе радостно для всех,
Здесь каждый третий – чей-то жалкий поданный,
Убогий раб без права на успех.

Здесь жгут огнём борцов, творцов и гениев.
Лет сто спустя о них же слёзы льют,
Учуяв кровь, бросаются гиенами
И кровь чужую даже тёплой пьют.

И всё то зло, что здесь живет и здравствует,
На самом деле смерти ремесло.
Ведь лишь она на свете этом царствует,
Владея белым светом, чёрной мглой.

Но мне её теперь бояться нечего:
Любви и дружбы черная цена
В душе моей оставила отметину,
Всю душу, как вино, допив до дна.

Но даже этой жертвой не насытившись
И боли лишь сильнее возжелав,
На свежесть ран она мне соль насыпала,
Нисколько затянуться им не дав.

И вот теперь, сама себя уродуя,
Живёт она, что я звала душой…
Ущербная, разбитая, убогая,
Понятная лишь только мне одной.