Czytaj książkę: «Тише»

Czcionka:

Посвящается моим родителям

Мир во сто крат безумнее, чем кажется, Он так неисправимо многогранен. Я чищу Мандарин, делю на дольки, выплевываю косточки И чувствую, как опьяняюще разнообразна жизнь.
Луис Макнис, «Снег»

Kate Maxwell

HUSH

This edition is published by arrangement with Johnson & Alcock Ltd. and The Van Lear Agency

Один

Он совершенно на меня не похож. Вот что самое поразительное! Я ожидала увидеть хоть какие-то знакомые черты: дряблые мочки ушей, почти отсутствующую верхнюю губу. Хоть что-нибудь, что говорило бы: «Я – наполовину ты». Но когда акушерка передает мне маленький теплый комок, я смотрю в глядящие на меня с явным укором чернильные глаза и совсем его не узнаю.

Нас везут в послеродовую палату на шесть мест, разделенных тканевыми ширмами, и оставляют там. Сил нет, но заснуть не получается; я лежу и разглядываю крошечного незнакомца через прозрачные стенки пластиковой кроватки для новорожденных. Три часа ночи. За окнами с запотевшими стеклами шуршат колеса лондонских автомобилей. Начинает накрапывать дождь; его шелест напоминает вежливые аплодисменты.

Первой приходит мама. Она вваливается в палату с распростертыми объятиями и мокрым от слез лицом.

– Ты уже придумала имя? – спрашивает она, с умилением наблюдая, как малыш сопит, потягивается, открывает темные глаза и заходится в крике.

Я мотаю головой, и она берет его на руки и начинает покачиваться, переступая с ноги на ногу, – совсем как я вчера, когда он еще был внутри меня. Я разворачиваю мягкий полосатый джемпер, который она ему связала, и толстовку с огромной надписью «МАМА» от моей средней сестры Ребекки.

Мама фотографирует нас на мой телефон и вскоре уходит; я публикую самый удачный кадр в соцсетях. Вот она я – в выцветшей футболке, легинсах для беременных и с вымученной улыбкой; а вот и он – завернутый в пеленку младенец со сморщенным от плача личиком. Осталось придумать подпись. Может, веселенькое «Встречайте!» с указанием его веса и роста? Или: «Люблю бесконечно!» с длинным шлейфом из сердечек, как в посте девушки с курсов подготовки к родам, опередившей меня на неделю? В итоге я выбираю одно слово, хотя оно и похоже на необоснованное заявление, хотя от него веет безнадежным оптимизмом. «Мы».

Даже если акушерок и разбирает любопытство, вида они не показывают. Впрочем, меня это не задевает. На их месте я уже давно рисовала бы на запотевших окнах генеалогические древа, перебирая в голове варианты семейных драм. Он бросил ее, как только на тесте проступили две полоски? Она переспала с первым встречным, чтобы забеременеть? Он умер от сердечного приступа или погиб в автокатастрофе?

А может, для них вполне привычно, когда одинокая женщина под сорок с полагающимися по сценарию криками производит на свет ребенка в бассейне родильного отделения. Времена изменились, верно? Подростки теперь не беременеют – невозможно залететь через Snapchat. Теперь им на смену пришли спохватившиеся карьеристки с кризисом среднего возраста, которые поступают в родильное отделение в одиночестве, а уходят вдвоем.

Пять семейных пар, которые делят со мной палату, сразу все подмечают. Я ловлю на себе любопытные взгляды соседок, ковыляющих в туалет мимо моей кровати; слышу через тряпичные «стены», как они судачат обо мне, думая, что я сплю.

– Бедняжка, – со вздохом повторяет одна из них. – Совсем без поддержки. Я бы так не смогла!

Пускай болтают, я не против. Я живу в подвешенном состоянии между известным «до» и еще неведомым «после». Занятно послушать предположения о том, кто я и что меня ждет в дальнейшем, интересно заглянуть в их мир, который мог бы быть и моим, сложись обстоятельства по-другому.

И знаете что? У них тоже не все шоколадно. За умильным воркованием и мечтами о светлом будущем кроется гнетущее напряжение; оно расползается, словно пятно от красного вина. Девушка чуть за двадцать рыдает в телефон, после того как новоиспеченный отец уходит, мельком взглянув на кресло из кожзама, предназначенное для остающихся на ночь посетителей. Худосочная француженка убеждает мужа дать ребенку вычурное многосложное имя – попробуй выкрикнуть такое на детской площадке! В качестве компенсации мужу предлагается выбрать второе имя, хотя все знают, что оно нужно только для крестин и свадеб. И конца этим дебатам не видно.

Я, в свою очередь, вовсе лишаюсь собственного имени на целых тридцать шесть часов – время пребывания в послеродовом отделении.

– Как чувствует себя мамочка? – спрашивают медсестры, щупая мой пульс или подкладывая ребенка мне под руку (его ноги при этом болтаются где-то у меня под мышкой), чтобы ему было удобнее брать сосок. Такой метод кормления называется «захват мяча».

Я хочу ответить, что чувствую себя порванной в клочья, но это прозвучало бы слишком мелодраматично. Поэтому просто спрашиваю, когда остановится кровотечение. Услышав, что это произойдет примерно через три-четыре недели и что нужно немедленно сообщить им, если замечу сгусток крупнее пятидесятипенсовой монеты, я стараюсь придать лицу нейтральное выражение.

Моего ребенка, который пока не может лишиться имени за неимением оного, медсестры называют «Ребенок». Не «ваш ребенок» или «этот ребенок» – просто «Ребенок».

– Вы скоро будете узнавать Ребенка по крику, говорят они. – Но его мяукающее хныканье ничем не отличается от звуков, издаваемых другими младенцами в палате. Когда он не плачет, уставившись на меня оскорбленным взглядом, и не высасывает из моей груди, как сейчас, драгоценные капли молозива, то почти беззвучно лежит спеленатый в прозрачной коробке. Иногда я даже забываю о его присутствии.

На второй день, около часа дня, когда спешащие на обед офисные работники начинают выбивать чечетку на тротуарах, нас выписывают.

Я собираю вещи, укладываю ребенка в автолюльку, и, едва волоча ноги, ползу по коридору. Идти тяжело; все тело болит и ноет. Из палаты выглядывает медсестра:

– Вам помочь? Вас кто-нибудь встречает?

Я пытаюсь выпрямиться, чтобы не выглядеть совсем уж беспомощной. Эх, надо было соглашаться, когда Ребекка предлагала забрать нас из роддома!

– Спасибо, все в порядке, – отвечаю я, приподнимая автолюльку с ребенком: смотри, мол, он практически ничего не весит.

К моему удивлению, тревожная сигнализация на выходе не срабатывает, никто нас не останавливает, и мы спокойно выныриваем из двойных больничных дверей в октябрьский день. Я опускаю автолюльку на тротуар у бордюра. Ребенок тут же морщит крошечное личико, сжимает кулачки и открывает рот, но я не слышу его крика из-за шума улицы. Проходящая мимо женщина с коляской бросает на меня неодобрительный взгляд. А я стою в ожидании свободного такси, растерянно переводя глаза с ребенка на поток машин.

Два

Август в Ист-Виллидж. Низко висящая луна похожа на фонарь; повсюду вонь от уличного мусора и рвоты. Все на пляже – кроме нас с Нейтаном. Прошагав один квартал на запад и два на юг, я увидела его в очереди за лобстер-роллом¹ в новой забегаловке, где одна из стен была затянута рыболовной сетью, а на столах стояли баночки с приправой «Олд Бэй».

Тем летом подзабытые лобстер-роллы вдруг вернулись в моду, став главным гастрономическим трендом. Весной шеф-повара манхэттенских ресторанов сходили с ума от дикого лука – тоненьких, сорванных в близлежащих лесах и лугах стебельков, которые увядали к вечеру того же дня. Прошлой зимой буквально во всех заведениях города подавали брюссельскую капусту. Звездный час лобстера настал, как писали в прессе, благодаря невиданному росту популяции этих ракообразных в теплых прибрежных водах штата Мэн.

– Глобальное потепление – это вкусно, согласись? – сказал Нейтан, в два счета расправившись со своей порцией и пожирая глазами мою. Я невольно прикрыла тарелку рукой.

– Что нового? – спросила я.

– Тусил с Брайсом и собаками. Планировал очередную фотосессию.

– Кого продвигаешь на этот раз?

– Новый бренд бритвы с доставкой по почте. Учредитель красавчик. Очень перспективный проект.

Два бокала спустя, в баре за углом, я наконец улучила момент, воспользовавшись паузой в разговоре, и выпалила:

– Я все-таки возвращаюсь домой. Идея с лондонским клубом в силе, и Лекс хочет, чтобы я этим занялась. Значит, там и решу все вопросы с ребенком – найду донора, сделаю ЭКО. Так будет лучше. Давно пора.

Нейтан покачал головой.

– Твое место – здесь. Ты можешь сделать все это здесь!

– Так я и собиралась…

– Извини, Стиви. Мне и правда очень жаль… Джесс уже знает?

– Нет. Я ей еще не говорила.

– Вот когда скажешь, тогда и поверю, что ты в самом деле уезжаешь.

В воскресенье вечером я спустилась в метро и села на поезд шестого маршрута до Канал-стрит, чтобы поехать к моей сестре Джесс – она намного старше. Ее аскетичная квартира в Трайбеке² напоминает рабочий кабинет. Интерьер в серых тонах – от ковра на паркете в гостиной до дивана в форме буквы L и занавесок. Никаких предметов декора или фотографий, ни одного образца горных пород, которые я коллекционировала последние пять лет; лишь пара абстрактных картин с черно-фиолетовыми спиралями на стене в гостиной.

Я сидела на диване, наматывая на палец прядь волос.

– Судя по твоему виду, малышка, ты хочешь мне что-то сообщить. – Джесс с улыбкой захлопнула ноутбук и скинула лакированные туфли на шпильках.

– Да так, ничего особенного. Соскучилась – вот и приехала тебя повидать.

Мы болтали о стартапах, в которые инвестирует компания Джесс, о некоммерческой организации, пригласившей ее в совет директоров. О Мики – девушке, которую она опекала с одиннадцатилетнего возраста. Мне было столько же, когда Джесс переехала в Нью-Йорк. Два раза в месяц по выходным сестра водила ее в музей или в кино, наставляла на путь истинный, давала советы насчет поступления в колледж.

– Сэм не звонил? – спросила Джесс.

– С чего бы?

– Просто я думала…

– Просто он тебе нравился. Ты считала, что он мне подходит. Но мы уже много месяцев не вместе и сходиться не планируем. Так что смирись.

– Как скажешь.

– А ты знаешь, что скоро будет пять лет, как я живу в Нью-Йорке?

– Конечно.

– Я уже забыла, как говорить на правильном английском!

– Рано или поздно это случается со всеми.

Я вдохнула поглубже.

– Джесс, я возвращаюсь домой. Мы открываем клуб в Лондоне, и Лекс хочет поручить руководство мне.

Сестра бросила взгляд на созвездия городских огней за окном.

– Вот как… Хотя это не такой уж сюрприз – ты давно намекала, что подумываешь вернуться, – вздохнула она. – Эх, Стиви, мне так нравилось жить с тобой в одном городе! Надеюсь, ты это знаешь. И пусть встречались мы не слишком часто, мысль о том, что ты всего в паре кварталов от меня, грела душу…

– Ты ведь понимаешь, что упускать такой шанс нельзя. Это огромный карьерный рывок! Лекс обещает мне полную свободу действий. Мой звездный час.

– Похоже на то. Я и правда горжусь тобой, малышка. Только вот… Господи, как же мне будет тебя не хватать!

Джесс привлекла меня к себе и заключила в объятия. Теперь они длились дольше, в них чувствовалась уверенность. Я вдруг вспомнила, как тоскливо мне было в детстве после ее переезда в Нью-Йорк. Что, если мое решение вернуться на родину – своего рода месть? Я словно наказывала ее за прошлое. Сбегала. А ведь в последние пять лет мы наконец стали так близки!

– И еще кое-что, Джесс…

Мы никогда не говорили о детях. У Джесс было все, что она хотела. Головокружительная карьера и самореализация на ниве благотворительности. Верные друзья. Деньги и время, чтобы ими наслаждаться. Мне казалось, что она считает деторождение чем-то скучным, досадной помехой, которая отвлекала бы ее от жизни. Что есть лучшие способы оставить свой след.

Я была уверена, что сестра отнесется к моему решению равнодушно. Надеялась, что она не расстроится. Я никогда не мечтала о такой жизни, как у нее: Джесс наверняка это давно поняла.

Но когда я сказала, что хочу завести ребенка и что все уже спланировала, ее бокал вдруг, словно в замедленной съемке, выскользнул из руки и со звоном ударился о деревянный пол, разлетевшись на тысячу осколков. Такая реакция застала меня врасплох.

Я нашла под раковиной бумажные полотенца и совок. Налила сестре воды. Тут в дверь позвонили. Когда я открыла, курьер доставки вручил мне пакет с едой.

Я наблюдала, как Джесс макает в соевый соус кусочек сырого тунца и тот становится из розового коричневым.

– Извини, Стиви. Не знаю, что на меня нашло. Уж больно это неожиданно. Все-таки такой серьезный шаг… – Она скрестила руки на груди. – Но я за тебя рада. Честное слово!

– Я сделаю все сама, – зачем-то добавила я.

– А что насчет отца?

– Воспользуюсь услугами донора спермы. Это все равно что онлайн-знакомство без риска быть отвергнутой – ну и, само собой, без секса.

– Я смотрю, ты все продумала.

– Это моя давняя мечта.

– Мне так жаль, что ты не… Впрочем, не важно. Мама уже знает? А папа?

– Нет. Не вижу смысла говорить им раньше времени. Может, ничего и не получится, учитывая мой возраст.

Тонкая, сдержанная улыбка.

– Ребенок, – сказала Джесс.

Я кивнула. Да.

Три

Через три дня после нашего возвращения из больницы у меня заканчиваются отговорки.

Ребекка барабанит мне в дверь своим фирменным «тук-тук-тук».

– Привет, мамочка! Тебе очень идет эта толстовка! – заявляет она с порога. Я мысленно поздравляю себя, что сообразила надеть подарок сестры, получив ее сообщение. – Ну, где он?

Я машу рукой в сторону спальни.

– Спит.

Ребекка на цыпочках направляется туда, и я плетусь следом. Приоткрыв дверь, она тут же выхватывает взглядом плетеную люльку.

– Ой, Стиви, – умиляется она. – Какой красивый!

Малыш просыпается и начинает плакать. Видя, что я не собираюсь брать его на руки, Ребекка склоняется над люлькой.

– Может, он проголодался? – спрашивает она, вопросительно подняв голову, как будто ей и правда интересно.

Я смотрю на свой телефон. До следующего кормления – полчаса, прошло ровно два с половиной после предыдущего. «Прикладывайте новорожденного к груди восемь-двенадцать раз в сутки», прочитала я в интернете и выбрала золотую середину: десять.

– Еще не время, – отвечаю я.

Всем своим видом выражая неодобрение, Ребекка качает его на руках, и вместе с ней раскачиваются из стороны в сторону ее черные с проседью волосы – слишком длинные для женщины под пятьдесят.

– Думаю, пока его лучше кормить по требованию, Стиви. Он еще совсем кроха.

Я неохотно расстегиваю бюстгальтер, беру ребенка из рук сестры, пальцами открываю ему рот и прижимаю к своему истерзанному соску. Ребекка выкладывает на блюдо принесенные капкейки и ставит чайник.

– Почему никто не предупреждал, что кормить грудью так больно! – говорю я, резко втягивая воздух и откидываясь назад. – Может, я делаю что-то не так?

Ребекка сдвигает на кончик носа очки в черепаховой оправе и внимательно изучает мои молочные железы – сначала правую, затем левую. Примерно так же наш отец разглядывал коров перед дойкой.

– По-моему, все в норме, – заключает она. – Ты советовалась с акушеркой?

– Да. Одна из них как раз приходила вчера. Проверяла его уздечку языка.

– Уздечку языка? Это что-то новенькое!

– Если она слишком короткая, ребенок не может высовывать язык. Акушерка сказала, что все в порядке – мол, со временем привыкну. А тебе тоже было больно? – спрашиваю я, заранее зная ответ.

– Честно говоря, не помню. Если и было, то совсем недолго. Мне нравилось кормить грудью. Я кормила Лили до года, а Пенни – до полутора лет. Даже не хотела прекращать. Под конец люди в кафе уже начали странно на нас коситься, но мне было все равно.

Знакомьтесь: моя сестра, воплощение материнской доблести.

– Хотя, боюсь, твоя грудь уже никогда не будет прежней, – жизнерадостно сообщает она. – Точно тебе говорю. Если бы женщины знали, как сильно изменятся их тела после беременности и рождения детей, ни одна бы на это не решилась. Ну а как прошли твои роды, Стиви? Наверное, нелегко было совсем одной. Не понимаю, почему ты не позвала меня – или не наняла доулу. Хоть какая-то поддержка.

Я пожимаю плечами.

– Хотела сделать все сама. Но это была настоящая пытка, если ты и правда хочешь знать. Я думала, что рожу в два счета – главное, правильно дышать. Однако все эти хваленые техники гипнородов³ оказались полной туфтой.

– А мне они помогли.

– Я пыталась вдыхать через нос и выдыхать через рот, представлять себя распускающимся цветком, концентрироваться на свете в глубине пещеры – или в конце туннеля, или что там еще предлагал этот аферист в своем подкасте. Но когда я закрыла глаза, то увидела лишь черную дыру. С дыханием тоже все пошло наперекосяк. Я пыхтела как начинающий аквалангист. Стоило мне подумать, что все под контролем, как подступала очередная схватка, и я вновь принималась дышать как бегущая собака.

– А почему не согласилась на эпидуралку?

– Наслушалась всяких историй – мол, не сможешь тужиться, или ребенок будет вялым. В конце концов, многие женщины рожают естественным путем. Ты, например.

Я не хотела, чтобы Ребекка обскакала меня в вопросе родоразрешения. Да и что тут сложного? Во время беременности я познакомилась на вечеринке с одной девушкой, которая сравнила роды с интенсивной тренировкой у станка: «Знаешь, как это бывает? Когда пот заливает глаза и ручьями стекает на пол, когда все тело болит, и ты уверена, что, если потянешься еще хотя бы на дюйм, точно себе что-нибудь порвешь. Ты думаешь, что не выдержишь больше ни секунды! А потом все заканчивается; тебя охватывает восторг, эйфория, экстаз. И ты вдруг понимаешь, что оно того стоило!»

Я не раз вспоминала ее слова на протяжении бесконечных дня, ночи и еще одного дня, проведенных в серой комнате с фитболом и опущенными занавесками, – когда корчилась от боли, выла и умоляла его наконец родиться… Никому нельзя верить!

– И ты тоже, – парировала Ребекка.

Я опускаю часть истории, в которой акушерка вышла из палаты и оставила меня одну – именно в тот момент, когда я больше всего в ней нуждалась! Как долго ее не было? Час? Минуту? Я знаю, что если начну об этом рассказывать, то уже не смогу остановиться, как заевшая пластинка.

– Ближе к концу я умоляла их наложить щипцы, – продолжаю я. – Но акушерка заявила, что он выйдет на следующей потуге. И, слава богу, оказалась права – потому что я уже была готова сдаться. А потом опустила глаза и увидела, что вода в бассейне стала алой, как после китового побоища.

«Молодец, мамочка! – похвалила меня акушерка. – А вот и ваш сынок!» Не успела я возразить, что здесь какая-то ошибка – ведь у меня девочка, – как она передала мне ребенка. Мальчика. Новорожденного мальчика. Который сучил ножками, верещал, жил свою маленькую жизнь. Он был таким огромным – слишком огромным для моего живота! И я взяла его на руки.

Покормив ребенка, я передаю его Ребекке, и он засыпает у нее на руках.

– Когда приезжает Джесс? – спрашивает она.

– Через пару недель. Она прислала цветы. И вот это. – Я показываю на огромную коробку с изображением стульчика для кормления. – А еще нашла ночную няню, которая через неделю-другую должна приступить к работе.

– Ночная няня? Ничего себе! – В голосе Ребекки звучало такое благоговение, словно сама Королева собралась почтить меня своим визитом. – Честно говоря, я удивилась, что Джесс не приехала еще во время твоей беременности.

– Она хотела. Но я ее отговорила: сказала, что смотреть пока особо не на что и лучше подождать до родов.

– Ну и правильно. Должно быть, для нее это так непривычно. Так далеко от ее образа жизни – я про ребенка. Ответственность. Необходимость о ком-то заботиться.

– Она и заботится! О своей компании, сотрудниках. О Мики…

Ребекка вздыхает.

– Сама потом поймешь, – говорит она с улыбкой.

Мне и так понятно, кто из двоих сестер больше знал об ответственности, – начиная с подросткового возраста! Джесс была такой прилежной, такой серьезной; приходя из школы, она запиралась в своей комнате и молча корпела над учебниками при свете настольной лампы. Я любила рисовать, лежа на ковре у ее двери, в надежде, что она выйдет и похвалит мой рисунок.

Частенько Ребекка, прислонившись к дверному косяку, сушила феном свои секущиеся волосы, вытягивая их расческой.

– Сделаешь за меня домашку, когда закончишь свою? – спрашивала она у Джесс. И, если ответ был отрицательным, угрожающе шипела: – А то я все расскажу!

Я не знала, что именно и кому она могла рассказать, но дверь тут же открывалась, и оттуда высовывалась рука Джесс.

– Давай сюда.

Ребекка встает, собираясь уходить.

– Вот увидишь, Стиви, из тебя выйдет прекрасная мама! Будет непросто, но я тебе помогу. Живу я рядом, да и девочки мечтают посидеть с малышом.

Я киваю.

– Ну пока, мамочка! – говорит она. – Пока, мой сладенький! Надеюсь, к моему следующему приходу у тебя уже появится имя. Скоро он станет похож на тебя, Стиви. В первые полгода все младенцы на одно лицо.

Как только на лестнице стихают ее шаги и внизу хлопает входная дверь, он заходится в плаче.

1.Традиционный американский сэндвич родом из штата Мэн – булочка в стиле хот-дога, надрезанная сверху и слегка поджаренная, с начинкой из свежего мяса омара, смешанного с майонезом, сельдереем, лимонным соком и приправами. (Здесь и далее – прим. перев.)

2.Трайбека (англ. Tribeca) – один из самых престижных и дорогих районов Нью-Йорка.

3.Метод гипнотерапии, используемый для подготовки к родам и сокращению боли в процессе. Базируется на трех составляющих: гипнозе, психологии, идее естественных родов.