Czytaj książkę: «Небесные всадники»

Пролог

Новая жизнь Кириты началась с того, что из глубин её худого тела вырвалось нечто. И теперь, дрожащая, покрытая с ног до головы чужой кровью, она с ужасом взирала на тела своих сверстников, которые не прошли испытания, не пережили перехода из тела смертного в тело творца.

Несколько суток подряд её унижали, пугали, пытали, заставляя выйти на поверхность спрятанную в глубинах души и сознания суть. Наконец, жрицам это удалось.

Одна из них, отбросив окровавленный нож, подошла ближе – осторожно, как к неприрученному зверю.

Кирита зарычала, и её голос, низкий и хриплый, отразился от каменных стен подземного святилища. Жрица растянула зелёные от краски губы в улыбке. Глаза её, подведённые чёрной жирной линией, оставались холодны.

– Тихо, малышка, тихо. Мы тебя не обидим…

Кирита послушалась – она тогда так плохо соображала. Оскальзываясь на чужой крови, она подошла к жрице, протянула руку… И, как все до неё и после неё, попала в рабство.

– Только боль и страх пробуждают силу, – громко сказала жрица. – Боль и страх…

Стало светло, будто тысячи свечей зажглись в огромном, тёмном и сыром подвале Главного Храма.

Вышли из-за колонн жрицы, за ними послушницы – ещё в белом, с чистыми лицами, без вживлённых с помощью магии рогов. Опустились перед Киритой на колени, запели ей хвалу:

– Вот она пришла! Небесная Всадница – властительница мира, одна из тех, кто его создал! Мы наденем на неё драгоценные одежды, умастим ароматными маслами, будем петь ей хвалу от рождения солнца и до его заката. От его заката – до нового рождения.

Они лгали… Больше никто не станет петь ей хвалу. Но впервые ощутившая, как трепещут за спиной новорожденные крылья, обуреваемая восторгом Кирита не видела обмана, не знала, что скоро ей захочется умереть.

Теперь крылья волочатся за Киритой тряпками – жрицы Казги выстригают из них маховые перья. И перья, и кровь, и волосы посаженной в клетку, лишённой полёта Небесной Всадницы нужны им для ритуалов, что дают силу. Силу отводить беды от своего и двух соседних вассальных княжеств. Но даже будь перья при ней, Кирите, она не смогла бы улететь. Ведь лететь некуда. Над маленьким двором, где Кирите разрешено гулять два часа в день, – железная решётка.

Иногда Кирита видит других Небесных Всадников из окна своей кельи. Они тоже гуляют, каждый в своем одиночестве. И каждого сопровождают две жрицы.

По утрам, после завтрака Кирита сидит, как статуя, в храме на золочёном троне, жрицы и простые люди целуют её умащённые драгоценными маслами ноги. А в полдень Всадницу ведут во внутренние покои, выстригают перья, берут кровь, несущую великую силу, делают с её телом что-то ещё, но Кирита не знает, что именно.

Потом Кириту возвращают в её маленькую комнату. У Кириты есть кошка, но с кошкой нужно играть очень осторожно, чтобы на теле не оставалось никаких царапин. Кошка мурчит, вспрыгивает Кирите на колени, и она гладит единственное живое существо, прикосновения которого дарят ей радость.

Глупые люди верят, что поклоняются творцам мира, но это не так. Они поклоняются рабам. Низшим из низших, слабейшим из слабейших, никчёмным рабам казгийских жриц. У Кириты есть крылья, но они не способны поднять её в воздух. У Кириты есть сила, которой она не умеет управлять. У Кириты есть разум, но он слишком слаб, чтобы помочь ей выбраться из западни. У Кириты ничего нет.

Кириту кормят обедом, сытным и вкусным, она гуляет в сопровождении приставленных к ней жриц. Одна из них очень улыбчивая, постоянно предлагает Всаднице то одну игру, то другую. Они играют в мяч или в догонялки. У смешливой жрицы лицо раскрашено в синий цвет, на лбу и на висках золотые круги.

Вторая жрица постарше, ей не нравится проводить время с Киритой. Её яркие алые губы на выбеленном лице сжимаются в полоску. Она считает унизительным развлекать Всадниц, чтобы те не зачахли от тоски. Смешливая жрица так не считает и думает: она добра к Кирите. Так же, как Кирита добра к своей кошке. Она ведь тоже играет со своей кошкой, чтоб та не скучала, вычесывает ей шерсть, кормит и гладит.

Небесной Всаднице неприятно чувствовать себя животным, но она благодарна жрице с золотыми кругами за эти игры, за хоть какое-то участие. Потом Кирита возвращается в свою комнату. Здесь её постель, стол, два стула без спинок, чтобы было удобно сидеть с крыльями, шкафчик с посудой и медным кувшином. На стене круглое зеркало с тонкой трещинкой посередине.

У Кириты есть несколько книжек с яркими картинками и десяток листов бумаги, на которых она может рисовать красками. Когда листы заканчиваются, жрица приносит новые. А использованные пересчитывает и забирает. Им строго запрещено писать или иным способом пытаться общаться с кем-либо, кроме жриц. До того, как Кирита стала Всадницей, она писать и не умела. Потом научилась, будто бы сама по себе.

Жрицы сказали ей, что все Всадники и Всадницы умеют это. Что многие знания возникают из глубин разума, но эти знания не во благо. Что они насылаются Бездной, чтоб сломить душу. Кирита не стала спорить. И не стала рассказывать, что, лазая под кровать за кошкой, она обнаружила на стене оставленную предыдущей хозяйкой комнаты надпись:

«Меня звали Фелиция, теперь зовут Багра. Я родом из Гелиата, я была магом, теперь я Небесная Всадница. Я здесь против своей воли».

Чем была нацарапана эта надпись? Может быть, острым когтем? У Кириты тоже острые длинные когти, она умеет их прятать, как и крылья. Но крылья прятать неприятно и больно.

Кирита тоже не всегда здесь жила. Жрицы выбрали её по им одним известным признакам, когда ей исполнилось двенадцать. Избрали для испытания не одну её, конечно. Только из её деревни выбрали четырёх девочек схожего возраста и шестерых парней. Из них всех выжили трое: Кирита, еще одна девушка, ставшая жрицей, и парень. Его она больше никогда не видела.

До двенадцати лет Кирита жила в маленькой деревеньке на берегу моря. Её родители друг друга ненавидели. Их поженили жрицы в надежде, что кто-то из детей от этого брака сможет пробудить в себе силу создателей мира. Родители Кириты совпадали по тридцати девяти священным признакам, и эти признаки себя оправдали: одна Всадница из десяти детей. Великое счастье. Одного сына и одну дочь родителям разрешено было оставить себе. Остальные мальчики отправились в армию, девочки – в прислужницы при многочисленных храмах.

Некоторое время назад мать приезжала к Кирите. Говорить им не разрешили, но она, неожиданно постаревшая, сухая и седая, целых семь дней приходила в храм, целовала дочери ноги и кончики её крыльев. Кирита ничего не чувствовала. Мать положила к её ногам большую ракушку, которую жрицы потом не стали отбирать. Они часто отдавали своим подопечным ненужные безделушки, если с их помощью нельзя было сбежать или покончить с собой.

Однажды получить благословение пришли двое мужчин. Один – наёмник, из «недостойных» – так в Казге называли выходивших за пределы княжества мужчин. Женщины не покидали его никогда. Другой – и вовсе иноземец, из Багры, с тяжелыми золотыми браслетами, закрывавшими руки от запястья почти до самого локтя, запечатанный маг по имени Иветре. Из обрывков разговоров Кирита поняла, что он известный художник, который будет расписывать новый храм, и что ему в виде великой милости разрешили посмотреть на живую Всадницу.

Среди многих дорогих даров, принесённых мужчинами, была простая кукла, сшитая изо льна, с очень красивыми нарисованными глазами, в зеленом платье с оборками.

– Благослови меня, – громко произнес художник, целуя кончики перьев. Это щекотно немножко. И тихо шепнул: – В кукле записка, Всадница.

А его спутник так же шёпотом добавил:

– Я тебя не сразу узнал.

Тогда Кирита окинула недостойного взглядом. Сероглазый и рыжий, он кого-то ей напоминал.

– Ты не помнишь меня? – быстро спросил он. – Я твой брат! Вайонн. Наша мать умерла, а ведь ходила к тебе за исцелением!

Она покачала головой. Неправда! Вайонн был младше неё! А этот уже стареет! Вот, морщины у рта, мешки под глазами. В волосах видна седина. Он должен быть ещё совсем мальчишкой!

Недостойный только быстро, почти незаметно улыбнулся.

– Ты здесь почти сорок лет. Прощай.

Кирита не поверила ему. Какие сорок лет? И десяти не прошло, как она стала Небесной Всадницей. Не может быть, чтоб она прожила сорок лет взаперти… Неужто здесь так бежит время?

Кукла очень нравилась Кирите. Она знала, что иногда Небесных Всадниц сводят с Небесными Всадниками для получения потомства, но детей им растить не позволяют. Иногда она играла с куклой, будто со своим ребенком, кормила и пеленала её, иногда беседовала – как с подружкой. Она плохо помнила, о чем говорят люди там, за стенами храма, но старательно и очень обстоятельно рассказывала о ценах на ткани и морковь, о болезнях детей, о корове, дающей мало молока…

А потом околела Чернушка, её кошка. Кирита долго плакала, даже когда ей принесли нового котёнка. Даже когда её отругала строгая жрица. Так плохо и больно ей ещё никогда не было.

Распуская ночью нитку на шве куклы, она думала, как горько и обидно будет, если записка окажется лишь шуткой иноземца-художника…

Записка была. Написанная на языке, понятном лишь им, Всадникам! Это был необычный язык: в каждом из слов были спрятаны тысячи смыслов, и ещё тысячи – между ними…

«Здравствуй, – писал ей неведомо кто. Она лишь нечетко чувствовала его образ, встававший перед глазами смазанной картинкой. Будто на испорченном кристалле, передающем изображение. Будто картинка взмывает над кристаллом и тут же, не обретая до конца ни цвета, ни формы, падает вниз, – сестра или брат. Через время и расстояние я слышу твой зов, твою боль и отчаяние. И ничем не могу помочь… только дать тебе умереть».

Кирита прижала бумагу к груди крепко-крепко, чувствуя, как глаза наполняются слезами.

– Как он добр, как он добр, – шепнула она.

Картинка, чуть более яркая, вновь встала перед глазами. У него юное, ещё безбородое лицо, яркие, как пожар, волосы и синие глаза. Всю жизнь он прячет крылья… а это больно… так больно.

Он живёт среди людей, среди смертных, скрываясь от магов и жрецов… Но всё же живёт! Говорит с людьми, ходит по улицам, и нет над ним железной решётки.

«Вот что тебе следует сделать, – Кирита читает и слышит скрип пера по бумаге. – Выучи написанные далее слова и повторяй их как можно чаще. Однажды, повинуясь магии, они остановят твоё сердце. Записку уничтожь. И куклу тоже».

Дальше шли не слова – просто набор букв.

Она умерла через две недели, шепнув, когда свет перед глазами стал меркнуть:

– Ты так добр! Моя сила с тобой!

Часть первая. Тот, кто желает мира

 
Ночью долгой, ночью длинной
Слышишь стоны над долиной?
Плачет здесь земля.
Кровью алой, кровью тёплой,
Нашей кровью, знай и помни,
Плачет здесь земля.
Отзовись ты, коли слышишь,
Её болью вечной дышишь.
Слышишь? Отзовись.
Отзовись на боль и горе,
Пусть одна ты капля в море.
Слышишь? Отзовись!
 

Багрийская народная песня

Глава I

Вечера в летнюю пору в Рассветных горах чудесны и нежны. Медленно опускается сумрак на дома и деревья, на поля и леса. Синий густой воздух вкусен и пьянит, будто молодое вино. Рассветные горы соединяют материки. Ледники лежат, как серебряная, самая крепкая в мире спайка. Не было дня, чтобы Аче не рисовал их. Хмурыми в непогоду, сверкающими в яркий полдень – неважно. Рассветные горы всегда прекрасны.

Вечером слишком темно для рисования, и Аче со вздохом откладывает работу на завтра и ждёт: не расскажет ли что интересное учитель. Учитель Иветре – известный на всю Багру художник. Это он написал и знаменитого Уго, полководца, разбившего войско камайнского халифа, и покойную царицу, такую прекрасную, какая только в сказках и бывает, и даже самого царя…

Аче прибился к учителю случайно, когда тот по заданию гатенской княгини прибыл вместе с помощниками в деревню, где мальчик жил с матерью. Именитому художнику была доверена реставрация одного из старейших в стране храмов, посвящённого Всаднику Ветров – одному из Небесных Всадников, покровителю стихий.

Вездесущие деревенские мальчишки, в числе которых был и Аче, в первый же день разузнали, где обосновались приезжие. Удовлетворив любопытство, разбежались они по обычным мальчишеским делам и больше не показывались под сенью храма. Один только Аче каждый день приходил сюда и подолгу наблюдал за живописцами.

Из-за работ в храме школу временно закрыли, и ученики занимались теперь прямо дома у жреца, в большой комнате. Жрец, молодой, высокий, был родом из низины и ничего в горской жизни не смыслил. Все дома в деревне цеплялись за небесный подол башнями – сооружениями, которые в первую очередь были защитой от селей и врагов. А ещё на крышах башен могли, не привлекая внимания, отдохнуть пролетающие мимо Небесные Всадники. Так, по крайней мере, говорили старики. Жрец называл это суеверием и напоминал, что от селей деревню защищают дамбы, построенные ещё предыдущим князем. И прятаться в башнях во время войн между мелкими княжествами давно уже нет нужды. Оттого и дом себе он выстроил без башни, как в долине, – большой, просторный, двухэтажный.

Жрец постоянно спорил обо всём с коренными гатенцами, уверенными, что тот ничего не смыслит в Небесных Всадниках, даром что жрец. Ведь родился он не здесь, под сенью крыл основательницы страны – прекрасной Багры, супруги первого багрийского царя, урожденного гатенского князя. Здесь, на самом краю земли, где до неба рукой подать, начиналось и заканчивалось так много легенд.

Жрец тоже считал, что необразованные горцы ничего не смыслят в вопросах веры, ругался и называл свою паству еретиками. На него не обижались, ибо был он человеком добрым и о деле своём радел. Старики примирительно хлопали жреца по плечам и предлагали распить мировую. И пока дети занимались чистописанием, прямо под окнами накрывался стол. Супруга жреца, полненькая, добрая и отзывчивая, как и её муж, выносила миски и блюда, а тот бегал от стола к ученикам, проверяя, как они справляются с заданиями. Потом, после уроков, детей тоже угощали чем-нибудь со стола: орехами, уваренными в меду, сладкой кашей из кукурузы и виноградного сока, сушёными фруктами, печеньем.

Храмовый двор был очень хорошо виден из новой комнаты для занятий, и Аче, вполуха слушая учителя, подолгу смотрел, как входят и выходят из храма работники. Если же учитель, заметив его отсутствующий вид, делал замечание, Аче отрывался от окна и принимался рассматривать висевшую рядом с грифельной доской роскошную карту континента. Алое пятно у самых гор – Багра, а на самом краю её, среди скал, притаилось Гатенское княжество.

Гелиатская империя очертаниями напоминала Аче раскрывшего крылья пегаса. Крыло прикасается к Багре, граница проходит по полноводной реке, на карте выглядящей тонкой синей лентой. Задними копытами гелиатский пегас упирается в Рассветный хребет, передними – в одно из трех Тарнийских княжеств. С другой стороны от Багры – Камайнский халифат, похожий на огромный щит с отколотым краем, где расположено Внутреннее море. И Камайн, и Гелиат раскинулись от хребта и до великого океана, полного самых разнообразных чудищ. За ними другие страны, прекрасные и далекие. И по ту сторону хребта тоже.

Если у Аче не было дел после школы, если матушке не требовалась помощь, он бежал к храму, вертелся рядом, подмечая каждый жест художников. Те тоже приметили любознательного парнишку, подозвали и расспросили, откуда он и как зовут. Потом один сказал:

– Слушай, мальчик, принеси-ка мне из ручья холодной воды.

Аче охотно исполнил поручение.

– А теперь вымой вон те кисти.

На другой день Аче уже растирал яркие краски. На третий – старшина живописцев Иветре протянул мальчику кисть:

– Возьми, попробуй.

Аче подхватил кисть, окунул в краску и замер в нерешительности. Тогда мастер взял руку мальчишки и помог провести несколько первых линий. Так, без всякого договора, Аче стал учеником знаменитого художника. Теперь в деревню он бегал только ночевать, а весь день ни на шаг не отходил от учителя.

Медленно, но истово трудился Иветре. Под его кистью одно за другим возникали лица Всадников и Всадниц. Держал Всадник Жизни за руку Всадницу Смерти, деву в одеждах белых и длинных, с печальным лицом. Нежно глядел на нее. Боролись друг с другом близнецы Правда и Ложь, с волосами из чистого золота.

Аче дивился тому, как незаметно оживали линии, которые мгновение назад были ещё мертвы, как начинали говорить краски, которые мгновение назад ещё молчали.

Теперь Аче видел замысел художника, понимал его мысли и чувства. И тем удивительнее было ему наблюдать, как эти мысли и чувства на глазах воплощаются в краски и линии.

А у самой двери, в самом темном углу появился портрет княгини Этери, юной властительницы Гатенского княжества. Ей всего двадцать, она осиротела три года назад и заняла место своего отца подле трона молодого царя. Все знают, что князь Гатены – тень царя Багры.

Аче не заметил, как пролетели два года – очнулся он, когда работа подошла к концу. Странная привычка овладела художником Иветре. Часами он стоял на лесах – и не работая, и не спускаясь на землю. Он стоял перед Этери и безмолвно созерцал её.

В косах её, темных и длинных, был выписан каждый волосок, а смуглая кожа манила прикоснуться, ощутить живое тепло и мягкость. Казалось, сейчас княгиня сойдёт со стены и ласково улыбнется своим подданным, которые верят в неё не меньше, чем в Небесных Всадников.

Аче видел её однажды, когда она была ещё юной княжной, только вернувшейся из женского монастыря, где несколько лет постигала науки. Она приехала тогда сюда, в деревню, навестить свою старую кормилицу – тетушку Иасаман, соседку Аче.

В гатенском платье, с тремя десятками тонких косичек, она ничем не отличалась от горских девушек и с лёгкостью нашла с ними общий язык: напросилась в лес, собирать щавель.

Аче помнит, как деревенские шептались за её спиной: «Госпожа наша… спасительница…» И про крылья ещё говорили, как обычно, когда упоминали князей… Теперь Аче смотрел на портрет княгини и думал: мерещатся ли ему крылья за её спиной или нет?

Когда, наконец, сняли леса и молодой жрец пропел в храме первую молитву, Аче обнаружил, что учитель исчез. Только через четыре года объявился мастер Иветре на пороге дома Аче и сказал, будто они расстались вчера:

– Поедешь со мной, Аче? О том, чтобы тебя приняли подмастерьем в общество художников, я уже похлопотал.

Разве мог Аче отказаться? Все четыре года он об этом лишь и мечтал, тратя все лишние свободные гроши на краски и бумагу. К тому времени он превратился из мальчика в юношу, пошёл работать в кузню. Но кузнечное дело, пусть тоже вдохновенное и загадочное, не влекло его.

Они пустились в путь через неделю, когда учитель удостоверился, что Аче ничего не забыл из его науки. Долго рассматривал наброски, которые делал его ученик. Лица односельчан, незатейливые сценки из деревенской жизни. Кладбище, рассвет над горами, одинокий багряный лист на ветке, капли дождя на стекле, а за ними – радуга. Косой луч света в узкой бойнице башни, дождевые бочки, колесо телеги, привязанный к одинокому деревцу ослик, глиняные кувшины для вина, куст боярышника… Отдельно портреты матери: с распущенными волосами, с тяжелыми косами цвета мёда. Матушка за прялкой, матушка у очага… Иветре отобрал несколько листов.

– Это вот что?

Аче взглянул на рисунок. Здесь он запечатлел старый дом на краю деревни, у самой противоселевой стены. Он давно обвалился, и если встать сбоку, чуть наклонив голову, то поросшие мхом балки и молодой орешник на разваленном крыльце превратятся в крылатую человеческую фигуру.

– Занятно, занятно… – пробормотал учитель. – Ты умеешь смотреть на вещи под иным углом. Это хорошее качество для художника.

И даже сам сходил посмотреть на этот дом. Аче рассказал о деревенских легендах, связанных с этим местом. Будто когда-то жил здесь Небесный Всадник, и здесь же он умер…

Пришло время отправляться в путь. Аче обнял матушку, прощаясь, а та со слезами на глазах поцеловала единственного сына в лоб. Учитель оставил ей денег – достаточно, чтоб матушка жила несколько месяцев безбедно. Потом обещал прислать ещё.

Через всю Багру проехали они вдоль гелиатской границы; видели, как на том берегу реки разгоняют тучи маги погоды, как рыщут в небе гелиатские дирижабли. Ночевали они в придорожных корчмах или под открытым небом, и каждый вечер учитель после нехитрого походного ужина рассказывал Аче о том, что знал.

А однажды прервал сам себя на полуслове, когда рассказывал о битве при Золотом озере: Гелиат против Каймана, и между ними армия новорожденного царства Багрийского, маленькая, но сильная. Сильная потому, что само небо её защищало, а во главе армии стояла самая настоящая Небесная Всадница, от которой пошли род князей гатенских и род царей багрийских…

– Что же было дальше, учитель? – тихо спросил Аче.

Иветре улыбнулся. Потёр скрытые золотыми браслетами запястья – символ того, что когда-то он принадлежал к гелиатскому братству магов, а потом отрёкся от него. Или от него отреклись…

– Я знал её, Аче, очень хорошо знал. И иногда мне кажется, что она вернулась… Впрочем, не обо всём, Аче, можно рассказать. Ты согласен стать моим учеником?

– Учитель, я ведь и так ваш ученик.

Иветре покачал головой.

– Нет, Аче, нет. Что такое живопись? Лишь покрывало для моих тайн… Ты согласен идти дальше?

– Согласен, – шепнул Аче. – Согласен.

– Это древняя, забытая по обе стороны хребта практика, – сказал Иветре, доставая из чересседельной сумки банку с чернилами, иглу, ещё какие-то инструменты. – Ученик принадлежит учителю полностью. Телом и душой. Его приказы не обсуждаются. Верность не подлежит никаким сомнениям.

– А учитель? – шепнул Аче.

Иветре усмехнулся.

– А учитель дает ученику не меньше. Весь свой опыт и знания. И свою душу. Когда придёт время.

– Что я должен делать?

– Немного потерпеть. Давай свои запястья.

Аче растерянно смотрел, как учитель, сверяясь с каким-то рисунком, наносит на его костлявые мальчишечьи запястья какие-то знаки.

Через два дня они прибыли на ярмарку на самой границе трёх государств: Гелиатской империи, Казгийского княжества и Багрийского царства. Они пробирались сквозь пёструю толпу, ведя коней на поводу.

– Только здесь можно приобрести кое-какие редкие краски, – заметил Иветре, с насмешкой наблюдая, как Аче вертит головой.

Здесь было на что посмотреть. Так много людей в одном месте Аче еще никогда не видел. Крутят гончары свои круги, и постепенно из-под их рук появляются ровные сосуды. Так лепили когда-то мир Небесные Всадники, так лепят теперь учителя учеников… А рядом медники выбивают палочками дробь, ударяя по своему товару. Звук чистый, привлекает внимание. Пёстрые ткани морскими волнами падают на прилавки. Шёлк легкий и полупрозрачный, будто пойманный воздух…

В самом сердце базара на круглой площади дают представление канатоходцы, все как один темнокожие, из кочевого племени кшелитов. Страшно смотреть на то, как юная кшелитка в белом, непристойно коротком платьице бежит, будто едва касаясь кончиками пальцев каната, протянутого через площадь.

– Иди в чайный дом, Аче, – похлопал его по плечу учитель. – Поешь и жди меня. Потом можешь прогуляться по базару, но далеко от площади не отходи.

– Хорошо, учитель, – ответил Аче, ослеплённый и оглушённый красками, звуками и толпой.

Хозяином чайного дома оказался невысокий ханец с раскосыми глазами и почти полностью обритой головой. Только на макушке оставался небольшой хохолок, собранный в хвост. Чай здесь подавали в пиалах – несладкий, круто заваренный. А к нему маленькие, на один укус, пирожные. Зато похлебка была хороша! Горячая, густая, с большим куском мяса на кости, с маринованным перцем на отдельной тарелке, чёрным хлебом и чесноком.

Аче наелся, раза три прошёлся вокруг базарной площади. Праздношатающегося парня чуть было не приняли за воришку, и он решил пройтись другим путем, чтобы не привлекать внимания.

Уже давно стемнело, но базар и не думал сворачиваться. Аче, задумавшись, свернул куда-то между двумя палатками в медном ряду. Здесь не было ни факелов, ни магических шаров, похожих на маленькие солнца. Только неверный лунный свет освещал мелкие камешки под ногами, склады, тюки.

Аче повернул было назад, но вдруг споткнулся обо что-то мягкое и вздрогнул, когда это мягкое вдруг засипело и схватило его за ногу.

– Господин, господин… – прохрипело нечто, оказавшееся человеком. – Не желаете черной травы? Её отвар унесет вас в мечты… Свежая трава, прямо с грядки, хе, хе, хе!

Аче против воли опустился на колени, вглядываясь в лицо неожиданного собеседника. Тот провел рукой по маленькому осветительному шару, лежащему рядом. Сверкнули золотом браслеты на его запястьях. Такие же, как у учителя.

– Да, я бывший маг, – шепнуло существо.

Аче вздрогнул, заметив провалившийся нос.

– Пагубная страсть к веществам, расширяющим сознание, сгубила меня. Что я видел, что я видел, господин! – он вдруг осекся, махнул рукой. – Ай, ладно. Всё равно никто не поверит. Товар смотреть будете?

Против воли Аче кивнул. Он почти не слышал слов, борясь с тошнотой. Цепкие пальцы всё ещё держали его за лодыжку. Маг-изгнанник откинул покрывало, которым были укрыты его ноги.

Аче едва не закричал. Ноги до самых бёдер поросли маслянистой черной травой с широкими толстыми листьями. Маг откинул голову и захохотал:

– Прямо с грядки, прямо с грядки! Разве ты не знал, что черная трава растет только на человеческом теле? Отличная шутка, не правда ли? Я сам её придумал.

– Пустите, – сдавленно прохрипел Аче, вырываясь. – Пустите.

Он и подумать не мог, что существует на свете такая мерзость! Аче бежал, не разбирая дороги, натыкаясь на предметы и редких прохожих. Выбежал на берег реки, с разбегу бросился в воду, прямо в одежде, поскуливая и стискивая зубы. Его трясло, как в лихорадке.

Кое-как высушив одежду, Аче отправился на поиски учителя. Его всё ещё трясло. Он случайно услышал голос Иветре, доносившийся из глубин одного из неосвещённых шатров. Подошёл ближе, робко заглянул внутрь.

Учитель сидел на кошме, опираясь на узорчатые подушки. Перед ним стояла корзина, полная длинных перьев. Что за птице они принадлежали, сложно было понять. Иветре доставал одно перо за другим и поджигал, задумчиво вдыхая дым.

– Что скажете, почтенный? – спросил его сидевший напротив мужчина – скорее всего, казгиец, рыжий и с бельмом на глазу.

Лица учителя Аче видно не было.

– А что сказать, – вздохнул он, выдержав паузу. – Она тоже была здорова, пока не померла внезапно, без видимых причин, и ты прекрасно это знаешь, Вайонн. Здорова, не считая общего для них помрачения ума.

Одноглазый тяжело вздохнул и довольно зловещим тоном сказал:

– Слабым разумом проще управлять. Разве вы не так же поступали?

Иветре кивнул.

– Верно. Верно. А как дал ей волю, лишился всего. Мне пора идти. Прощайте. Надеюсь, не увидимся.

Одноглазый криво усмехнулся.

– У нас один господин. Ещё увидимся.

Иветре кивнул.

– Когда он прикажет нам воткнуть друг другу лезвия в глаза, как принято среди казгийских недостойных.

Одноглазый сложил руки на груди.

– Почту за честь выполнить этот приказ!

Иветре сухо рассмеялся и повернулся ко входу в шатер.

– Я выкупил её сердце у жриц, – сказал одноглазый в спину. – Я смогу сделать то же, что сделали вы?

Учитель, не оборачиваясь, пожал плечами.

– Кто знает, друг мой, кто знает. Заведи сначала детей, вырасти подходящий сосуд, а там посмотрим. Что еще есть у тебя из потрохов?

– Не много осталось – жрицы не хотят будоражить рынок. Две селезёнки, три литра крови. Что-то интересует?

– Покажи селезёнку.

Аче снова почувствовал тошноту. Он был уверен, почти уверен, что речь идёт о человеческих внутренностях. Учитель вышел через несколько минут, слава Небу, с пустыми руками. И столкнулся с застывшим у шатра Аче, – застывшим, усталым и испуганным.

– Учитель… – просипел он.

– Следишь? – усмехнулся он. – Ну-ну. Стоит научить тебя делать это более незаметно.

– Я ничего не понял, – пробормотал Аче.

– Ничего, потом поймёшь. Главное, помни, что мир вокруг – статуя, прикрытая покровом лжи. С правдой в лучшем случае совпадают очертания, детали не видны. Я могу сдёрнуть для тебя это покрывало. Если ты готов.

Аче хотел одного: рисовать. Но теперь его манили к себе и тайны.

Они пошли в сторону караван-сарая, и учитель Иветре достал из кармана маленький осветительный шар. Хотел зажечь, потом раздумал.

– Одного прошу: будь мне предан. Будь честен со мной, Аче. И тогда ты увидишь мир таким, какой он есть. Все вокруг лгут, Аче. Я тебе лгать не стану.

– Все-все лгут?

– Кто не лжёт, тот заблуждается, повторяя чужую ложь.

Аче рассказал о своих злоключениях, поделился страхом: не заразился ли он от этого мага, не порастет ли травой? Учитель его успокоил:

– Слава Небу, подхватить эту гадость совсем нелегко. Эта трава стоит больших денег, но достаются они не тем, кто выращивает её на собственном теле. Хотя и они получают своё: вечный дурман чёрной травы. Разлагаются заживо, смешиваясь с землей, но боли не чувствуют, только удовольствие. В здоровом теле, не принимавшем отвара чёрной травы, семена её не приживутся.

– Это так страшно, учитель, – поёжился Аче.

Иветре искоса взглянул на него.

– Ты хорошо держишься. Был у меня один знакомый юноша, примерно твоих лет, который однажды три часа кряду прорыдал над судьбами незнакомых ему людей. Это только при мне. А сколько слёз он пролил без меня? И туда же – мнит себя героем, стрелой, посланной разгневанными небесами против потерявшего стыд человечества… Считает себя непревзойденным интриганом, хитрым лисом. Что с ним будет, когда он, наконец, получит по носу?

Они вернулись в караван-сарай, и там, вытянувшись на соломенном тюфяке, Аче проспал до полудня.

– Я купил всё, что мне требуется, – сказал ему учитель, протягивая плошку с подогретым магией рисом. – Через час отправляемся в путь. Едем в столицу, Аче. Царь заказал свой портрет.

Есть Аче совершенно не хотелось. Он спросил испуганно:

– Это одна из тайн, учитель?

– В какой-то мере, дитя. Ешь.

Аче благодарно кивнул. Ели и собирали вещи в молчании. Когда базар остался позади, Аче спросил:

– Расскажите о царе, учитель. Как нам рисовать его, каким он хочет видеть себя?

Иветре усмехнулся – верно, вспоминая старую басню о кривом и хромом царе, который, с одной стороны, требовал от живописца правдивого изображения, а с другой – не хотел выглядеть калекой.

– Работа будет сложная, Аче. И тайная. Никто об этом портрете знать не должен.

– Почему?

Иветре пожал плечами.

– Царские причуды. Кто знает, о чём думает царь. Зато платит двойную цену.