Czytaj książkę: «Адов Пламень»

Я не приму корону до тех пор, пока не пойму: человек ли развращает власть, или власть – человека.

Карл Эдвард Вагнер «Дорога Королей»

Сказание
Последний поход Тристрама

…Жил в юго-восточной Логрии отважный рыцарь Тристрам, и среди всех воителей Круглого Стола не было равных ему ни в храбрости, ни в силе, ни в доблести, кроме одного только Ланселота, славнейшего из славных. Служил, однако, храбрый Тристрам не Артуру Пендрагону, верховному королю Логрии. Меч его принадлежал Марку, правителю Гитина, дальнему родичу артуровой супруги Гвиневер…

Так обыкновенно начинаются легенды об этом великом рыцаре, чья история наверняка известна многим достаточно хорошо, чтобы лишний раз к ней не возвращаться. О рыцаре, чье имя, наряду с именем жены короля Марка, златокудрой Изельде, давно стало нарицательным. И обозначают два этих имени, произнесенные вместе, одновременно несколько видов любви – и пьяняще-счастливую, и грустную неразделенную, и губительную для обоих.

Но здесь речь не об этом.

…Не раз король пытался избавиться от своего верного, но слишком могучего вассала, отправляя его свершать все новые и новые подвиги, однако доблестный рыцарь сокрушал все преграды, возвращаясь с победой. Да и много ли сыщется в мире такого, что не под силу тому, кто одолел черного дракона Морхальта и стал другом красного дракона Пендрагона!..

Так говорили о Марке и Тристраме. Так некогда говорили в древней Элладе о микенском ванакте Эврисфее и Геракле. Так, возможно, говорили о самом Артуре Пендрагоне и Ланселоте Озерном. Так могли бы сказать даже о римском диктаторе Сулле Счастливом и юном Гае Кесаре из рода Юлиев. Люди часто любят строить сомнительные аналогии, особенно когда для этого нет никаких оснований.

Но здесь речь, опять же, не об этом.

Здесь – о том, что обыкновенно сказителями упоминается с крайней неохотой и вскользь. О том, как и почему погиб славный Тристрам. Точнее, почему он был обречен погибнуть, ведь чья именно рука и в какое именно место нанесла удар – важно только для любителей совершенной исторической точности, а в легендах как раз ей-то и не место.

Итак, если мысленно перенестись немного назад, в год 524-й по христианскому летосчислению – пускай сей календарь и не в ходу у западных гэлов, ни тогда, ни теперь, – можно услышать нечто интересное. Конечно, если знать, где и как слушать…

 
Было их двое на этой земле, лишь двое – она и он.
Было их двое: она – во мгле, он – светом и тьмой рожден.
Мглистой прохладой ласкали глаза под темным златом бровей,
И если ее проливалась слеза – он кровью платил своей.
 
 
Но пока его не узнает она –
ее не узнает он.
И черная встала меж ними стена,
чье имя – Морхальт-дракон.
 
 
Было их двое на острове том, в броне, что темна как ночь.
И только один, человек иль дракон, уйдет невозбранно прочь.
Было их двое, остался – один. Весь в ранах и без меча,
Черной заре путь закрыл паладин, прогнавший из глаз печаль.
 
 
И тогда могла бы понять она,
зачем он ушел из тьмы.
Но кровавая взмыла над ними волна
артуровой войны.
 
 
Было их двое пред Круглым Столом, красный дракон Пендрагон –
И рыцарь, что спас Камелота престол, клыком кабана уязвлен.
Было их двое, вассал и король. Король – и чужой вассал.
Каждый из них отыграл свою роль, и полдень багряным стал.
 
 
Хоть другой ласкает тело ее,
она мыслью была лишь с ним.
Но напоено ядом седое копье –
и не жить уже вместе им.
 
 
Было их двое, король и вассал. И отдал король приказ:
«Белый саксонский дракон восстал и грозою идет на нас.»
На север уехал в далекий поход рыцарь из Лионесс…
Месяц прошел, и полгода, и год. И все не приходит весть.
 
 
Жены привычны своих ждать мужей,
а девы – своих женихов,
Неспешно ведя счет оставшихся дней
и свой защищая кров…
 
 
Было их двое, и белый дракон со стяга рычит на дождь.
Хенгист, что саксов наследовал трон, и Хорса, военный вождь.
Было их двое, драконьих детей, что вышли наперерез
Белому вестнику смерти своей, Тристану из Лионесс…
 
 
А старый дракон, что остался жить,
уж с югом войны не вел.
Лишь поклялся убийце за все отплатить,
и в зимнее небо ушел…
 
 
Слухи ходили от северных скал до ласковых южных морей,
Слухи о битве, в которой металл был мягче, чем крылья фей,
Оба ль они там конец свой нашли, или один – как узнать?
Или сошлись – и потом разошлись, властные сами решать?
 
 
Но она верила в лучший удел,
и год за годом ждала,
Что небо пришлет соловьиную трель,
и спрыгнет рыцарь с седла…
 
 
Слухи сказаньями стали потом, мифами, детской мечтой.
Каждый желает, чтоб звался «дракон» сраженный его рукой.
Каждый желает, чтоб любящий взгляд (пускай и чужой жены)
Встречал, когда он возвратится назад с очередной войны…
 
 
Дикий яблонев цвет, и ладья без весла,
и безмолвный хрустальный грот.
Далеко-далеко с ним Исильд уплыла,
и дракон больше их не найдет…¹
 

…Тристрам так и не вернулся в Гитин. Одни говорили, что белорукая Изельде, саксонская принцесса и колдунья, всадила меж ребер рыцаря осиновый кол, чтобы выбить из его сердца любовь к Изельде Златокудрой, освобождая там место для себя. Другие уверяли, будто Тристрам победил и белого дракона саксов, после чего, смертельно раненный, улегся в ладью без руля и ветрил, и отплыл на волшебный Авалон в ароматах яблоневого цвета. Третьи мрачно сообщали, что непобедимый герой Тристрам был ранен священной реликвией саксонских королей, золотым копьем, истинное острие которого в старые времена сделали не из железа и не из бронзы, а из ядовитых львиных когтей; Тристрам разметал саксонскую армию, устранив нависшую над Логрией угрозу великой войны с северными врагами, а после – умер от ран. Четвертые же – потешались над ними над всеми, напоминая, что Изельде Златокудрая, тот самый символ «вечной любви» Тристрама, прожила с Марком Гитинским еще семь лет и померла родами, ни разу не вспоминая о существовании какого-то там рыцаря…

Так о Тристраме рассказывали не барды и менестрели. Так рассказывали люди, обычные люди, которые знали и уважали легенды, но не стремились сами творить их. Люди эти не пытались убедить ни самих себя, ни других, что слова их непременно будут услышаны и восхвалены грядущими поколениями. Они даже не пытались выдать свои повествования за чистую правду, которая-де противоречила легендам, созданным по заказу владык.

Они просто рассказывали байки.

…Говорили еще, будто Артур Пендрагон, прослышав о предательском деянии Марка и гибели Тристрама, приказал Вивиане, Хозяйке Озера, наложить проклятье на всех виновных. Однако волшебница отказала владыке Логрии, ибо виновные, по ее словам, покарали себя сами.

– А последнюю кару, – добавила она, когда король ее уже не слышал, – свершит меч Тристрама, восстав из тьмы и пламени во имя спасения того, что назовут любовью…

Вместо пролога
Рука Ноденса

Этот край стал единой державой довольно давно. Когда Бран, Аларик и остальные вожди Большой Орды, сокрушив предпоследние легионы защитников италийской столицы некогда могучей Империи, занимались много более важным делом, чем собственно планирование предстоящего сражения – а именно, договаривались, кому какие кварталы Великого Города потрошить, дабы не создавать ненужных междоусобиц до полной и окончательной победы, – так вот, в эти исторической важности дни младший кентурион гастатов Лотар поднял мятеж против богоравного кесаря (тому, впрочем, уже было все равно) и увел около двух сотен солдат Альпийского легиона на северо-запад. Сам по рождению горец из Урия, Лотар сумел провести их сквозь ущелья, где под обвалами не раз гибли целые когорты (разумеется, не без помощи коренных жителей альпийских нагорий, которые любили развлечения для изображать скальных духов, злобных и кровожадных). Легионеры Лотара без особого труда захватили с полдюжины поселений восточных гэлов и укрепились там.

Этот случай никак не стал бы зародышем новой державы, первого детища умирающей Империи, не втрескайся Лотар по уши в старшую дочку местного друида, Морврин МакКолль. Легионеры часто выдвигались вглубь Галлии, и поначалу их походам всякий раз сопутствовал успех – и всякий раз гэлы, в обычное время живущие раздробленными кланами, если не вовсе отдельными родами или семьями, заключали военный союз «пока имперцы не закончатся» и дружно вышибали захватчиков.

По непонятной причине знаменитый принцип «Divide et umpera» на гэлах срабатывал плохо. То есть он работал прекрасно, покуда речь шла о надежной защите рубежей Pax Mediterrania: не столь трудно было, заранее прощупав почву, подкупить или задобрить кланы, враждебные тому вождю, который как раз планировал пробиться в Империю и всласть там покуролесить, – после такого в доме потенциального грабителя начиналось примерно то же самое, и ему более было не до вторжений. Но когда речь заходила о захвате чужой земли – земли, которую варвары-гэлы невесть почему считали своей, – бесполезны становились и угрозы, и посулы, и подкупы. Оставалось только говорить языком igni et ferro, языком силы.

Варвары уступали победоносному воинству Pax Mediterrania в основных разделах военной науки, среди них отродясь не бывало ни латинских tactici,² ни эллинских strategos. И тем не менее, понятия не имея о тонкостях военной науки, ремесло военное гэлы знали отменно – то есть умели драться. К тому же они превосходили легионеров числом, да и клинки вождей и лучших воителей гэльских кланов обыкновенно бывали получше мечей имперской ковки. А уж что касаемо доблести – даже женщины и дети варваров, когда нужно, брались за оружие, и ненамного отставали в сражении от своих мужей, братьев и отцов…

Ну так вот, став женихом этой девчонки, Морврин, имперский захватчик и узурпатор Лотар чуть ли не в одночасье обратился для гэлов в их родича. Нет, с родичем драться оно конечно можно, внутриклановые усобицы случались едва ли не чаще, чем стычки между кланами, – но для такой драки никому и в голову не придет просить у соседа поддержки! Родня промеж себя сама разберется, в этом обычаи гэлов не расходились с имперскими порядками.

…Ну а дочка друида уродилась весьма неглупой особой и вскорости нацепила на Лотара ошейник, предоставив бывшему кентуриону считать, что это он тут командует. И поскольку все дружно согласились, что плохой мир будет правильнее хорошей ссоры, между чужаками-имперцами и гэлами медленно начало устанавливаться нечто вроде добрососедских отношений, а там и до дружбы недалеко.

Многие легионеры, последовав доброму примеру начальника, также взяли себе в жены местных девушек. Разумеется, на всех в округе не хватало, но тут уже воинская смекалка Лотара подсказала решение. Несколько набегов в соседские земли – к гэлам, саксам и альмам, – быстро исправили ситуацию. Сотрудники демографической конторы в Медиолане наверняка одобрили бы такой ход событий.

Смекалка состояла не столько в том, чтобы утащить у соседей несколько десятков девиц и женщин, сколько в правильном выборе этих самых соседей. В походе на Средиземноморскую Империю участвовали все племена варварского севера, но далеко не каждый клан гэлов, не каждый род саксов и альмов отдал своих сыновей под начало Аларика, Брана, Ульфгара и прочих вождей Большой Орды; исключением стали разве только готы с Истра и вандалы с Рейна, которые под предлогом этого похода перебрались на юг всем народом. Лотару лишь оставалось выбрать тех, кто УЧАСТВОВАЛ в походе: пускай, мол, не забывают, что набеги-налеты за славой и богатой добычей – оно дело нужное, правильное и полезное, да только свои-то дома и семьи защищать следует прежде всего…

Подобный гений стратегии и жизненной мудрости понравился новым родичам Лотара, и тесть-друид, сменив холодный гнев на столь же холодную милость, предложил кентуриону: попробуй завоевать себе титул правителя – подлинного правителя, к которому благоволят небеса, а не узурпатора и захватчика, какого лишь терпят, пока лучшего не появится. Лотар хмыкнул – всякий, кто не происходит из знатного рода, и тем не менее сумел завоевать для себя корону, благословлен небесами ab initio, – однако друида все же выслушал. Объяснения пришлись ему по душе, и бравый кентурион, изобразив на щите с помощью жены и тестя знаки седого Ноденса, в одиночестве отправился в поход, дабы свершить великий подвиг… Какой именно – считалось не то чтобы великой тайной, но поскольку ныне существует самое малое дюжина версий, одинаково интересных, но достоверных в различной степени – по-видимому, правды уже не доискаться. Да это и не важно, важнее то, что подлинный правитель-рикс – это непременно герой, которому царский венец дан небесами в награду за подвиги. Такому правителю подчиняются не из страха, а из чувства долга, и даже если сам рикс правит не столь мудро и праведно, как его предшественники – это ему обычно прощается.

Когда Лотар возвратился с победой, знаком его власти стал скипетр, стилизованный под серебряную руку, старинный атрибут Ноденса, хозяина Серых равнин и покровителя героев. Ноденса Аргентлама, как называли сурового гэльского бога изучавшие жизнь варваров имперские хронисты. Сами гэлы именовали его – Нуаду Ллау Эрайнт.

Таков же был и официальный титул короля-рикса Лотара. Серебряная Рука.

Но благодаря горловому акценту восточных гэлов и густой примеси легионерской Latina vulgata титул этот вскоре сам собой слился в одно слово. Ллорайнт, а чуть позднее – Lorraine, Лоррейн.

Так и возникло название державы, которая вклинилась между родовыми землями гэлов, италийцев, саксов и альмов, и доселе находится там…

Исторический экскурс сей приведен не для развертывания обширной и детальной экспозиции грядущего сюжета, но единственно для иллюстрации того, как день сегодняшний бывает связан с позавчерашним.

В основном – крайне слабо.

Ступень первая
Корона Льва

Мертвецы, не ведая усталости, шагали за ним по пятам.

Он спотыкался, падал, обдирая в кровь руки и лицо, снова ковылял, не в состоянии бежать, а лишенные жизни серые силуэты надвигались, глухо урча и протягивая в сторону добычи неуклюжие руки. Нет, не руки, чудовищные лапы, ногти обратились в настоящие когти, и хотя гниющая мертвая плоть не могла дать настоящих крепких мускулов – зато те мышцы и жилы, что пока сохранились, усталости не ведали.

Он упал в последний раз, и первый из мертвецов заворчал и вцепился…

…Он проснулся от собственного вопля.

Кошмар.

Всего лишь дурной сон.

– «Pater noster qui es in caelis…» – начал было он, голос дрожал, слова выскальзывали из памяти.

Деревянный брус щеколды треснул, дверь распахнулась.

В слабом лунном свете виднелся серый силуэт, и за ним – еще, и еще…

Слов не осталось, он просто вопил, дергался, метался…

Совсем не долго.

* * *

Дрын крутанулся в руках толстого монаха и разнес беспокойного скелета по косточкам. Лучница поднялась с земли, чуть кривясь от боли в левом боку, куда пришелся удар дубины.

– Поосторожнее, Мари, – проскрипел толстяк. – Вечно тебя заносит… Сама видишь, стрелы против них почти бесполезны.

– Святой отец, не впадайте в грех гордыни, превознося достижения небесной мудрости над потребностями земной юдоли, – язвительно проговорила девушка. – Кроме того, уж черепушку-то разнести из лука можно. Это любого обычно… успокаивает.

Монах не стал спорить: острый язычок Марион был ему хорошо известен. Один только Робин мог совладать с ней, да и то не всегда.

– Надо возвращаться, – сказал он. – Все что нужно, узнали. Работы слишком много на двоих и совсем неподходяще для всех.

Девушка кивнула.

– Да, Тромм, берем обычную компанию. Робин, Малыш Йэн… ну может, еще Хельми да Алан. Остальным лучше бы оставаться на месте, ведь это… поручение запросто может оказаться ловушкой.

* * *

Таверна пустовала. Хозяин Огден, в бороде которого с каждым днем прибавлялось седины, с угрюмой аккуратностью протирал столы. Обычно этим занималась Джиллан, но девчонка сейчас все время тратила на хворую бабку, и Огден управлялся сам. Да и к чему помощники – Тристрам почти опустел, даже путников уже неделю нет. С тех пор, как…

Дверь скрипнула, трактирщик поднял глаза. В дверном проеме, почти заполняя его собой, стоял светловолосый громила. Физиономия гостя не раз водила близкое знакомство с кулаками, палками и иными твердыми предметами, но когда на ней, как сейчас, светилась щербатая ухмылка – выглядел громила почему-то вовсе не грозным и страшным, так, милый рубаха-парень.

– Да у вас здесь что, мертвое царство? – подивился он, привычно пригибаясь, чтобы не снести лбом притолоку, и вошел внутрь.

– Почти что, – ответил Огден. – Ты тут недавно?

– Ну. Только прибыл, дай, думаю, горло промочу, а тут… Есть хоть чего выпить?

– Немного есть пока… – Трактирщик откинул крышку погреба и извлек бочонок, наполненный примерно на четверть. – Прошлогоднее светлое, больше не осталось. Уж извини.

Опорожнив в два глотка большую кружку, здоровяк удовлетворенно крякнул. Пиво промыло глотку и благополучно попало в желудок, после чего мысли посетителя обратились к другим, менее приятным вопросам.

– Да что тут творится-то, бес ему в печенку?

Огден вздохнул.

– Сядь, попробую объяснить. Хотя одному святому Райнальду ведомо, что за чертовщина здесь, вокруг…

– Не знаю как Райнальду, – послышался голос со стороны двери, – а вот мне бы хотелось послушать.

– Так заходи, Робин, – не оборачиваясь, бросил громила, – а ты, старина, валяй, рассказывай.

Без дальнейших упрашиваний новый гость – парень среднего роста, темноволосый, в куртке из плотного зеленого сукна, с коротким мечом на поясе, – скользнул к столу и сел. Не спрашивая позволения, подвинул к себе кружку, наполнил, отхлебнул, поморщился, но продолжал потягивать пиво, пока Огден вел свой рассказ.

* * *

…Марион была внучкой одного из младших сыновей Магнуса, Готторма, и прозывалась спервоначалу «леди Марион». В смуте, что последовала за распадом Новой Империи, даже столь отдаленное родство могло послужить надежной опорой претенденту на престол любого из Четырех Королевств, в крайнем случае – на титул герцога или князя. Казалось бы, участь ее была предрешена: выйти замуж за достойного, надеть царский венец или княжескую диадему и править вверенным ей и мужу краем мудро и справедливо, то есть в меру своих способностей.

Вот только Марион никогда не желала восседать на троне, помахивать скипетром и вершить державные дела. Связавшись с шайкой малолетних «лесных удальцов», в четырнадцать лет она удрала из дому и пустилась во все тяжкие. Научилась бить белку за сто шагов, а оленя – с четырехсот; в подарок на шестнадцатый день рождения Робин, атаман ватаги, преподнес девушке лук, сделанный эльфами Альбиона. Стоило это ему, вероятно, почти всей его доли годовой добычи, но атаман не вел счета деньгам…

…Йэн, несмотря на рост и могучее сложение, был не старше Робина, которому не столь давно стукнуло двадцать четыре. Родом откуда-то из западной Галлии, он толком не помнил собственного дома; с детства бродил где вздумается, добывая пропитание когда честным трудом, когда обычным грабежом. Йэн одинаково легко управлялся с топором дровосека, кузнечным молотом и громадной дубиной, которую отчего-то звал «посохом пилигрима». Великан-гэл оказался сущей находкой для веселой компании Ротта – Хельми Красного, – которая наводила шорох в поселениях, на лесных тропах и горных дорожках Швица, Шваба, Бауэра, Рейнланда, Вестфалии, Лоррейна и франкского Альмейна. Чуть позднее, когда отряд возглавил Добрый Робин, Вильхельм Ротт и Малыш Йэн стали его первыми помощниками…

…Тромм не был рукоположен и носить звание «святого отца» не имел права. Преподобный Освальд, аббат Вестмюнстера, был крайне низкого мнения о будущих служителях святой церкви, которые нарушают обеты воздержания, не соблюдают пост и подают своим поведением дурной пример всем прихожанам, тогда как священнику, напротив, надлежит быть для них образцом смирения и праведности. После недолгих разбирательств причетник Тромм был изгнан из монастыря и исключен из списков ордена блаженного Бенедикта. Исключен – заочно, потому как упомянутый причетник скрылся, не дожидаясь суда, и попутно прихватил с собой кое-что из церковной утвари и облачения.

На бродячих монахов разбойники нападают нечасто, но Тромму однажды не повезло. Или напротив, повезло чрезвычайно – ибо среди шатии, что вывалила на швабскую дорогу, был Малыш Йэн, который предложил служителю святой церкви честный выбор. Мол, выкладывай какое ни есть золотишко сразу, и тогда уйдешь целым и невредимым, с полным нашим уважением; ну а если желаешь обороняться – ты, отче, вижу, крепкий малый, – что ж, пожалуйста, тогда в обмен на свои богатства ты получишь пригоршню синяков и пару трещин в ребрах, кости обещаю не ломать. Монах возвел очи горе, вверяя себя воле всевышнего, после чего так саданул Йэна под ложечку, что тот сел и таращился на драчливого «пилигрима» с минуту, прежде чем смог вымолвить хоть слово. Не столь много времени спустя они стали лучшими друзьями; зачисленный в шайку Робина Тромм принял на свои мощные плечи тяжкую обязанность – заботу о духовном воспитании «вольных лесничих», дабы не погрязли они в ересях, что распространялись по землям Европы, аки чума…

…Робин, как и Марион, принадлежал к знати, но не к самой старшей ее ветви. В роду Лох-Лей многие имели рыцарские шпоры и пояс, но знамени и герба добиться не пришлось никому. Нельзя, правда, сказать, чтобы добиться этих почестей так уж старались – вассальные обеты, лены, феоды и прочие атрибуты рыцарства как объединяющего символа общества в Лоррейне далеко не столь распространились, как у их соседей с севера, востока и юга – саксов, альмов, франков и италийцев. По этой части Лоррейн оказался ближе к западным соседям, гэлам.

Тем не менее, Робин искренне полагал себя рыцарем и держаться старался так, как оно и подобает настоящему рыцарю. Лет до двенадцати. А потом… потом банда солдат удачи походя разорила старый замок Худ, где жила семья Робина, и ушла на север, оставив позади огонь, несколько тел и израненного мальчишку, сброшенного со стены в замковый ров.

Как он выжил, Робин никому и никогда не рассказывал. Однако неполных четыре месяца спустя юный оборванец с седыми висками пробрался в замок Гисборн, отхватил у командира охраны (который ранее был главарем той банды наемников) уши и нос, а двух других участников былой потехи пригвоздил к стене казармы их собственными пиками. Сэр Ги Гисборн объявил награду за голову наглеца, только за наградой той так никто и не явился. Кроме самого Робина, однако это уже совсем другая история…

Четверо из шести вожаков известной на пол-Европы «вольной компании хранителей лесных угодий» не просто так разгуливали по городку со странным названием Тристрам. Задавая вопросы, они зачастую уже знали ответы. Заглядывая в тайники – догадывались, что именно там найдут. И продолжали поиски, если называть это таким образом.

Они делали все это, потому что сейчас – были не вожаками «вольной компании», а чем-то вроде совсем иной вольной компании – наемниками. Платили им не золотом и серебром, требовали – не снести чью-то голову и не взять цитадель; однако чувствовали они себя именно наемниками. Солдатами удачи. А точнее, солдатами неудачи, потому что не по доброй воле пришлось взяться за такое…

Знали об этом лишь они четверо, да еще двое других предводителей, что пока оставались в лесу, с отрядом, – Алан-из-Лощины и Красный Хельми, Алан Таль и Вильхельм Ротт. И те, кто отдал приказ. «Лесная вольница» не ведала ничего, и проведать никак не должна была. Для разбойников-головорезов в этом деле места просто не имелось.

Задание не нравилось никому из них, еще меньше нравилось чувствовать себя подчиненными кому-то. Потому ведь все они когда-то и ушли в леса, став изгоями и разбойниками, чтобы не зваться «слугами».

Но выбора – не было.

* * *

– Значит, говоришь, дело вышло такое, – подытожил Робин, – этот ваш епископ – как там его звать, Лазарус? – ушел вниз с отрядом храмовой стражи, да так и не вышел. И с тех самых пор по округе начала шастать нечисть, верно?

– Все точно. Хуже того, неделю назад тут неподалеку король Леорикс охотился, сыну показывал, как на медведя ходить… Вот ночью эта нечисть принца Альбрехта и уволокла.

– Львенка?! – присвистнул Йэн. – Вот гадство… Но охота охотой, ну хоть какая-то охрана у мальца должна была быть!

– Вроде была. Трупы их нашли, один успел сказать, что видел… Ясное дело, Леорикс взбесился – Королю-Льву и по малым поводам много не надо, а тут такое, – ну и рванул в подземелья почитай в одиночку. Там и сгинул.

Робин покачал головой.

– Ну, даже и не знаю… Король-Лев был лучшим из всех рыцарей, какие мне попадались. Мы ж встречались как-то, помнишь, Йэн?

– Угу, как же. Едет, понимаешь, по закоулочкам такой себе детинушка локтей пяти с гаком, и думает: раз он в черных доспехах без герба, так его никто не узнает. А что во всей Европе людей размеров Леорикса наперечет – это ему в голову не приходит…

Трактирщик осторожно усмехнулся. Робин, однако, нахмурился и стал загибать пальцы, что-то подсчитывая и беззвучно шевеля губами. Потом коротко кивнул.

– Можно попробовать. Йэн, я тут по дороге кузню видел, она же вроде как и оружейная – загляни да сообрази насчет всякого разного. Ты себе хотел эту, как его… бриганду заказать, ну так вперед. Я пока вернусь к нашим архаровцам, предупрежу кого следует.

– Уже, – послышался сиплый голос из открытой двери. – Марион все сделает. Мы с ней только что из собора.

– И что там, Тромм?

– Как и говорили. Рассадник нечисти. Поймать бы строителя этого гнезда да повыдергивать ему все что не след… – Монах плюхнулся на скамью, перебросив Йэну посох. – Держи свой дрын; как будешь в оружейне – прихвати для меня булаву понадежнее, и щит какой-нибудь. С дубиной там не очень повоюешь.

Малыш Йэн фыркнул, встал и выразительно качнул тяжелым дубовым посохом, окованным на конце железом.

– Это вот получше и палицы, и щита. Но как хошь. Еще что?

– Посмотри, не сыщется ли болтов, – сказал Робин. – Стрелы-то у нас есть, а вот Алану с его новым арбалетом…

* * *

Городок и в лучшие-то времена можно было за полчаса обойти кругом. Теперь жилых домов в нем оставалось едва полдюжины. Да еще на острове посреди речки почему-то высилась одинокая развалюха, над которой курилась струйка дыма.

– Огден, а там кто живет? – кивнул Робин в сторону хижины.

– Ведьма. Да не, ты не думай, она не из тех, за кем эти Ловчие из «Молота» охотятся. Так, травами целебными промышляла всегда да заговорами. У нашего-то лекаря, Пепина, любые раны да болезни в момент заживали, а вот сглаз снять, оберег сварганить для удачной охоты или чего еще такого, – тут Адрея мастерица. Коли вы впрямь решились ТУДА… поговори с ней, авось да поможет чем. – Трактирщик потеребил бороду. – Правду сказать, наши-то ее всегда побаивались, хотя видит небо, от нее они только добро и видели.

– Схожу, – согласился Робин. – Тромм, ты как?

– Негоже смиренному служителю Господа нашего вступать в сделки с приспешниками Врага, каковые под личиной ворожеев да колдунов имеют обыкновение скрываться, – изрек монах, важно поднимаясь. – Не я с тобой иду, сын мой, а ты сопровождаешь меня.

Добрый Робин, предводитель разбойничьего отряда, за чью голову среди франков обещали от ста до двухсот крон, а в Бауэре – равный вес золота, усмехнулся и преувеличенно низко поклонился своему «духовному наставнику», после чего оба покинули таверну.

Мостков через речку перекинуть никто не удосужился – видимо, вода в Мозеле не поднималась особенно высоко даже по весне, сейчас же через брод без труда мог пройти и пятилетний ребенок. Как минимум один такой ребенок, кстати говоря, уже прошел: светлоголовая девчушка, что-то напевая себе под нос, сидела по самые уши в высокой траве и увлеченно играла с куклами, изображая, похоже, ни много ни мало как цельный королевский двор в лицах, со всеми интригами, балами, турнирами и сплетнями. Она не заметила незнакомцев, проходивших в двух шагах от ее укрытия, а ни Тромм, ни Робин не собирались зря мешать ее важным делам.

На пороге хижины сидела, плетя кошачью колыбельку, черноволосая женщина средних лет, с необычно белой для крестьянки кожей. Простое темное платье из обычного домотканого холста, но на плечи накинута богатая шаль – синий персидский шелк с золотом; крепкие чулки и башмаки, как у любой из деревенских хозяек среднего достатка, а на груди – брошка и пара булавок с сапфирами, за которые купеческий обоз со всем товаром купить можно.

– Посмотрели и будет, – не поднимая взгляда, проговорила женщина. – Коли есть что сказать, вперед, а нет – не держу, дорога открыта.

– Правду ли говорят… – начал было Тромм.

Тут Робин, у которого предчувствия работала значительно лучше языка, прервал монаха:

– Ты – Адрея, которую здесь называют ведьмой? Нам сказали, что ты можешь помочь тем, кто собирается ВНИЗ.

– Так меня действительно зовут, – молвила Адрея, – и помочь таким я тоже могу. Если у них есть чем думать. Дуракам-то помогать без толку… – Угольной молнией сверкнул взгляд из-под занавеса распущенных волос, и ведьма тут же вновь опустила голову, хотя навряд ли от смущения. – Добрый Робин, значит, да Тромм-Забияка. Вам бы я охотно помогла; только ведь вы уже решили идти туда, а значит, не отговорить…

– О чем ты? – Тромм отнюдь не стыдился своего прозвища, но чтобы первый встречный-поперечный узнавал его с одного взгляда – такого он не любил. – Ты что, знаешь об этом соборе что-то?

– А чего ж не знать. Найти бы того, кто его возводил, да оторвать все лишнее, начиная с головы – а еще лучше, этой самой головой заканчивая…

Услышав из уст Адреи свое же недавнее пожелание, монах не то чтобы вовсе отбросил подозрительность, но спросил уже без напускного презрения:

– Расскажи – если можешь, конечно. Мудрость небесная порой нуждается в поддержке мудрости земной.

Ведьма вновь сверкнула очами, которые оказались уже не черными, а темно-синими, чуть заметно улыбнулась и пожала плечами.

– Могу и рассказать, ничего трудного тут нет. Но показать, оно и мне проще будет, и вам полезнее. Коли не боитесь.

Тромм возмущенно перекрестился массивными дубовыми четками, которые использовал главным образом в драке, вместо кастета, и выпятил грудь колесом (увы, объемистое брюхо слегка подпортило бравый вид монаха). Робин хмыкнул и наклонил голову.

– Давай. Если это поможет.

Когда Адрея выпрямилась во весь рост, она оказалась на пол-ладони выше их обоих, что, впрочем, удивления не вызвало – ни Робин, ни Тромм не числились среди великанов, не то что Йэн и Хельми. Ведьма удалилась в хижину и через несколько минут снова появилась снаружи, в руках ее покачивался начищенный до блеска медный котелок, воды в котором было чуть больше половины. В прозрачную жидкость ведьма бросила щепотку-другую сушеных трав и порошков, и добавила несколько невнятных слов. Монах – так, на всякий случай – перекрестил Адрею и ее котелок, прошептав часть молитвы об изгнании злых сил, сколько сумел припомнить. Когда в Вестмюнстере читали лекции об экзорцизме, причетник Тромм зачастую мирно спал, так что теперь он больше полагался не на свою память, а на милосердие Господа, Он безусловно видит и ведает нужду смиренного грешника и не откажет снизойти, если это действительно нужно… а слова – они всего лишь слова, они для людей, а Тот, Кто наверху, и так поймет.