Czytaj książkę: «Сплетня»
© Катя Саммер, 2024
© ООО «Клевер-Медиа-Групп», 2025
© Наиля Бикмухаметова (иллюстрации на обложке и в книге)
Каждое твое слово будет использовано против тебя
Глава 1
Она
Слишком много блондинок на квадратный метр
Я подскакиваю на месте из-за пронзительной трели будильника. Не помню, что мне снилось, но, если верить ощущениям, явно катастрофа вселенского масштаба (например, что я вылетаю из универа). От резкого движения хрустит в шее, перед глазами летят искры. А еще что-то холодное стекает мне на ноги, и я с ужасом осознаю, что…
– Черт, черт, черт!
Да, я перевернула банку мутной от красок воды на деревянный планшет с теперь уже бывшей зачетной работой по цветоведению, потому что уснула прямо за столом. До пяти утра пыталась одолеть черно-белую цветовую растяжку, где каждая из двадцати ячеек должна отличаться от предыдущей всего на один тон. Но всякий раз, доходя до конца, понимала, что все рассчитала неправильно. Возможно, потому, что на парах мы работали титановыми красками, а дома у меня цинковые – у них разная степень белизны. А возможно, потому, что я все делала посреди ночи в тусклом желтом свете настольной лампы. Но вчера я пришла со смены в кафе уже за полночь, так как нам устроили внеплановую ревизию: у хозяйки обострилась тревожность, и ей повсюду видятся заговоры (наверное, рассталась с очередным бойфрендом). Дома к тому времени все благополучно спали, а я живу в проходной комнате, и включить потолочные светильники значило бы всех разбудить.
Судорожно размахиваю планшетом в надежде спасти работу, но это гиблое дело: краска потекла, и незаконченная палитра превратилась в некрасивую размытую кляксу. Видимо, придется снова не спать до утра, чтобы закончить все в срок. Хорошо, что в начале недели, как чувствовала, подготовила чистые планшеты, иначе точно встряла бы: чтобы обтянуть деревяшку, бумагу нужно намочить, а сохнет она долго.
Со злостью бросаю планшет на стол, оттуда с недовольным мяуканьем спрыгивает Дукалис, наш «общедомовый» кот. Его все так обзывают, потому что он заявился лет десять назад в наш двор и стал хозяйничать. Хотел – забирался в квартиры через окна, чтобы стащить сардельки или молоко, хотел – махал хвостом и уходил в закат. Все в доме без конца жаловались на рыжее чудище с круглой мордой, но, когда на прошлый День полиции он внезапно пропал, полным составом неделю искали его. Оказалось, Дукалис испугался салютов, которые запускали на улице папины сослуживцы, и через узкую щель забился в подвал, а вот вылезти уже не смог. Достали грязного и оголодавшего, но живого. Кстати, с тех пор запускать фейерверки все ходят на стадион недалеко от нас.
Когда срабатывает очередной будильник (всегда ставлю не меньше пяти подряд, потому что знаю себя), вижу надпись на экране: «Может, сегодня?» Вспоминаю, что меня ждет. Возможно. Скорее всего. Буду надеяться. Чувствую прилив сил и бросаюсь в ванную комнату, пока ее не занял кто-то из…
– Я первая, я первая! – кричит Вета, на полном ходу стартовав из спальни в одно время со мной. Только вот мне до двери ближе на пару шагов, поэтому я успеваю запереться прямо у нее перед носом.
– Так нечестно! – колотит она в дверь.
– В десятом классе совсем необязательно по полчаса рисовать стрелки до ушей! – Знаю, что говорю как наша мама, но со стороны моей вредной младшей шестнадцатилетней сестры, проходящей самые трудные стадии переходного возраста, наглость в чистом виде на целое утро занимать ванную, потому что там зеркало лучше, когда мне нужно использовать ее по прямому назначению и вымыть голову.
– Ага, чтобы нас с Ритой снова путали? Не дождетесь! – голосит Вета в ответ.
Она преувеличивает. Мои сестры – двойняшки, но их и без макияжа не спутаешь: Рита бледная и костлявая, а у Веты джинсы на пятой точке скоро лопнут. Плюс наша старшая сестра Роза покрасила Вету в модный блонд, а у Риты свои светло-русые волосы. И у нее уже много лет есть парень, возможно, поэтому она не имеет, как Вета, склонности к вызывающему макияжу. Но в последнее время все, что касается ее сестры-двойняшки, вызывает у Веты дикий протест. Думаю, это потому, что Рита постоянно болеет и родители сильно носятся с ней. Сейчас на капельницы таскают от мигрени, хотя они не особенно помогают. А Вете из-за этого пришлось чересчур рано повзрослеть. Я хорошо понимаю, что она чувствует, но это не значит, что уступлю ей ванную. Особенно сегодня. Тем более вчера Рите снова нездоровилось, и она вряд ли в школу пойдет. Путать Вету будет не с кем, так что переживет и без клоунского макияжа.
– Стрелки – это, между прочим, новый тренд! Почитай блог Али Конфеты! – продолжает вопить сестра на непонятном мне языке, а после заводит старую песню: – Мама, Ляля заняла ванную! Снова! Она…
Не слушаю ее вечные жалобы, которые повторяются изо дня в день. Включаю воду в душе, чтобы заглушить звуки, но… карма настигает меня почти мгновенно. Воды нет. Никакой. Ни горячей, ни холодной. Я же вчера набирала воду в банку для рисования? Или налила из графина? Видимо, оттуда, потому что из крана доносится только болезненный стон труб, за ремонт которых мы платили всего неделю назад. Я лично выделила половину суммы из отложенных денег, чтобы нам наконец заменили весь стояк, а не кусок прохудившейся трубы.
– Что с водой? – выглядывая из ванной, прерываю притворный плач младшей сестры, которая по привычке винит меня во всех смертных грехах.
– У Артемьевых под нами что-то прорвало, перекрыли пока. Вчера приходили ругаться, мол, из-за наших новых труб это…
Ага, конечно, из-за них. И совсем не потому, что этот дом давным-давно разваливается, но все дружно латают его как могут. Квартиры здесь в основном служебные, а многие работники доблестной полиции, как и мой папа, уже вышли на пенсию. Поэтому, если дом вдруг признают аварийным и отдадут под снос, все семьи попросту останутся на улице, так как жилье им (и нам) больше не положено. Мы узнавали: государству плевать, что папа и его друзья полжизни отдали службе на благо общества и прожили здесь больше двадцати лет. Сейчас они для бездушной системы никто.
Стиснув зубы, прохожу мимо скалящейся от радости Виолетты, которая мысленно уже построила маршрут до зеркала в ванной, а в комнате первым делом лезу в ящик с косметикой, чтобы взять сухой шампунь – мое единственное спасение на сегодня, но… не нахожу его на месте. Догадываясь, где искать, уже через пару мгновений вторгаюсь к девочкам в спальню. Правда, на цыпочках, чтобы не разбудить укрывшуюся с головой Риту. Роюсь в бардаке Веты на прикроватном столике и, конечно же, обнаруживаю пропажу – внезапно опустевший баллончик, который еще на выходных был полным. Теперь понятно, почему она тратит все утро на стрелки, а не на мытье головы: этого сухого шампуня мне с волосами до лопаток хватало на месяц, не меньше, а она почти с каре опустошила его за пару раз. Стерва.
Со злостью сжимая баллончик в руке, я уже шагаю к двери, когда замечаю в беспорядочной груде вещей, валяющихся рядом с напольной вешалкой, свою блузку. Как раз ту самую, в которой должна была сегодня пойти в университет! Я ее специально гладила аж позавчера, чтобы сегодня утром не тратить время. Знала, что поздно приду и буду занята всю ночь. Но мало того, что блузка помята, – ее явно носили: воротник измазан тональным кремом, который эта зараза литрами льет на свое прыщавое лицо.
– Нет, я точно убью ее, – шепчу под нос и, только выйдя за порог, кричу: – Мама! Она испортила мою выходную блузку!
В коридоре мелькает тень папы, который пришел с ночной смены: сейчас он работает охранником на складе. Он почти никогда не реагирует на крики и не вмешивается в разборки, пока мама его не попросит.
– А ты брала у мамы красную помаду! – визжит предательница из ванной, но выходить явно боится.
– Девочки, разберитесь сами, мне нужно Маргоше врача вызвать, – бормочет мама устало, взбивая пальцами светлые пряди волос.
Я сдаюсь, так как сейчас добиваться чего-то бессмысленно. Оставлю план мести на потом – не зря же это блюдо подают холодным. В большой семье кто первый успел, тот и прав. Нужно всегда бороться за еду, одежду, говорить громко, чтобы услышали в бесконечном шуме и гаме, поэтому я сдаю битву, чтобы потом выиграть войну. Плетусь к себе в комнату мимо родительской спальни, оглядываюсь, чтобы понять, за что браться в первую очередь. Быстро собираю сумку в универ, бросаю свежую форму для смены в кафе, где работаю после учебы каждые два дня. Чтобы хоть как-то спасти ситуацию, решаю завязать волосы в хвост и накрутить передние пряди, но и тут пришлось изловчиться, потому что у плойки с недавних пор где-то внутри отходит контакт и она работает, только если держать ее в одном положении. Поэтому делаю укладку, согнувшись пополам, будто мне защемило спину.
Спустя полчаса я в качестве последнего штриха бесполезно пшикаю на запястье туалетной водой, которая выветрится уже через пять минут. Поправляю челку так, чтобы не было видно русых корней, которые пора осветлять. Прохожусь кистью по скулам, которых не видно за щеками – не знаю, откуда они у меня, учитывая, как вечно причитает мама, торчащие позвонки и ребра. Наверное, оттуда же, откуда и грудь. Возможно, кто-то сверху, одарив меня ростом в метр пятьдесят и круглым лицом, решил хоть немного порадовать (только можно было обойтись все же без щек).
Завязываю красный бантик под воротником старой блузки; надеюсь, никто не заметит застиранные подмышки: придется стоять у мольберта, прижав руки к бокам. Без красной помады в отражении я, конечно, выгляжу как бледная поганка, но сегодня стянуть ее у мамы не получится, а моя закончилась – я выковыряла остатки на прошлых выходных. В скором времени мне придется хорошенько потратиться, но, вспомнив о том, насколько именно «хорошо», я ощущаю острое желание бросить все. Бросить все, перестать считать копейки, выдохнуть. Для учебы нужен миллион расходников вроде ватмана, туши, перьев (будь они прокляты, эти гравюры Дюрера, которые мы копируем уже месяц), а сколько еще мелочей… Думаю об этом и тут же ругаю саму себя, потому что нельзя сдаваться. Не сейчас. Сегодня может произойти чудо, которое я так жду, – вот на чем следует сосредоточиться.
В коридоре между полок, заставленных обувью, я чуть не спотыкаюсь о ползающего на четвереньках Лёву, годовалого сына еще одной местной блондинки – той самой старшей сестры Розы. Не слышала, когда она пришла, но сейчас ее голос доносится с кухни, где сестра, по всей видимости, читает лекции о вреде сахара нашей маме, которая, как всегда, пытается угостить ее пирогом (обожаю мамину яблочную шарлотку!). Роза пару лет назад, проходя практику в банке, умудрилась выйти замуж за своего босса и теперь живет в соседней новостройке. Родила ребенка, который, судя по тому, что она каждый день сдает его уставшему после смены папе и больной сестре, не очень-то ей нужен, и наслаждается безграничным миром возможностей. За год в декрете чем она только не пробовала заниматься: начинала проходить бесплатные онлайн-курсы по нутрициологии, которые, нахватавшись бессмысленно сложных слов, скоро бросила; пыталась стать косметологом, но передумала, выяснив, что для этого нужен медицинский диплом; теперь у нее новая стадия – кажется, метит в психологи. Высшее образование для начала бы получила, а то явно из академа не желает выходить (придется же диплом писать). Но чем бы душа ни тешилась, пока муж платит (мог бы разориться и на няню уж тогда).
– Черт, – обреченно ругаюсь я, наступив в последний момент в лужу.
И что-то подсказывает мне, что ее оставил не кот, в отличие от некоторых приученный к лотку (площадью с огромный уличный двор).
– Да, я решила приучать Лёву к горшку, – воодушевленно рассказывает Роза родителям, явно повторяя слова за умниками из сети. – Высаживайте его после сна и еды, чтобы…
Что ж, если на днях она остригла себе челку, то, видимо, и правда настроена на перемены.
– Держись, парень, – говорю Лёве, который улыбается мне десятком зубов и не думает ни о каких тревогах.
Райская жизнь – есть, спать и по очереди терроризировать родственников. Но мне его все равно жаль: непросто парню будет ходить на горшок, когда он в принципе-то еще не ходит. С этой самой мыслью, пока меня не заметили и не начали посвящать в какие-нибудь истины о десяти шагах к успеху, которые у Розы на очереди, я быстро вытаскиваю сухие плотные колготки из незапущенной стиральной машинки. Надев их, немного спускаю юбку с талии, чтобы не было видно зацепок над коленками. Надеваю пальто, в котором еще не слишком холодно, закидываю тяжелую сумку с планшетами для рисования на плечо и спускаюсь со второго этажа на улицу. Шапку забыла, но возвращаться не буду. Вдыхаю свежий воздух, подставляя лицо колючим снежинкам, и пешком направляюсь к университету. Благо тут совсем недалеко.
Глава 2
Она
Надежды высотой с многоэтажку
На улице дышится легче, чем спертым воздухом в нашей квартире, где, сколько ни проветривай, все равно будет пахнуть сыростью (и сколько ни шпаклюй северную стену в кладовке, она все равно следующей зимой покроется плесенью из-за трещин в перекрытиях). Без бесконечного множества лишних звуков мысли в голове легко упорядочиваются, и я спокойно планирую свой день. Девиз «Если рассчитать время до минуты, то, скорее всего, все получится успеть» работает, когда правда стараешься. А я стараюсь изо всех сил. Хотелось бы успеть. Не имею права не успевать.
Из-за моих рассуждений, наверное, можно подумать, что я не люблю свою семью, но это неправда. Люблю. Очень. Просто хочу жить по-другому. Не бояться потратить лишний рубль, не просыпаться каждый божий день в страхе остаться на улице, не биться насмерть за ванную комнату – еще и без воды. И хотя бы иногда отдыхать, что для моих родителей едва ли не грех. Именно поэтому я так хочу выучиться на дизайнера – чтобы вырваться в новую жизнь. Знаю, что не разбогатею по щелчку, что мне предстоит много работы, которая в конце концов может и не оправдать ожидания, но… это мой единственный шанс. Потому что больше ничего я не умею, кроме как рисовать. Совсем.
Я всегда была обычной во всем: довольно простая внешность, не то чтобы высокая успеваемость, средний ребенок в семье, где очень хотели мальчика (а получили бонусом девочек-двойняшек, что многое говорит об удаче Лариных, да?). Первый раз я выделилась в школе именно на уроке рисования. Меня наконец за что-то похвалили, и я так сильно зацепилась за идею стать хоть в чем-то лучшей, что пошла в художественную школу. И занятия там заметно облегчили мне жизнь. Вечные стенгазеты, декорации для школьных праздников, украшения на Новый год – за все это я получала бонусные отметки и помощь на экзаменах. А когда к выпускному Алевтина Викторовна, мой педагог из художки, сообщила, что дала мне все, что могла, и пора двигаться дальше, я решила, что передо мной будут открыты все двери.
Я мечтала учиться в лучшем университете города. Это место казалось мне по-настоящему знаменитым, особенно факультет архитектуры и дизайна. То и дело в художке слышала, что большинство местных преподавателей – члены Союза художников России, работа профессора по живописи висит в Третьяковской галерее, а дисциплину по шрифтам преподает шрифтовик самого Уткина, лучшего дизайнера в стране (не только по моему мнению, но и по мнению «Википедии»). И это все звучало как билет в жизнь. Но после творческих заданий, которые нужно было выполнить при поступлении, этот билет у меня отобрали.
Кто же знал, что девяносто процентов чертовых абитуриентов потратили целый год на подготовительные курсы? Я о них услышала только на экзаменах, а если бы и знала раньше, вряд ли бы сумела оплатить. И мне не говорили, что для поступления нужно будет обязательно сдавать черчение, которого в нашей художке не было. Как Алевтина Викторовна могла об этом не знать? В общем, несмотря на то что хорошо справилась с композицией и рисунком, я потеряла драгоценные баллы на том, к чему была совершенно не готова. В результате заняла шестнадцатое место в списке претендентов на бесплатное обучение. Из пятнадцати проходных. Пара-пара-пам.
У меня был вариант подождать год, подготовиться лучше и попробовать снова, но я страшно боялась потерять время. Целый год в никуда! Поэтому решила иначе – работала остаток лета, чтобы накопить денег, и пошла учиться на платной основе в надежде на чудо. Которого за три месяца так и не произошло, но я стараюсь не терять веру. Делаю все, чтобы оставаться первой в рейтинге претендентов на бюджетное место, на случай если кто-то уйдет (хотя до летней сессии, как мне предсказали, маловероятный исход). Даже если это значит учиться на пределе возможностей, работать после занятий в университетском кафе «Кофе по любви», чтобы каждый месяц оплачивать обучение, и практически не спать по ночам. А также клеить из картона объемные кубы по основам производственной графики прямо за прилавком, если это понадобится (было дело).
Не хочу думать, что я уже на последнем издыхании, но мне старательно об этом напоминают – да хотя бы деревянные планшеты в сумке на плече, каждый из которых весит по паре килограммов. И расписание: когда за пятнадцать минут ты должен успеть добежать из одного корпуса в другой, а находятся они в разных частях студгородка, простоять несколько часов за мольбертом, а потом еще и прыгать на физкультуре. И преподаватели, что заставляют рисовать квадраты вместо шедевров, а в последний момент меняют уже одобренный, казалось бы, эскиз, наплевав на то, что я так вижу. Самое настоящее варварство по отношению к творческому стилю! Который, я верила, у меня есть, но… Не знаю, в общем.
За три месяца из бесконечно талантливой, какой себя считала, я превратилась в несчастную и уставшую. А это только ТРИ МЕСЯЦА. Что будет дальше? Если не наскребу на декабрь, который, кстати, начался, двадцать тысяч на обучение и не куплю расходники? Если мне уже тяжело, я устала и хочу спать?
Надежда остается лишь на то, что чудо произойдет раньше, чем я сдамся. А когда все же очень хочется опустить руки, я представляю себя доживающей старость в проходной комнате с Дукалисом и его котятами, и… сразу находятся силы на уверенную походку с задранным кверху подбородком (хотя тяжелая сумка и кренит меня влево).
Пары по пропедевтике1 тянутся долго и монотонно. Я рисую около двадцати разных, но похожих вариантов орнамента, пока наконец преподаватель не выбирает один, по ее мнению, более-менее годный. Переношу карандашом эскиз на планшет, едва не засыпаю на пятнадцатом, но, когда начинается перерыв на обед, первая вылетаю из аудитории и бегу на четвертый этаж, где располагаются административные кабинеты. Долго бегу, потому что университет огромный. Даже наш отдельный корпус, отданный в ведение архитекторов и дизайнеров, такой большой, что за перерыв я его весь, наверное, и не обойду. Один выставочный зал на первом этаже и печатная мастерская чего стоят. Помню, как сильно вдохновилась, впервые придя сюда!
Правда, с началом обучения, когда я попала в гущу событий, мои эмоции поутихли: члены Союза художников оказались педагогами преклонного возраста, иногда с довольно устаревшими взглядами. Тот, чей рисунок висит в Москве, предстал перед нами самым настоящим снобом, который никого ни во что не ставит, хотя за последние двадцать лет не создал новых творений, достойных Третьяковок; а шрифтовик Уткина… он прикладывался к бутылке даже на парах: от его кофе всегда разило коньяком. Первые его слова были о том, что Уткин платил ему тридцать тысяч в месяц, а у нас нет никакого будущего. И все равно я, как и прежде, хочу учиться здесь. А куда еще мне идти?
Отдышавшись на лестнице после забега на четыре пролета, я первым делом заглядываю в деканат. На всякий случай – вдруг услышу что-то новое. Но нет. Секретарь спокойно играет в пасьянс на компьютере, дверь к декану закрыта. Эх!..
Глотаю воду из бутылки, которую таскаю в сумке, чтобы забить чувство голода, потому что вместо столовой слоняюсь здесь все свободное время. В начале прошлой недели я писала заявление на очередную отсрочку оплаты и случайно подслушала разговор по телефону. Повторяю: случайно. Секретарь декана говорила с моим однокурсником, который третий месяц не посещает занятия после неудачного прыжка с парашютом, – сложные переломы обеих ног и долгая процедура восстановления лишили его этой возможности. Ему после такого количества пропусков предложили уйти в академический отпуск, на больничном ведь не могут отчислить. А учится он на бюджете. Понимаете, к чему я клоню, да? Если он согласится, я буду спасена (потому что потратила бо́льшую часть денег, которые откладывала, на дурацкие трубы и все равно не сумела нормально помыть голову!).
Нервно поглядываю на часы в ожидании. На следующие пары нельзя опаздывать – меня попросту не пустят. Минут за пять до конца перемены я разочарованно вздыхаю и уже готовлюсь убегать, когда…
– Да, передадите подписанное заявление, как только сможете. Скана для оформления будет достаточно. Аня, – я слышу голос Марины Евгеньевны Романовой, нашего декана, которая обращается к секретарю, – дай образцы заполнения документов и все остальное. И передайте мои наилучшие пожелания вашему сыну. Пусть поправляется, мы его будем ждать.
Еще пять минут я стою у дверей, почти не дыша и наплевав на тот факт, что пара уже началась. Не могу сдвинуться с места. А когда из деканата выходит папа Артема, того самого неудачливого парашютиста с моего курса (да, я просматривала его страницу все это время, знаю, как выглядят его родители… и что вы мне за это сделаете?), я с трудом сдерживаю победный клич. Давлю улыбку, едва не сталкиваясь с мужчиной с волнистыми волосами, спадающими на плечи, и в черном тренче, – кажется, они там все творческие, эти Шишкины (по крайней мере точно рассчитывают, что мы должны поверить в их родство с Иван Иванычем и его «Утром в сосновом лесу»). Влетаю в приемную и, наплевав на обеденный перерыв, шагаю прямо в открытую дверь. К декану. И все было бы так просто, если бы я знала, что мне теперь сказать.
Марина Евгеньевна не сразу замечает меня, так увлечена чтением бумаг, кипами разложенных на ее столе. Она поправляет на носу очки в тонкой оправе, массирует лоб, двигает губами, что-то проговаривая про себя. Вблизи она, конечно, выглядит еще более устрашающей, чем казалась со стороны, но сейчас все мои инстинкты молчат – замерли в предвкушении.
– Вы… – она хмурится, когда поднимает на меня взгляд, будто почувствовав, что кто-то ворует у нее воздух, – что-то хотели?
– Я… да… нет…
– Так да или нет? – спрашивает строго, и у меня начинают дрожать коленки.
Я делаю глубокий вдох, задираю выше нос и отвечаю уже увереннее:
– Я Ларина. Лилия Ларина. – Благослови моих родителей, которые придумали мне имя с таким количеством букв «л», что можно сломать язык даже спустя восемнадцать лет.
– И это что-то должно мне говорить, Лилия… Ларина, да?
На короткое мгновение кажется, что она меня вспомнила, но нет. Молчит, смотрит прямо, ожидая ответа, и я начинаю сомневаться в идее заявиться сюда без продуманного плана. Но я уже здесь. И отступать поздно.
– Я полагаю, что освободилось одно из бюджетных мест на нашем курсе.
– Вы полагаете, – кивает она, явно не собираясь мне помогать и, возможно, самую малость удивляясь моей наглости.
– И так как я первая в очереди для перевода с платного отделения, то решила сэкономить вам время и сама пришла подписать документы… или что там еще от меня нужно. – Это я проговариваю уже скороговоркой. Моя смелость умирает в муках под таким острым взглядом из-под очков.
Романова переплетает пальцы и подпирает ими подбородок. Смотрит на меня как на диковинное животное. Или как будто я говорю на норвежском. Или словно у меня две головы. Мне не нравится затянувшееся молчание. Она могла меня сразу выгнать, если бы захотела, но почему-то молчит. И эта зловещая тишина, которую разбавляет лишь стук моего сердца, гулом отдающий в уши, пугает и, кажется, не предвещает ничего хорошего.
– Видите ли, Лилия… – М-м-м, начало так себе. – Все не так просто, как вам может показаться. Это место… о котором, как я полагаю, вы говорите, было занято сразу после инцидента с нашим студентом, поэтому…
БАМ! К сожалению (или к счастью), я не успеваю прочувствовать весь трагизм момента, когда рушатся мои надежды высотой с многоэтажку, потому что в кабинет врывается парень.
– Какого черта, а? – с порога заявляет он в довольно грубой форме. – Ты реально сделала это? Расцеловала Савельеву задницу после всего? Перевела его на бюджет, вместо того чтобы вышвырнуть на хрен из универа? Еще скажи, что ты извинилась перед ним!
Стоп, о чем он? Бюджет, Савельев… Это тот кудрявый мачо, который планшеты натягивает за десять минут до пары на грязном полу в коридоре и потом еще час ничего не делает на занятиях, так как нагло врет, что ватман не досох? Почему Савельева вдруг перевели на бюджет?
– Следи за своим языком! – не уступая в тональностях, отвечает парню Марина Евгеньевна и перегибается через стол, мигом сбросив маску безразличия.
В один момент кабинет наполняется криками, и никто, кажется, не видит, что у меня тут намечается личный конец света. Если я, конечно, все правильно понимаю. Очень надеюсь, что нет.
– Ты должен был держать себя в руках!
– И делать вид, что ничего не произошло, как это делаешь ты? Чтобы, не дай бог, ничего не навредило твоей безупречной репутации? Ты не имела права!
– Они угрожали судом!
О'кей, я молча постою в сторонке, пока они не прикончат друг друга.
– Нельзя распускать руки по любому поводу!
– Ты знаешь, из-за чего я…
– Знаю! – срывается голос декана, и она вдруг ненадолго – на очень короткий миг – становится такой человечной, что мне хочется подойти и обнять ее. Ровно до того момента, когда она вспоминает о моем существовании и понимает, что шанс на то, что я на время их разговора вдруг оглохла, примерно… нулевой. – Знаю, но ты меня вынудил сделать это.
Марина Евгеньевна одергивает строгий, как и ее голос, пиджак, заправляет пряди идеального темного каре за уши и снова садится на трон, где сразу кажется увереннее, будто и не было этого короткого взрыва.
– И если хочешь знать, благодаря своей выходке ты оставил эту милую девушку не у дел. – Ее тон снова сквозит холодным сарказмом.
– Что?
Впервые с момента, как парень вихрем ворвался в помещение, он замечает меня. Оборачивается, и мне, черт возьми, приходится поднять глаза к потолку, потому что он выше на две головы, и тут не мой рост виноват, просто он длинный, как жираф! Со спины я его и не узнала сразу. Наверное, потому что за все три месяца встреч в кафе, где в качестве клиента он всегда брал один и тот же кофе (поэтому я про себя и прозвала его Рафом), парень произнес от силы три-четыре слова безразличным тоном. А тут вдруг такой эмоциональный диапазон! Не то что у спичечной головки.
И вот теперь Данил Романов, сын декана, прожигает меня таким убийственным взглядом, будто я только что затопила его пентхаус, о котором все болтают. Будто сорвала ему поездку куда-нибудь на Мальдивы, или где там богатые мальчики отдыхают? Или покусилась на папочкины миллионы, заявив, что я его внебрачная дочь! Или разбила бесценный бэтмобиль. Да, в этот самый миг, когда Романов смотрит на меня совсем не добрым взглядом, я могу поверить даже самым ужасным слухам о нем: что полосовой шрам над бровью он получил чуть ли не в перестрелке (хотя кто-то утверждает, что это след от ножа: источники расходятся в мнениях), что его квартиру обыскивали, потому как он приторговывает наркотиками, или что он бьет тачки ради страховки. Откуда такие подробности, не могу представить, но в женских раздевалках о популярном мальчике Дане разговоры ведутся с упорной частотой. Шепотом, громко – по-разному, но о нем говорят всегда.
Наверное, я все еще не понимаю почему, он ведь не то чтобы даже красивый. У него прямой длинный нос, который кажется островатым, широкие брови и странный разрез глаз. Хотя… ладно, я догадываюсь, что именно цепляет его воздыхательниц. Вся эта легкая небритость вокруг рта и на подбородке, небрежная прическа, будто он только что оторвал голову от подушки и не потратил полчаса и пару тонн глины на укладку волос, проколотое ухо и холод в глазах, несомненно, работают на его образ. Признаться (если уж совсем начистоту), я сама привыкла видеть его молчаливую полуулыбку каждый четверг в одно и то же время в кафе и незаметно для себя как будто… стала ждать этих встреч. Словно они что-то значили. А зачем же еще Раф таскался в посредственную кофейню при университете, когда мог позволить себе любой кофе в городе?
Только я не позволяю себе увлекаться подобными мыслями – они сбивают с толку. Меня вообще не должны интересовать парни. То есть их нет в моих планах, пока я не состоюсь как личность и не добьюсь в карьере определенных высот. Лет этак до тридцати точно. Ну а что? Я влюблялась уже раз, хватило мне. А в нынешнем мире тридцать – очень даже приемлемый возраст, чтобы заводить семью и детей. Если я вообще захочу. В общем, я все успею. Сейчас меня больше волнует, где достать деньги для оплаты учебы и как обойтись без продажи почки на черном рынке. Ну, и еще, может быть, тот факт, что Данил Романов, репутация которого летит впереди него, пахнет сладкой жвачкой. Это противоестественно.
– Что? – произносит он раздраженно, и мне становится не до смеха, хотя я только что вспомнила, как ходил забавный слух о рекламе средства от герпеса, в которой Раф снялся.
– Что слышал.
Вздрагиваю от голоса декана, а отвернувшись, точно чувствую пылающее место у виска, куда продолжают смотреть.
– Ты лишил эту девушку законного бесплатного обучения в нашем прекрасном университете. Тебе не совестно?
Молчит, мрачно задумавшись. Еще бы ему было. Так, ладно, что там насчет моего обучения вообще?
– Плохо я тебя воспитала. – Марина Евгеньевна приподнимает очки, сдавливает переносицу и затем указывает на меня пальцем. – А значит, мне это и исправлять. Поможешь… Лилии? – Я киваю. – С конкурсом.
– Каким конкурсом? – вырывается у меня.
– Талантов.
Это тот, где мистеры и мисс? О котором без конца болтают перед физкультурой, как только заканчивают обсуждать Даню Романова? Да ни за что! Там участвуют ПА-РЫ. Популярные студенты. Талантливые. Я ни к одной из представленных категорий не отношусь. У меня вообще нет ни талантов, ни друзей, потому что на них нет времени.
– Я планирую найти спонсоров, которые сумеют обеспечить победителей достойным денежным призом, чтобы и вам, Лилия, хватило доучиться год, а там… – Она машет на меня рукой, как будто сдается. – Там мы с вами что-нибудь придумаем.
