Czytaj książkę: «Волки и шакалы»
Посвящается солдатам Великой Отечественной войны, депортированным народам.
Пролог
Утро апреля 1957 года. К кирпичному зданию сельского совета, прихрамывая, подошел крепкий высокий мужчина лет тридцати. На широких плечах серый пиджак, под ним белая рубашка, заправленная в черные брюки, подпоясанные кожаным ремнем, на ногах кирзовые ботинки, на груди блестят начищенные медали «За отвагу», «За взятие Вены», «За победу над фашистской Германией». Крупный, чуть с горбинкой нос на круглом, гладко выбритом лице, голубые, глубоко посаженные глаза смотрят с доброй смешинкой, тонкий, плотно сжатый рот, черные с проседью волосы зачесаны назад. Мужчина достал из бокового кармана пиджака связку ключей и, выбрав один из них, вставил в замочную скважину навесного замка, провернув два раза, отогнул дужку и снял с петель, поднявшись по невысоким скрипучим ступеням, открыл высокую деревянную дверь под небольшим навесом. Это был Кравцов Павел Александрович, председатель сельского совета села Бирюзяк, расположенного на реке Кардонке, одном из рукавов дельты реки Терек, впадающей в Каспийское море. В селе располагался колхоз «Путь к Коммунизму», правление которого находилось в этом же здании. Колхозники ловили рыбу, сдавали её в Крайновский рыбзавод, выращивали виноград. Село входило в состав Крайновского района Дагестанской АССР.
Кравцов, переступив невысокий порожек, вошел в здание. Небольшой коридор, деревянный пол которого выкрашен коричневой краской, три двери с красными прибитыми мелкими гвоздями табличками, на которых при помощи трафарета желтой краской написано: налево – «Парторг», направо – «Председатель», прямо – «Сельсовет». Он открыл дверь своего кабинета и вошел в него. Здесь сразу напротив находился массивный двухтумбовый стол, накрытый красной скатертью, на столе стояла чернильница-непроливайка, на ней деревянная ручка со стальным пером, стопка газет и бумаги, сзади большое окно наполовину завешено выбитой цветами занавеской на натянутой проволоке, с открытой форточкой, у стола стоял деревянный, с высокой спинкой и обитым дерматином сиденьем стул. Лучи весеннего солнца освещали кабинет. Возле окна на стене портрет В. И. Ленина, справа полки с книгами, трудами классиков марксизма-ленинизма, слева вешалка из деревянной планки со вбитыми в нее гвоздями, деревянные скамейки вдоль стены. Легкий ветерок приносил запахи сохнувшей земли, цветущих деревьев, навоза, воробьи с шумным чириканьем затеяли драку на ближайшем дереве.
Павел занял свое место за столом, пододвинул к себе газеты, стал просматривать их в ожидании посетителей. Рабочий день председателя сельского совета начинался с восьми часов и заканчивался в десять, если были посетители – и дольше, но в таком небольшом селе в пятьдесят домов все друг о друге знали, и Кравцов каждый день приходил на работу, так как был ответственным человеком. Хотя редко кто из селян отрывался от повседневных забот, чтобы посетить сельский совет, только регистрация новорожденного или свадьба, а так все в основном приходили к нему домой. Еще должность председателя сельского совета, как и учителя и фельдшера, была оплачиваемой. Председатель же и парторг пропадали в это время на колхозном дворе. В остальное рабочее время он работал на колхозном винограднике.
В одной из вчерашних газет – «Грозненский рабочий», – он прочитал заметку о ликвидации банды Исы Азагоева, нападавшей не только на отдельных милиционеров, но и на отделения в районных центрах, убивавшей партийных руководителей и председателей колхозов. Павел вспомнил веселого, способного на выдумки друга детства – чеченца, ушедшего в горы в 1944 году.
Часть 1
Глава 1. Изгои
Село Бирюзяк Чеченской автономной области, весна 1924 года. По проселочной дороге вдоль дворов ехала телега, запряженная мощным, сильным, серым в яблоках жеребцом. Управлял им молодой человек, сидевший впереди на доске, застеленной волчьей шкурой. Сзади на сложенной горой мебели и домашней утвари сидела молодая женщина, с любопытством осматривающаяся по сторонам.
Дорога только просохла от весенней распутицы, и пыль не донимала путников, солнце клонилось к закату, но еще припекало. Из-за плетеных заборов с любопытством вслед телеге смотрели женщины – редко кто приезжал в это богом забытое село. За телегой бежала большая с черными пятнами собака – местные шавки зашлись лаем.
Мужчина одет еще по-зимнему – на голове заячья шапка-ушанка, на плечах расстегнутый тулуп, под ним грубой вязки коричневый свитер, на ногах шерстяные брюки, заправленные в сапоги, какие обычно выдавали офицерам царской армии. Под правой рукой вороненый ствол одноствольного ружья. Из-под шапки выбивается черный чуб, прикрывающий широкий лоб, серые под тонкими бровями глаза смотрят настороженно, под широким с горбинкой носом черные усы, прикрывающие небольшой рот, круглый овал лица с гладко выбритым подбородком.
На сидевшей спиной к лошади его спутнице одет полушубок, застегнутый на деревянные пуговицы, на голове цветастый платок, из-под длинной шерстяной юбки выглядывают черные полусапожки. Лицо довольно миловидное: длинные густые брови, голубые крупные глаза, небольшой вздернутый носик, пухлые губы, круглый подбородок.
– Потерпи ещё немного, Даша, уже почти приехали, – утешил её мужчина, оглядывая село: хаты из камыша, обмазанные глиной и побеленные известью, поблескивали небольшими, круглыми без рам стеклами, огорожены плетеным забором из местного кустарника – гребенчука, такие же ворота на кожаных петлях. Между дворами – загаты – уложенные друг на друга в рост мелкие ветки акации и лоховника с большими колючками. В каждом дворе хозяйственные постройки для скота, сады, виноградники. Сзади дворов – обрывистая речка Кардонка.
– Эй, малец, – окликнул приезжий одного из пробегающих мимо любопытных мальчишек. Лет восьми пацаненок резко остановился, шмыгнул носом, вытер его засаленным рукавом длинной рубахи. На босых, покрытых грязью ногах короткие штаны, плутоватые серые глаза смотрят настороженно, соломенные волосы подстрижены «под горшок», на курносом носу веснушки. Сорванец окинул взглядом лошадь, телегу, женщину на ней, собаку и ответил, изображая солидного занятого взрослого:
– Чего надо?
– Я вижу, что ты слишком груб, тебя, наверное, давно не драл отец. Ты чей будешь?
Мальчишка, сразу присмирев, стушевался и, ковыряя сырую землю босой ногой, тихо произнес:
– Широкий я, Ванятка, Трофима Широкого сын.
– А Широкий Мирон – твой дед? – заинтересованно спросил приезжий.
– Нет, прадед, ох и злющий, так и норовит палкой огреть, только ты ничего не говори ему – враз выпорет.
– Так и быть, не скажу. А где он живет?
– Вон же, через две хаты, вон дед на завалинке сидит, вылез на солнце погреться, – и малец показал грязной, с чернотой под ногтями рукой на группу стариков, уже давно присматривающихся к путникам.
Мальчонка, взбрыкивая ногами, изображая лошадь, побежал к друзьям. Мужчина тронул вожжи, и конь потянул телегу дальше, остановился у хаты, где на завалинке под окном сидели четверо стариков. Большой белобрысый тополь только распустил над ними свои клейкие листочки, и солнце вовсю поливало землю сквозь голые ветви. Соскочив на землю, он снял шапку, поклонился по старому обычаю в пояс. Среди четверых выделялся самый старый, он опирался на кривую, отполированную от постоянного использования палку. Одет старик был в длиннополую расстегнутую шубу, на голове бараний треух, под шубой – свитер, на ногах шерстяные штаны, обрезанные старые валенки, поверх них блестящие резиной калоши, длинная седая борода ухожена, серые глаза на морщинистом лице смотрят внимательно. Остальные были помоложе, но одеты по-разному: кто в старый тулуп, а на одном даже солдатская телогрейка, все в обрезанных валенках, шапках-ушанках, но все седые, с бородами.
– Здравствуйте, старики, кто из вас Широкий Мирон? – приветствовал приезжий.
Старики приветствовали его в ответ, а самый старший ответил неожиданно сильным голосом:
– Я Мирон, а ты кто таков?
– Я Кравцов Александр Павлович, а это моя жена Даша Белова, – обернулся Кравцов, показывая на сидевшую вполоборота на телеге женщину, – а приехали мы из Лагани, что на побережье Каспийского моря.
– А, Дашутка! Внучка! – обрадовался дед, поясняя окружающим. – Я видел ее в последний раз пятилетней сопливой девчонкой, а теперь вон какой красавицей выросла. А я от твоей мамы получил давеча весточку, что приедете по весне, и мы уже вас заждались.
Даша легко спрыгнула на землю, зардевшись, поздоровавшись, поклонилась в пояс. Старик крикнул в глубину двора:
– Эй, Марья, Никола, поскорей открывайте ворота, встречайте гостей.
Сам же, кряхтя, держась за поясницу, встал, Александр было кинулся помочь, но был отстранен властной рукой. К воротам хозяйственного двора подошла крупная, лет пятидесяти женщина, одетая в телогрейку без рукавов поверх шерстяного платья, на голове белый платок, на ногах калоши, скинула верёвочную петлю с колышка, удерживающую створку сбитых из тонких жердей ворот, легко отодвинула ее внутрь двора. Тут же подбежал молодой парень, черноволосый, сероглазый, с пушком на верхней губе, широкоплечий, в серой рубахе и черных штанах, заправленных в короткие кожаные сапожки, с любопытством уставился на приезжих.
– Чего рот раззявил?! – прикрикнул на парня дед. – Помоги телегу завести во двор.
Никита подхватил коня под уздцы, повел его во двор, за ним вошли Александр с дедом Матвеем. Здесь по обе стороны выстроены различные хозяйственные сараи: для коров, для птицы, для свиней, для хранения сена и дров, а также под кладовую вина и различных припасов. Слева имелась калитка на жилой двор, прямо в сад. Между тем дед продолжал распоряжаться:
– Николай, помоги распрячь лошадь, напоите, накормите, разгружайте пока в коровник, коровы переночуют во дворе. Как управитесь, приходите на кухню. А ты, Дашутка, пойдем со мной.
Даша пошла вслед за хозяином на жилую половину. Мужчины принялись разгружать привезенные вещи. Закончив и смыв пот в стоящей здесь же кадушке с водой, они также прошли на жилой двор. Здесь по обе стороны были построены хаты: одна под спальни с одной стороны, с другой – кухни зимняя с деревянной дверью и летняя под навесом, здесь же был вход в подвал. Напротив под другим навесом – мастерская, где был плотницкий верстак и инструмент, рядом калитка в сад, где виднелась баня и ворот колодца. Между хатами беседка из винограда, подпертая шестами, с распускающимся почками, под навесом деревянный стол, врытый ножками в землю, рядом широкие скамейки, накрытые вязаными лоскутными ковриками. На клеёнчатой скатерти стола уже стояли тарелки и чашки с едой: здесь было обжаренное мясо, вареная рыба, как осетровая, так и простая, жареная картошка, черная посоленная икра, самоиспеченный хлеб, вино в запотевшем глиняном кувшине, деревянные расписные ложки, кружки.
– Проходите, садитесь, гости дорогие, – пригласил хозяин, перекрестившись, занимая место на табуретке во главе стола.
Из зимней кухни вышли Даша и Марья, присоединились к мужчинам. Когда все расселись, дед Матвей разлил в глиняные кружки красное вино.
– Давайте выпьем за встречу, за знакомство, это дочка моя, муж в войну погиб, а это внук-шалопай, – отвесив подзатыльник сидящему рядом Николаю, выпил, на правах хозяина первым закусил отварной рыбой.
После того как гости утолили первый голод, Марья встала, пошла под навес летней кухни, где на печке стояли горшки, взяла один из них, надев предварительно специальные варежки, чтобы не обжечь руки, принесла его на стол, разлила гостям наваристой, золотистой, с красной рыбой ухи, поставила горшок на место. Хозяин вновь налил вино.
– За счастливую жизнь в нашем селе.
Еще выпили, причем женщины только пригубили, закусили икрой. Когда наелись, Марья помыла кружки, налила в них чай с молоком.
– Так что же вас заставило уехать из Лагани? – спросил дед.
– Сам я из-под Царицына, мои родители жили на Волге, ловили рыбу. В четырнадцатом меня призвали в армию, воевал в Белоруссии, имею два Георгиевских креста, ранен, – рассказывая, Александр показал левую руку без двух пальцев – мизинца и безымянного. – В семнадцатом присвоили звание подпоручика, потом поручика. После революции приехал домой, но сначала белые, потом красные звали на войну: я отказался – хотелось мирной жизни. Но красные это так не оставили, если офицер и не за них, значит, контра. Пришлось уехать в Лагань, родственники помогли устроиться – бригадой ловили рыбу, построил хату, вот, встретил Дашу, женился, но и в Лагани комиссары достали, видимо, кому-то перешел дорогу, и вот мы здесь, – после этих слов Александр обнял зардевшуюся жену.
– Вы пейте чай, а то остынет, – напомнила Марья, – кладите в него масло.
Чай и так был жирный, в условиях дороговизны сахара – соленый, с запахом ванили.
– Вы думаете, красные и здесь вас не достанут? – спросил старик.
– Новая власть не оставит без присмотра ни одного своего гражданина, так что это дело времени, – ответил Кравцов. – Но, думаю, здесь село глухое, на отставного офицера, не участвовавшего в Гражданской, я думаю, внимания не обратят.
– Дай-то бог, – вздохнул дед Матвей, крестясь. – У нас тут все беглые – кто от царя, кто от коммунистов, а кто и от казаков, мы всех принимаем – рыбы, дичи хватит на всех, а если кто подличает, безобразничает, разговор один – озеро, на корм ракам.
– Жестоко, – высказал своё мнение Александр.
– Зато у нас нет замков на дверях, никто без хозяина не войдет во двор. А как там в Лагани мать, отец? – переменил тему старик, обращаясь к Даше.
– Все здоровы, тятя рыбу ловит, мама за братиками, сестренками смотрит, – ответила молодая женщина.
– К вам, говорят, приходили комиссары, отобрали рыбу? – спросил Никита.
– Были, сказали, что расстреляют тех, кто не отдаст, рыбы не жалко, тятя еще наловил, а вот батюшку увели в Сибирь, церковь порушили.
– Плохо, у нас молельный дом в Крайновке, там венчает батюшка, крестит младенцев, вера – дело святое, пока не трогают, знают, что недолго и в море утонуть или в озерах пропасть, и никто не найдет.
Дед налил еще вина себе и Александру, выпил, промочил пересохшее горло.
– Пей, Сашка, вино, трехлетней выдержки, специально для этого случая держу, – порекомендовал хозяин. – Мы, как получили от вас весточку, очистили участок, зимой накосили камыша, приготовили бревна из акации для строительства хаты, так что через месяц построитесь и будете жить в своем дворе, а пока у меня, вон, в кухне зимней поживете, только вот печник у нас только в Крайновке вечно, пьяный, вечно занят, – обрадовал дед Матвей.
Даша встала, поклонилась в пояс.
– Спасибо, дедушка, мы с вами не рассчитаемся. А печку Саша сложит.
– Не надо, – отмахнулся хозяин. – Мы помогаем приезжим всем селом строиться, женщины месят глину, обмазывают, мужики ставят каркас, вяжут снопы. Ты ведь охотник, вот и будешь стрелять дичь, менять на рыбу, да и перо купцы с удовольствием берут. Только у нас лодки нет – рыбу ловим с берега.
– Доски для лодки я привез, так что собрать и просмолить недолго, – сказал Александр.
– Это хорошо, скоро утка пойдет – самая охота.
– Сейчас Никита протопит баню, напаритесь с дороги.
Селяне не только помогли отстроиться, но и дали в хозяйство поросят, кур, а дед Широкий дал молодую телку. Александр посадил сад, виноградник, поставил амбары для скота. Вскоре родился первенец, которого назвали Павел – по деду.
* * *
На следующий год. Ранняя весна. Предгорья Кавказа. Весеннее солнце нагрело ледяные вершины гор, и многочисленные ручьи устремились в Терек, который с грохотом понес свои воды через равнину в Каспийское море. Обмелевшая река, которую летом местами лошади переходили вброд, стала неприступной, полноводной. Мутные воды легко ворочали крупные камни, вырвали с корнем деревья.
Вдоль реки по левому берегу, скрываясь в камышах, по протоптанной зверьем тропе шел молодой человек – горец, ведя в поводу навьюченную лошадь, в седле которой, держась тонкой рукой за луку, сидела закутанная в черные одежды молодая женщина, следом бежало два десятка овец, подгоняемых двумя крупными лохматыми собаками-волкодавами с обрезанными ушами и кожаными ошейниками со стальными шипами. Они внимательно следили за стадом, подгоняя отставших покусыванием за задние ноги, время от времени одна из них, почуяв добычу, убегала на охоту.
Одет был молодой человек по-зимнему: большая лохматая шапка-папаха, длинная бурка из плотной шерсти, черная, с газырями рубаха, такие же брюки, заправленные в сапоги с толстой подошвой, но без каблука, подпоясан широким ремнем с серебряными бляшками. На ремне в украшенных серебром ножнах справа кинжал с рукояткой из кожи с серебряным навершием, с левой стороны кобура с выглядывающей рукоятью пистолета. Чуть удлиненное лицо, обрамленное густой черной бородой, губы плотно сжаты, нос горбинкой, настороженные черные глаза с тревогой смотрят на противоположный берег.
Уздечка лошади также украшена серебряными бляхами. Справа, прикрепленный к седлу, в самодельной кожаной кобуре обрез винтовки с поцарапанным ложем, вдоль левого бока лошади привязано кремневое ружье с толстым стволом, через круп переброшены две переметные сумы, сшитые из старых потертых ковров. Свободные одежды надежно скрывают фигурку женщины, но черные глаза с густыми ресницами и дугами бровей, сросшихся на переносице, смотрят с любовью в спину спутника. Из-под платья в стременах черевички, украшенные бисером. По всему было видно, что она сильно устала – глаза изредка закрывались и тело подавалось вперед, потом встряхивалась и вновь выпрямляла спину.
Ахмед Азагоев – так звали горца – был чеченцем. Молодой человек вторые сутки уходил от погони. В одном из соседних аулов встретил он девушку и полюбил ее, но она уже была обещана её отцом другому. Отец Ахмеда был небедным человеком, но, несмотря на все переговоры, получил отказ, и тогда молодой человек решился на похищение. Он понимал, что родственники девушки вправе убить его. Отец не одобрил его решения, он выделил ему немного денег, овец, самого необходимого в дорогу, посоветовал уходить к морю по левой стороне Терека, обходя казачьи станицы, потом прилюдно отказался от сына, сберегая этим род от гнева родственников невесты.
Встретившись в очередной раз с Патимат, которая была также не равнодушна к красивому молодому человеку, он уговорил ее уехать с ним. Бежали они вечером, когда все уснули, ночью перешли Терек, который уже на глазах наливался мощью. Утро встретило туманом, брызгами разбушевавшейся реки. Водная преграда создала непроходимую преграду для возможной погони. Беглецы двигались медленно, далеко обходя казачьи станицы. Хотя война и революция выкосили мужское население селений, все равно горцу можно было ожидать пулю в спину. Миновали Шелковскую, дальше пошли менее обжитые места, камыши все чаще поднимали свои кисточки, скрывая с головой всадника в седле, все чаще приходилось идти по щиколотку в воде. Попадались и мелкие речушки, тогда приходилось долго искать брод. Встречались стада диких свиней, разрывающих землю в поисках сладких молодых корешков камыша – пикулей, они неохотно уступали дорогу путникам. Тогда Ахмед доставал из кобуры обрез винтовки и был настороже: хозяин стада, обычно крупный секач, мог и напасть, защищая свой гарем. Собаки глухо рычали, закрывая своими телами человека. Но обходилось – видимо, у них еще не настал брачный период. Попадались и деревни староверов – они никого не признавали, их дворы встречали свирепым лаем собак и наглухо закрытыми воротами. В обед, когда солнце поднялось в зенит, Ахмед завел лошадь в густые заросли и, найдя полянку, снял с лошади невесту, ослабил подпругу, подвесил на морду торбу с зерном, потом расстелил на траве бурку, достал из переметных сум коврики для молитвы и вместе с Патимат обратился к Аллаху, прося милости за свой поступок. Быстро пообедав сушеным мясом и сыром, через полчаса вновь двинулись в путь. К вечеру заросли камыша сгустились до того, что по тропе мог пройти только один человек, под ногами также чавкала вода. Сапоги давно уже промокли и весили по пуду каждый. Горец надеялся найти хоть какую-нибудь прогалину для отдыха. Наконец он остановил свой маленький караван, достал острый кинжал, начал вырубать вокруг камыш, складывая его в центр, вскоре образовался мощный настил. Ахмед снял Патимат с лошади, расседлал уставшее животное, снял потник и расстелил его поверх камышового настила, женщина тем временем разложила нехитрую еду на расстеленном белом полотенце.
– Я вижу, ты огорчена тем, что пришлось вот так покинуть семью. Поверь, что мне тоже горько – мы нарушили волю отцов, и в этом нет нам прощения, одно утешает – мы вместе, – грустно произнес молодой человек.
После этих слов глаза Патимат налились слезами. Горец, утешая, обнял ее за плечи, женщина доверчиво прижалась к его груди.
– Ничего, здесь глухие места, равнины, полные непуганой дичи, а реки кишат рыбой. Найдем подходящее место, построим хату, кошару, родишь мне двоих сыновей, тогда, может, родители и простят нас.
Рискуя тем, что его увидят с другого берега, Азагоев решил развести костер на вырубленной поляне – необходимо было немного обсушиться. Нарубив еще камыша, он развел небольшой огонь, снял сапоги, отжал носки, повесил рядом с костром, потом они с Патимат поужинали. Тем временем ночь вступила в свои права – небо высветилось миллиардами звезд, взошедшая полная луна отбрасывала причудливые тени.
Девушка легла на потник, укрылась буркой, в темноте влажно, призывно блестели её глаза. Горец лег рядом, и тела слились в любовных ласках. Но первая брачная ночь была прервана приходом незваных гостей – первой поднялась собака по кличке Вайнах, повела обрубками ушей, шерсть на загривке вздыбилась, из горла вырвался глухой рык, потом поднялась вторая – Каз. Услышав предупреждение, Ахмед выскочил и стал поспешно одеваться. Патимат встревоженно села, прикрываясь буркой. В ночи вначале раздался жалобный плач ребенка, потом смех, следом как будто кто-то захлопал в ладоши, причем звуки раздавались с разных сторон.
– Кто это? – со страхом спросила женщина.
– Не бойся, я с тобой, – успокоил горец, заряжая кремневое ружье. – Шакалы нас не тронут, боятся, а овцу утащить собаки не дадут.
Забытый костер слабо светился в темноте, он бросил в него охапку камыша, но потухший огонь не желал разгораться – только дымил. Среди камыша показалась пара светящихся точек – глаза, потом еще. Собаки разделились – одна встала сзади стада, другая спереди. Горец нажал на курок – хлесткий выстрел и сноп огня из ствола разорвали ночь. В той стороне послышался скулеж, потом возня, на время все стихло, потом шакалы вновь начали свой концерт. Наконец огонь взял свое – пламя взметнулось ввысь, но камыш прогорел быстро – пришлось опять его рубить. Вновь зарядив ружье, Азагоев положил жену спать, сам же решил охранять ее сон. Пришлось еще два раза стрелять, под конец он заснул, опершись о ружье, проснулся от того, что собаки сцепились с шакалами – комок шерсти катался рядом со стадом, еще одна тень метнулась к баранам. Горец вновь выстрелил, зверь заскулил, подпрыгнул и свалился замертво в воду. Между тем собака одолела своего противника, разорвала живот и стала поедать еще теплое мясо, вторым убитым из ружья животным занялась другая собака – они были приучены добывать себе еду сами.
Шакалы ушли, когда небо начало сереть. Тогда Ахмед, положив заряженное ружье, залез под бурку, и молодые люди вновь любили друг друга. Проснулись они, когда солнце уже почти встало в зенит, быстро свернули лагерь, и вновь потянулась под ногами мокрая звериная тропа. После обеда, совершив намаз, вышли к развилке – глубокая речка убегала от основного широко разлившегося русла реки Терек, поднявшийся ветерок уже приносил запахи близкого моря. М. Ю. Лермонтов писал о реке в свое время:
Терк воет, дик и злобен,
Меж утесистых громад,
Буре плач его подобен,
Слезы брызгами летят.
Но, по степи разбегаясь,
Он лукавый принял вид
И, приветливо ласкаясь,
Морю Каспию шумит.
Так как встретившаяся речка была глубокой, пришлось идти по ее берегу. Мелкие птахи порхали вокруг – ловили мошек, затевали любовные игры, в вышине парили чайки. Вот сначала с тропы исчезла вода, потом поредел камыш, и наконец путники вышли на равнину, поросшую лоховником и местным кустарником – гребенчуком. Из-под ног прыскали зайцы, кричали фазаны, пробегала лиса, но сытые собаки не обращали на живность внимания. Справа текла мутная речка, на поверхности которой то и дело всплескивалась рыба, слева то и дело встречались зеркала озер, кишащие водоплавающей птицей, но встречалась и мертвая вода с берегом, белым от соли. К одному из таких водоемов и вышли наши путники. К берегу вела двухколейная дорога, трава, продавленная колесами телег, – рядом жили люди. Осторожно пошли по ней, и вскоре вдали поднялись деревья, послышался лай собак, мычание коров, потянуло дымом печей. Вечерело, и Ахмед, выбрав широкую поляну, решил здесь остановиться на ночлег, а завтра выяснить, что за село впереди. Местность располагала к тому, чтобы здесь остановиться надолго.
– Хорошее место. Тебе нравится здесь? – спросил горец.
– Да, травы много, рядом речка, много дичи, но у нас красивее – горы лесистые, ручьи, – грустно ответила женщина.
– Придется жить здесь. Завтра схожу в село, узнаю, кто здесь живет, потом поохочусь, если все будет хорошо, будем строить здесь кошару, – решил Азагоев.
Стали разбивать лагерь: разгрузили и расседлали лошадь, заготовили дров для костра, развели огонь, над ним подвесили котелок, предварительно наполнив его водой из речки, кинули туда соленого мяса, крупы, и вскоре над поляной разнесся запах вкусной похлебки. Изголодавшиеся овцы принялись щипать только что вылезшую из земли темно-зеленую траву, собаки по очереди сбегали на охоту, прибежали с мордами, вымазанными яичным желтком. Поужинав и поблагодарив молитвой Аллаха, путники легли отдыхать, на этот раз шакалы кричали далеко, видимо, сказывалась близость жилья.
Их сон прервал резкий звук близкого выстрела. Солнце уже поднялось над горизонтом, и день вовсю разгорался. Азагоев быстро оделся, взял винтовку, зарядил ее и бросился на звук. Трава была покрыта росой. Вскоре вновь начались камыши, но на небольшой прогалине блеснула вода большого озера, здесь была привязан серый жеребец за уздечку к кусту гребенчука. Увидев незнакомого человека, он громко заржал. Подойдя ближе к воде, горец увидел узкую длинную лодку, на ней охотника, который до этого собирал убитую им дичь, но, услышав лошадь, быстро зарядил одноствольное ружье, настороженно всматривался в берег. Ахмед вышел на открытое пространство, направил на мужчину обрез винтовки. – Эй, виходи! – на плохом русском крикнул он.
Мужчина положил в лодку ружье, взял оттуда длинный шест и, отталкиваясь им от дна, поплыл к берегу, но, не доплыв метров пять, уткнул нос лодки в камыш, положил шест и вновь взял ружье, направив его на горца.
– Ты кто? – спросил Ахмед.
– А ты кто? – в свою очередь спросил мужчина.
– Я спиросил первый, – опуская винтовку, возразил горец.
– Кравцов Александр, живу я здесь. А ты, я вижу, с гор, чеченец?
– Нохча, с гора, Ахмед Азагоев. Твой казак?
– Нет, я рыбак, охотник, в селе все рыбаки, правда, есть и казаки – от власти бежали, у них красные казаки всех мужчин вырубили, – рассказывал мужчина. На вид ему было лет двадцать, одет тепло – по-зимнему: старая шапка-ушанка, короткий тулуп, теплые ватные брюки, кожаные сапоги, подпоясан патронташем со вставленными желтыми патронами. Азагоев удивленно спросил:
– Казак казака стрелял?
– Что ты хотел, гражданская война, коммунисты натравили, брат на брата пошел, – ответил охотник.
– Как можно брат брата биль? – покачал головой горец.
– Коммунисты, – ответил Александр. – Ладно, подожди, мне надо убитых уток собрать, а то утонут.
Охотник вновь положил на дно ружье, взял шест и поплыл на середину озера. Здесь уже дичь опять садилась на гладь озера. Утки летали прямо над головой, цапли, раскинув огромные крылья, падали в воду, застывали, стоя на одной ноге и высматривая в воде мелкую рыбешку, в камышах слышалась активная возня – там птица устраивала гнезда, готовясь вывести потомство. Селезни красовались перед утками, распрямляя блестящие зеленым крылья, солнце бриллиантами играло на мокрых тушках.
Кравцов быстро собрал убоину, плавающую на поверхности воды, разогнал лодку и с силой загнал ее на берег, выпрыгнув на землю, достал из лодки мешок, быстро стал кидать туда дичь. С одного выстрела он убил около пятнадцати уток.
– Дай утка, – попросил горец.
– А почто сам не настреляешь? – спросил Александр. – Хотя из винтовки особо не настреляешь.
– Моя есть ружье – лодка нет.
– Лодку возьмёшь, когда я охотиться не буду, завтра воскресенье, мы все отдыхаем, можешь охотиться, – разрешил охотник, протягивая горцу двух уток.
– Хорошо, – согласился он, взяв подарок за ноги. – Как зовут село, кто хозяин? Моя здесь хочет жизнь.
– Село называется Бирюзяк, над нами хозяина нет, все решают старики, сейчас я сделаю еще выстрела четыре, загружу лошадь и поеду домой, если хочешь, езжай со мной, – предложил охотник.
Развернувшись, Азагоев пошел назад к месту своей стоянки. Сзади вновь раздался звук выстрела. Сквозь кустарник он вскоре увидел своих овец, все так же щиплющих траву. Собаки же, учуяв человека, вначале вскинулись, но, увидев хозяина, весело замахали хвостами. Патимат сидела на свернутой бурке, вязала спицами из шерстяной пряжи носки, счастливо улыбнулась мужу. Положив уток у ее ног, Ахмед сказал:
– Свари их, пока я съезжу в село, там живут рыбаки.
– Хорошо, – согласилась женщина, отложила носки и принялась щипать дичь.
Горец еще нарубил дров для костра, сходил на речку, принес воды, оседлал лошадь, взял с собой кинжал и пистолет, оставил заряженное ружьё и винтовку жене, он знал, что, если надо, она сможет воспользоваться оружием. Прыгнув в седло, махнув рукой, поехал вновь к озеру. Между тем оттуда опять послышался выстрел. Жеребец, увидев лошадь, весело заржал, двинулся было навстречу, но привязанная уздечка не пустила. На берегу уже стоял полный завязанный мешок в пятнах крови, второй лежал пустым, но вот охотник пристал к берегу, подмигнув, весело сложил в него птицу. Вновь сев в лодку, поплыл на озеро, оттуда вскоре раздался выстрел. Проделав свою работу, наполнив мешки, погрузив их на коня, отвязав его, запрыгнул в седло, махнул Азагоеву следовать за ним.
Пока ехали по тропе между густым кустарником, жеребец Александра все пытался оглянуться на идущую следом кобылу, недовольно фыркал на понукания седока, когда выехали на широкою дорогу, ведущую от села к соленому озеру, поехали рядом, конь начал всячески оказывать внимание соседке – то ласково заржет, красиво выгибая шею, то пытается немного прикусить ее. Кравцову постоянно приходилось сдерживать его, а кобыла, видимо, была не против ухаживаний, не отстранялась, ласково косила влажным глазом.
