Czytaj książkę: «Общая психопатология», strona 9

(б) Форма и содержание феноменов

Изложим ряд положений, имеющих общее значение для всех феноменов, которые подлежат описанию. Форму необходимо отличать от содержания, которое может время от времени меняться; например, факт галлюцинации не должен смешиваться с ее содержанием, в функции которого могут выступить человек или дерево, угрожающие фигуры или мирные пейзажи. Восприятия, идеи, суждения, чувства, порывы, самосознание – все это формы психических феноменов; они обозначают разновидности наличного бытия, через которые содержание выявляется для нас. Правда, описывая конкретные события психической жизни, мы учитываем содержание психики отдельной личности; но в феноменологии нас интересует только форма. В зависимости от того, какой именно аспект феномена – формальный или содержательный – мы имеем в виду в каждый данный момент, мы можем пренебречь другим его аспектом, то есть, соответственно, анализом содержания или феноменологическим исследованием. Для самих больных существенное значение обычно имеет только содержание. Часто они совершенно не сознают, каким именно образом они переживают это содержание; соответственно, они часто смешивают галлюцинации, псевдогаллюцинации, иллюзорные представления и т. д., ибо не придают значения умению дифференцировать эти столь несущественные для них вещи.

С другой стороны, содержание модифицирует способ переживания феноменов; оно придает феноменам определенный вес в контексте психической жизни в целом и указывает путь к их постижению и интерпретации.

Экскурс в область формы и содержания. Любое познание предполагает различение формы и содержания; это различение постоянно используется в психопатологии, независимо от того, занимается ли она простейшими феноменами или сложными целостностями. Приведем несколько примеров.

1. В психической жизни всегда присутствуют субъект и объект. Объективный элемент в самом широком смысле мы называем психическим содержанием, а то, как объект предстает субъекту (восприятие, представление, мысль), мы называем формой. Так, ипохондрическое содержание, независимо от того, выявляется ли оно через голоса, навязчивые идеи, сверхценные идеи и т. п., всегда доступно идентификации в качестве содержания. Аналогично, мы можем говорить о содержании страхов и других эмоциональных состояний.

2. Форма психозов противопоставляется их частному содержанию; например, периодические фазы дисфории как формы болезни должны противопоставляться частным типам поведения (алкоголизму, фугам, попыткам самоубийства и т. п.) как элементам содержания.

3. Некоторые самые общие изменения, затрагивающие психическую жизнь в целом, – такие, как шизофрения или истерия, – будучи доступны интерпретации только в терминах психологии, могут быть рассмотрены также с формальной точки зрения. Любая разновидность человеческого желания или стремления, любая разновидность мысли или фантазии может выступить в качестве содержания той или иной из числа подобных форм и найти в них способ своего выявления (шизофренический, истерический и т. п.).

Главный интерес феноменологии сосредоточен на форме; что касается содержания, то оно кажется скорее случайным. С другой стороны, для понимающей психологии содержание всегда существенно, а форма иногда может быть несущественной.

(в) Переходы между феноменами

Представляется, что многие больные способны духовным взглядом увидеть одно и то же содержание в виде быстро сменяющих друг друга разнообразных феноменологических форм. Так, при остром психозе одно и то же содержание – например ревность – может принимать самые разные формы (эмоциональное состояние, галлюцинации, бредовая идея). Говорить о «переходах» от одной формы к другой было бы неверно. Слово «переход» в качестве общего термина есть не что иное, как маскировка дефектов анализа. Истина заключается в том, что в каждый момент любое переживание соткано из множества феноменов, которые мы, описывая, разделяем. Например, когда галлюцинаторное переживание пропитано бредовой убежденностью, перцептивные (связанные с восприятием действительности) элементы постепенно исчезают, и в конечном счете становится трудно определить, существовали ли они вообще, и если да, то в какой форме. Таким образом, между феноменами существуют четкие различия – настоящие феноменологические провалы (например, между физически реальными и воображаемыми событиями) или феноменологические переходы (например, от осознания реальности к галлюцинациям). Одна из важнейших задач психопатологии – уловить все эти различия, углубить, расширить и систематизировать их; только при этом условии мы можем достичь успеха в анализе каждого отдельного случая.

(г) Классификация групп феноменов

Ниже мы даем последовательное описание аномальных психических феноменов – от конкретных переживаний к переживанию пространства и времени, затем к осознанию собственной телесности, осознанию действительности и бредовым представлениям. Далее мы обратимся к эмоциональным состояниям, влечениям, воле и т. п., вплоть до осознания личностью своего «Я», а в конце представим феномены рефлексии. Разбивка на параграфы определяется отличительными свойствами и наглядными характеристиками соответствующих феноменов; она не следует какой-либо предварительно заданной схеме, так как в настоящее время наши феноменологические данные не удается классифицировать сколько-нибудь удовлетворительным образом. Будучи одной из основ психопатологии, феноменология развита все еще весьма слабо. Наша попытка описания не может скрыть этого недостатка; тем не менее мы должны дать хотя бы какую-то – пусть пробную – классификацию. В подобных условиях наилучшая классификация – та, в которой запечатлены естественные практические следствия обнаруживаемых фактов. Неизбежные дефекты такой классификации будут стимулировать наше стремление постичь совокупность феноменов – причем не столько путем чисто логических операций, сколько путем последовательного углубления и расширения нашей способности видеть феномены во всем их многообразии.

§ 1. Осознание объективной действительности (предметное сознание, Gegenstandsbewußtsein)

Психологическое введение. Мы используем термин «объект» («предмет», Gegenstand) в широком смысле. Объект – это то, что противостоит нам; объектом мы называем все, что мы созерцаем, постигаем, о чем мыслим, что распознаем своим внутренним взором или органами чувств, короче говоря – все, на что мы направляем наше внутреннее внимание, независимо от того, реально это или нереально, конкретно или абстрактно, смутно или явственно. Объекты даны нам через восприятия (Wahrnehmungen) или представления (Vorstellungen). В качестве восприятий объекты даны нам физически (как нечто «осязаемое», непосредственно ощущаемое, обладающее свойством объективности), тогда как в качестве представлений они даны нам как нечто воображаемое, обладающее свойством субъективности. В любом из наших восприятий или представлений мы можем различить три элемента: материал ощущений (цвет, высота звука и т. п.), пространственную и временную упорядоченность и интенциональный акт (целенаправленность и объективацию). Материал ощущений входит в психическую жизнь и обретает объективное значение только благодаря интенциональному акту. Этому акту мы можем присвоить термин «мысль» или «осознание значения». Далее, рассуждая феноменологически, следует признать, что эти интенциональные акты не обязательно должны быть укоренены в материале ощущений. В качестве примера такого абстрактного знания об объекте можно привести быстрое чтение. Мы ясно сознаем смысл слов, при этом не вызывая в своем воображении те объекты, о которых идет речь. Такое абстрактное представление об объекте называется осознанием (Bewußtheit). В зависимости от типа восприятия осознание может быть физическим (то есть осознанием «присутствия рядом» кого-то невидимого и непредставляемого) или чисто мысленным (что встречается значительно чаще).

Приведем несколько сообщений об аномалиях восприятий и представлений.

(а) Аномалии, связанные с восприятиями

(1) Изменения интенсивности. Звуки слышатся громче, цвета видятся ярче, красная крыша кажется охваченной пламенем, дверь закрывается с пушечным грохотом, ветки обламываются с треском, похожим на выстрел, ветерок шумит подобно буре (во время делириозных состояний, на первых стадиях наркоза, при отравлениях, перед эпилептическими припадками, при острых психозах).

Психопат, в течение нескольких лет страдавший от последствий поверхностного огнестрельного ранения головы, пишет: «С тех пор как я получил пулю в голову, я время от времени ощущаю крайнее обострение слуха. Это происходит примерно раз в месяц, причем не днем, а по ночам, когда я лежу в постели. Перемена каждый раз бывает внезапной и ошеломляющей. Шумы, которые в нормальном состоянии я едва слышу, кажутся до жути ясными и громкими. Я вынужден лежать тихо и не шевелясь: даже малейшее шуршание простыни или подушки доставляет мне огромные неудобства. Наручные часы на столике у кровати кажутся курантами; привычный шум автомобилей и поездов начинает походить на неумолимо надвигающуюся лавину. Я лежу весь в поту, инстинктивно избегая малейшего движения, – и вдруг возвращаюсь в нормальное состояние. Все это длится около пяти минут, но кажется бесконечным» (Kurt Schneider).

Возможно также ослабление интенсивности. Окружающее кажется словно покрытым дымкой, все утрачивает вкус или кажется одинаковым (меланхолия). Больной шизофренией пишет:

«Солнечный свет тускнеет, когда я встаю лицом к нему и начинаю громко говорить. Тогда я могу спокойно вглядываться в солнце, свет которого лишь слегка раздражает мои глаза. Но когда я здоров, я так же не способен вглядываться в солнце, как и любой человек» (Schreber).

Отсутствие или ослабление чувствительности к боли (аналгезия или гипалгезия) могут проявляться в локальной или общей форме. Локальная разновидность имеет обычно неврологическое, иногда (при истерии) психогенное происхождение. Общая форма появляется как истерический или гипнотический феномен или как результат сильного аффекта (например, у солдат во время боя). Гипалгезия бывает также признаком особой конституции личности. Столь же разнообразны условия проявления сверхчувствительности к боли – гипералгезии.

(2) Качественные сдвиги. При чтении белая бумага внезапно начинает казаться красной, а буквы – зелеными. Лица людей приобретают характерный коричневатый оттенок, окружающие начинают походить на китайцев или индейцев.

Серко наблюдал за собой на ранних стадиях отравления мескалином и отметил, что все окружающее стало казаться необычайно богато расцвеченным, так что он пережил настоящее «отравление» красками: «Самые неприметные предметы, на которые я никогда не обращал внимания, – окурки, спички в пепельнице, цветные стеклышки в мусорной куче, чернильные пятна на письменном столе, ряды похожих друг на друга книг и т. п., – внезапно засияли многоцветным блеском, которого я не могу должным образом описать. Своим неописуемым цветовым богатством мое внимание привлекли в особенности некоторые объекты, которые я видел, так сказать, опосредованно: даже мелкие тени на потолке и стенах и едва заметные тени, отбрасываемые мебелью на пол, обладали редкостными, нежными оттенками, сообщавшими комнате волшебно-сказочный облик».

(3) Аномальные сопутствующие ощущения. Больной шизофренией пишет:

«Любое слово, любой звук вызывают ощущение удара по голове. При этом кажется, будто из моей головы вырывают по куску черепной кости» (Schreber).

В подобных случаях (которые вполне обычны для шизофрении, хотя могут иметь место и при других расстройствах) мы сталкиваемся, собственно говоря, с сопутствующими ощущениями, а не с хорошо известным феноменом звуко-цветовой ассоциации («цветной слух», синопсия)¹⁷.

(б) Аномальные характеристики восприятий

Восприятие характеризуется рядом признаков: оно может казаться знакомым или чуждым или обладать тем или иным эмоциональным качеством или настроением. Выделяются следующие аномальные характеристики восприятий:

(1) Отчуждение воспринимаемого мира¹⁸.

«Все кажется словно затянутым дымкой; я слышу все словно сквозь стену…» «Голоса людей кажутся доносящимися откуда-то издалека. Вещи выглядят не так, как раньше, они как будто изменились, они кажутся странными и плоскими. Мой собственный голос звучит незнакомо. Все выглядит удивительно новым, словно я не видел этого уже очень давно…» «Я словно покрыт мехом… Я трогаю себя, чтобы удостовериться в собственном существовании».

Все это жалобы больных, у которых расстройство выражено в сравнительно мягкой форме. Такие больные никогда не устают описывать, какие странные изменения претерпело их восприятие. Их восприятия странны, своеобразны, жутки. Описания всегда метафоричны, так как этот опыт нельзя выразить непосредственно. Больные не думают, что мир на самом деле переменился; они только ощущают, что для них все стало иным. Мы должны всегда помнить, что в действительности они могут видеть, слышать и чувствовать со всей остротой и ясностью. Таким образом, мы сталкиваемся с расстройством самого процесса восприятия, а не его отдельных элементов, равно как и не способности оценивать смысл и выносить суждения. Значит, в любом нормальном восприятии должен быть еще один фактор, который ускользнул бы от нашего внимания, если бы нам не были знакомы специфические жалобы этих больных. В случаях относительно серьезных расстройств описания становятся более примечательными:

«Все предметы кажутся такими новыми и поразительными, что я произношу про себя их имена и касаюсь их по нескольку раз, чтобы удостовериться, что они реальны. Даже топая ногой по полу, я все равно ощущаю нереальность…» Больные чувствуют себя дезориентированными, потерянными и думают, что не смогут найти дорогу, хотя на самом деле это им удается так же успешно, как и прежде. В незнакомой обстановке это ощущение странности и чуждости возрастает. «В страхе я схватил своего друга за руку; я почувствовал, что, если он оставит меня хотя бы на мгновение, я потеряюсь». «Все предметы, казалось, отступили в бесконечность (здесь не следует усматривать физическую иллюзию расстояния, – К. Я.); собственный голос замирает где-то в бесконечной дали». Больные часто думают, что их уже невозможно услышать; им кажется, что они воспарили куда-то вдаль от действительности, во внешнее пространство, в пугающее одиночество. «Все кажется сном. Пространство безбрежно, времени больше нет; мгновение продолжается вечность, утекают бесконечные массы времени…» «Я погребен, совершенно одинок, рядом со мной нет никого. Я вижу только черное; даже солнечный свет я вижу черным». Но мы удостоверяемся, что такие больные все видят и не выказывают никаких расстройств чувственного восприятия как такового.

В таких относительно серьезных случаях исследование поначалу не выявляет расстройства способности к суждению; но ощущения настолько действенны, что их невозможно полностью подавить. Больные касаются предметов руками, чтобы удостовериться в том, что они еще здесь, топают, чтобы удостовериться в наличии твердой почвы под ногами. В конечном счете, однако, психическое расстройство приобретает настолько серьезный характер, что говорить о наличии у больного способности к суждению уже не приходится. Охваченные страхом, утратившие покой больные – страдающие обычно и другими серьезными расстройствами – начинают переживать собственные ощущения как истинную реальность и в итоге теряют чувствительность к доводам разума. Мир ускользает от них. Ничего не остается. Страшно одинокие, они подвешены между бесконечностями. Они будут жить вечно, поскольку времени больше нет. Сами они больше не существуют, ибо их тело умерло. Страшная судьба оставляет на их долю только это ложное существование.

(2) Данный в восприятиях мир может переживаться не только как нечто чуждое и мертвое, но и как нечто совершенно новое и потрясающе прекрасное:

«Все казалось иным; во всем я видел черты божественного величия». «Казалось, я вступил в новый мир, в новую жизнь. Каждый предмет был окружен светлым ореолом; мое внутреннее видение было настолько обострено, что я во всем усматривал вселенскую красоту. Лес звучал небесной музыкой» (James).

(3) Приведенные описания показывают, что чисто чувственному восприятию предметов сопутствует определенное настроение, определенная эмоциональная атмосфера. Важным моментом, обусловливающим возможность усматривать в чувственном не просто чувственное, но также и повод понять психическое, является способность к эмпатии, то есть к тому, чтобы разделять чувства других людей. Патологические феномены состоят либо в отсутствии способности к эмпатии (другие люди кажутся умершими, больным кажется, что только они видят окружающее, они больше не сознают существования чужой психической жизни), либо в мучительно-навязчивой эмпатии (чужая психическая жизнь захватывает беззащитную жертву), либо, наконец, в фантастически обманчивой эмпатии.

Больной с летаргическим энцефалитом сообщает: «В то время я невероятно тонко чувствовал мельчайшие, неуловимые оттенки, колебания настроения и т. д. Например, я непосредственно ощущал малейшие признаки недопонимания между двоими из моих соучеников». Тот же больной сообщает, что он не разделял этих чувств, а только регистрировал их: «Это не было естественным соучастием» (Mayer-Gross und Steiner).

Повышенная способность к чувственному проникновению в высокодифференцированные психические состояния, наряду с другими симптомами, встречается на начальных стадиях процессов. Так, за много лет до начала острого психоза больной пережил значительное обострение восприимчивости, которое он сам рассматривал как нечто аномальное. Произведения искусства казались ему глубокими, содержательными, потрясающими, как волшебная музыка. Люди казались намного более сложными, чем прежде; в своем восприятии душевного мира женщин он ощущал резко возросшее разнообразие. Впечатления от прочитанных текстов мешали ему спать по ночам.

Существует специфический способ непонимания психической жизни других людей, встречающийся на начальных стадиях процессов: окружающие кажутся больному настолько удивительными и непонятными, что он считает этих (на самом деле здоровых) людей больными, тогда как себя – здоровым. Вернике называет данный феномен «транзитивизмом».

(в) Расщепление восприятия

Этот термин относится к феноменам, которые описываются больными, страдающими шизофренией или находящимися под воздействием ядовитых веществ:

«В саду щебечет птичка. Я слышу это и знаю, что она щебечет, но я знаю также, что то, что она птица, и то, что она щебечет, – это вещи, чрезвычайно далекие друг от друга. Между ними лежит пропасть, и я боюсь, что не смогу совместить их друг с другом. Кажется, что между птицей и щебетом нет ничего общего» (Fr. Fischer).

Случай отравления мескалином: «Открыв глаза, я посмотрел в сторону окна, но не понял, что это окно; я увидел множество красок, зеленых и голубых пятен, и я знал, что это листья на дереве и небо, которое видно сквозь них, но не мог связать это восприятие разнообразных вещей с каким-либо определенным местом в пространстве» (Mayer-Gross und Steiner).

(г) Обманы восприятия

Мы описали все аномальные восприятия, относящиеся к реальным объектам, увиденным по-иному, но не к новым, не существующим в действительности объектам. Теперь мы перейдем к обманам восприятия в собственном смысле, то есть к восприятию предметов, не существующих в действительности¹⁹. Со времен Эскироля проводится различие между иллюзиями и галлюцинациями. Иллюзиями называются такие случаи восприятия, которые в действительности являются преобразованиями (или искажениями) нормального восприятия; здесь внешние возбудители чувств составляют с некоторыми воспроизводимыми элементами такое единство, когда первые не удается отличить от вторых. Галлюцинациями называются случаи восприятия, которые возникают как первичные феномены и не являются преобразованиями или искажениями какого бы то ни было первичного восприятия.

(аа) Существует три типа иллюзий – иллюзии, обусловленные недостатком внимания, иллюзии, обусловленные аффектом, и парейдолии (Pareidolien).

1. Иллюзии, обусловленные недостатком внимания. Как показывают данные экспериментальных исследований, почти любое восприятие вбирает в себя какие-то воспроизводимые элементы; благодаря последним почти всегда компенсируется тот эффект ослабленного воздействия внешних стимулов, который возникает при недостаточно сосредоточенном внимании. Например, слушая лекцию, мы постоянно про себя восполняем ее смысл, но замечаем это только тогда, когда случайно совершаем ошибку. Мы пропускаем опечатки в книге, но, исходя из контекста, незаметно восполняем и корректируем ее смысл. Иллюзии этого типа могут быть исправлены сразу же, как только мы сосредоточим на них наше внимание. Ошибки идентификации и неточные, ошибочные восприятия, возникающие при прогрессивном параличе, делирии и т. п., до известной степени принадлежат к этой же категории. Иллюзии данного рода (неверная идентификация) играют роль в ошибках, совершаемых этими больными при чтении и слушании, а также в способах оформления ими своих визуальных впечатлений.

2. Иллюзии, обусловленные аффектом. Оказавшись в одиночестве в ночному лесу, мы можем в страхе принять ствол дерева или скалу за человеческую фигуру. Больной-меланхолик, который боится, что его убьют, может принять висящую на вешалке одежду за труп, а какой-нибудь повседневный шум может потрясти его, будучи принят за звон тюремных цепей. Иллюзии этого типа обычно мимолетны и всегда понятны с точки зрения аффекта, преобладающего в данный момент времени.

3. Парейдолии. Воображение может создавать иллюзорные формы из облаков, старых стен с разводами и т. п. Парейдолии не связаны с какими-либо аффектами или суждениями о действительности; но то, что сотворено воображением, не обязательно исчезает, когда внимание сосредоточивается на нем:

«В детстве меня часто дразнила эта моя живая способность к воображению. Одну из своих фантазий я помню особенно хорошо. Из окна гостиной я мог видеть дом напротив, старый и обшарпанный, с почерневшей штукатуркой и покрывавшими стены пятнами разнообразной формы, за которыми просвечивала старая штукатурка. Глядя в окно на эту темную, ветхую стену, я воображал, что пятна отставшей штукатурки – это лица. С течением времени они становились все более и более выразительными. Когда я пытался обратить внимание других людей на эти “лица” на обветшавшей штукатурке, никто меня не понимал. Тем не менее я видел их вполне отчетливо. В последующие годы я помнил их очень ясно, хотя больше не мог мысленно восстановить их, глядя на контуры, которым они были обязаны своим существованием» (Johannes Müller).

Сходные иллюзии могут наблюдаться и у психически больных. Невидимые постороннему, они постоянно исчезают и возникают в воображении больного – тогда как иллюзии двух других типов исчезают либо тогда, когда внимание сосредоточивается на них, либо тогда, когда породивший их аффект сменяется другим.

Одна из пациенток гейдельбергской клиники, находясь в спокойном, сосредоточенном состоянии, видела головы людей и животных «словно вышитыми» на одеяле, а также на стене. Кроме того, она видела гримасничающие лица в пятнах солнечного света на стенах. Она знала, что это обман, и говорила: «Мой взгляд извлекает лица из неровностей стены». Другая пациентка удивленно сообщала: «Вещи сами обретают форму; круглые дыры в оконных рамах [то есть отверстия для задвижек] превращаются в головы, и мне кажется, что они собираются укусить меня».

Один больной так описывал свои иллюзии во время охоты: «На всех деревьях и кустарниках я видел вместо обычных сорок смутные очертания каких-то глядевших на меня карикатурных фигур, пузатых человечков с тонкими кривыми ножками и длинными толстыми носами, а иногда и слоников с длинными шевелящимися хоботами. Земля, казалось, кишела ящерицами, лягушками и жабами, иногда весьма внушительных размеров. Меня окружала самая разнообразная живность, самые разнообразные порождения ада. Деревья и кусты приобретали зловещий, пугающий вид. Бывало, на каждом кустарнике, на деревьях и стеблях камыша сидело по девичьей фигурке. Девичьи лица обольстительно улыбались мне с облаков, а когда ветер шевелил ветви, они манили меня к себе. Шум ветра был их шепотом» (Staudenmaier).

Иллюзии, будучи чувственно переживаемыми данностями, ни в коем случае не должны смешиваться с ложными толкованиями (то есть с ложными выводами рассудка). Если блестящий металл принимается за золото, а врач – за прокурора, это не связано с искажением чувственного восприятия. Сам воспринимаемый объект остается тем же, но он получает ложное истолкование. Иллюзии надо отличать и от так называемых функциональных галлюцинаций: к примеру, когда течет вода, больной слышит голоса, но последние исчезают, как только кран закрывается. Звук, производимый текущей водой, и голоса он слышит одновременно. Как иллюзии, так и функциональные галлюцинации содержат элемент настоящего восприятия действительности, но в первом случае этот элемент становится поводом для возникновения иллюзорного ощущения, которое продолжает существовать само по себе, тогда как во втором случае он исчезает вместе с самим восприятием.

(бб) Истинные галлюцинации – это обманы восприятия, которые не являются искажениями истинных восприятий, а возникают сами по себе как нечто совершенно новое и существуют одновременно с истинными восприятиями и параллельно им. Последнее свойство делает их феноменом, отличающимся от галлюцинаций-сновидений. Существует ряд нормальных феноменов, сопоставимых с истинными галлюцинациями, – например последовательные образы на сетчатке или более редкое явление воспоминания чувственного образа (когда уже слышанные слова совершенно отчетливо слышатся снова, как будто их произносят на самом деле, или когда в конце дня, заполненного кропотливой работой у микроскопа, перед глазами встают микроскопические объекты; подобное характерно для состояния усталости). Наконец, существуют фантастические визуальные явления, классическое описание которых дал И. Мюллер, и феномены, хорошо известные ныне под названием субъективных визуальных образов.

Образец воспоминания чувственного образа был мне любезно сообщен тайным советником Тучеком (Tuczek) из Марбурга: «В течение большей части дня, без перерыва, я собирал яблоки. Стоя на стремянке, я внимательно вглядывался в гущу ветвей и длинной палкой сбивал яблоки. Вечером, когда я возвращался по темным улицам к вокзалу, мне очень мешало болезненное ощущение, будто перед моими глазами все еще маячат ветви с висящими на них яблоками. Этот образ был настолько реальным, что я то и дело на ходу размахивал перед собой палкой. Ощущение не оставляло меня в течение нескольких часов, пока, наконец, я не уснул».

Образец фантастического визуального явления, описанный И. Мюллером на основе наблюдений над самим собой: «Чтобы скоротать бессонные ночи, я пускаюсь в своеобычные странствия среди творений собственного зрительного воображения. Если я хочу проследить за этими светлыми образами, я расслабляю мышцы глаз, закрываю глаза и всматриваюсь во тьму поля зрения. Чувствуя, что мышцы глаз полностью расслаблены, я погружаюсь в осязаемый покой своих глаз или во тьму поля зрения. Я отбрасываю от себя любые мысли или суждения… Поначалу на темном фоне там и сям появляются световые пятна, туманные облачка, изменчивые, подвижные цвета; вскоре они сменяются легко узнаваемыми изображениями самых разнообразных предметов, поначалу смутными, затем все более и более отчетливыми. Нет сомнения, что они испускают настоящее свечение; иногда они бывают окрашены в разные цвета. Они наделены подвижностью и изменчивостью. Иногда они появляются у краев поля зрения и при этом выглядят необычайно четко и живо, что не характерно для этих областей. С малейшим движением глазного яблока они обычно исчезают. Рефлексия также заставляет их исчезнуть. Они редко представляют собой нечто знакомое; обычно это удивительные люди и животные, которых я никогда не видел, или освещенные помещения, в которых я никогда не бывал… Я умею вызывать эти видения не только по ночам, но и в любое время дня. Ночами я подолгу не сплю, наблюдая за ними с закрытыми глазами. Мне достаточно бывает сесть, закрыть глаза, отвлечься от всего на свете, чтобы эти образы, которые я знаю и люблю с детства, пришли ко мне сами собой… Светлые образы часто появляются в темном поле зрения, но столь же часто темное поле светлеет и превращается в мягкий внутренний дневной свет, после чего сразу же появляется собственно образ. Постепенное просветление поля зрения кажется мне чем-то не менее примечательным, нежели возникновение самих светящихся образов. Удивительное ощущение: сидеть, как зритель, среди бела дня, с закрытыми глазами, и видеть “дневной свет”, постепенно нарастающий изнутри, а в этом дневном свете собственных очей наблюдать светящиеся и движущиеся фигуры, порожденные, конечно же, той жизнью чувств, которая протекает в глубинах твоей личности, – и все это в состоянии бодрствования, спокойного размышления, без всякого суеверия, без всякой сентиментальности. Я могу исключительно точно определить момент, когда образы начинают светиться. Я долго сижу с закрытыми глазами. Если я пытаюсь вообразить что-либо по собственному произволу, это остается лишь абстрактной идеей, которая не светится и не движется по полю зрения; но внезапно возникает согласованность между фантазией и световым нервом, внезапно возникают светящиеся формы, совершенно не связанные с развитием идей. Это мгновенно возникающие видения, а не формы, поначалу рожденные воображением и лишь затем начинающие светиться. Я не вижу того, что мог бы захотеть увидеть мой разум; я просто воспринимаю то, что светит мне без всякого усилия с моей стороны. Поверхностное возражение, будто это то же, что светящиеся образы, которые мы видим во сне, или простая “игра фантазии”, должно быть отброшено. Я могу плести одну фантазию за другой в течение долгих часов, но то, что я при этом представляю себе, никогда не оживает в таких формах. Для того чтобы возникали такие светящиеся явления, нужна соответствующая предрасположенность. Внезапно появляется нечто светлое, чего ты прежде себе не представлял, что не подчиняется твоей воле и не ассоциируется с чем бы то ни было тебе уже известным. То, что я вижу в состоянии бодрствования, сияет так же ярко, как искры, которые мы можем вызывать в нашем поле зрения, надавливая на глазные яблоки».

Субъективные визуальные образы – это относящиеся к области чувственного восприятия феномены, обнаруживаемые у 50 % подростков и у многих взрослых (так называемых эйдетиков). Если изображения цветов, плодов или других предметов кладутся на серую бумагу, а затем убираются, эйдетики снова видят эти предметы на бумаге во всех деталях, причем иногда впереди или позади плоскости бумаги. Такие образы отличаются от последовательных образов, ибо они не обладают свойством комплементарности (дополнительности). Они могут также перемещаться и изменяться; они не являются точными копиями, а могут модифицироваться благодаря деятельности мысли. Они могут быть вызваны в памяти даже по прошествии долгого времени. Как сообщает Йенш (Jaensch), перед экзаменом один эйдетик смог прочесть обширные тексты, имея в своем распоряжении только такие визуальные образы²⁰.

(вв) Существует целый класс феноменов, которые в течение долгого времени ошибочно отождествлялись с галлюцинациями. При ближайшем рассмотрении они оказываются не восприятиями в собственном смысле, а особого рода представлениями. Кандинский исчерпывающе описал их под названием псевдогаллюцинаций (ложных галлюцинаций, Pseudohalluzinationen). Приведем пример: