Czytaj książkę: «Голодная бездна. Дети Крылатого Змея»

Czcionka:

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

Глава 1

Мэйнфорд разглядывал спину.

Узкую спину с выпирающим позвоночником, с резко очерченными треугольниками лопаток и родимым пятном на левой. Кожа на этой спине казалась не просто белой – полупрозрачной, тонкой, как бумага, в которую заворачивают подарки. Тронь – и порвешь.

Или след оставишь.

А тронуть хотелось.

Пересчитать позвонки. Или надавить на эти растреклятые лопатки, которые казались слишком уж острыми. И главное, никаких тебе угрызений совести. Нет, конечно, с этой дамой у Мэйнфорда личные счеты были, но все же…

…он помнил, как приехал.

И как поднимался по лестнице. В дверь стучал. И дверь эту вскрыл – невелика хитрость. И в квартиру заглянул, но после вновь на лестницу выбрался, потому что там ждать было веселей, а еще оставалось пространство для маневра.

Скажем, если бы Тельма вернулась не одна.

– Давно проснулся? – Тельма перевернулась на спину. Жаль. Мэйнфорд не успел разглядеть всю ее, да и со спиной общаться было как-то проще.

– Давно.

– Голова болит?

– Нет.

– Это хорошо, а то у меня ничего нет от головы.

От его головы аспирин не поможет.

– Неужели? – не стоило начинать этот разговор вообще, тем более здесь и сейчас. От нее, сонной, пахло углем и городом, и запах этот казался родным донельзя.

И сама она.

Некрасивая. Все еще некрасивая.

Плечи широкие, как у пловчихи. Груди почти нет. Живот впалый и снова с родинкой, на сей раз темной и крохотной, такую мизинцем накроешь.

– Ты о чем?

По этому животу легко следить за дыханием.

Вот оборвалось.

И сама Тельма напряглась, снова перекрутилась, пряча уязвимый живот, откатилась к самому краю. Смотрит исподлобья. Зло. Вот и кто Мэйнфорда за язык тянул-то… надо ответить что-то глупое, чтобы успокоилась невозможная женщина, но ему не хочется притворяться.

Не перед ней.

– У тебя ведь есть таблетки…

– Кохэн донес? – не столько вопрос, сколько утверждение. – И что за они?

Злится? Раздражена. Осторожна, но злости нет. И хорошо, злые женщины Мэйнфорда пугают.

– Показал… лекарство это.

– Успокоительное? – а теперь в голосе ее проскользнула насмешка.

– Отчасти. Заодно дар блокирует.

Хмурится. Почему она всегда хмурится? Если бы чаще улыбалась, выглядела бы привлекательной.

– И делает пациента внушаемым… Гаррет дал?

Она лишь головой мотнула. Согласие? Отрицание? Да какая, к Бездне, разница…

– Моему брату нужно, чтобы я подписал кое-какие бумаги, – Мэйнфорд сам не знал, зачем он это рассказывает. Может, затем, что она слушает?

– Какие?

– В основном, полагаю, завещание. Доверенность. Да и мало ли, что еще можно подписать… спасибо.

– За что?

– За то, что не стала кормить.

– Всегда пожалуйста, – она поднялась и стянула одеяло, закрутилась в него, прячась от взгляда. – Он на меня странно воздействовал. Не ментально, но… мне очень хотелось оказать ему услугу.

– Женщины его любят.

– Сомневаюсь, что это можно назвать любовью, – Тельма нервно дернула плечом и поинтересовалась: – Что делать будешь?

– Ничего.

– То есть?

– То есть совсем ничего, – Мэйнфорд тоже сел, сожалея, что она все же проснулась. Спящей и молчаливой Тельма нравилась ему куда больше. Опять же, разглядывать ее можно было, не притворяясь, что его вовсе не интересует ее нагота.

– Он ведь собирался тебя отравить!

– Не отравить, а… скажем так, подкорректировать мое мировосприятие. Это пытаются сделать уже давно.

Ей ответ не понравился. Пожалуй, не нравился он и самому Мэйнфорду, но ввязываться в семейные разборки ему не хотелось.

Мэйнфорд вздохнул.

Ночью все было гораздо проще. Мужчина. Женщина… кровать… точнее, когда добрались до кровати, то и кровать…

– Я ему позвоню. Скажу, чтобы оставил тебя в покое. Это первое. Второе – перекрою кое-какие финансовые потоки. Он поймет, что переступил черту…

…поначалу, естественно, возмущаться станет. И выглядеть будет искренним. Постарается все свалить на Тельму же, которая по некоей своей надобности заменила безобидное успокоительное на экспериментальное лекарство. Затем признает вину, но не за собой, Гаррет никогда и ни в чем не был виноват. Естественно, скажет, что действовал исключительно из благих побуждений.

Матушка беспокоилась.

Мэйнфорд вел себя странно. Этот разговор возникал время от времени и заканчивался всегда одинаково: просьбой дать денег.

– Ну и дурак, – сказала Тельма и удалилась в ванную комнату.

– Наверное, – Мэйнфорд потянулся. – Еще какой…

Плюшевый медведь смотрел на него с упреком: мол, как можно быть таким глупым? И дед бы присоединился, правда, взглядом ограничиваться не стал бы, перетянул бы по плечам тросточкой своей, залитой свинцом.

Глядишь и вразумил бы.

– А что мне делать? Не заводить же против него дело! – Мэйнфорд подобрал штаны, которые нашлись в прихожей. – Нет, в теории я мог бы… но представь, какой выйдет скандал! Да и… доказать что-либо будет сложно…

Медведь молчал.

– …если вообще возможно. От ментального сканирования он защищен. И повод не тот, чтобы ордер выдали… ее свидетельства? Да ее первую же сожрут и с дерьмом смешают… нет, это не выход. А вот деньги…

Язык денег Гаррет давно понимал лучше, чем родной.

Мэйнфорд почти оделся, когда она появилась из ванной.

– В Управление?

Он покачал головой:

– Домой загляну. Все равно переодеться надо… и, Тельма…

Она хмыкнула:

– Да поняла я… все, что было, – случайность. Ты напился… как там? Производственная травма обострилась.

Именно сейчас Мэйнфорд почувствовал себя виноватым.

– Извини…

– Да ладно, – она пригладила короткие волосы. – Было не так уж и плохо.

Наверное, это стоило считать комплиментом.

– Зарплату все равно не подниму.

Она фыркнула и на дверь указала.

– В следующий раз, если надумаешь явиться, захвати какой-нибудь еды…

Не будет следующего раза. А жаль. И в самом деле было не так уж и плохо.

Джессемин появилась именно тогда, когда Мэйнфорд шнуровал ботинки. Почему-то это простое дело сегодня давалось с немалым трудом. Навощенные шнурки выскальзывали, путались, да и собственная рожа, в глянцевых мысах отраженная, бесила неимоверно.

Так что появление Джессемин можно было счесть удачей.

– Мучаешься? – поинтересовалась она с порога.

И вошла, дверь открыв собственным ключом. Кажется, он давал Джесс ключи в прошлый ее визит, чтобы не маялась с гостиницей и уж тем паче с родным домом, но после забрал.

Мэйнфорд точно помнил, что забрал.

– Не смотри так. Я сделала дубликаты, – сестрица широко улыбнулась. – Ты же не сердишься? Нельзя быть таким параноиком, Мэйни…

– А каким можно?

Он позволил себя обнять.

От Джесс пахло чернилами и еще книжной пылью, самую малость – терпкими духами, которые она покупала в старой лавке. Говорила, делают их по старым рецептам и исключительно на заказ. И значит, вторых таких духов во всем Новом Свете не сыщется.

– Ты не изменился, – прикосновение холодных губ.

И виноватая улыбка.

– Я думала, ты на работе… хотела сюрприз сделать.

– Уехать?

– Может, наоборот, остаться, раз уж случай выпал. Или все-таки дела?

Черный плащ. Серый дорожный костюм. Белая блуза, заколотая у горла камеей. Ботинки на невысоком каблуке. И сумочка в тон им, аккуратная, хотя и вместительная с виду.

Она умела выбирать вещи. И в этом наряде казалась старше своих лет. Серьезней.

– Твои дела подождут, – мягко произнесла Джесс. – Сколько мы не виделись? Лет пять, верно? И возможно, еще столько же не увидимся. Ты же не удостоишь семейный обед своим присутствием?

Она передала сумочку.

И перчатки.

Фетровую шляпку-ведерко, украшенную павлиньим перышком.

– Не удостою. Он опять пытался меня отравить.

– Кто?

– Гаррет. То ли сам, то ли по маменькиному почину…

С Джесс было проще, чем с остальными. Нет, не настолько, чтобы говорить о глубокой родственной любви, кровных узах и прочей дребедени, но она хотя бы не пыталась Мэйнфорда воспитывать. И не уговаривала пойти к целителям. И денег не просила. А стремление воссоединить семью – это так, мелкий недостаток, который Мэйнфорд готов был простить.

– Я сейчас позвоню…

Да разговор нужен прежде всего самому Мэйнфорду. И чем скорее он состоится, тем лучше.

– …к слову, кофе приличный у тебя имеется? Хотя о чем это я… у тебя ж тут нора… будь добр, закажи завтрак на двоих. Или в ресторан сходим? Тысячу лет не была в ресторане…

Голос Джесс доносился с кухни.

– …но если будешь заказывать, то будь добр, выбери место поприличней. Я не намерена портить желудок той пакостью, которую ты обычно потребляешь…

Говорила она басом.

И больше, выходит, не стеснялась этого низкого, совершенно неженственного голоса.

Мэйнфорд пристроил шляпку на журнальном столике. Все одно Джесс надолго не задержится. Что до замков, то Мэйнфорд давно собирался их сменить. Заодно уж будет повод подновить защитные контуры…

…и на той убогой квартирке стоило бы поработать. А то ж дверь и вправду с полпинка вынести можно, замок на ней и вовсе убогий. Не хватало, чтобы девочку кто-нибудь напугал.

Джесс повесила серый пиджак на спинку стула. Закатала рукава блузы, белоснежной, шелковой и явно недешевой – любовь к дорогим вещам она унаследовала от матушки, правда, любовь эта вполне поддавалась контролю. Во всяком случае, на нехватку денег Джесс никогда не жаловалась.

– Что ты собираешься делать?

– Прибраться, – она подняла тряпку с пола. – Мэйни, ты, конечно, слишком увлечен работой, чтобы обращать внимание на подобные мелочи. Но нельзя же жить в таком свинарнике! Мусорное ведро где?

– Джесс!

– Я все понимаю, но мы не можем говорить в подобной обстановке! – она шлепнула тряпку на столешницу, покрытую узором разномастных пятен. – Я не могу. Поэтому, будь добр, наберись терпения и хотя бы…

…нет, все-таки Мэйнфорд несколько преувеличил свою любовь к сестре. Или не любовь, а как это… главное, сам виноват. Что стоило просто назначить встречу где-нибудь в городе.

Завтрак доставили спустя полчаса. К этому времени кухня если не сияла, то всяко выглядела прилично. Джесс порывалась заняться и комнатами, но ее порыв Мэйнфорд пресек.

Не хватало еще…

И замки он сменит сегодня же.

– Значит, девочка тебя заинтересовала? – Вот как у нее получалось? Возилась с посудой, с тряпками и метлой, а выглядит так, будто только-только из кабинета своего вышла. Рубашка по-прежнему бела. И лишь рукава слегка измяты, хотя под пиджаком это будет незаметно.

– Да, – коротко ответил Мэйнфорд.

– Настолько заинтересовала, что ты пытаешься быть вежливым, – она подняла стаканчик с кофе и принюхалась. – Я же просила заказать из приличного места… и не пыхти, я тебя не боюсь. Сядь. Ешь вот.

Мэйнфорд покорно сел. Раз уж он впустил сестрицу в свою нору, то теперь не остается ничего, кроме как терпеть.

– А девочка… да, девочка непростая. Пытался избавиться? Конечно. И не получилось.

Кофе из бумажного стаканчика Джесс перелила в кофейную чашку, не иначе как чудом затесавшуюся среди обычных кружек. Белый фарфор. Золотой ободок. Блюдечко с виньетками. И данью традиции – кусок сахара, который Джесс принципиально не употребляла, но все одно клала на блюдце.

На сей раз, правда, не щипцами, а пальцами.

Тонкими, белыми, ухоженными пальцами.

– Она всегда получала желаемое. Знаешь, к нам всякие дети попадают. В основном, конечно, сироты. Или вот из бедных семей, которые не могут позволить себе персонального наставника или же закрытую школу, – ногти у Джесс квадратные, покрыты прозрачным лаком.

На безымянном – белое пятно меткой.

– Тельма среди них выделялась. Ее забрали из Джан-Хилл. Слышал о таком? Нет? Иногда, Мэйни, нужно интересоваться чем-то помимо своей разлюбимой работы. Джан-Хилл – это такая дыра, о которой и говорить не хочется, там взрослые с ума сходят, а дети мрут как мухи. И давно бы прикрыть эту самую дыру, да только она одна на округ. Свозят… свозили туда всех. Бродяжек, которых поймать получалось. Отказников. Мусорных деток… когда-нибудь видел детей, которые на свалках растут? Нет? Они не люди в полном понимании слова. Так, человекообразные… им бы реабилитацию толковую. Воспитателей. Целителей, чтобы и тело восстановили, и душу…

Мэйнфорд мысленно вздохнул: на любимую тему сестрица могла говорить часами.

– Но это требует денег, а в бюджете, сам понимаешь, подобные траты не предусмотрены.

Она замолчала, и холеные пальчики скользнули по золотому ободку чашки.

– Конечно, ты сейчас думаешь, что я бы вполне могла отправиться в Джан-Хилл… у меня есть свои источники финансирования, но беда, Мэйни, в том, что Джан-Хилл – это скорее правило, чем исключение. Большинство приютов – его копии, какие получше, какие похуже… перемены нужны радикальные.

– Это к Гаррету. Вот станет Канцлером…

– Если станет, – жестко обрезала Джесс. – Не надо кормить меня сказками. Мы оба знаем, что нашего брата люди интересуют исключительно перед выборами, и не сами по себе, а в качестве потенциального источника голосов.

Джесс всегда умела находить интересные определения.

– И да, он обещает заняться приютами, но все понимают, что дело это – бесперспективное совершенно. Никакой выгоды ни в ближайшем будущем, ни в отдаленном…

– Но ты…

– Я добилась, чтобы школу мою финансировали из бюджета. Но если бы ты знал, чего мне это стоило… – ноготь постучал по фарфору. Мерзейший звук получился. – К тому же моя школа в какой-то мере прибыльна. Скажи, вот смог ты бы нанять чтеца на вашу зарплату?

– Естественно, нет.

– Как и целителя, и техников… у вас ведь текучка дикая, верно? Отрабатывают положенное время и уходят. Но отрабатывают ведь. И получаете далеко не самых худших. Как и Советники… и пожарные… и многие иные. Да, практика существовала и раньше, но я…

– Тельма, – отрезал Мэйнфорд. Он, конечно, рад был, что Джесс нашла себе занятие по душе, но не настолько, чтобы тратить время впустую.

– Да уж… кому и когда были интересны мои дела, – Джесс кривовато усмехнулась. – Итак… лет пять тому назад в Джан-Хилл случилась эпидемия. Черная лихорадка. Она же – чума Крута. Неизлечима. Заразна. Смертность – свыше восьмидесяти процентов.

Теперь она докладывала сухо.

Обиделась.

Надо будет намекнуть Гаррету, что неплохо бы сестрице медаль выписать. Или орден. Или грамотку какую за заслуги перед нацией. У них там этих грамот хватает.

Хотя… сейчас вряд ли выйдет.

Неудобный момент.

Или все-таки… Гаррет умел видеть собственную выгоду, а благообразие Джессемин было весьма выгодно для предвыборной компании.

– Туда направили целителя, но скорее затем, чтобы не дать чуме распространиться… – Джесс все же не умела дуться долго. И кофе пригубила, поморщилась: вот ведь привереда. – Особенность черной лихорадки в том, что иммунитет к ней зависит от силы дара… чем ярче, тем больше шансов выжить. Тельма выжила. А заодно дар пробудился.

Джесс замолчала, позволяя додумать самому.

Дар чтицы, пробудившийся в чумном бараке?

Это не проклятье, это много хуже… Вилли в морге едва не сходит с ума, а он взрослый мужик. Этой же девочке… что она видела?

То, что не видели другие.

И слышала.

И не могла заткнуть уши. У нее даже моря не было, которое заглушило бы голоса мертвецов.

– Само собой, выживших протестировали… четверых отправили в Хемфортскую военную школу. Тельму и двоих целителей – ко мне… и вот что странно. Люди, которым удалось пережить подобное, стараются держаться вместе. Но не в этом случае. Нет, парнишки срослись, как близнецы, а вот Тельма… Тельма даже тогда выделялась. Помню ее прекрасно. Высокая для своего возраста. Худая. Бледная. Все они бледненькие приезжают… но эта бледность была не от недоедания. Врожденная ахромия… так целитель сказал.

Ахромия?

Врожденная? И это еще что за хренотень? Мэйнфорд повторил слово еще раз. Потом у Джонни спросит, когда тот протрезвеет настолько, чтобы на вопросы отвечать.

– Довольно редкое явление. Безобидное в целом, просто внешность получается специфической. Да и на солнце ей бывать не стоит.

В Нью-Арке солнце появлялось редко. Что ж, девочка выбрала удачное место для жизни.

– Она была замкнутой. Это в принципе нормально… приютские дети быстро учатся никому не доверять. И чтобы достучаться до них, нужны месяцы, а то и годы. До Тельмы не получилось. Нет, она освоилась довольно быстро. У нас четкие правила. Довольно жесткие, но это необходимо. Многие из новичков признают лишь силу. И процесс воспитания вначале мало отличается от дрессировки… за правильное поведение – награда. Кусок пирога. Яблоко. Конфета… некоторые из них никогда не пробовали ни конфет, ни яблок. За нарушения наказываем. – Джесс замолчала и попросила: – Налей воды… тебе бы приехать. Хоть кому-то из вас приехать и взглянуть на них… нет, всем нужны специалисты, и желательно лицензированные. А что приходится делать, чтобы из волчонка, который к тринадцати годам не умеет ни читать, ни писать, зато знает, как правильно ударить, чтоб взрослого человека с ног сбить, сделать специалиста… всем плевать… комиссии приезжают, восхищаются… мол, дети хорошо воспитаны, вежливы… да половина из них вилку с ложкой в приюте увидали.

– И Тельма?

Ее легко было представить дикой.

Или скорее одичавшей? Настороженной. Недоверчивой. Она такой и осталась. И да, достучаться не выйдет. Не сразу, во всяком случае. И надобно решить, стоит ли ломиться в запертую дверь? А если и вправду откроют, как быть потом?

– Нет… она этим и выделялась. Не пыталась содрать одежду. Не выбрасывала обувь. Не кусалась. Не выла по ночам…

– Что…

– Нет, не оборотни. Был один мальчик… потенциальный менталист первого уровня. Подчинил инстинктивно стаю волков, они его и грели, и кормили. Наши за этого мальчишку едва не передрались, надеялись, я его перевоспитаю, сделаю кого-то… вежливого и в костюме. А в итоге оказалось, что его разум был… недостаточно зрелым. Парень не только влиял на волков, но и сам перенял их образ мышления. И изменить это не вышло. Он сейчас в лечебнице находится.

Печальная история, но жалеть абстрактного парня у Мэйнфорда не получалось.

– Тельма же вела себя нормально. Более чем нормально. Она пользовалась не только ложкой или вилкой, но и ножом, салфеткой. Умела говорить. То есть речь ее была очень правильной, а это значит, что с девочкой занимались. Более того, уровень ее образования… я не говорю, что он был выше большинства ее сверстников. Эти уровни сравнивать, что небо с землей. Нет. Она знала столько, сколько и положено в ее возрасте. А если учесть, что последние годы жизни Тельма провела в приютах, при которых не было ни библиотек, ни школ нормальных, то очевидно, что все эти знания были получены раньше.

А вот это и вправду любопытно.

Хотя… объяснимо.

Джесс погладила ноготь, тот самый, с белым пятнышком.

– И в то же время школьный распорядок был для нее непривычен. Со сверстниками она не то чтобы не ладила… скорее уж по возможности не замечала их. Я думаю, девочка находилась на домашнем обучении. В отличие от большинства подобных… обучений, – Джесс поморщилась, явно не одобряя такого подхода, – это не было профанацией. Да и учили ее не только математике с географией… она неплохо играла на китаре. Умеет слагать стихи. Простенькие, но все же…

Тельма и китара?

Стихи?

С другой стороны, не он ли сам четыре года кряду издевался над кларнетом? Или скорее уж кларнет над Мэйнфордом? Издержки классического образования в матушкином о нем представлении.

Уж лучше бы китара. С китарой он авось и поладил бы.

– А вот театр она на дух не выносила… я пыталась привлечь ее к работе. Нашим воспитанникам театр нравится. Тельма же… она не то чтобы отказывалась, нет, она выполняла все поручения, как бы неприятны они ни были. Но театр требует определенной внутренней свободы. Она же не позволяла себе быть свободной. И, Мэйни… пожалуй, она из тех, кого мне так и не удалось понять до конца. – И это обстоятельство донельзя печалило дорогую сестрицу. – Знаешь, – произнесла она, отодвинув чашку с остывшим кофе, – когда я узнала, что она выбрала, то… впервые, пожалуй, у меня возникло желание перебить этот контракт.

Что ж, Мэйнфорду остается лишь порадоваться, что Джессемин отказалась от этой безумной мысли.

Глава 2

Автобус высадил Тельму на углу Картвери и Бейкер-гарден.

Второй округ.

Приличный район. Отнюдь не тот, в котором обретался Найджел Найтли. Нет, на Бейкер-гарден селились те, у кого хватало денег на очаровательный коттедж и пару ярдов двора перед ним. На белый заборчик и почтовый ящик в виде птичьего домика.

Здешние обитатели были унылы в своем местечковом благополучии.

И это раздражало.

Тельма вытащила из сумочки блокнот. Пусть адрес она помнила наизусть, благо отследить судьбу Аманды Дорсем, в девичестве Лайм, оказалось не так и сложно.

…обучение в колледже и милая, хотя и обычная профессия медицинской сестры. Надо полагать, что выбор у Аманды был не столь уж велик. Наверняка с юных лет она ассистировала отцу.

Госпиталь Онории Милосердной. Отделение хирургии.

Замужество.

Переезд во Второй округ.

Рождение ребенка и возвращение к работе. Карьера, вершиной которой стал пост старшей медсестры хирургического отделения. Госпиталь, правда, сменился. Оно и верно, «Нью-Арк Мемориал» – заведение куда как более солидное. И сделать в нем карьеру не так-то просто, конечно, если твой супруг не является ведущим специалистом клиники.

Эта жизнь была спокойна и размеренна. И так отлична от собственного существования Тельмы, что вызывала нестерпимое желание внести в это спокойствие толику хаоса.

Нужный дом отыскался быстро.

Тельма лишь надеялась, что Аманда Дорсем будет на месте.

И ей повезло.

Дверь открыла сухощавая женщина в клетчатом домашнем платье, перетянутом белым пояском. Почему-то этот поясок, а еще кружевные манжеты и воротничок особенно умилили.

– Вы ко мне? – брови женщина выщипывала тонко, ниточкой, а после подрисовывала карандашом, отчего брови эти казались слишком уж яркими для невзрачного ее лица.

– Если вы Аманда Дорсем, – как можно любезней ответила Тельма.

Она пыталась понять, почему же сам вид Аманды, ее благополучие так раздражают.

– Третье полицейское управление, – Тельма продемонстрировала значок. – Где мы можем поговорить?

Нехорошо использовать служебное положение в личных целях, но ведь должна же и от него хоть какая-то польза быть! Аманда охнула, прикрыла рот ладошкой – узенькой и аккуратной – и посторонилась.

– Если на кухне… вы не против?

Тельме было все равно.

– Понимаете, моя дочь отдыхает… ее тревожат незнакомые люди… и если вдруг услышит голос, то… – Аманда оправдывалась шепотом и вела на кухню окольными путями.

Кухня в доме была огромной.

С окнами в пол. С раздвижной дверью, которая выходила на задний дворик. И даже теперь, во время осенних дождей, этот треклятый дворик вызывающе зеленел.

– Вы присаживайтесь… что-то случилось? С Вильгельмом? Хотя… нет, конечно, нет, что может случиться с Вильгельмом? Мой супруг удивительно законопослушен.

Аманда подняла с пола плюшевого медведя, которого пристроила на краю столешницы.

– Я хотела бы поговорить о вашем отце.

И пальцы дрогнули.

Тонкие, паучьи, наверняка – чувствительные, ведь для медсестры важно иметь легкую руку, особенно той, которая в хирургии работает. И дар у нее имеется, но слишком слабый, чтобы в целительницы пойти.

– Об отце? – переспросила Аманда, изобразив неловкую улыбку. – Но он… он ведь…

– Умер десять лет тому назад, – Тельма не смотрела в глаза. Глаза умеют врать, а вот такие нервозные руки скажут правду.

Уже говорят.

Она определенно что-то знает, и руки ее выдают. Пальцы вцепились в широкий браслет из красного полипласта. Дергают. Крутят. Царапают короткими ноготками.

– Д-да… он давно уже умер.

Еще одна неловкая улыбка.

– Лафайет Лайм, так его звали, верно? – Тельма, не дождавшись приглашения, присела. – Да вы присаживайтесь…

Чего она боится?

Ее отец и вправду давно мертв. Сама она… имя мелькнуло в деле, но и только. А ведь ей было шестнадцать. Взрослая девушка, почти женщина…

– Не понимаю.

Пальцы замерли.

А ладони вывернулись, уже не розовые – сероватые. У приютских Тельма уже видела такую кожу. От частого мытья она сохнет, идет мелкими трещинами, зудеть начинает.

Неприятно.

– Вы ведь были уже взрослой? Вы должны были помнить то дело… смерть Элизы Деррингер.

Руки серые, а сосуды – синие, вспухшие.

Но не жаль.

Вот нисколько не жаль Аманду… несколько минут разговора – разве много? У нее ведь было столько времени, целых десять лет. Да и слова… что они изменят в ее жизни? Разве отнимут мужа? Дочь? И этот очаровательный домик с огромной кухней и парой-тройкой спален?

Здесь и гостевые комнаты, надо полагать, имеются.

– Я… я не интересовалась делами отца.

– Да? – Тельма не собиралась отпускать ее так легко. – А мне казалось, именно вы помогали ему вести прием…

Пальцем в небо.

Но удачно.

И руки замерли.

Плечи опустились под невыносимой тяжестью.

– Я… у нас не было другого выхода… отец ушел из госпиталя. Вынужден был. Его силы таяли. Он всю свою сознательную жизнь помогал людям, – теперь она говорила тихо и зло. – Знаете, скольких он спас?

Тельма понятия не имела.

И не желала знать.

– Но когда мы оказались здесь, выяснилось, что никому мы не нужны. И его старые друзья… нет больше ни друзей, ни благодарных пациентов. Зато все наши сбережения ушли на новую лицензию. Старая, видите ли, не годилась.

Эта злость была беззубой, как старая собака.

– Он искал работу, но все приличные места оказались заняты. А в том госпитале, куда он все же устроился, приходилось вкалывать и днем, и ночью… но это ведь обязательное условие! Полтора года работы в госпитале и рекомендации, без них никто не даст разрешения на практику.

– Там он перегорел?

Тельма прислушалась к себе. В теории она могла бы посочувствовать не очень молодому человеку, который оказался в подобной ситуации. Чужая страна. Безумные законы. И юная дочь на руках.

– Да! – Аманда вскинулась и уставилась с вызовом. – Он тратил больше, чем мог себе позволить, а когда все-таки добыл разрешение, то… то…

– То выяснилось, что толку от него нет. Ему ведь недолго оставалось, верно?

Это некрасивое лицо скривилось, и показалось, что Аманда вот-вот расплачется.

– Зачем вам это?

– Затем, что я хочу понять, как целитель, опытный целитель и неплохой в сущности человек, а ведь ваш отец был таким, дошел до убийства.

– Он… он не хотел ее убивать!

И снова страх.

Липкий, явный, он выплескивается вовне, вне зависимости от желания Аманды. И пытаясь этот страх обуздать, Аманда ловит красные, в цвет браслета, пуговки на корсаже платья.

– Он… он просто помог ей. Он не знал, что эта женщина погибнет… а когда понял… когда осознал, что совершил, он пошел в полицию. Сам пошел! Он подписал признание и…

Горький запах лжи почти перебивает аромат страха, заставляя Тельму податься вперед.

Кохэну бы понравилось.

– Он умер в камере! Мой отец умер… и оставьте его, наконец, в покое! – это Аманда почти выкрикнула и запоздало зажала рот рукой. – Он умер… все закончено…

Тельма встала, набрала воды и протянула той, которая думала, что прошлое давным-давно похоронено.

– Возьмите. Выпейте. И успокойтесь.

Ей нужно было лишь прикосновение.

Люди, поддавшись эмоциям, плохо контролируют память. А та, мерзавка, так и норовит вывернуться наизнанку, обнажить сокрытое.

И если повезет…

…повезло.

В нос шибануло вонью пережаренных шкварок и кошачьей мочи. За картонной стеной кричала миз Бьюм, полоумная старуха. И господин в сером костюме поморщился, ему все это было непривычным.

– Вас примут, – Аманда старалась держаться с достоинством, хотя больше всего ее тянуло расплакаться.

Она ненавидела это место.

Убогое.

Грязное. Нисколько не похожее на их старый дом. Это только отцу кажется, что Минди слишком мала и не помнит прежней их жизни. Все она прекрасно помнит. И желает вернуться.

А этот господин… он поможет.

– На, девочка, – он кидает на стол серебряную монету. – Сходи. Купи себе мороженого.

Он, как и многие, обманывается, считая Минди маленькой. Это у нее врожденное, а еще она питается плохо. Но деньги Минди взяла.

Пригодятся.

Она вышла на лестницу и поднялась на пролет. Дверь на чердак была заперта, но это если не знать, что замок открывается пальцем. Конечно, если пальцы достаточно тонкие. Как, например, у Минди.

Поднажать. Повернуть.

Войти.

Прикрыть за собой.

Три шага по широкой балке. Голуби приходят в волнение, но от этих наглых птиц Минди просто отмахивается: да и те, кто внизу, вряд ли обратят внимание на голубей. Она останавливается у заветных досок и замирает, опасаясь пропустить хотя бы слово.

– …подумайте… – голос господина звучал вкрадчиво, и Минди вздохнула: вот за такого бы замуж выйти. Он состоятелен и вряд ли заставит жену работать. У него наверняка есть свой дом, и еще прислуга в этом доме. И на ужин ему подают оленину, а не тушеную капусту, сверху политую топленым жиром. – Мой клиент оказался в курсе вашей ситуации. И предлагает выход.

– Убийство?

Отец зол.

Вот всегда он так. Моментально вспыхивает, кричать начинает, забывая, что на клиентов кричать никак нельзя. И обзывать их тупыми, даже если они и в самом деле слишком тупы, чтобы понять: рекомендациями целителей не стоит бросаться.

– Вы предлагаете мне совершить убийство! – жестче повторил он. – И я вообще не понимаю, почему до сих пор не вызвал полицию…

– Я предлагаю вам совершить обмен. Жизнь на жизнь, – господин полиции не испугался. И правильно, отца там недолюбливают. Его нигде не любят. Слишком резкий. Слишком принципиальный.

Гибче надо быть.

– Сколько вам осталось? Пару месяцев? Полгода? Год? Вы целитель, вы лучше меня представляете ситуацию.

Молчание.

Курлыканье голубей. И визг старухи, которой вновь примерещилась крыса. А может, и не примерещилась. Крысы здесь водились матерые, откормленные.

– Допустим, лично вас смерть не пугает. Но вы о дочери подумали? Что станет с ней? Сейчас ваша практика – единственный источник дохода. А потом? Куда ей идти? В дом терпимости? Там любят нимфеток…

– Прекратите!

– Это вы прекратите прятать голову в песок. Попытайтесь мыслить рационально. Или та, незнакомая вам женщина, или ваша родная дочь, которую вы обрекаете на медленную смерть.

– Я…

– Помолчите, ради Бездны. Вы хотите пригрозить полицией? Боюсь, вам не поверят. Да и что вы знаете? Мое имя? Или имя той, которая в любом случае обречена? Не вы, так кто-то другой… деньги нужны многим.

Аманда стиснула кулаки: ну же, отец, соглашайся!

Что тебе стоит…

– Пять минут. И я уйду. К следующему номеру моего списка. Глядишь, он окажется не столь принципиален, а вы останетесь. Здесь. С вашей болезнью и вашей девочкой, которая не протянет долго на этих улицах. И после моего ухода вы будете гадать, как бы сложилась ее жизнь, если бы у вас хватило смелости…