Czytaj książkę: «Невроз и развитие личности»

© Перевод на русский язык, послесловие, оформление – издательство «Смысл», 1998, 2024.

* * *

Карен Хорни родилась в Германии, в Гамбурге, в 1885 году, училась в Берлинском университете, получила степень в области медицины в 1913 году. С 1914 по 1918 годы она изучала психиатрию в Берлине (Ланквице), а в 1918–1932 гг. преподавала в Берлинском психоаналитическом институте. Она принимала участие во многих международных конгрессах, в том числе в исторической дискуссии о любительском анализе под председательством Зигмунда Фрейда.

В 1932 г. К. Хорни переселилась в Соединенные Штаты. В течение двух лет была заместителем директора Психоаналитического института в Чикаго, а в 1934 г. переехала в Нью-Йорк, где преподавала в Нью-Йоркском психоаналитическом институте вплоть до 1941 г., когда она стала одним из основателей Ассоциации развития психоанализа и Американского института психоанализа.

В книге «Невроз и развитие личности» К. Хорни рассматривает невротический процесс как особую форму развития – антитезу здоровому развитию. Она раскрывает стадии этого процесса, описывая невротические претензии, тиранию внутренних диктатов, формы разрешения невротиком вызываемого конфликтом напряжения – доминирование, уступчивость, зависимость, покорность, а также психологические силы, помогающие и мешающие человеку в реализации его возможностей.

От автора

Я испытываю искреннюю благодарность к Хираму Хайдну за его внимательную помощь в организации материала этой книги, конструктивную критику в разъяснении определенных вопросов и за все остальные его активные и потребовавшие времени усилия.

В тексте даны ссылки на авторов, которым я чувствую себя обязанной; я хочу также выразить свою признательность д-ру Гарольду Келману за стимулирующее обсуждение некоторых вопросов, д-ру Айседоре Портной и д-ру Фредерику А. Вайсу за сделанные ими полезные замечания; я хотела бы также поблагодарить моего секретаря миссис Гертруду Ледерер за ее живой интерес и неутомимые усилия по подготовке рукописи.

Введение. Мораль эволюции

Невротический процесс является особой формой человеческого развития и – вследствие вызываемой им траты конструктивной энергии – особенно неудачной формой. Эта форма не просто качественно отлична от здорового человеческого развития, но, в большей степени, чем мы осознавали, противоположна ему во многих отношениях. При благоприятных условиях энергия человека направляется на реализацию его собственных возможностей. Такое развитие далеко от единообразия. В соответствии со своим специфическим темпераментом, способностями, наклонностями и условиями раннего детства и последующей жизни человек может стать мягче или тверже, осторожнее или доверчивее, более или менее уверенным в себе, более склонным к созерцанию или к действиям; он может развить свои способности и таланты. Но куда бы ни вел его собственный курс, он будет развивать именно присущие ему возможности.

Однако под влиянием внутреннего напряжения человек может оказаться отчужденным от своего реального Я. Тогда он обратит большую часть своей энергии на решение задачи превращения себя в абсолютное совершенство с помощью ригидной системы внутренних диктатов. Ничто кроме богоподобного совершенства не может соответствовать его идеализированному образу Я и тешить его гордость теми достоинствами, которые (как ему представляется) у него есть, могут быть или должны быть.

Это направление невротического развития (которое детально рассмотрено в этой книге) выводит наше внимание за пределы клинического и теоретического интереса к патологическим явлениям, потому что оно включает фундаментальную проблему морали – проблему желания, потребности и религиозного долга человека достичь совершенства. Ни один серьезный исследователь, изучающий развитие человека, не усомнится в нежелательности гордости или высокомерия, или потребности в совершенстве, когда гордость становится ведущим мотивом. Но существуют значительные расхождения во мнениях относительно желательности и необходимости системы внутреннего контроля для обеспечения нравственного поведения. Допустив, что эти внутренние диктаты оказывают сдерживающее влияние на спонтанность человека, не должны ли мы, в соответствии с христианским предписанием, стремиться к совершенству? Не будет ли рискованным, поистине губительным для моральной и социальной жизни человека отказ от таких диктатов?

Здесь не место для обсуждения многообразных путей, на которых на протяжении человеческой истории этот вопрос поднимали и отвечали на него, да я и не подготовлена к такому обсуждению. Я просто хочу обратить внимание на то, что одной из основных причин, от которых зависит ответ, является система наших представлений о природе человека.

Подходя широко, можно выделить три основные концепции роли морали, которые покоятся на различных интерпретациях сути человеческой природы. Никто, верящий, в любых вариантах, что человек по природе греховен или влеком примитивными инстинктами (Фрейд), не может отказаться от контроля и сдерживания. Тогда задача морали должна заключаться в укрощении или преодолении природы, а не в ее развитии.

Иной должна быть роль морали в глазах тех, кто верит, что человеческой природе присуще как нечто по сути своей «хорошее», так и нечто «плохое», греховное или деструктивное. Цель в этом случае будет концентрироваться на обеспечении конечной победы присущего человеку хорошего, которое очищают, направляют и поощряют такие элементы, как вера, разум, воля или благодать – в соответствии с конкретной доминирующей религиозной или этической концепцией. Здесь упор не делается исключительно на борьбу и подавление зла, так как имеется и позитивная программа. Однако позитивная программа покоится либо на какой-либо сверхъестественной силе, либо на требующем усилий идеале разума или воли, который сам предполагает использование запретительных и сдерживающих внутренних диктатов.

Наконец, проблема морали вновь выглядит иначе, если мы верим, что самому человеку присущи эволюционные конструктивные силы, которые побуждают его к реализации данных ему возможностей. Такое представление не означает, что человек по самой своей сути хорош – это предполагало бы заданные знания о том, что хорошо, а что плохо. Оно означает, что человек по своей собственной природе и добровольно стремится к самореализации, и что от такого стремления развивается его собственная система ценностей. Очевидно, он не может, например, развить полностью свои человеческие способности, если не доверяет самому себе, если он не активен и не продуктивен, если не устанавливает отношения с другими в духе взаимности. Очевидно, что он не может развиваться, если предается «темному самопоклонению» (Шелли) и, соответственно, объясняет все свои недостатки недостатками других. Он может развиваться в подлинном смысле только если он принимает на себя ответственность за себя.

Таким образом, мы приходим к морали эволюции, при которой критерий того, что мы культивируем или отрицаем в самих себе, содержится в вопросе: способствует ли конкретная установка или потребность способствующей личностному росту или мешающей? Как показывает частота неврозов, любые виды давления легко могут переключить нашу конструктивную энергию в неконструктивное или деструктивное русло. Но при такой убежденности в автономном стремлении к самореализации мы не нуждаемся ни во внутренней смирительной рубашке для сковывания нашей спонтанности, ни в кнуте внутренних диктатов для ведения нас к совершенству. При помощи таких дисциплинарных методов, несомненно, можно преуспеть в подавлении нежелательных факторов, но так же несомненно, что они вредны для нашего роста. Мы не нуждаемся в них, так как видим лучшую возможность для обращения с деструктивными силами в нас самих: действительное перерастание их. Путь к этой цели – вечное возрастание осознания и понимания самих себя. Познание себя – не самоцель, а средство освобождения сил спонтанного развития.

В этом смысле работа над собой становится не просто первичным моральным долгом, но в то же время, в самом реальном смысле, первичной моральной привилегией. В той степени, в какой мы всерьез воспринимаем наше развитие, она будет следствием нашего желания. И поскольку мы утрачиваем невротическую одержимость собой, становимся свободны для саморазвития, мы также освобождаем себя для любви и чувства заботы по отношению к другим людям. Мы хотим дать им возможность для беспрепятственного развития, когда они молоды, и помочь им любыми возможными способами найти и реализовать себя, когда они блокированы в своем развитии. Во всех случаях идеалом для себя и для других является освобождение и культивирование сил, которые ведут к самореализации.

Я надеюсь, что эта книга посредством более ясного описания мешающих нам факторов может по-своему помочь такому освобождению.

1. Поиск славы

Каковы бы ни были условия, в которых растет ребенок, если он не является умственно неполноценным, он выучится взаимодействовать с другими тем или иным способом и, возможно, приобретет некоторые умения. Но в нем заложены и возможности, которые он не может реализовать или развить путем научения.

Действительно, нельзя научить желудь вырастать в дуб, но если дан шанс, будут развиваться его внутренние потенции. Подобным же образом, человеческий индивидуум, получивший такой шанс, имеет тенденцию к развитию своих особых, человеческих способностей. Далее он будет развивать уникальные жизненные силы своего реального Я: ясность и глубину собственных чувств, мыслей, желаний, интересов; способность использовать собственные ресурсы, крепость своей силы воли; особые способности и таланты, которыми он может обладать; дар самовыражения и установления своих взаимоотношений с другими через спонтанные чувства. Все это даст ему возможность вовремя найти свою систему ценностей и свои жизненные цели. Одним словом, он будет развиваться, в основном без отклонений, в направлении самореализации. Именно поэтому я говорю здесь и на протяжении всей книги о реальном Я как общей для всех людей, хотя и уникальной для каждого, центральной внутренней силе, которая является глубинным источником развития¹.

Только сам индивид может развивать присущие ему возможности. Но, подобно любому другому живому организму, человеческий индивид нуждается в благоприятных условиях для своего развития «из желудя в дуб»; он нуждается в атмосфере теплоты, которая придаст ему ощущение внутренней безопасности и внутренней свободы, позволяющие иметь свои собственные чувства, мысли и выражать себя. Он нуждается в доброй воле других, не только ради помощи в удовлетворении многих его нужд, но и для руководства и поощрения, чтобы стать зрелым и реализовать себя. Ему также нужно здоровое взаимодействие с желаниями и волей других. Если он может таким образом расти в любви и взаимодействии с другими, он сможет расти и в соответствии со своим реальным Я.

Но множество неблагоприятных влияний могут не позволить ребенку расти в соответствии с его индивидуальными потребностями и возможностями. Такие неблагоприятные влияния слишком разнообразны, чтобы их здесь перечислять. В общем они сводятся к тому, что люди в его окружении слишком поглощены своими собственными неврозами, чтобы быть способными любить ребенка или даже просто видеть в нем ту уникальную индивидуальность, какой он является; их отношение к нему определяется их собственными невротическими потребностями и реакциями². Проще говоря, они могут быть доминирующими, чрезмерно покровительствующими, запугивающими, раздраженными, чересчур требовательными и снисходительными, непостоянными, пристрастными к другим братьям или сестрам, лицемерными, равнодушными и так далее. Это никогда не является результатом только одного фактора, а всегда – всего созвездия, которое оказывает неблагоприятное влияние на развитие ребенка.

В результате у ребенка не развивается чувство принадлежности, чувство «мы», а вместо этого возникают ощущения глубинной небезопасности и смутного беспокойства, для которых я использую термин базальная тревожность. Его ощущение изолированности и беспомощности в мире воспринимается им как потенциальная враждебность. Ограничивающее давление его базальной тревожности мешает ребенку устанавливать отношения через спонтанность своих реальных чувств и принуждает его искать способы взаимодействия с другими. Он должен (бессознательно) обращаться с ними такими способами, которые не пробуждают и не усиливают, а скорее облегчают его базальную тревожность. Особые установки, вытекающие из такой бессознательной стратегической необходимости, детерминированы как врожденным темпераментом ребенка, так и случайностями окружения. Говоря кратко, он может попытаться привязаться к наиболее могущественному человеку из своего окружения; может попытаться бунтовать и бороться; может попытаться не допускать других в свою внутреннюю жизнь и эмоционально отойти от них. В принципе, это означает, что он может двигаться по направлению к другим, против них или от них.

В здоровых человеческих взаимоотношениях эти направления движения не исключают друг друга. Способность хотеть привязанности и дарить ее или уступать; способность бороться и способность держаться особняком – это дополняющие друг друга способности, необходимые для хороших человеческих отношений. Но у ребенка, который из-за своей базальной тревожности чувствует себя стоящим на зыбкой почве, эти движения превращаются в ригидную крайность. Привязанность, например, превращается в прилипчивость, уступчивость становится податливостью. Подобно этому, его влечет к бунту или к тому, чтобы оставаться в стороне, безотносительно к его реальным чувствам и без учета уместности его установки в конкретной ситуации. Степень слепоты и ригидности в установках ребенка пропорциональна интенсивности базальной тревожности, таящейся в нем.

Поскольку в таких условиях ребенка влечет не только в одном из этих направлений, но во всех сразу, у него развиваются фундаментально противоречивые установки по отношению к другим. Три движения: к другим, против них и от них, следовательно, составляют конфликт, его базальный конфликт с другими. Ребенок пытается разрешить этот конфликт, превращая одну из этих тенденций в главенствующую, вырабатывая доминирующую установку уступчивости, агрессивности или равнодушия.

Эта первая попытка решения невротических конфликтов отнюдь не поверхностна. Напротив, она оказывает определяющее влияние на дальнейшее течение невротического развития. Это касается не только отношений к другим, но и неизбежно влечет за собой определенные изменения личности в целом. В соответствии с преобладающей тенденцией у ребенка развиваются потребности, чувствительность, барьеры и начатки моральных ценностей. Например, преимущественно подчиняющийся ребенок склонен не только подчиняться другим и опираться на них, но и старается быть неэгоистичным и хорошим. Подобным же образом агрессивный ребенок начинает ценить силу и способность терпеть и бороться.

Однако интегрирующее влияние этого первого решения не такое твердое и всеохватывающее, как в невротических решениях, которые будут рассмотрены далее. Например, у одной девочки преобладающими стали черты уступчивости. Они проявлялись в слепом восхищении определенными авторитетными фигурами, в тенденции угождать и умиротворять, в робости выражения своих собственных желаний и в спорадических попытках жертвовать. В возрасте восьми лет она, никому не говоря об этом, раскладывала некоторые свои игрушки на улице для того, чтобы их нашел какой-нибудь более бедный ребенок. В одиннадцать лет она своим детским способом искала мистической самоотдачи в молитве. В фантазиях ее наказывали учителя, которыми она была увлечена. Но к девятнадцати годам она столь же легко могла присоединиться к чужим планам отомстить какому-то из учителей; будучи обычно невинным ангелом, она время от времени становилась лидером бунтарских действий в школе. А разочаровавшись в священнике своей церкви, временно переключилась с внешней религиозности на цинизм.

Причины ослабления достигнутой интеграции, типичной иллюстрацией чего служит этот пример, лежат частично в незрелости развивающегося индивида, а частично – в том факте, что раннее решение нацелено главным образом на унификацию взаимоотношений с другими. Следовательно, здесь есть возможность, а по сути и потребность, более прочной интеграции.

Описанное развитие протекает отнюдь не единообразно. Особенности неблагоприятных окружающих условий в каждом случае отличны, как и возникающие особенности развития и его результаты. Однако всегда нарушается внутренняя сила и связность индивида, а следовательно, всегда налицо определенные витальные потребности в исправлении возникших нарушений. Как тесно они ни переплетены, мы можем выделить следующие аспекты.

Несмотря на ранние попытки разрешения конфликтов с другими, индивид все еще расщеплен и нуждается в более прочной и всесторонней интеграции.

По многим причинам у него не было возможности развить настоящую уверенность в себе: его внутреннюю силу истощили необходимость обороняться, его расщепленность, порожденное его ранним «решением» одностороннее развитие, сделавшее значительные области его личности недоступными для конструктивного использования. Отсюда его отчаянная нужда в уверенности в себе или ее заменителях.

Он не чувствует себя слабым в вакууме – он чувствует себя менее прочным, хуже снаряженным для жизни, чем другие. Если бы у него было чувство принадлежности, то его ощущение неполноценности по сравнению с другими не было бы такой серьезной помехой. Но живя в обществе конкуренции и чувствуя себя «внизу», изолированным и враждебно настроенным, он может только развивать в себе настоятельную потребность возвыситься над другими.

Еще более фундаментальным, чем эти факторы, оказывается начало его отчуждения от себя. Не только реальное Я испытывает помехи прямому развитию, но и потребность вырабатывать искусственные стратегии обращения с другими заставляет его отвергать свои подлинные чувства, желания и мысли. В той мере, в какой первостепенную значимость обретает безопасность, значение его сокровенных чувств и мыслей ослабевает – они, по сути, вынуждены умолкнуть и становятся неразличимыми. (Неважно, что он чувствует, если он в безопасности.) Таким образом, его чувства и желания перестают быть определяющими факторами, он, так сказать, больше не ведущий, а ведомый. Это расщепление в нем самом не только ослабляет его в целом, но и усиливает отчуждение, привносит элемент путаницы; он больше не знает, где он и «кто» он.

Начало отчуждения от себя оказывается более фундаментальным, потому из-за него другие нарушения преобретают опасную интенсивность. Мы можем яснее понять это, если представим, что происходило бы, если бы другие процессы протекали без отчуждения от жизненного центра Я. И в этом случае у человека были бы конфликты, но они не швыряли бы его из стороны в сторону; его уверенность в себе (которая, как указывает само слово, требует наличия себя, в котором человек уверен) подвергалась бы испытаниям, но не была бы лишена опоры, а нарушения его взаимоотношений с другими не означали бы полной утраты внутренней связи с ними. Следовательно, больше всего отчужденный от себя индивид нуждается – было бы абсурдно сказать в «заместителе» своего реального Я, потому что такой вещи нет, – в чем-то таком, что дало бы ему опору, вернуло чувство идентичности. Это могло бы поднять его в собственных глазах, и, несмотря на всю слабость его структуры, дать ему ощущение силы и значимости.

Если внутренние условия неизменны в силу благоприятных жизненных обстоятельств, он может обходиться без перечисленных потребностей. Остается только один путь, на котором он может удовлетворить их, причем одним махом – путь воображения. Постепенно воображение бессознательно приступает к работе и создает в сознании индивида идеализированный образ его самого. В этом образе он наделяет себя неограниченным могуществом, величайшими способностями; он становится героем, гением, сверхлюбовником, святым, богом.

Самоидеализация всегда влечет за собой общее самопрославление и, таким образом, придает индивиду очень нужное чувство значимости и превосходства над другими. Но это отнюдь не слепое самовосхваление. Каждый человек создает свой личный идеализированный образ из материалов собственных особых переживаний, собственных прежних фантазий, своих конкретных потребностей и присущих ему способностей. Если бы не личный характер образа, человек бы не достигал чувства идентичности и единства. Он идеализирует прежде всего свое особое «решение» базального конфликта: уступчивость становится добротой, любовью, святостью; агрессивность превращается в силу, лидерство, героизм, всемогущество; равнодушие делается мудростью, самодостаточностью, независимостью. То же, что – согласно его конкретному особому решению – выступает как недостатки или изъяны, всегда затеняется или ретушируется.

С противоположными тенденциями он может обходиться одним из трех различных способов. Так, они могут превозноситься в глубине души. Например, только в ходе анализа может обнаружиться, что агрессивный человек, которому любовь кажется непозволительной мягкостью, в своем идеализированном образе выступает не только рыцарем в сверкающих доспехах, но и великим любовником.

Во-вторых, помимо восхваления, противоположные тенденции могут подвергаться изоляции в душе человека, с тем чтобы больше не создавать беспокоящих конфликтов. Один пациент в своем воображении был благодетелем человечества, мудрецом, достигшим спокойного просветления, и человеком, который мог без колебаний убивать своих врагов. Эти аспекты – все осознаваемые – были для него не только непротиворечивыми, но и не конфликтующими. В литературе этот способ устранения конфликтов путем изолирования их был изображен Р.-Л. Стивенсоном в «Истории доктора Джекила и мистера Хайда».

Наконец, противоположные тенденции могут превозноситься как позитивные способности или достоинства, так что они превращаются в совместимые аспекты многогранной личности. Я уже приводила в другом месте пример³, в котором один одаренный человек превратил свои тенденции к уступчивости в христианские добродетели, свои агрессивные тенденции – в уникальную способность к политическому лидерству, а свое отстранение – в мудрость философа. Таким образом, эти три аспекта базального конфликта одновременно прославлялись и примирялись друг с другом. Он стал в своем воображении современным эквивалентом «универсального человека» эпохи Ренессанса.

В конце концов человек может прийти к идентификации себя с идеализированным, интегрированным образом. При этом образ не остается лишь лелеемой фантазией, но человек незаметно сам становится этим образом: идеализированный образ превращается в идеализированное Я. И это идеализированное Я становится для него более реальным, чем реальное Я, в основном не потому, что оно более привлекательно, а потому, что отвечает всем его насущным потребностям. Такое перемещение центра тяжести является полностью внутренним процессом; в человеке не происходит очевидного или заметного внешнего изменения. Изменение – в сердцевине его существования, в его ощущении себя. Это любопытный и исключительно человеческий процесс. Вряд ли коккер-спаниелю могло бы прийти в голову, что он «в действительности» ирландский сеттер. И переход в человеке может произойти только потому, что его реальное Я ранее сделалось неразличимым. В то время как здоровое течение этой – и любой – фазы развития является, как правило, движением к реальному Я, он теперь начинает определенно отказываться от него ради идеализированного Я. Последнее начинает рисовать ему, каким он является «реально» или потенциально, чем он мог или должен бы быть, это становится точкой зрения, с которой он смотрит на себя, меркой, которой он себя измеряет.

Самоидеализация в ее различных аспектах – это то, что я предлагаю называть всеобъемлющим невротическим решением – т. е. решением не только конкретного конфликта, но решением, которое неявно обещает удовлетворить все внутренние потребности, возникшие у индивида в данное время. Более того, оно обещает не только избавление от его болезненных и невыносимых чувств (поражения, тревоги, неполноценности и расщепленности), но вдобавок и крайне мистическое осуществление себя и своей жизни. Не удивительно, что когда он верит, что нашел такое решение, он цепляется за него изо всех сил. Не удивительно и что оно – используя психиатрический термин – становится компульсивным⁴. Постоянное наличие самоидеализации при неврозе является результатом постоянного наличия компульсивных потребностей, порождаемых склоняющим к неврозу окружением.

Мы можем рассматривать самоидеализацию с точки зрения двух главных ее преимуществ: как логичный результат предыдущего развития и начало нового. Она непременно имеет далеко идущее влияние на дальнейшее развитие, так как мало что может сравниться по своим последствиям с отказом от реального Я. Но главная причина ее революционного влияния лежит в другом. Энергия, влекущая к самореализации, переключается на цель актуализации идеализированного Я. Это переключение означает не больше и не меньше как изменение течения всей жизни и развития индивида.

В этой книге мы увидим разнообразные способы, которыми такое переключение направления оказывает формирующее влияние на личность. Его более непосредственным влиянием является предотвращение того, чтобы самоидеализация осталась чисто внутренним процессом, и вовлечение ее в весь круговорот жизни человека. Человек хочет – или скорее испытывает влечение – выразить себя. И теперь это означает, что он хочет выразить свое идеализированное Я, проявить его в действии. Оно постепенно проникает в его стремления, цели, образ жизни и взаимоотношения с другими. По этой причине самоидеализация неизбежно вырастает в более всеобъемлющее влечение, которое я предлагаю обозначить с помощью соответствующего его природе и характеристикам термина: поиск славы. Самоидеализация остается его ядерной частью. Другими его элементами, присутствующими всегда, хотя и с разной степенью силы и осознанности в каждом конкретном случае, являются потребность в совершенстве, невротическое честолюбие и потребность в мстительном триумфе.

Среди влечений к актуализации идеализированного Я самой радикальной является потребность в совершенстве. Ее цель не меньше чем трансформация всей личности в идеализированное Я. Подобно Пигмалиону в версии Бернарда Шоу, невротик стремится не только к ретушированию, но и к переплавке себя в совершенство особого вида, предписываемое специфическими чертами его идеализированного образа. Он пытается достичь этой цели с помощью сложной системы долженствований и табу. Так как этот процесс является и решающим, и сложным, мы отложим его рассмотрение до специальной главы⁵.

Самым очевидным и обращенным наружу среди элементов поиска славы является невротическое честолюбие, влечение к внешнему успеху. Хотя это стремление отличиться является разрастающимся и выступает как тенденция к достижению отличия во всем, обычно сильнее всего оно сказывается в тех делах, где отличиться для данного человека в данное время наиболее реально. Следовательно, содержание честолюбивых устремлений вполне может меняться несколько раз в течение жизни. В школе человек может испытывать непереносимый позор, получая не самые лучшие оценки в классе. Позднее его может так же компульсивно влечь к тому, чтобы иметь больше всего свиданий с самыми соблазнительными девушками. И вновь, еще позже, он может быть одержим стремлением делать как можно больше денег или стать наиболее выдающимся в политике. Такие изменения легко порождают определенный самообман. Человек, когда-то фанатически полный решимости быть величайшим героем спорта или героем войны, может в другой период столь же твердо решить быть величайшим святым. Он может верить затем, что он «утратил» свое честолюбие. Или он может решить, что достижение отличий в спорте или войне было не тем, чего он «на самом деле» хотел. Таким образом, ему, возможно, и не удастся осознать, что он все так же плывет на лодке честолюбия, просто изменил курс. Конечно, надо детально проанализировать, что заставило его изменить курс в конкретный момент. Я подчеркиваю эти изменения потому, что они указывают на тот факт, что людям в когтях честолюбия почти неважно содержание того, что они делают. Важно само по себе достижение отличия. Если не распознать этой закономерности, многие изменения будут непонятными.

Для целей данного обсуждения конкретная область деятельности, к успеху в которой толкает специфическое честолюбие, не так уже важна. Черты остаются теми же, стоит ли вопрос о том, чтобы быть лидером в религиозной общине или самым ярким собеседником, иметь высочайшую репутацию в качестве музыканта или исследователя или играть «роль» в обществе, написать лучшую книгу или быть лучше всех одетым. Картина, однако, очень варьирует в соответствии с природой желанного успеха. Грубо говоря, она может больше иметь отношение к власти (прямой власти, власти за троном, влиянию, манипулированию) или к престижу (репутации, бурным приветствиям, популярности, восхищению, особому вниманию).

Эти честолюбивые влечения являются самыми реалистичными из обширных экспансивных влечений. По крайней мере охваченные ими люди прикладывают реальные усилия для достижения превосходства. Эти влечения кажутся более реалистичными и потому, что при достаточной удаче их обладатели могут действительно приобретать желанные привлекательность, почести, влияние. Но, с другой стороны, когда они получают больше денег, больше отличий, больше власти, они также приходят к ощущению всей бесполезности этой гонки. Она больше не обеспечивает спокойствия духа, внутренней безопасности и радости жизни. Внутреннее неблагополучие, для устранения которого они начали погоню за призраком славы, оказывается все так же велико, как и ранее. Поскольку это не случайность, произошедшая с тем или иным человеком, а то, что неизбежно должно произойти, можно определенно сказать, что вся погоня за успехом по сути нереалистична.

Так как мы живем в мире конкуренции, эти замечания могут звучать странно и казаться не от мира сего. Во всех нас столь глубоко укоренилось стремление обогнать соседа и быть лучше него, что мы воспринимаем эти тенденции как «естественные». Но тот факт, что компульсивные влечения к успеху возникают только в мире конкуренции, ничуть не делает их менее невротичными. Даже в подобном мире существует много людей, для которых другие ценности – такие, как развитие человека – важнее, чем достижение превосходства над другими.