Czytaj książkę: «Тайфун»

Joseph Conrad

Typhoon

The End of the Tether

The Duel: a military Story

Школа перевода В. Баканова, 2022

© Перевод. М. Богословская, наследники, 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2022

* * *

Тайфун

Глава 1

Бесстрастная физиономия Макуира, капитана парохода «Нань-Шань», в точности отражала его внутренний облик: ничто в ней не указывало на особенную твердость характера или явную глупость. Заурядное, невыразительное лицо шкипера не обладало ни одной ярко выраженной чертой.

Единственное, на что могла порой указывать его внешность, – это, пожалуй, легкая застенчивость. В деловых конторах на берегу капитан, загорелый и улыбающийся, обычно сидел опустив взгляд. Когда же он поднимал голубые глаза, то смотрел прямо и открыто. Его тонкие светлые волосы обрамляли лысый купол черепа от виска до виска пушистой шелковой каймой. Морковно-рыжие усы напоминали щетку из медной проволоки, ровно обрезанную над верхней губой. Как бы старательно он ни брился, огненно-металлические отблески пробегали по щекам капитана всякий раз, как он поворачивал голову. Росту он был чуть ниже среднего, немного сутуловат и настолько крепко сложен, что любая одежда, казалось, сидит на нем слишком плотно. Словно не в силах постичь различия в климате разных широт, он всегда носил коричневый котелок, коричневатого оттенка костюм и грубые черные башмаки. Это береговое одеяние придавало его плотной фигуре неестественный, нелепо щегольский вид. В жилетную петлю он продевал тонкую серебряную цепочку от карманных часов, а сходя на берег, всегда сжимал в крепком волосатом кулаке ручку элегантного зонта-трости, самого высшего качества, и всегда несвернутого. Провожая капитана к трапу, молодой Джакс, его старший помощник, с величайшей заботливостью произносил: «Разрешите, сэр» – и, почтительно завладев зонтом, аккуратно встряхивал складки, в мгновение ока сворачивал его и протягивал капитану. Все это он проделывал с такой важной миной, что старший механик Соломон Раут, куривший у люка свою первую утреннюю сигару, отворачивался, чтобы скрыть улыбку. «Ах да! Вечно этот зонт… Спасибо, Джакс, спасибо», – с чувством благодарил помощника капитан Макуир, не поднимая глаз.

Обладая ровно таким запасом воображения, какого хватало на каждый новый день, он был спокоен и уверен в себе и по той же причине ничуть не тщеславен. Начальство становится обидчивым, властным и придирчивым именно от избытка воображения, а всякое судно, каким командовал капитан Макуир, представляло собой плавучий оплот гармонии и мира. По правде говоря, он был так же не способен отдаться полету фантазии, как не может часовщик собрать хронометр, располагая из инструментов только двухфунтовым молотком и ручной пилой. Однако даже в скучной жизни людей, всецело поглощенных повседневной рутиной, есть место тайне. Например, в случае с Макуиром трудно было понять, какие таинственные силы заставили вполне примерного сына мелкого лавочника из Белфаста сбежать в море. А ведь именно это он сделал в пятнадцатилетнем возрасте. Размышляя о таких вещах, невольно представляешь себе огромную мощную невидимую руку, которая просовывается в земной муравейник, хватает людей за плечи, сталкивает лбами, увлекает ничего не подозревающих жертв на неведомые пути, заставляя стремиться к немыслимым целям.

Отец так и не простил ему глупой прихоти. «Мы бы обошлись без Тома, – говаривал впоследствии оскорбленный родитель, – да у нас ведь торговое дело, а он – наш единственный сын!» Мать после его исчезновения выплакала все глаза. Поскольку мальчишке не пришло в голову сообщить о своих планах, его оплакивали как умершего, и лишь через восемь месяцев пришло первое письмо из Талькауано. Весьма лаконичное послание содержало следующее утверждение: «Погода во время плавания стояла отличная». Однако на самом деле для автора письма имел значение лишь один факт: в тот самый день, когда оно было написано, капитан внес его в ведомости судовой команды матросом второго класса. «Потому что я умею работать», – объяснил он. Мать вновь горько расплакалась, а отец выразил свои чувства короткой фразой: «Наш Том – осел». Отец был мужчина представительный и любил исподтишка подтрунивать над людьми. Он до конца своих лет применял такой тон по отношению к сыну, которого жалел, считая дурачком.

В силу обстоятельств навещать домашних у Макуира получалось редко, и в течение долгих лет он отправил родителям множество других писем, в которых сообщал о своих карьерных успехах и передвижениях по земному шару. В посланиях встречались такие фразы: «Здесь стоит невероятная жара» или: «В четыре часа пополудни на Рождество мы повстречались с айсбергами». Постепенно старики узнали названия многих судов, имена шкиперов, которые ими командовали, шотландских и английских судовладельцев, названия морей и океанов, проливов и мысов, выучили чужеземные наименования портов, известных своей древесиной, хлопком или рисом, названия островов, имя его молодой жены. Ее звали Люси. Они так и не поняли, считает ли он это имя красивым. А потом родители умерли.

В свое время наступил великий день, когда Макуир получил в командование свой первый корабль, а вскоре и великий день его свадьбы.

Все эти события произошли задолго до утра, когда капитан Макуир, стоя в штурманской рубке парохода «Нань-Шань», наблюдал падение барометра, которому не имел оснований не доверять. Принимая во внимание надежность прибора, время года и положение судна на земном шаре, падение барометра носило зловеще-пророческий характер, однако загорелое лицо капитана не выражало ни малейшего волнения. Он не верил в пророчества и был решительно не способен понять их зловещий смысл, пока они не исполнятся под самым его носом. «Да, несомненно, упал, – подумал капитан. – Видно, быть скверной погоде».

«Нань-Шань» шел с юга в порт Фучжоу с кое-каким грузом в нижнем трюме и двумя сотнями китайских кули¹, которые возвращались в свои родные деревни в провинции Фуцзянь, проработав несколько лет в различных тропических колониях.

Утро выдалось ясное. Маслянистое тусклое море волновалось, а в небе висело странное белесое пятно, похожее на нимб вокруг солнца. На баке, забитом китайцами, мелькали темные одежды, желтые лица и косички, поблескивали там и сям обнаженные плечи – ветра не было, и стояла удушающая жара. Кули валялись на палубе, болтали, курили, глядели за борт, иные, набрав воды, плескали друг на друга. Некоторые спали на люках, другие сидели небольшими группками на корточках вокруг железных подносов с тарелками риса и крошечными чайными чашечками. Каждый житель Поднебесной империи вез с собой все имущество – деревянный сундучок с висячим замком и медной обшивкой по углам, где хранил плоды своих трудов: нарядную одежду, ароматические палочки, быть может, немного опиума, какие-то дорогие его сердцу безделушки и маленькую кучку серебряных долларов, заработанных на угольных шаландах, выигранных в игорных домах или нажитых мелкой торговлей, вырытых из земли, добытых непосильным трудом на рудниках и железных дорогах, в смертельно опасных джунглях, терпеливо собранных, заботливо охраняемых, неистово любимых.

Часов в десять от залива Формоза пошла поперечная зыбь, не слишком потревожившая пассажиров, поскольку «Нань-Шань», с его плоским дном, боковыми килями и широкими бимсами, отличался исключительной устойчивостью. В минуты душевного подъема за кружкой пива на берегу Джакс громогласно заявлял, что «Нань-шань» – лучший из лучших во всех восточных морях. Капитану Макуиру никогда бы не пришло в голову выражать свое благосклонное мнение о корабле столь шумно и высокопарно.

Судно, несомненно, было хорошее и совсем не старое: ему не исполнилось и трех лет. Его построили в Дамбартоне по заказу торговой фирмы из Сиама «Сигг и сын». Спустив на воду совершенно законченное и готовое приступить к работе судно, строители созерцали его с гордостью.

– Сигг просил нас найти надежного шкипера, – заметил один из компаньонов.

– Если не ошибаюсь, Макуир сейчас не у дел, – подумав минутку, сказал другой.

– В самом деле? В таком случае телеграфируйте ему немедленно. Он лучший в своем деле, – тотчас заявил старший компаньон.

Наутро перед ними предстал невозмутимый капитан Макуир, прибывший из Лондона с полуночным экспрессом после внезапного, однако довольно сдержанного прощания с женой. Она была из хорошей семьи и знавала лучшие дни.

– Давайте осмотрим судно, капитан, – предложил старший компаньон, и трое мужчин отправились любоваться совершенством «Нань-Шаня» с носа до кормы и от киля до клотиков двух приземистых мачт.

Капитан Макуир начал с того, что повесил свой сюртук на край парового брашпиля, воплотившего в себе последнее слово техники.

– Мой дядя дал о вас самый благоприятный отзыв в письме нашим добрым друзьям, господам Сигг, – сообщил младший партнер. – Не сомневаюсь, что они оставят командование за вами. Вам выпала честь командовать лучшим судном своего класса, которое плавает у берегов Китая.

– Да? Благодарю вас, – промямлил Макуир, на которого эта прекрасная перспектива произвела не большее впечатление, чем красота равнинного ландшафта на подслеповатого туриста.

Он на секунду остановил взгляд на дверном замке одной из кают, затем приблизился к двери и энергично задергал ручку, негромко и очень серьезно приговаривая:

– Никому нельзя доверять. Замок новехонький, а никуда не годится. Заело. Видите? Видите?

Как только компаньоны вернулись в контору, племянник с легким презрением заметил:

– Вы расхваливали этого типа перед Сиггами. Что вы в нем нашли?

– Согласен, он не похож на морского волка, какими ты себе их представляешь. Ты это хотел сказать? – отрезал старший компаньон. – Где бригадир столяров?.. Входите, Бейтс. Как это вы позволили поставщику подсунуть нам неисправный замок? Капитан сразу заметил. Немедленно замените. Знаете, Бейтс, маленькая соломинка…

Замок сменили, и несколько дней спустя «Нань-Шань» отправился на Восток. Капитан Макуир не сделал больше ни одного замечания и не проронил ни единого слова, указывающего на то, что он гордится своим судном, благодарен за назначение или доволен видами на будущее.

Он не был ни словоохотлив, ни молчалив, просто поводов для разговоров находилось не так много. Разумеется, ему приходилось исполнять свои обязанности: отдавать распоряжения, приказы и тому подобное, – однако возвращаться к прошлому он не любил, как и заглядывать в будущее, а ежедневная рутина не требовала пространных комментариев, поскольку факты говорили сами за себя.

Старому мистеру Сиггу нравились немногословные люди, которым не придет в голову проявлять инициативу и нарушать инструкции. Макуир, как нельзя лучше удовлетворявший этим требованиям, остался капитаном и начал водить «Нань-Шань» по китайским морям. Судно вышло под британским флагом, однако через некоторое время владельцы сочли удобным переменить его на сиамский.

Узнав эту новость, Джакс потерял покой, будто ему нанесли личное оскорбление. Он ходил по пароходу, ворча что-то себе под нос и презрительно посмеиваясь.

– Только представьте себе этого нелепого слона с Ноева ковчега на флаге судна! – крикнул он однажды в дверь машинного отделения. – Черт побери, я этого не вынесу! Я откажусь от места! Вас от этого не тошнит, мистер Раут?

Старший механик только откашлялся с видом человека, знающего цену хорошему месту.

В первое утро, когда новый флаг взвился над кормой «Нань-Шаня», Джакс печально уставился на него с мостика. Несколько минут он боролся со своими чувствами и, наконец, с горечью заметил:

– Странно ходить под таким флагом, сэр.

– А что не так с флагом? – удивился капитан Макуир. – По-моему, все в порядке.

Он прошел на край мостика, чтобы получше разглядеть флаг.

– А мне он кажется странным! – взволнованно выпалил Джакс и умчался с мостика.

Капитана Макуира поведение помощника весьма озадачило. Через некоторое время он спокойно прошел в штурманскую рубку и открыл Международный свод сигналов на той странице, где выстроились пестрыми рядами флаги всех стран. Проводя пальцем по рядам, он дошел до сиамского и внимательно всмотрелся в красное поле с белым слоном. Ничего не могло быть проще, однако, желая убедиться, он вынес книгу на мостик, чтобы сравнить рисунок с настоящим флагом, развевающимся над кормой. Когда Джакс, исполнявший в тот день свои обязанности со сдержанной яростью, вышел в следующий раз на мостик, капитан спокойно произнес:

– С флагом все в порядке.

– Правда? – пробормотал Джакс, падая на колени перед рундуком с палубными принадлежностями и злобно извлекая оттуда запасной лотлинь.

– Да, я проверил по книге. В длину вдвое больше, чем в ширину, и слон в самом центре. Ясное дело, эти береговые должны знать, как делать местный флаг. Вы ошиблись, Джакс…

– Послушайте, сэр, – возбужденно вскочил Джакс, – я всего лишь хотел сказать…

Он дрожащими руками нащупал конец линя.

– Ничего страшного! – успокоил его капитан Макуир, усаживаясь на свой любимый складной стульчик из парусины. – Просто поглядывайте, чтобы матросы с непривычки не подняли слона вверх ногами…

Джакс швырнул новый лотлинь на бак и гаркнул:

– Держите, боцман! Не забудьте его хорошенько вымочить!

Затем он решительно повернулся к капитану, однако тот, непринужденно облокотившись на поручень, продолжал:

– Потому что, полагаю, это могли бы расценить как сигнал бедствия. Как вы думаете? Наверное, этот слон для них такой же важный символ, как союзный гюйс на английском флаге…

– Неужели? – взревел Джакс так громко, что все головы на палубе повернулись к мостику.

Он вздохнул и, неожиданно сдавшись, покорно сказал:

– Да, зрелище было бы чертовски прискорбное.

Позже он доверительно обратился к старшему механику:

– Послушайте-ка, что еще выкинул наш старик.

Соломон Раут (чаще именуемый длинным Солом, стариной Солом или папашей Раутом) практически всегда оказывался выше всех ростом на борту любого корабля, где служил, а потому приобрел привычку неторопливо и снисходительно наклоняться к собеседнику. Волосы у него были редкие, пшеничного цвета, щеки плоские и бледные, руки худые, длинные и тоже бледные, будто он никогда не видел солнца. Он улыбнулся Джаксу с высоты своего роста, продолжая курить и спокойно поглядывая по сторонам с видом доброго дядюшки, снисходительно выслушивающего болтовню взбудораженного школьника. Рассказ его позабавил, однако он лишь бесстрастно поинтересовался:

– И вы отказались от должности?

– Нет! – возопил обескураженный Джакс, перекрикивая хриплый гул судовых лебедок, которые подхватывали и поднимали стропы с грузом до конца длинных стрел, казалось, только для того, чтобы беззаботно дать им сорваться. Грузовые цепи стонали, с бряцанием ударялись о комингсы, гремели за бортом. Все судно содрогалось, а длинные серые бока дымились клубами пара.

– Нет, не отказался! – крикнул Джакс. – Что толку? С таким же успехом я мог заявить о своей отставке вот этой переборке! Разве можно что-то втолковать такому человеку? Он меня поражает.

В этот момент на палубе появился вернувшийся с берега капитан Макуир с зонтом в руке в сопровождении печального и сдержанного китайца в шелковых туфлях на бумажной подошве и тоже с зонтиком, следовавшего за ним по пятам.

По своему обыкновению опустив глаза, капитан едва слышно сообщил, что в этот рейс необходимо будет зайти в Фучжоу. Затем он высказал пожелание, чтобы мистер Раут развел пары завтра ровно в час дня. Он сдвинул шляпу на затылок, утер лоб и заметил, что терпеть не может сходить на берег. Возвышавшийся над ним мистер Раут, не удостоив капитана ни словом, мрачно курил, обняв правый локоть ладонью левой руки. Далее тем же пониженным голосом Джаксу было велено освободить от груза носовой твиндек. Там нужно будет разместить две сотни кули. Компания «Бан-Хин» отправляет эту партию работников по домам. Провизия – двадцать пять мешков риса – будет доставлена сейчас на сампане. Капитан сообщил также, что все кули прослужили по семь лет, и у каждого есть сундук из камфорного дерева. Пусть плотник берется за работу: там, внизу, надо прибить трехдюймовые планки вдоль палубы на корме и на носу, чтобы сундуки не сдвинулись с места во время плавания.

– Джакс, займитесь этим делом немедленно. Вы слышите, Джакс?

Оказалось, что китаец поедет до Фучжоу, будет вроде переводчика. Он клерк компании «Бан-Хин» и хотел бы осмотреть помещение для кули. Пусть Джакс проводит его на нос…

– Вы поняли, Джакс?

Джакс в соответствующих местах вставлял без всякого энтузиазма: «Да, сэр».

Потом он обратился к китайцу, который покорно засеменил за ним.

– Пойдем, Джон. Твоя смотреть. Твоя смотреть сколько хочет, – говорил китайцу Джакс, плохо усваивавший иностранные языки и сейчас немилосердно коверкавший англо-туземный жаргон.

Он указал на открытый люк.

– Каждый кули есть свой место спать. Понял?

Джакс, веривший в расовое превосходство, выглядел сурово, но не враждебно. Китаец грустно и безмолвно заглянул в темноту люка с таким видом, точно стоял у края разверстой могилы.

– Там, внизу, нет дождь, соображаешь? – объяснял Джакс. – А если хорошая погода, кули понемножку идет наверх, – с воодушевлением продолжал он. – Дышать свежий воздух.

Он выпятил грудь и раздул щеки, показывая, как они будут дышать свежим воздухом.

– Понял, Джон? Дышать: пфуу-у-уух. Хорошо, да? Постирушки там – все наверху, ням-ням тоже. Понял, Джон?

Он почавкал и выразительно покрутил руками, изображая стирку белья. Китаец, скрывая недоверие к этой пантомиме за сдержанным выражением с легкой примесью печальной, изысканной меланхолии, переводил миндалевидные глаза с Джакса на люк и обратно.

– Осень холосо, – безнадежным тоном произнес он и заскользил по палубе, ловко избегая попадавшихся на пути препятствий. Наконец клерк исчез, нырнув под строп с десятью грязными рогожными мешками, наполненными каким-то дорогим товаром и издававшими отвратительный запах.

Капитан Макуир тем временем поднялся на мостик и вошел в штурманскую рубку, где собирался дописать письмо, начатое два дня назад. Его длинные послания всегда начинались словами: «Моя дорогая жена», и стюард не упускал возможности в них заглянуть в промежутках между мытьем пола и вытиранием пыли с хронометров. Эти письма интересовали последнего значительно больше, чем женщину, для которой предназначались; объяснялось это тем, что в них с мельчайшими подробностями изображались все события плавания «Нань-Шаня».

Верный фактам, каковые только и могло охватить его сознание, капитан добросовестно излагал их на многих страницах. В парадной двери дома в северном пригороде, куда адресовались эти письма, красовалось цветное стекло, а перед эркерными окнами располагался небольшой садик. За этот дом капитан платил сорок пять фунтов в год и не считал арендную плату слишком высокой, ибо миссис Макуир – претенциозная особа с тощей шеей и надменными манерами – кичилась своей принадлежностью к высшему обществу, и соседи признавали ее за настоящую леди. Втайне она смертельно боялась того времени, когда супруг вернется с намерением навсегда остаться дома. Под той же крышей проживали их дочь Лидия и сын Том. Эти двое едва знали отца. Он оставался для них редким гостем, имевшим привилегию курить трубку по вечерам в столовой и спать в доме. Долговязая девочка, пожалуй, стыдилась его, мальчик был откровенно равнодушен и проявлял это чувство с восхитительной прямотой, свойственной его сверстникам.

Между тем капитан Макуир писал домой с берегов Китая двенадцать раз в год, выражая нелепое желание, чтобы жена «передала привет детям», а подписывался всегда: «Твой любящий супруг» – с таким спокойствием, словно эти затертые от долгого употребления слова давно потеряли всякий смысл.

Моря, омывающие побережье Китая, узкие, изобилуют повседневными красноречивыми фактами: островами, песчаными отмелями, рифами, быстрыми изменчивыми течениями, – запутанными фактами, непростой язык которых тем не менее понятен всякому моряку. На капитана Макуира, приверженца точных фактов, этот язык оказал столь мощное воздействие, что он забросил свою каюту и практически жил на мостике, даже обедал частенько наверху, а спал в штурманской рубке. Там же сочинял он и письма домой. В каждом без исключения встречалась фраза: «В этом рейсе погода стояла отличная» – или подобное сообщение в несколько иной форме. Это удивительно настойчивое утверждение отличалось той же безупречной точностью, что и все остальные факты, содержащиеся в письмах.

Писал письма и Соломон Раут, только никто на борту не знал, сколь красноречивым он может быть с пером в руках, ибо у старшего механика хватало ума запирать свой письменный стол. Жена восхищалась его слогом. Детей у них не было, и миссис Раут, смешливая сорокалетняя женщина, крупная, с большой грудью, жила в небольшом домике близ Теддингтона вместе с беззубой и почтенной матерью мистера Раута. Она просматривала корреспонденцию за завтраком, оживленно блестя глазами, а интересные места радостно выкрикивала во весь голос, чтобы ее услышала глуховатая старушка, и каждую выдержку предваряла мощным вступительным аккордом: «Соломон говорит!» Она имела обыкновение выпаливать изречения Соломона также и чужим людям, приводя их в изумление незнакомыми цитатами с неожиданно шутливым тоном. В день, когда к ней явился с визитом новый викарий, миссис Раут улучила минутку, чтобы заметить:

– Как говорит Соломон, «механики, отправляясь в море, созерцают чудеса морской природы…»

Увидев, что гость изменился в лице, она умолкла на полуслове и вытаращила глаза.

– Соломон? Э-э-э… миссис Раут, – заикаясь, выговорил молодой человек и сильно покраснел, – должен признаться, я не…

– Это мой муж! – громогласно объявила она, откинувшись на спинку стула.

Поняв, в чем дело, миссис Раут неудержимо захохотала, прикрыв глаза носовым платком, а викарий сидел, пытаясь выдавить улыбку. Он редко сталкивался со столь жизнерадостными особами и теперь был глубоко убежден, что перед ним – безнадежно помешанная. Впоследствии они стали лучшими друзьями: поняв, что она не хотела быть непочтительной, викарий стал считать ее чрезвычайно достойной женщиной, а со временем даже научился стойко выслушивать мудрые изречения Соломона.

«На мой взгляд, – цитировала она своего Соломона, – куда лучше, когда шкипер – туповатый зануда, но не жулик. К дураку можно приловчиться, а жулик хитер и увертлив».

Столь легкомысленное обобщение Соломон вынес из одного частного случая, когда ему пришлось убедиться в несомненной честности капитана Макуира, которая сама по себе отличалась тяжеловесностью глиняной глыбы. Что касается Джакса, то, неспособный к обобщениям, не обремененный семьей и даже непомолвленный, он имел привычку изливать свои чувства старому приятелю, с которым работал прежде на одном судне (теперь тот служил вторым помощником на борту парохода, совершавшего рейсы в Атлантическом океане).

Прежде всего Джакс настаивал на преимуществах плавания в восточных морях, намекая на их превосходство над Атлантикой, яркими красками расписывал небо, море, суда и легкую жизнь на Дальнем Востоке. Пароход «Нань-Шань», по его словам, не имел себе равных.

«Мы здесь не носим нарядных мундиров, зато дружны, как братья, – писал он. – Обедаем все вместе и живем, как бойцовые петухи… Ребята из машины – все достойные парни, а старина Сол, старший механик, настоящий кремень! Мы с ним закадычные друзья. Что до нашего старика, то другого такого спокойного шкипера не найдешь. Порой можно подумать, что у него не хватает ума разобрать, где непорядок, однако ж это не так – ничуть не бывало. Он командует уже много лет. Явных глупостей не делает и управляет судном, никого не стесняя. Думаю, у него не хватает мозгов, чтобы получать удовольствие от ссор. Его слабостями я не пользуюсь – никогда до этого не унижусь. Не принимая в расчет его ежедневных обязанностей, он, по-моему, понимает не больше половины того, что ему говоришь. Мы иной раз над этим посмеиваемся. Правду сказать, скучновато с таким капитаном в долгом плавании. Длинный Сол говорит, что капитан неразговорчив. Неразговорчив? О господи! Да он молчун, каких поискать. На днях я разговорился под мостиком с одним механиком, а капитан, видать, нас слышал. Когда я пришел заступать на вахту, он вышел из рубки, осмотрелся, поглядел на бортовые огни, бросил взгляд на компас, сощурился на звезды. Он всегда так делает. А потом и спрашивает:

– Это вы только что разговаривали у левого борта?

– Да, сэр.

– С третьим механиком?

– Да, сэр, – отвечаю я.

Он отходит к правому борту, садится на свой раскладной стульчик под обвесом и где-то около получаса не издает ни звука. Только чихнул один раз.

Потом слышу – он поднимается и топает ко мне на левый борт.

– Не могу понять, как вы находите, о чем говорить, – заявляет он. – Битых два часа! Я вас не обвиняю. Люди на берегу целыми днями болтают, а вечером садятся и продолжают говорить за рюмочкой. Наверное, повторяют одно и то же по сто раз. Не понимаю.

Нет, ты слышал о чем-нибудь подобном? Он с таким недоумением расспрашивал. Мне даже жалко его стало. Но иногда он просто невыносим. Конечно, никому не придет в голову изводить его, даже если бы он того заслуживал, да он не заслуживает. Он так наивен, что, если бы тебе пришло в голову показать ему нос, он бы искренне недоумевал, что на тебя нашло. Однажды он сказал мне с очень серьезным видом, что не может понять, почему люди всегда поступают так странно. Он не понимает самых простых вещей, вот в чем дело».

Так писал Джакс своему приятелю, служившему на торговых судах в Западном полушарии, от полноты чувств и живости фантазии.

Он выражал свое искреннее мнение. Не имело смысла пытаться произвести впечатление на такого человека. Если бы на свете было много таких людей, жизнь показалась бы Джаксу скучным и неблагодарным делом. В своем мнении он был не одинок. Даже само море, разделяя добродушную снисходительность Джакса, никогда не преподносило неприятных сюрпризов этому молчуну, редко поднимавшему глаза и невинно странствовавшему по водам с единственной видимой целью – добыть пропитание, одежду и кров для трех человек, оставшихся на суше. Конечно, он был знаком и со скверной погодой. Как всем, случалось ему и промокнуть, и устать, и терпеть лишения, однако он быстро об этом забывал и в письмах домой неизменно сообщал о хорошей погоде. Однако ни разу еще не довелось ему увидеть неизмеримую мощь и безудержный гнев стихии, который истощается, но никогда не утихает, гнев и ярость разбушевавшегося моря. Капитан знал о них, как все люди знают о существовании преступлений и всяких гнусностей. Он слышал об этом, как слышал мирный обыватель о битвах, голоде и наводнениях, не понимая значения этих событий, хотя ему приходилось иной раз вмешиваться в уличную драку, оставаться без обеда или вымокать до нитки под ливнем. Капитан Макуир плавал по морям, как иные люди мирно проходят сквозь годы, чтобы в конце осторожно опуститься в тихую могилу. Они до конца своих лет не сталкиваются с вероломством, жестокостью и ужасом. Таких людей можно встретить в море и на суше, счастливых… или просто презираемых судьбой и морем.