Czytaj książkę: «Нарисуй мою душу. Несказка о душе и человеке», strona 2
«А что ответить им на такое и надо ли?! Сам рад, что не экстрасенс. Всезнающая жизнь слишком холодна для меня, ведь в ней собрались все миры.».
Однозначно, преимущество человека, знающего жизнь другого, достаточно велико. С одной стороны, всё становится слишком простым, с другой стороны, жизнь только усложняется. Арлстау хотел быть на равных с людьми, потому не желал знать о них больше, чем нужно.
С близкими старался общаться голосом, а не письмами, чтобы не отдалиться, но не со всеми получалось. С далёкими так и вовсе – общаешься, общаешься и сам не замечаешь, как начинаешь ими пользоваться. Подбрасываешь их в воздух, как золотую монетку и думаешь – ловить или нет. Затем замечаешь свои истинные помыслы, своё отношение к человеку, но молчишь об этом. Потом молчишь обо всём. Лжёшь, лжёшь, лжёшь. И до нужного момента всё хорошо, но этот момент настаёт, и становится не важно, всплыла правда или утонула…
Как-то попробовал в течении недели говорить только правду. Пришлось перестать общаться с теми людьми, которых нельзя откладывать на неделю. Обиделись, конечно, зато спас их от самого себя правдивого. «Их роли заменить нельзя, игру их не сыграть другим, потому берегу, от себя защищаю.».
Чем больше говорил правды, тем больше терял людей, тем больше замечал, что у слова не та масть, что он представлял. Он думал дама червей, а оказалось – неизвестная карта с мастью пик. Масть оказалась неожиданной.
Чем меньше ожиданий, тем больше чудес…
Испытал очищение, как от благого дела, не смотря, что многих за неделю потерял. Удивительно, да?
Сила правды способна осветить дорогу человека полностью, и, значит, она, возможно, велика!
Смех и слёзы выглядят по-разному у честных и лгунов. Кто-то плачет горько, кто-то сладко. Смех, тем более, силён в разнообразии.
Больше всего удивило, что, не смотря на очищение, все его жертвы не оправдали себя в ближайшем будущем. Возможно, ожидания были лишними. Что потерял, то и нашёл, и в том же самом виде.
Не в честности доблесть. Одни слова не вернуть, другие не отпустить. Чтобы найти лучшее, одной правды мало.
Много было причин, по которым он не пробовал рисовать души, а творил, лишь обыкновенные картины, но самая главная – это люди.
Всё было в его жизни почти ровно и почти хорошо, но в один тёплый, солнечный день, он потерял обе кисти своих рук. Не ожидали? И он не ожидал.
Художник не имеет права позволять себе таких тревог.
У солнца ничего не просил больше и ни о чём не спрашивал, а когда был чем-то недоволен, больше всего доставалось именно солнцу. Оно виновато во всём оказалось. «А кто же ещё?!», – кричал он, разбивая ногами очередное зеркало. «Я что ли виноват?! Да, виноват, но в этом тоже виновато солнце!» …
И жизнь стала другой. А как ещё иначе?! И дорога не его и первые встречные. Мечта иссякла смыслом, потеряла своё сердце. Улыбка улетела с уст и осталась в давних временах, пропал вкус ко всему, позабыл свой цвет, жаргон, манеры и все свои достопримечательности.
Во всём он изменился из-за потери или вопреки ей – что-то осознал, что-то домыслил, где-то потерялся, где-то исчез. Был один человек, а стал другой. Бывает так. Не нам судить. Хотя, кому ещё, если не нам?!
Лучшим другом ему стал не человек, а родной дом. Комната, всё дело в комнате, красивая она, дарила хоть какую-то надежду. Основная причина заключалась в ней.
Конечно же, дом берёг его и грел, дарил чувство защищённости, создавал то, что люди называют комфортом, но в любом доме есть особенный уголок. В этой комнате он чувствовал себя лучше, чем во всех других местах своей планеты, в которых успел побывать. Не объяснял своё чувство никому, просто, говорил себе, что так нужно…
В этом доме он вырос, в этом доме он всё приобрёл, всё потерял и именно с порога дома начнётся самая важная история его жизни, к которой он никак не будет готов, хотя мог подготовиться.
Нет здесь ничего, кроме того, что ты видишь, слышишь и чувствуешь, а он не почувствовал. Видимо, лучше быть неподготовленным к чему-то, чем знать заранее каждый свой шаг.
Родная сестра бывала у него в гостях не редко, так как жила в его городе и любила его больше других своих родных. Предсказуемо, согласен, но приятно.
Она спросила его недавно таинственным голосом:
–Теперь, ты видишь не только души людей, но и душу собственного дома? И на что она похожа? На кирпич?
И закатывалась со смеху над своим чувством юмора, пытаясь сказать: «Шучу-шучу!».
–Нет, – отвечал ей спокойно. – Она, как лабиринт. И в нём много выходов, мало входов. Идеальна для одиночества.
Намёк был ясен, но не исполнен.
Не подумайте, сестру он любил, но есть свои «но».
Как потерял руки, вкус прежней жизни стал далёким и неощутимым. Сначала недоумевал над собою и был похожим на безумца. Затем стал трогательным, но унылым, потом уравновешенным, но блеклым.
Изгнал всех из дома, расселил в своих былых владениях. Былых, не потому что не его, а потому что потеряли смысл…
«Если доктору плевать, то чем он поможет?» – возмущался на врачей, а врачи пожимали плечами.
Затем прощался и влюблялся, и снова становился другим, и уже не до врачей, не до психологов. Но влюблённость не любовь. В его восприятии они не соединимы, потому не стремился увековечивать влюблённость.
Сестра не права, шутя над своим родным домом, а он не мог ей рассказать, чем душа этого дома отличается от всех других душ. В ней он видел особые возможности, но ближе и подробнее не подбирался к ним.
Открывалась нараспашку и его душа. Чувствовал это, но, видя души всего живого, он не знал, как выглядит собственная душа. Всегда это было прискорбно для него, а сейчас тем более: «Кем были скованы её узоры? Мастером или мастерами? Или таким же художником, что и я?!».
Всех вечно волнует вопрос, что находится в нашем нутре. Но не задумываются, что позади нутра.
–И что же там?
–Ну, загляните!
Заглянули – не все вернулись, кто-то многое нашёл…
Первая встреча с душой дома состоялась сразу после потери рук. Постарался спокойно на неё среагировать, боясь ей показать свои беспокойства. Лишь поговорил с собой мыслями: «Это то, о чём ты думаешь? Дом живой, как и всё, что кругом и вокруг?". «Нет», – запротиворечил себе, – «Быть не может такого.».
Но художник лишь решал, кем быть или не быть ему, а не чему быть или не быть в его жизни. Не властна кисть над тем, что дышит в ней.
За главой глава. Чем дальше, тем интереснее. Чем дольше рисовать, тем глубже полотно…
С детства мог видеть души всех живых существ – от комара до человека, с детства скрывал себя почти от каждого. «Какой сегодня человек, такой сегодня смысл его слова.», – говорил он про себя, видя, насколько переменчивы души людей. Они всё валят на настроение, но он то видел, что дело в нутре.
Талант – зерно, его бы взрастить, и пол дела сделано. Остальное будет зависеть, от того, какой ты человек – быть или не быть тебе…
«Если дом оказался живым, то, что живо ещё? Деревья? Здания? Может, и душа города имеет место быть? Или душа океана и острова? А небо? Как бы не утонуть в звёздном небе, ведь в нём то точно много интересных душ…».
Душа дома просила нарисовать её. Как это проявлялось? Волшебным образом. Устроит такой ответ? Меня да.
Голос, как гром; восклицание, как молния. «Воу!», – вскрикивал художник от внезапных раскатов, а дом всё просил и просил, и просил, как и он когда-то вымаливал у солнца невозможное.
Не попросит больше ничего у солнца, и было неприятно видеть себя со стороны, слыша, как просит душа.
«Издеваешься что ли?! Нет у меня рук! Да и души рисовать я не умею! Да и кто я, чтобы их рисовать?!». Но мысль не так проста и не отстанет – ни минуты не даст насладиться другими соображениями.
Стоит ему отойти на пол шага от дома, как мысль возвращала его назад – ей не хотелось, чтоб он уходил, не желалось ей, чтоб оставлял её, даже на незначительные доли времени. Желание изобразить увиденное становилось немыслимым, а возможности его хромали, как усомнившиеся калеки.
Когда мешок мечтаний переполняется, их реализация начинает истощаться, не познав ответа на главный вопрос – с чего бы начать? А он всё мечтал и мечтал: «Выплеснуть бы всё это наружу, показать хотя бы себе, что это возможно!".
"А, что, если показать другим?". – Затем он улыбался красоте своего зеркала, глупости своей мысли и с грустной улыбкой вздыхал: "Эх…».
Наверное, вспомнил что-то и сразу что-то позабыл.
Беззаботная жизнь короля бесцельности. О чём ещё мечтать?!
Первую часть своей жизни он частенько полагался на внутренние ощущения, но, однажды, заметил, что они у него неисправны, не всегда окунаются в суть.
Стал опираться на внешние знаки. Их рассекретить не просто, но не скучно, порой, поломать голову…
Память соткана из древнего дерева, долгий путь в себе сохранит, но детали сотрёт в порошок. Он много чего помнил. Память его была длинна и насыщенна. Если выделять что-то особенное, то это тот день, когда потерял руки. Быть может, всё впереди и особенное станет ещё и приятным.
Тот день перевернул всю жизнь с ног на голову, с асфальта к небесам. Наказал и помиловал, оправдал, только правды своей не сказал.
День уже начинается не так, если ты просыпаешься и понимаешь, что спал три дня, что ты без всяких на это причин пропустил три дня своей жизни.
Взглянул на телефон – кто-то беспокоился, кто-то попрощался.
Прощавшийся жил на другом континенте. Она – его женщина. Эмоции далеки от позитива, и он собрался к ней. Самолёт через час, потому надо было спешить.
Вышел, прошёл сто шагов, споткнулся и упал на глазах десятков усмехающихся людей. Неловкий момент может случиться, даже с ловким, но, когда над тобой смеются – тебе это не смешно. В тот момент было горько, в душе плавала боль пробуждения. Дела любовные закончили своё, но сам решил к ним снова обернуться.
Падение не остановило и не попятило назад. Встал и отряхнулся, начал искать глазами такси, не замечая не отстающих взглядов прохожих и остановившихся.
Бывают такие дни, когда всё сыпется из рук, когда всё разрушается и тает на глазах. Такие дни необходимо пережить, уходить в такие дни не стоит, оставаться в них, тем более.
Затем поймал такси, швырнул водителю денег и попросил давить на газ, не доверять жизнь тормозам. Кричал на того, когда тот сбрасывал скорость.
Денег дал много и обещал ещё, потому таксист был послушен, не думал о том, что дома ждёт семья.
При очередном обгоне, машина столкнулась с грузовиком. Последнее, что помнил художник так это то, что вылетел в лобовое стекло вперёд руками в грузовик.
Оба водителя погибли на месте, а художник очнулся в больнице с пробитым черепом, сломанными рёбрами и ампутированными кистями рук – сказали, что они были вдребезги, что не нашлось ни единого шанса на восстановление.
Огонь в запястьях, словно вечный, потому с тех пор не стихал. Первой мыслью, когда пришёл в сознание, была: «Как же я буду рисовать?!». В тот день его покинули обе кисти, ладони, пальцы, миллионы ощущений, тысячи поводов жить…
Они покинули его, будто в них больше не нуждался. Они покинули его, а он всё ещё на них надеялся…
Произошедшее привлекло внимание мира, оно обратилось к нему – кто с помощью, кто-то за помощью. Но этому способствовало иное, наиболее значимое для мира событие – в стране, в которой жил художник, в день аварии, выросли два дерева и дотянулись до небес!
Для Арлстау этот факт также был удивителен, но не был таким красочным. Не позволил ему спокойно жить и корить себя в своём невежестве.
Нельзя было выйти на улицу, не заметив вспышку фотоаппарата, и это раздражало. Кто-то считал его никем, кто-то считал кем-то, но и Арлстау имел свой взгляд на мир и на всех этих людей, что его заполняют. Свой взгляд на жизнь он держал при себе, но одному, почти адекватному, журналисту решился, пусть и кратко, но рассказать, что он обо всём этом думает:
–Вы потеряли руки в день рождения самого удивительного события всех времён, первого чуда света, потому на вас обращено внимание мира, и вы ни один такой. Мир в любой миг отвернётся, но, как я понимаю, вы этого и желаете. Что же вы сами думаете о происходящем, как можете связать два события в единое целое?
–Не могу связать величайшее событие нашей страны, да и всего мира с моим личным горем. При чём здесь мои руки и два дерева, что стали первым чудом света? Не я один стал жертвой преследования, не мне одному мешают жить. Слышал о матерях, родивших двойню в этот день и позавидовал своей нынешней жизни. Мир давно стал намного больше, потому люди стали меньше! Вы все верите в конец света! Сколько вас? 97 процентов населения Земли, если верить СМИ? Я не верю в конец, но не знаю, что мне ждать завтра, потому что получается, что я не верю всей планете. Верить в конец света это одно и то же, что не верить в своё будущее. Пропагандировать то, чего не пожелаешь своим близким и выполнять какой-то долг? Да это низко, это подобно предательству Родины… Да, что вы знаете о будущем, если не верите в него? На встречу будущему, спотыкаясь о прошлое? Я не связан с деревьями, что коснулись небес, я, всего лишь, чудом выжил в страшной аварии, но лишился рук и миллионов ощущений…».
Это всё, что Арлстау ответил журналисту. Кратко, но сам считал, что сболтнул лишнего, что перегнул со словом «пропагандировать». Затем списал всё это на спонтанность и забил. «Чем меньше говорить, тем меньше будут ждать противоречий, а лучше ничего не говорить, не объяснять. Так всем будет интересней.».
Как по воле судьбы и по взмаху лёгкой руки, после его дерзкой, необдуманной речи от него нежданно отстали и повесили ярлык «яркой случайности». Не сразу, конечно, отступили, а постепенно и неторопливо, как вампиры от распятия. А то говорят: «Особенный год, особенный год! Нет в наших краях особенных. Везде один народ.».
Много говорить опасно. Мир может не так понять и посчитать тебя кем-нибудь. Безопаснее быть никем.
Кем именно может представить тебя мир? Да кем угодно. Такие мысли у людей, что рукой махнуть на всё хочется. Раз о хорошем говорить не интересно, то можно вечно ждать, что всё будет хорошо.
«Век назад не все верили в конец света, лишь небольшая часть человечества, но она преданно ждала свой особенный год и жадно пропагандировала свой личный, нелепый факт, что конец случится в этот год. 31го декабря их выдуманного, «особенного» года произошла война длиною в четыре минуты, в которой погибли 180 миллионов человек. Ни одного мирного жителя среди погибших не обнаружили. Два войска вышли на поле боя посреди бездонной пустыни и разбомбили друг друга, точнее, одни разбомбили других. В СМИ нередко сообщалось, что после этой короткой войны, около пятидесяти закрытых городов с общим населением в тридцать миллионов человек стали призраками. Ни одного жителя не осталось. Как по команде, всё бросили, ушли, но больше не вернулись… Закрытые города разбросаны по всей планете, их тысячи. В них не зайти просто так, никто не знает тех, кто на это решался. Они не принадлежат каким-либо странам, не признают СМИ, живут без связи с миром и нигде не рыщут и не узнают, что происходит в нём. Их даже не видно из космоса! Говорят, они принадлежали какой-то тайной организации, что управляет всем миром – «Она мол виновата!». Кроме вымышленных персонажей виноватых и не нашлось. Это вполне нормальное заявление для того времени, да и для нашего тоже, хотя сейчас твердят иными языками – звучание уже не то… После войны во всём мире начались странные убийства, словно кто-то избавлялся от тех, кто не нужен нашему миру и тех, кто миру мешает разрушаться, но это были лишь отголоски войны. Причины войн всегда были низменными. Войн уже не было век. Как это удаётся? Воевать уже не за что. У общества нет будущего. Одно происшествие, и мир стал таким. Думаете, вы можете представить, что это такое, когда почти все на планете не верят в будущее? Ну попробуйте, раз сможете! Кому-то было это выгодно, но, только, кому?! У общества появилась паранойя, что за всеми событиями, какая бы ерунда не случилась на планете, стоит тайная организация, которая, якобы, управляет всем миром. Лично я не верю ни в конец света, ни в тайные организации, и считаю это всё прибаутками, информацию которых веками никто не понимает. Мне легче поверить в то, что весь мир сошёл с ума, чем в то, что мне пытаются навязать, и виноваты во всём не тайные организации, а сами люди. Нас не спасёт ни доктор, ни супергерой! Помочь себе лишь сможем сами…».
Всё в природе не случайно, каждый ей необходим. Также и с жизнью человека – каждый фрагмент его жизни имеет значение, каждый нюанс будет спешить нарушить свою значимость, но ничего у него не получится…
Деньги помогли с приобретением современных протезов, которые проделывали те же самые манипуляции пальцев, реагируя на мысли и слова. Ты можешь ими то же самое, что и руками.
Протезы значительно облегчили жизнь, но себя не обманешь – это не руки. Уже не скажешь себе: «Всё в твоих руках!», а, услышав от кого-то такую фразу, лишь горько выдавишь улыбку.
Родители не желали оставлять его одного в этом доме, но их глаза убили бы каждого. И жалость, и вина, и прошлые упущения в них. «При чём здесь всё это?», – не понимал их Арлстау и объяснял, что у него всё есть, чтобы справиться самому.
Они переехали в его дом, а он остался жить в их доме. В четырёх стенах не ищут исцеления, а он искал.
Сейчас он сидел на кухне, наслаждался чаем и завершением одиночного вечера. «О прошлом помечтал и хватит! Нужно что-то делать!».
Устал вспоминать свои длинные пальцы, поленившиеся покорить музыку. Любил покорять людей жестами без лишних мелодий; любил хватать и брать; любил рисовать свою жизнь лишь руками.
Сейчас всё это кажется мелочью, но пальцы очень нужны – и не для того, чтобы взять, а, чтобы дать что-то, действительно, стоящее! Не было для него сейчас ничего важнее рук, но рук не то, что у него, но даже рядом не было…
Ночь – лучшее время суток для кудесников искусства, потому что наступает великая тишина, предоставляя просторные возможности фантазии и мыслям. Если, конечно, творить собрался лёжа, то шансов на временное трудолюбие практически нет. Любил он раньше, лёжа, рисовать.
Ночью можно не только видеть душу дома, но и услышать, что он живой и скрипучий, что дышится ему не так уж и легко. Ночью ты можешь столкнуться с привидением и, испугавшись его, убежать куда-нибудь или не шелохнуться от страха и забрать у него то, что он принёс лично для тебя. Да чего ты только не можешь ночью – почти повелитель миров!
Арлстау ночами не мучили привидения. Они ведь похожи на те же души, что он видел в людях, потому не страшны ему, хоть их и не встречал.
Пришедший к нему этой ночью напоминал собой чёрное пятно. Смазано увидел его, но не был он похож на души, что встречал. Назвал его сразу же силуэтом, веря, что за всей туманностью имеют место быть лишь очертания человека. Однако, узнать это было пока не интересно – повернулся к нему спиной и попытался заснуть.
Силуэт появился у окна его любимой комнаты, беззвучно подплыл к его кровати и стоял над Арлстау часами. Со стороны, может, и жуткое зрелище, но художник то этого не знал, спина его без глаз.
Глаза сонно раскрывались в течении ночи, но не боялись, видя, как силуэт растворяется над кроватью, а уши слушали, но ничего не слышали ещё.
Он был темнее ночи, раз был заметен в темноте, но это не беспокоило. Мысль в голове была бесстрашной и простой: «Кто такой? Не понятно! Чего хочет? Молчит.».
Когда понял, что силуэт уходить не собирается, наконец, пригубил привкус страха. «Что тебе нужно? Изучаешь меня? Хочешь отнять у меня что-то?», – заверещали безответные мысли.
Силуэт низко склонился над ним и показал, что он не только чёрное пятно, смазанной формы человека, что у него есть глаза. Сначала Арлстау не узнал этих глаз, не догадался, на чьи глаза они похожи.
–Пусть и поздно, но ты готов! – прозвенел знакомый голос в голове, и не было сомнений, что молвит силуэт.
В голове созрело два вопроса: «К чему готов? И почему поздно?», но лёгкие кто-то сжимал в кулаке и выдохнуть всех слов не было шанса.
Силуэт всё больше становился похож на тень человека, черты точились на глазах, а его расплывчатые очи приобрели чёткость и стали узнаваемыми.
Стало немного не по себе, чего таить, ведь на него смотрели его собственные глаза. «Что же ты такое?», – проговорились мысли, но договорить своих ответов не смогли.
Увидеть, улыбался силуэт его мыслям вслух или злился, возможности не было, ведь губ у тени не присутствовало. Зато у силуэта были руки и ими он решил исполнить свой долг, прижав ладони к устам художника. Тот начал задыхаться. Как на зло, был заложен нос, но сил сопротивляться не было, как и желания.
Силуэт не отпускал до конца и позволил ему задохнуться.
Нет, художник не умер, лишь потеря сознания и погружение в сон и, по-видимому, в вечный, как думал художник – и долю истины в его мыслях не отнять, кем бы не был отнимающий, ведь художник, хоть и проснётся, но останется во сне.
Он много лет не видел снов, но сон ему приснился.
И сразу снился весь мир. Не вся жизнь – лишь мир. Летел вдоль него и поражался, насколько он большой, как много в нём не затоптанных мест, как много до них незнакомых дорог, в которых мог себе позволить – ошибиться. Не в лёгкости их фишка, а в том, что не было их раньше никогда, не замечал он их под слоем пыли. Много пепла было вокруг красоты, но это не настораживало – сон ведь. Оглядывался и не замечал ничего разрушительного в увиденных пожарах – самообман, но он тоже имеет свой смысл.
Перед пробуждением ему приснились океан, жёлтые листья, первый снег, высокие волны и красивая женщина с душой, похожей на звезду, что ждёт и ждёт, и ждёт, и ждёт. Не всю свою жизнь, а всю его. «Чего ты ждёшь?», – спросил он её. «Жду, когда проснёшься!», – ответила она незнакомым голосом и растворилась в позднем утре…
Первый сон за всю осознанную жизнь, и сразу так много, и закончился красиво, как он и любил.. Конечно же, запишет каждый запомнившийся кусочек этого почти сказочного сна в своём дневнике, хоть и не предаст ему должного внимания.
Наконец-то, он проснулся. Не от лучей солнца, а от чего-то другого, и это что-то – навязчивый звонок. Он издавал невнятные звуки и, по-видимому не впервые за это утро.
Не шевелясь и не открывая глаз, мыслями дал команду: «Ответить!». Прогресс не заставляет шевелиться многих, но не всех.
Звонивший был окутан в переживания.
–Арлстау! – глубоко дышала в трубку его сестра.
–Что? – с долей возмущения ответил он, пытаясь вспомнить все детали сна.
–Почему ты не отвечал? – надавила возмущением она.
–Потому что я сплю! – ответил он невежливо, поднимаясь с кровати.
Нашёл взглядом дневник и беглым почерком извлёк из себя всё, что увидел в своих снах, пока она что-то рассказывала ему о своём вчерашнем дне. Как обычно, прослушал половину, как и во всех диалогах его жизни.
–А ты как там? Что так поздно спишь? Ты ведь ранний человек!
–Я встаю ни утром, и ни рано, а тогда, когда открываются глаза. – ответил зачем-то вальяжно, а добавил с усмешкой. – Беззаботная жизнь!
–Ладно. Ты соображаешь, значит, всё хорошо. Это всё, что я хотела узнать. Пока. Не веди себя так…
«Не веди себя так? Это как? Ладно, не буду спрашивать. Уже завтра всё забуду и попытаюсь быть выше, чем есть на самом деле, чтоб не вести себя так!».
Родственников понять можно – переживают, волнуются, ведь он стал другим – закрытым и недоступным. Но художник считал, что переживания ничего хорошего не благоволят – особенно, переживания родных по крови. Тоже были свои заморочки.
Но сколько раз он замечал это – как только расскажешь о чём-то рискованно важном или волнующем душу, так сразу всё шло ещё больше наперекосяк, чем мог себе позволить. Наверное, поэтому мало, кто делится с близкими своими бедами. В живом общении в этом был ещё какой-то смысл, но в иные общения он не верил, да и себе не верил в них.
На часах 15:00. Проснулся, действительно, поздно, а ноги, встав с кровати, не спешат на улицу, не спешат на кухню зарядить себя энергией. Ноги тянутся выше, но в небо лестница ещё не построена.
Около четырёх часов осмысленного блуждания по дому, деления всего на за и против, и он почувствовал, что сможет! Передать свой дар бумаге легко – главное, желать этого, а не для чего-то там творить.
«Нет смысла жить, если я не сделаю этого. Нет смысла! Не хочу я жить, как другие. Грустно всё это у них получается, и, как хорошо, что этого не замечают.».
«Получится ли именно сейчас?» – спрашивал он себя, отвечая. – «Не проверишь – не узнаешь.».
Жизнь приносит возможности каждому из нас, и мы бросаем кости, решая, что с ними делать – спуститься в трубу или подняться до небес. Проблема в том, что в силу обстоятельств, желание хоть что-то с ними делать способно не прийти. Не дано узнать, каков их истинный путь, чем он оборачивается и чем заканчивается. Будущее не по силам никому, иначе бы все жили, как короли.
На чердаке пыль ласково глумилась над забежавшим сквознячком, заставляя его чихать и извиняться. Пыль отступила и забилась в углу, а сквозняк оставил о себе свежее воспоминание.
Его чердак красочен и, в то же время очень светлый. Привязался к нему, как дитя – это и есть та самая комната.
Солнце проникает в него со всех сторон до полудня, ведь на востоке стена из того же стекла, что и крыша. Это любимое место Арлстау с младенческих лет – место мечтаний, высот и вдохновения. Конечно, оно не было всегда таким.
Всё приносится со временем.
Полотно было приготовлено пару месяцев назад. Может, и больше. Как ему самому казалось, оно ждало его слишком долго, раз поздно он созрел, и краски давным-давно жаждали начать! В последнем он ошибся, во всём правым быть невозможно.
Рисовать он желал не лица прохожих и не небо звёздное, чарующее, дающее ответы, а душу своего родного дома. Её он видел повсюду, заглядывая в стены, прислушиваясь к потолку и глядя в пол безразличным взглядом. Его душа была со всех сторон. «Это внешний знак. Даёт право подумать. Решение за мной. Спешить к ней на встречу или сделать два шага назад…».
У каждой души свой узор, своё наследство, своё покаяние, своя совесть. Если тело это сосуд, который может выглядеть, как только пожелает, то душа это его основное содержимое. У каждой души есть начало, середина и конец. Каждая душа делится на части. И у мира есть душа, поэтому, наверное, он тоже поделен между людьми.
Очарование души не зависит от тела, оно вносит краски в чужие зависимости. Лишь очарование души вносит краски, и ничего более!
Томное существование в сосуде способно больше покалечить, чем уберечь, но душа смиренна к своей участи. Живёт внутри и не спешит выглядывать наружу. Наоборот, оберегает свой покой.
Арлстау встал на колени перед мольбертом, прикрыл свой взгляд веками, аккуратно сжал кисть, наконец-то, поспевшими губами и повёл её, как полководец, по просторам полотна, но остановился.
«Нет, что-то не так! Всё здесь не так! Это не душа!», – то ли зашипел, то ли зарычал он на себя! Схватил краски умелыми протезами и швырнул их со всей силы, что есть, в полуоткрытое окно! Вышвырнул всё, кроме полотен и не запачканных красками кистей.
Окно разбилось, а стёкла падали, звуча в ушах своей резкостью. Сквознячок стал могущественней и смеяться начал умней и напористей: «Как же ночью ты будешь спать, такой незащищённый?». Вопрос был об одном, а мысль принёс о третьем, и она бесспорно важна для всей жизни и для всего пути, а не посиделок. Всего то звон стекла, кусочек фантазии и вопрос, что задал себе сам устами сквозняка.
Художник спустился по лестнице на первый этаж. Вернулся с хрустальным стаканом относительно чистой воды. Вырвал прежнее полотно и швырнул его в угол, впитав в движение руки всю неприязнь к прежним краскам.
«Нет, у солнца просить помощи не буду! Справлюсь без него!».
Он вновь встал на колени, выдохнул, помолился себе и сжал губами новую кисть. На этот раз, она схватила его полностью, стоило ей дотронуться воды. Когда прикоснулась к губам, привела к убеждению. Арлстау не мог и не имел права преградить ей дорогу. Вода сияла и пахла светом, а его трясло от эмоций, колотила великая дрожь.
Вечное не остановить, как бы не дрожало временное. "Пусть дрожат и падут, как осенние листья, а я буду о них веселиться, а я буду для них листопад!», – думал он, касаясь кистью полотна.
«Душа начинается с конца!», – сделал он истинный вывод. «Именно с него нужно начинать шедевр, пусть и буду считать, что рисую с начала!».
Закрытые глаза не видели простор узоров, но понимали его суть. Рисунок светится, вода пылает светом, вода рисует светом – и это уже суть.
Только вот, эмоции оказались сильнее. Особенно, когда услышал, как в душе его дома короткими стуками начало биться сердце! Его стук был переменчив, и губы художника, хоть и не значительно, но всё же менялись на глазах – ни цветом, а формой, пока рисовали и желали показать себя настоящими.
От скованности до вальяжности кисть шла долю секунды и застыла на полотне обессиленно. Загадочно прожгла большую точку и рухнула к ногам художника.
Глубокий выдох вызван неверием открывшихся глаз. "Это не сон! Картинка слишком чёткая, и перед ним парит душа, а не святящийся лабиринт!». От неё исходил свет, и, не смотря на день, он был заметен.
Арлстау вскочил на ноги и заморосил ими по чердаку. Его сердце не отпускали громыхания, но это было приятно. Эмоции снова брали верх. Сегодня Олимп принадлежит им, а не какой-то логике.
Несколько лет назад он сделал странное для себя деяние. Закрыл глаза, представил своё сердце. Присмотрелся и заметил почерневшие сосуды. Узнал в них то, что ненавидел; боялся; что ему мешало жить. Он изгнал это всё, и сердце оказалось практически пустым. Не растерялся и заполнил его всем, чего желал себе в жизни. Точнее, что успело прийти в голову на тот момент.
Это было до потери рук, а сейчас он слышал другое сердце, что бьётся не так, как он привык. В нём присутствует эхо и создаёт иллюзию, что у сердца два удара, а не один.
Его глаза глядели на сияние полотна и не могли так нагло лгать, а, значит, это всё правда. Душа дома осталась на полотне. Художник пытался уговорить себя: «Нет. Это невозможно! Это был не я!». Но нет, уговоры смешны, это был он, как бы не противился и не притворялся! Картина была жива, она дышала и вздыхала, она шевелилась и плавала по полотну, не желая порхать на одном месте. Он всё ещё слышал её сердце, и это волновало. Два сердца не потянуть. «Значит, она не вечна…», – решил он и щедро отмерил ей свой собственный отрезок. Отмерил на глаз, но от души.
