Czytaj książkę: «Поцелуй феи. Книга 1. Часть 4», strona 11
Глава 3. День второй
– Рун, – услышал Рун сквозь отступающую дремоту исполненный радостью бытия, приязнью и нежностью девичий голосок.
– Что, Лала? – спросил он сонно.
– Я тебя очень-очень-очень люблю.
– Вот это да! – он тут же открыл глаза и разулыбался, видя перед собой сияющее бесконечным счастьем личико. – Всегда бы так утро начиналось.
– Оно всегда так и начинается, – сообщила Лала по-доброму, лучась теплом. – Я не всякий раз произношу это вслух. Но чувствую всё время.
– Ну ладно, коли так.
– А ты-то меня хоть любишь, Рун? – воззрилась она на него с полушутливой жалостливостью.
– Ты знаешь, – усмехнулся он.
– Откуда же мне знать, если ты мне не говоришь почти никогда? – посетовала Лала, изображая глубокую печаль.
– Я тебя тоже очень-очень-очень-очень люблю, лебёдушка моя белокрылая, моя ненаглядная Лала, – сказал он с невыразимой нежностью.
– Ну вот, и моё утро теперь замечательно началось, – ещё ярче засияла Лала. – Ну обними же меня покрепче, Рун! Почти отпустил ночью.
– Ой, прости, – он тут же прижал её к себе.
Она смотрела на него, пылая чувствами светлыми. Даря своё невинное девичье счастье. Он любовался на неё.
– Ох и глупенькая ты у меня, Лала, – улыбнулся он наконец ласково, не выдержав.
– Это почему же? – с очаровательным озорным недоумением поинтересовалась она.
– С такой-то красотой могла бы всем миром нашим владеть. А ограничилась одним мной.
– Зачем мне мир, заинька? Разве он может обнимать так трепетно? – она смотрела на него и смотрела, делясь приподнятым настроением.
– Тоже верно, – рассмеялся Рун. – Ну, чем займёмся сегодня, невеста милая? Дождь вроде бы прошёл, ясное небо за окнами.
– Сначала пообнимаемся. Потом встанем, покушаем, – с энтузиазмом принялась перечислять Лала. – Потом ты меня немножко погреешь в объятьях. Потом надо в храм обязательно сходить. Есть он здесь?
– Должен быть. Мы же не басурмане.
– Значит сходим. Давно пора поблагодарить богов. За всё, что произошло в последние полтора месяца.
– Да, надо, – кивнул Рун. – Мне тоже. Впервые буду благодарить от всей души. Одарили меня неслабо. Не ведаю, за что.
– За то, что ты хороший.
– Хороших много. Чего одного меня?
– У них и спросишь. А после храма походим по городку. Изучим его получше. Мне очень интересно. Будем гулять по нему и обниматься.
– Много?
– Гулять или обниматься?
– Обниматься конечно.
– Очень много, Рун.
– Годится.
Они замолчали, наслаждаясь моментом. Оба улыбались, глядя друг на друга. Восходящее солнце лучами проникало в окно, высвечивая на стене яркое красноватое пятно. Где-то вдалеке прокричал петух, слышалось жизнерадостное чириканье воробьёв, празднующих очередной тёплый день лета. Нет ничего прекраснее, чем встречать утро в объятьях того, кто мил сердцу. Всё вокруг кажется добрым, согревает душу, привнося в царящее на её холсте счастье новые цвета. В груди поёт, сладостно щемя. Заставляя чувствовать, как тебе повезло быть живым. И от этого хочется жить ещё сильнее.
– А что тут можно посмотреть, Рун, в городке этом, кроме храма? – полюбопытствовала Лала.
Её голосок был столь наполнен нежностью, что Рун аж выдохнул, пытаясь продышатся. Глазки Лалы заблестели капельками весёлой иронии.
– Не знаю, – отозвался он ласково. – Я тоже тут впервые. На ум приходят лишь дома господ. У богатеев хоромы порой причудливы. Ну и одежды их, и вещи. Во что дамы наряжены. Тебе, кажется, всё подобное нравится. По идее, базар самое интересное в любом городе. На базаре всегда есть на что подивиться. Но тебе туда нельзя, голубка моя. Там мясо, там рубят туши завсегда. Продают дичь, рыбин. Зрелище не для фей.
– И правда, – чуточку опечалилась Лала. – Как жаль.
– Повезло мне с невестой, – с юмором заметил Рун. – Девушкам нравится ходить на базар с кавалером, насколько я слышал. Чтобы покупал подарки. А моей девушке туда путь закрыт. Хоть сэкономлю.
– Вот ты какой! Скряжник! – буркнула она, изображая разочарованное осуждение.
– Вовсе и нет. Двадцать монет уже истратил, между прочим. Лучшую комнату снял, – похвалился Рун. – Один бы был, ни в жизнь бы не потратил монету даже на себя. В лесу бы спал и ел похлёбку. Грибную. Ты хоть понимаешь, сколько надо горбатиться за двадцать монет, сколько бабуля копила их? А я раз, и спустил всё махом. Вот так всегда с деньгами.
– Мне ничего не надо, Рун, – добродушно проговорила Лала исполненным любви и умиротворения голоском.
– Это пока ты на базар не попала, то да, – усмехнулся он. – А попади на него, тут же и захотела бы чего-нибудь.
– Может и так. Даже наверняка, – согласилась Лала лукаво.
– А тебе туда нельзя, – порадовался Рун.
– У-у-у, нехороший! – полушутливо огорчилась она. – Я теперь прямо хочу, вот, на базар. И что-нибудь купить обязательно.
– В принципе… один медяк у меня ещё остался. Если по краю базара пройтись… в надежде, что мясные ряды в глубине где-то. Можно рискнуть сходить. Что-нибудь да купим поди. А если что-то дорогое, надо к меняле сначала идти. Серебро менять. Только потом с кучей меди придётся таскаться. Несподручно чуток, Лала.
– А что на одну монетку можно купить?
– Да так-то немало. Сладостей. Или вкусностей. Или безделицу какую. Деткам игрушку берут обычно тоже за медяк.
– Мне бы хоть просто посмотреть Рун. На всё, на игрушечки даже. Не покупать. Подержать в ручках лишь. Только я не вынесу, как рубят туши, – вздохнула Лала. – Я всё же боюсь туда идти.
– А что если мне тебя водить? – озарился он внезапной мыслью. – Ты закроешь глаза и будешь лететь, держась за меня. Я стану тебя направлять. А где нет мяса, буду говорить открывать глаза.
– И правда! Ой, как замечательно! Вот здорово! – разулыбалась Лала ярче солнышка, снова став совершенно счастливой. – Спасибо, мой рыцарь.
Рун погладил ей ручку, очень довольный собой. Быть в чужеземье, но надежды не иметь на посещение столь интересных мест, как городские рынки, это грустно. А коли твоя девушка грустит, то это удручающе вдвойне. Тем более приятно устранить сию несправедливость для неё. В награду за свой подвиг получая её невинной радости сиянье.
– Мяу, – прозвучало вдруг с достоинством за окнами где-то совсем рядом.
– Ну что, встаём? – предложил Рун.
– Давай ещё немножечко полежим, львёнок, – мягко попросила Лала.
– Мяу-мяу, – снова раздалось снаружи исполненное величавости кошачье мяуканье.
– Чего это кошка орёт тут с утра? – озадачился Рун.
– Это не кошечка, а котик. И он не орёт, а как будто… вещает. Возвещает о чём-то, – поведала Лала.
– Мяу-мяу-мяу, – в третий раз продекламировал кот.
И тут неожиданно за окнами зазвучал торжественный стройный хор кошачьих голосов. Очень мастеровито, очень слаженно и гармонично они лились громкой музыкой, чудесной симфонией, заполняя собой всё пространство вокруг. Лала так и села в кровати, удивлённая, с округлившимися глазками. Рун тоже уселся, имея ошеломлённое выражение физиономии. Через мгновенье он вскочил на ноги, побежал к окну. Лала припорхнула следом.
– Там коты. Целая орава. И они поют, глядя на нас, – сообщил Рун растерянно.
– Да мои вы хорошие! – умилилась Лала. – Можно как-то открыть окошечко, любимый?
– Сейчас.
Он стал искать, как окно открывается. Дело оказалось непростым. К тому же трудно сосредоточится, когда что-то отвлекает. А не отвлечься было сложно. Под окном во множестве сидели коты. Впереди один большой чёрный кот, словно дирижёр, а за ним рядами, приняв одинаковые позы с хвостами, лежащими вокруг ног, котов эдак три дюжины, всех цветов и расцветок – серые, рыжие, чёрные, белые, пёстрые. Мордочки радостные и воодушевлённые. И то, что они исполняли, была именно симфония. Музыка с богатым звучанием, с усложнённым меняющимся ритмом, с сочетанием нескольких различающихся тем. Рун никогда не слышал симфоний. У него аж мурашки по телу шли. Это было завораживающе красиво. Народ, кто шёл мимо, встал как вкопанный, иные начали выбегать из дверей близлежащих домов. Выскочили и Уго с женой и несколькими детьми своими, включая Ваю, и ранние посетители харчевни. Все дивились изумлённо. Наконец окно поддалось. Лала тут же высунулась наружу, с сияющим личиком, приложила пальчик к губкам, призывая к тишине. Хор мгновенно смолк.
– Милые котики и кошечки! Спасибо за столь чарующий подарок! – обратилась Лала к хвостатым артистам, лучась доброй улыбкой. – Мне было очень приятно. Но я здесь как бы тайно нахожусь. Что я средь них сейчас, не знают люди. Меня вы им немножко выдаёте, когда мне под окошечком поёте.
Сидевший вперед кот изрёк с достоинством «мяу», коты дружно поклонились, имея довольные выражения мордочек, и стали неторопливо разбредаться. Лала вернулась из оконного проёма в комнату. Глазки её блестели. Рун поспешил затворить окно.
– Очуметь! – выдавил он из себя с трудом. – Что это было, Лала?
– Очень много магии во мне, заинька, в этом дело, – ответила она, так и продолжая сиять. – Ты меня сильно заобнимал, а растрачивать не разрешаешь. Магия словно просачивается из меня, и влияет на всё вокруг. На животных.
– Почему в лесу так не было?
– Не знаю, любимый. Магия немножко непредсказуема. Может, вырвалась из меня из-за грозы. Или потому что я испугалась в грозу. Или это случайность. Или я слишком счастлива. Как тут угадаешь.
– Это было чума как красиво! – молвил Рун слегка ошалело. – Пробирало аж до мурашек. Но, Лала, что мы теперь будем делать? Как это объяснить людям?
– Пусть сами объяснения ищут, – поделилась мыслью Лала мягко. – Вряд ли всем вокруг известно, что это прям наша комнатка и наше окошечко. Меня не видно люду, ты не высовывался. Удивляйся, как ты умеешь, искренне, мой славный. Что тут ещё можно сделать? Котики просто сидели перед харчевней. Не перед окошечком. Может вкусненькое учуяли. Вот так говори.
– Ну… может быть, – вздохнул он. – Что ещё остаётся.
Лала подошла вплотную и замерла в ожидании, глядя сверкающими глазками. А сама счастливая-счастливая. Аж светится. Стояла и смотрела. Рун снова вздохнул и прижал её к себе.
– Уже соскучилась? Только встали вроде, – буркнул он не без юмора.
– Просто счастлива, – сообщила она с теплотой.
– Ох, не нравится мне это, солнышко моё.
– Это ты виноват, – улыбнулась она. – Не разрешаешь мне колдовать, сколько хочется.
– Нет, это ты виновата, – усмехнулся он. – Прям жалко жертв немного для жениха. Колдуй без спросу, чего ты так боишься?
– Вдруг ты плохо целуешься. Вот этого боюсь, – иронично поведала Лала.
– А вдруг хорошо?
– Этого я тоже очень боюсь, любимый, – тихо произнесла Лала по-доброму без какой-либо тени шутки.
***
И снова Лала ни в какую не захотела оставаться одна. Заказывать еду они отправились вместе. Народу в харчевне было немало, и вёл оный себя весьма оживлённо. Люди что-то обсуждали, сидя за столиками группками, говорили с неподдельным воодушевлением, поглощая еду. Ни у кого в глазах не было того обычного тусклого отражения скучной размеренной повседневности маленького провинциального поселения. И у хозяина заведения не было. Выглядел бодрым и даже взбудораженным слегка. Уставился внимательно, едва Рун появился из деверей. Так и буравил взглядом, ожидая приближения. И люд вокруг попритих. На Руна стали показывать пальцами, перешёптываясь. Ситуация складывалась не очень приятно.
– На тебя смотрят, заинька, – озадаченно отметила Лала.
– Ага, кажется да, – кивнул Рун. – Выходит, все знают, что это наше окно было. Вот засада!
Он сделал над собой усилие, расслабляясь. Притворился, что совершенно не замечает чужого внимания. Придал лицу выражение бесхитростной восторженной ошеломлённости, словно у ребёнка, недавно узревшего чудо, и всё ещё погруженного в мечтательный энтузиазм от этого. Изображать подобные эмоции гораздо сложнее, чем просто честно врать. Сие нелегко. Благо, кошачий концерт оставил отзвуки сходных переживаний в душе. Нужно было всего лишь усилить их, вытащить из себя по максимуму, чтобы казаться тем, для кого встреча с волшебством внове. К тому же Руну очень хотелось вернуться в спокойное уединение от чужих, к которому он, будучи невидимкой-изгоем, столь привык за прошлые годы, и это желание добавило ему вдохновения.
– Дяденька Уго, вы видали?! Вы слыхали?! Кошки пели! А что это было?! – воскликнул он с такой простодушной искренностью, с таким глубоким чистосердечием, что Лала аж открыла ротик, а потом разулыбалась весело.
Слова не всегда имеют значение. Значение имеют интонации. Их слышат, через них воспринимая чувства человека, и так приходят к выводам о нём. Не умом, тоже чувствами, в первую очередь ими, и лишь потом, на основе них, уже умом. Интонации не слова, их труднее подделать, в них сложнее заложить ложь, им гораздо больше верят. Сейчас перед всеми предстал простоватый ничего не видевший в жизни деревенский паренёк, впервые столкнувшийся с чудом и оттого пребывающий в радостном возбуждённом смятении. Деревенщине и полагается быть таким. Интерес людей к Руну сразу заметно поуменьшился. В Уго так и вовсе полностью угас.
– Чудо какое-то, – молвил он со значимостью. – Я такого и представить себе не мог. А красиво-то как пели, боги вы мои!
– Да, красота невероятная, – согласился Рун с восхищением.
– Это уже не первое чудо в моём заведении, между прочим, – похвалился Уго. – Вчера клопы очень странно себя вели.
– Тоже пели?
Уго с изумлением посмотрел на него, на секунду даже потеряв дар речи.
– Ты что?! Пели. Ну ты и скажешь. Просто ползали странно. А ведь ещё жена гончара вчера выздоровела со смертного одра. В нашем городе начались чудеса, парень, – констатировал он с благоговейными нотками в голосе. – Как будто со вчерашнего дня. Надо за слухами теперь повнимательнее следить. Может и другие чудеса были. Или произойдут.
– А раньше коты здесь не пели?
– Никогда.
– Вот повезло мне! Оказаться у вас, – покачал головой Рун.
– Ага. Нам всем повезло. Ты завтрак заказывать пришёл?
– Его.
– Оладьи будешь? Со сметаной и мёдом.
– Хочешь оладьи, милая? – обернулся Рун к Лале.
– Очень, – просияла она. – У нас тоже пекут оладушки, суженый мой.
– Ну, отлично, – Рун снова повернулся к Уго. – Оладьи это здорово. Я бы их поел.
– Заказ принят, – кивнул хозяин заведения. – И само собой, молоко, и разного ещё по мелочам тебе будет. Ватрушка с творогом.
– Спасибо, – учтиво поблагодарил его Рун.
Он повёл Лалу назад.
– Ну, котик, ну ты и врунишка! – весело заявила она. – Ты превзошёл сам себя.
– Ты, прекрасная невеста моя, всё время преувеличиваешь мои таланты, и я даже не понимаю, зачем, – усмехнулся Рун, пропуская её в двери в коридор.
– Вовсе и не преувеличиваю. Я бы так ни за что не смогла. Столь искренне говорить неправду.
– На то ты и фея.
– Ты великий врунишка, Рун. Прямо король врунов.
– Нет, – возразил он добродушно. – Король врунов, это кто изобретательно врёт. Правдоподобно по логике. А я просто честно вру. Это достаточно легко.
– Это совсем даже не легко. Мой великий врунишечка.
– Лала, мне… ну… всё же я бы предпочёл быть великим обнимателем. Вот этот титул хочу, – улыбнулся Рун.
– Этого у тебя тоже не отнять, заинька, – рассмеялась Лала.
Сегодня еду им принёс десятилетний мальчик. Молча составил с подноса на стол, поклонился и убежал. Оладьи были ещё горячими, отлично приготовлены, Лала осталась очень довольна. Рун тоже знатно набил пузо. Потом они сидели на лавочке, в обнимку, переговариваясь о разном, оба в приподнятом настроении. А затем Лала спохватилась, что перед визитом в храм надо бы расчесать волосы. Тут же выставила ладошку перед собой, та засияла синим светом, раз, и на ней появился красивый разукрашенный гребешок.
– Так, так, – произнёс Рун с затаённым торжеством.
– Это, Рун, совершенно крайняя необходимость для девушки. Так что вот даже молчи, – с юмором посмотрела на него Лала.
– Ну ладно, – изобразил он смирение. – Я хотел сказать, как ты прекрасна, и как сильно тебя люблю. Но промолчу, коли невеста того требует.
– Нет, это скажи, – мягко потребовала Лала.
– Бедная, сама не может понять, чего хочет, – стал подтрунивать Рун.
– Очень даже могу, жених мой дорогой, – поведала Лала иронично. – Я хочу услышать, как я прекрасна и как сильно ты меня любишь.
Рун призадумался.
– Не знаю, как точно выразить мысли, – посетовал он.
– Сам виноват. За язык никто не тянул. Выкручивайся теперь, – рассмеялась Лала.
– Ну… Э-э-э… Ты вот отказываешься выходить за меня, а я всё равно счастливейший из смертных, – с улыбкой промолвил Рун. А затем его голос стал серьёзным, доверительным и искренним. – Потому что просто быть с тобой… Это не передать словами. Это самое милое сердцу, что только может быть. Ты улыбнёшься мне, и сразу ликование в душе какое-то, и кажется, словно я в раю, назовёшь нежным именем, и хочется летать, точно крылья за спиной, обнимешь, и тепло-тепло внутри, и как будто даже больно, настолько тепло, но это хорошая боль, хочется, чтобы никогда не прекращалась, чтобы ты всегда была со мной. Вот такая ты красивая, и так сильно я тебя люблю.
Порой простодушие лучше всякой поэтичности. Когда бесхитростный человек открывает свои чувства, ничего не пряча и не утаивая… Он и сам не понимает, что он вкладывает в свою речь. Это берёт начало из наиболее потаённых глубин сердца. А там много всего, если та, что дорога тебе, не суждена стать твоей второй половинкой. И радость от того, что она рядом, и тоска от неизбежного расставанья, которое возможно будет скоро. И боль ожидающего одиночества, и нежность, жаждущая проливаться и согревать. И тревога за безопасность, за кров и пищу. И желание дарить тепло объятий, чтобы делать счастливой. И много-много что ещё. Феи очень чуткие натуры. Лала вздохнула растроганно.
– Спасибо, мой хороший, – ласково произнесла она. – За это заслужил награду. Проси, какую хочешь. Только не жертву, Рун.
– Ну, если не жертву… то даже и не знаю, кудесница моя, – посетовал он. – Замуж ты тоже не пойдёшь, как я понимаю. А всё остальное у меня есть как будто. Я бы пожелал обнимать тебя, когда захочу, но это мне разрешается и так.
– Хочешь, волосы мои порасчёсывай, – предложила Лала по-доброму.
– Я бы лучше посмотрел. Мне страх как нравится наблюдать, как ты за своими волосами ухаживаешь, – признался Рун. – Это даже восхищает. Словно какое-то таинство происходит, причём чарующее.
– Тогда что? Мне хочется тебя вознаградить, Рун. Очень.
– Ну… меня не расчёсывай, это будет хорошая награда, – усмехнулся он.
– Чтож, да будет так. Ходи непричёсанный, – благодушно согласилась Лала. – Только, милый, дамы любят опрятных мужчин. Если ты мечтаешь взять меня в жёны, нужно быть опрятным, вдруг моё сердечко не устоит.
– Значит сие пожелание отменяется, – вздохнул Рун полушутливо. – Я уж потерплю. Очень хочется тебя в жёны.
– Какое же тогда загадаешь? Давай, приласкаю перед сном. И ножками перед тобой похожу, тебе вроде нравилось, – выдвинула новую идею Лала.
– Пойдёт. Даже целых две награды. Здорово, – порадовался Рун.
– Я ведь тебя тоже люблю, милый заинька, – одарила его нежным взглядом она.
***
Сколько-то времени погодя они наконец вышли из постоялого двора наружу. Погода стояла прекрасная, тепло но не жарко, безоблачность, безветрие, что актуально для комфорта при нахождении в местах, где проживает много люда, ведь есть помои, и к тому же скот, хотя бы лошади, а значит и навоз нет-нет да нос учует ненароком в ветра. Хоть вроде бы привычно. Но всё ж таки приятней без него, без его запаха, особенно тому, кто много по лесам скитался, вдыхая свежесть хвои и листвы. И дым не вьётся уж почти нигде, время не раннее, привыкшие есть дома давно позавтракали. Что касается питающихся вне дома… Народу в харчевне было не протолкнуться. Дела у Уго явно пошли в гору с тех пор, как коты спели подле его заведения. К тому же он теперь хвастал всем и про клопов. Без котов клопы ерунда, ну подумаешь, странно ползали, но как дополнение к более значимому чуду повествование о них значительно усиливало общее ощущение загадочности. В столь чудотворном месте побывать желающих нашлось немало. Для Руна, имевшего намереньем выспросить у Уго дорогу к храму и к базару, это стало определённой проблемой. Некогда было Уго, некогда жене его и детям, Вая только бросила на ходу с сожалением «мне не до этого сейчас, Нур, забегалась вся». Благо, услышав вопрос к ней, нашёлся словоохотливый посетитель и тут же объяснил в деталях, куда идти.
На крыльце Рун с Лалой остановились, оглядевшись. Улица, на которой располагался постоялый двор, главная, относительно широкая, мощёная камнем в половину ширины. Правда квартал явно плебейский: дома без всяческих роскошеств, пусть и двухэтажные. В деревнях в основном в один этаж избы ставят, а в городах, где места мало, стараются вместительнее строить. Кто-то мастерскую или магазин содержит на одном из этажей, кто-то работников, иные в две семьи живут, по пол дома на каждую. В квартале для простолюдинов на улице господ почти не встретишь, тут в основном мастеровой народ. Люди в небогатых одеждах шли всякий по своим делам, кланялись друг другу, ехала телега, наезжая колёсами на небольшие лужицы, две женщины общались, перекрикиваясь из окон соседних домишек, собачонка с жизнерадостным тявканьем семенила за лошадью, везущей всадника неторопливым шагом. У здания напротив, судя по вывеске с пивной кружкой, таверне, стояли человек семь, мужчин и женщин, переговаривались негромко, посматривая на постоялый двор. Рун вдруг притянул Лалу к себе.
– Попалась, которая улыбалась, – рассмеялся он.
– Ты прямо мастер в ловле фей, – поиронизировала Лала с довольным личиком.
– Ага. Другие зелья варят, выдерживают по пол века, и ничего. А я же голыми руками запросто, когда хочу, – похвалился Рун. – Знаешь, лебёдушка моя. Странно это всё. Твоя незначимость. Я бы ни в жизнь столь спокойно не обнял при всех, если бы не она. Мне бы было неловко. А так никому нет дела, что мы делаем. Удобно, наедине, хотя и на виду. Вдвоём.
– Это, между прочим, очень романтично, котик, вот так наедине быть среди всех, – поведала Лала ласково. – Словно мы ничего не замечаем кроме друг дружки. Правда в действительности всё ровно наоборот, не замечают нас. Но всё равно, ощущение романтики от этого.
– Ну, я-то точно замечаю лишь тебя.
Тем временем всадник подъехал к постоялому двору, замахнулся плёткой на собаку, продолжающую заливаться лаем:
– Пшла прочь, глупая псина!
Собачонка отскочила, и лишь сейчас отвлеклась от своего занятия достаточно, чтобы узреть Лалу, мгновенно успокоилась, завиляла хвостом, поклонилась, произнесла чинно «гав-гав», села, с бесконечным восторгом на мордочке. Рун напрягся, оглядевшись вокруг. Вроде никто не обратил на странное поведение животного внимания. Всадник спешился, и едва ступил наземь, его лошадь сейчас же выполнила поклон, отставив переднюю ногу. Рун опять с тревогой повертел головой. Нет, и на сей раз пребывающие на улице прохожие не придали произошедшему значения. Единственный, кто хоть сколько-то отреагировал на выходку лошади, был её хозяин. Да и тот лишь слегка удивился.
– Что это ещё такое? – молвил он недоумённо. – Может с подковой что-то? Всё не слава богу.
Он привязал лошадь к столбу, направившись в харчевню. Равнодушно прошёл мимо Лалы и Руна, скрывшись в дверях.
– Надо же, не отпустил меня. Молодец, – порадовалась Лала.
– Всё равно напрягся, – признался Рун. – Прям в шаге прошёл. Стыдновато. Просто знаю, что не осознают ни тебя, ни наши объятья, потому полегче. Милая, с этим надо что-то делать. С животными. Мы так далеко не уйдём.
– Что-то надо, – согласилась Лала. – Не переживай, любовь моя. Я сейчас всё исправлю.
Она отстранилась с мягкой улыбкой, и сразу полетела к собачке. Рун пошёл было следом, но не успел сделать и пары шагов, как откуда-то сверху слетела стая воробьёв, рассевшись рядом с собакой стройными ровнёхонькими рядами, натурально полк. Собака ноль внимания на них, они на неё, все только на Лалу. Рун так и замер на месте, сообразив, что ежели подойдёт сейчас, получится, будто воробьи не боятся его, а не подойдёт, ничего необычного для окружающих не произойдёт. Особенно с учётом, что взаимодействие с Лалой теоретически должно сделать и птиц и пса менее значимыми. Воробьи дружно чирикнули единожды «чив-чив», словно полк прокричал «ура» главнокомандующему.
– Да мои вы хорошие, – рассмеялась Лала с умилением. – Вы зачем это делаете все? Так рады фее? Ну-ка, кто из вас главный, кто командир, лети-ка сюда.
Она выставила ладошку перед собой.
Сейчас же двое воробьёв перелетели к ней на ладонь, и давай клевать друг дружку да за перья щипать, пытаясь прогнать соперника.
– Прекратите! Как не стыдно, а-я-яй, – укорила их Лала. Воробьи тут же затихли. – Вот что. Назначаю вас на сегодня обоих командирами. Моими генералами. Прошу вас, берите свою рать, каждый ровно половину, облетите сей городок и передайте всем-всем птичкам и зверюшкам мою просьбу, почтение мне не выказывать. Им объясняйте, я незрима для людей, и если звери кланяются мне, то выдают моё присутствие. Понятно?
Ответом ей было дружное «чив-чив» пернатой парочки. Лала погладила их по головкам пальчиком, они поклонились, вернулись наземь к своей стае, сели по разным сторонам её, скомандовали «чив», стая немедля, к изумлению оторопевшего Руна, дружно разделилась напополам, точно посередине, одна полвина синхронно сделала пару прыжков влево, другая вправо, все как один, сохраняя безукоризненную стройность рядов. Снова в один голос чирикнули своё приветственное «чив-чив», взмыли в воздух и полетели своими полу-стаями в противоположных направлениях. Лала погладила собачку:
– Здравствуй, милая. Веди себя хорошо. Не бегай за лошадками. И боле мне не кланяйся, ладно?
Собака совершенно осознанно кивнула. Рун лишь теперь решился подойти. Лала обернулась к нему, а сама так и лучится, светлыми чувствами переполненная. Наверное только феи умеют столь искренне радоваться простым добрым вещам.
– Ну, мне не удержатся, – посетовал Рун, любуясь на эту радость и эту красоту.
Он снова прижал Лалу к себе. Она лишь вздохнула умиротворённо, довольная и счастливая, глядя на него своими огромными глазищами. И столько было в них всего. Приязни, и любви, и ласки, и теплоты душевной, и надежд каких-то трепетных. И вся бесконечность ангельского невинного очарования.
– С ума ты меня сводишь, Лала, – беззлобно пожаловался Рун. – И зверей, кстати, тоже. Такого ещё не было доселе. Никто из живности прям мимо не пройдёт. Одни кланяются, другие аж поют.
– Похоже, я случайно очаровала всех зверюшек местных, – поведала Лала. – Вот не слушаешь меня, а я тебе говорю, мне надо колдовать. Не привыкла к столь огромной магии, не могу удерживать её всю в себе. Мне кажется, это твоя вина. Ты слишком запылал тогда. В грозу. Зажёгся так, а я ещё боялась. Но может дело и не в этом. Просто не привыкла. Ты столько магии мне даёшь, Рун. Я и мечтать не смела, что обрету когда-нибудь подобную силу. Даже боюсь представить, какой могучей я бы стала, не будь проклятья.
– Тогда бы ты меня не любила, не будь его, – тихо произнёс Рун.
– Да. И не узнала бы вот этого всего, – подтвердила она с нежностью. – Ни озерца бы не случилось. Ни многого другого. Что мне так дорого.
Они оба замолчали, держа друг друга в объятьях посреди улицы. Мимо шли люди, всё так же у таверны стоял народ, судача меж собой. Блестели лужицы на камнях, отражая лучи солнца.
– Выходит, ты хоть и против воли, околдовала животных без спросу, – невинно проронил Рун.
– И что? – с растерянностью побуравила его глазками Лала.
– Ну… ничего, – вынужден был ответить он.
– Вот так-то! – восторжествовала Лала лукаво.
– А у вас там, в вашей стране, коты часто поют? Поди сплошное пение повсюду, – предположил Рун.
– У нас, суженый мой, зверюшки привычны к феям, и у них свои заботы, а фей много, – объяснила Лала. – Станешь каждой петь, и время не останется, чтоб пропитание искать и деток растить. Да и феи не сдерживают магию, потому она не прорывается из них вот так. Я вообще ничего подобного раньше не видала. Вот расскажу об этом дома, когда вернусь, все будут удивляться. Есть звери, которые умеют и любят петь, из тех, кого наделили речью. Но они поют словами, музыки они не исполняют. Тем более такой, чтобы как настоящий оркестр.
– Понятно. Ну что, пойдём, красавица моя?
– Пойдём, любимый.
Взявшись за руки, они неторопливо направились по выложенной камнем дороге. Лала с огромным любопытством оглядывала всё вокруг, смотрела на людей и их наряды, на домки, на ребятню, порой резвящуюся там и сям, на стражников и их амуницию. Неожиданно из-за угла вышел мальчик, ведя на верёвочке чёрную козочку. Рун внутренне напрягся, готовясь к худшему. Успели воробьи всем передать, иль нет, кто его знает. Козочка сразу уставилась на Лалу во все глаза, но боле ничего. Лишь чуть качнула пару раз головой, поравнявшись с ней, и этим ограничилась.
– Ну слава тебе, небо, – с облегчением выдохнул Рун, успокоившись.
***
– Вон ихний дом, господин, не ошибёшься, народу сколько стоит, – сказала девочка. – Люд сюда только и идёт.
– Спасибо, красна девица, – приветливо кивнул Шэух.
– Пожалуйста, – улыбнулся ребёнок.
Она поспешила к группке женщин, беседующих чуть в стороне, а Шэух направился прямо в дом. Дом гончара это и магазин, и мастерская. Жилые помещения сзади, а спереди, в магазин, входят без стука. Внутри ожидаемо, повсюду были полки с расставленными на них гончарными изделиями. Кувшины всех размеров, кружки, плошки, тарелки, игрушки, даже ёмкости трубкообразные для алхимических растворов. Что-то с узорами, хотя большая часть нет – простому люду не до изысков, им подешевле бы, а знать заказывает у модных мастеров, да и вообще предпочитает глине медь, бронзу, благородство серебра и злато. Посреди этого царствия керамики на табуреточке воссиживал подросток лет двенадцати, белокурый веснушчатый, одет был аккуратно, но босоногий. Сразу поднялся, поклонился вежливо:
– Чего изволите, господин? Какая вам нужна посуда?
– Хочу с отцом твоим поговорить. С гончаром, – воззрился на него спокойно Шэух.
– Я тут работник, – объяснил паренёк, и закричал громко. – Хозяин! К вам пришли.
– По делу или языками почесать? – донёсся мужской голос.
– По делу наверное, – крикнул паренёк.
– Ну, пусть проходят в мастерскую.
– Идите вон туда, и направо, господин, – подросток указал на дверной проём у себя за спиной.
Шэух нырнул в полутьму коридорчика, десяток шагов, и он уже оказался в мастерской. Гончар, молодой худощавый мужчина в тёмном фартуке, месил руками глину. Встал при виде гостя:
– Вы знатный, надо же. К услугам вашим. Чего изволите?
– Изволю расспросить тебя о чуде. Которое, как утверждают слухи, у вас произошло, – без обиняков заявил Шэух.
