Czytaj książkę: «Село и люди. Сборник рассказов»

Czcionka:

ISBN 978-5-0050-8699-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Село и люди

Любой, даже самый большой город – это макродеревня. Дома пониже, асфальт пожиже, а так совсем как в Париже. Другое дело – люди. Нет двух одинаковых, даже не ищите. У каждого своя жизнь, свои взлёты и падения, свои взгляды и герои. Надо их открывать и читать, как книги.

Понимание мира

Есть у меня в заказчиках женщина в достатке. Назовём её Анфиса.

Обычная история: удачно вышла замуж. Её сумочка стоит как новая иномарка, а автомобиль – как квартира в центре города.

Ко всему прочему удивительно энергична и буквально фонтанирует идеями: рисую ей уже третий брендбук и делаю восьмой сайт. Со временем её проекты переходят в стороннее управление, а она с жаром бросается в новый бизнес.

А на днях внезапно мировая скорбь и «львотолстовство»: хочет опроститься и жить «как все». Спрашивает меня:

– Михаил, вы же раньше жили не в Петербурге?

– В Орле жил почти два года.

– Ну и как там?

Рассказываю Анфисе про «малые воды», вскормившие Лескова, Бунина и Тургенева, неспешный ритм небольшого областного центра, поля и леса. Даю краткую справку о недвижимости и продуктах первой необходимости.

Анфиса некоторое время в уме просчитывает затраты и, закусив губу, отчаянно говорит:

– Уеду в Орёл, устроюсь какой-нибудь техничкой в школу, буду зарабатывать… ну, пусть тридцать тысяч рублей. Проживу! Экономить буду на всём, но проживу. Чем я хуже других?

– Анфиса, но уборщица в школе не получает тридцать тысяч!..

– А сколько получает?

– Около пяти, максимум восемь…

Анфиса ошарашенно смотрит на меня и задаёт риторический вопрос:

– Михаил, а как же они там тогда, блядь, существуют?

Карусель-карусель

Кто-то, возможно и великий, говорил, что занимать деньги нужно в том количестве, чтобы потом не жалеть об их потере. Хорошее правило. Не надо потом носиться с выпученными глазами, пытаясь выдрать должок из когда-то дружеских рук. А, часто совсем несвоевременный, возврат воспринимать как подарок судьбы и заваливаться в ближайший бар или магазин элитного алкоголя.

Однажды знакомый занял у меня некую сумму денег и немного потерялся. Ожидаемая для меня ситуация, совсем не повод рвать волосы на голове и других, менее доступных, местах. Неожиданная для нас обоих встреча произошла летним будним днём: я прогуливался по набережной Иртыша, а Николаич – назовём его так – скучал в качестве оператора карусели на площадке аттракционов.

Ну как карусель – лошадок и весёлого музыкального сопровождения там не было. А была сложная механическая конструкция, крутившая открытые кабины в хаотичных плоскостях. Для стороннего наблюдателя это выглядело, как будто бультерьер Тузик рвёт грелку, а сам участник аттракциона ощущал себя космонавтом в центрифуге.

Николаич, поняв, что его заметили, превентивно кинулся мне навстречу, объясняя задержку погашения кредита многочисленными жизненными перипетиями: денег нет, но вы держитесь. И предложил, в счёт процентов, прокатить меня на вверенной ему карусели.

Халява и уксус – близнецы-братья, и я в гордом одиночестве уселся в люльку, а Николаич стал хлопотать возле пульта управления. Пощекотав некоторое время свой вестибулярный аппарат, я стал догадываться, что стандартное время аттракциона должно уже и закончиться, но карусель всё ещё продолжала свои вращательно-поступательные движения.

Чуя, что-то идёт не так, я интеллигентно закричал:

– Николаич, тормози!

Николаич сделал вид, что ничего не слышит и, отвернувшись, закурил. Я стоически держался, пока обед во мне стремительно и неумолимо не запросился наружу. Подавив рвотный рефлекс, я стал махать руками и орать уже со всей мочи. Однако, Николаич меня по-прежнему «не слышал», а редкие посетители парка принимали мои вопли за дикий восторг и спешили дальше.

Наконец, до меня дошло:

– Николаич, я долг прощу, спускай!

Карусель мгновенно замедлила ход, и я, уже изрядно зелёный, сполз вниз, навстречу хитро улыбающемуся и довольному Николаичу.

Ирония судьбы

Самое крупное достижение Советского Союза – это не водородная бомба, не искусственный спутник и даже не победа над фашизмом, а крупнейший нейро-лингвистический программатор, более известный под названием «Ирония судьбы, или С лёгким паром!».

Да-да, тот самый фильм, который показывают на территории бывшего советского пространства каждый Новый год. Задумавшись над отдельными ситуациями, мы заметим, что вся жизнь русского – в широком смысле этого слова – человека лишь проигрывание эпизодов картины великого манипулятора Эльдара Рязанова.

Мы влюбляемся в надь, но женимся на галях, ходим в баню с друзьями, нажираемся в слюни перед решающими поездками и потом летим неизвестно куда – если не из Москвы в Ленинград, то из деревни Гадюкино в село Грязюкино. Перед катанянами неудобно постоянно, а пиво с водкой – наше всё. В наш жизненный путь вмешиваются ипполиты и ботинки на тонкой подошве. Нас бесят фотографии бывших и заливная рыба. Но самое неизбежное это, конечно, улица Строителей. Каждый из нас так или иначе попадает если не в дом номер двадцать пять, то где-то близко.

…Корпоратив проходит успешно: уютное кафе, в бокале не бордо, но крепкий алкоголь с претензией на элитность, разговоры на тему ты-меня-уважаешь и неумолимо наступающая скромная болезнь сознания, более известная под названием «перепил».

Срабатывает автопилот, и я, прервав диалог на полуфразе, срываюсь к гардеробу. Кратковременное проветривание мозгов умеренным ветром с Финского залива позволяет сконцентрироваться и вызвать такси через приложение в телефоне. Указать пункт отправки помогает встроенный GPS, а вот набрать пункт назначения уже не получается – пальцы живут своей жизнью, поэтому автозамена предлагает поехать то в Выборг, то во Всеволожск. Очищаю точку Б и жму «Вызвать такси».

Очутившись в тёплом салоне, скороговоркой выталкиваю в затылок водителю: «3-я улица Строителей, дом 25, квартира 12». И, пристегнувшись, обмякаю. Поехали. Сон алкоголика краток и тревожен: Чёрная речка… Петроградская сторона… Троицкий мост… Обводный канал…

– Приехали!

Открываю глаза. Хрущёвки очень похожи, но подсознание выказывает тревогу. Пытаюсь сказать водителю, что я не совсем уверен в точности нашего прибытия согласно озвученным исходным данным. Но потом понимаю, что нужно мыслить логически: водитель, в отличие от меня, трезвый, и верить ему не только можно, но и нужно.

Пытаюсь расплатиться второй раз и вылезаю на свежий воздух. Таксомотор фыркает и отбывает в ночь. Делаю триангуляцию по уличным фонарям и голым липам. Кажется, мы просто подъехали с другой стороны.

Обхожу дом. Вероятно, управляющая компания сменила домофон, так как ключ не срабатывает, а сам аппарат мерзко пищит и дверь не открывает. Собираюсь с мыслями, повторяя мантру: «Надо меньше пить, пить меньше надо». Ключи выскальзывают и ныряют в сугроб, приходится их спасать. Выудив связку, решаю проветриться и унять неуклюжесть верхних конечностей. Обхожу здание, поднимаю глаза и вижу огромную, трафаретную цифру «12» на торце дома.

Всё правильно: для меня была важнее конечная цель путешествия – квартира с тёплой кроваткой, а не какое-то там унылое строение. Поэтому номер корпуса сознание посчитало ненужным и в адресе опустило. Память услужливо подсказывает, что на пути к моему дому жилой квартал бесцеремонно прерывается «небольшой» промышленной зоной, километра на два.

Я присаживаюсь на поребрик и рыдаю коньяком: мобильный интернет закончился, а ждать ответа диспетчера, внятно объяснить, что мне нужно, и дождаться машины я уже вряд ли смогу – до мозга доползает порция «на дорожку», которую я опрокинул по пути в гардероб.

– Хорошо живёт на свете Винни-Пух!.. – оглашает песня глухие заборы бывших заводских корпусов: это я, срываясь на трусцу, бреду по обочине и грязной каше из глины, воды и первого снега. Редкие автомобили, завидев меня, стараются оставить как можно больше места между собой и обочиной. Тормозить их я даже не пытаюсь.

– Но королевский замок был уже близко! – кричу я, когда, наконец, вижу перед собой полукруглые мачты фонарей ЗСД – Западного скоростного диаметра – который ежедневно отравляет панораму из окна моей квартиры.

Утром, а, точнее, после обеда, я проснусь, увижу в прихожей свою грязную обувь, такую же грязную инсталляцию на полу из куртки, джинсов и перчаток. Заварю свежий кофе и открою на телефоне приложение GPS-трекера, которое покажет мне, где я был и что я видел. И я напишу этот предновогодний рассказ.

Баю-баюшки-баю

Резко и остро скрутило живот: подогнув ноги и тихонько взвыв, я завалился на прогретое осенним солнцем трамвайное сидение. Сквозь проступившие слезы я увидел нависшее надо мной испуганное и растерянное лицо матери.

– Тань, останови трамвай, ребёнку плохо! – быстро соображает кондуктор. – Нет, передай по линии, пусть на Институт «скорую» вызовут, сейчас там высадим.

Белый потолок уже старого на вид и запах РАФа, молочные окна с красными крестами, мамина рука на ладошке. Штопор внутри не утихает, проворачиваясь при каждом резком движении автомобиля. Меня вкатывают в высокие деревянные двери, долго везут по коридору. Странно, но в больнице боль значительно ослабевает. Я даже пытаюсь протестовать против клизмы, но тщетно. Долго сижу в одиночестве на удивительно низком – детском – унитазе среди светло-голубого кафеля и жёлтых ночных горшков. За дверью голоса:

– Похоже на небольшое отравление, но лучше всесторонне обследовать. Давайте понаблюдаем в инфекционном отделении, – уверенно рокочет басок доктора, который щупал мне живот в приёмном покое.

– Вы так считаете? – незнакомым, заискивающим голосом спрашивает мать.

– Абсолютно. Анализы сделаем, посмотрим внимательно… – голоса удаляются.

Шурша жёстким халатом, заходит медсестра – кажется так называют помощницу доктора. Протягивает руку:

– Ну, пойдём.

В коридоре я оборачиваюсь в сторону, куда ушли голоса, но медсестра тянет в противоположную:

– Идем же.

Мы поднимаемся на третий этаж. Там коридор со множеством дверей, на каждой – цифра в ромбике. Цифры я знаю, хотя ещё даже не перешёл в подготовительную группу. Женщина заводит меня в дверь под номером «4».

Комната очень большая. Повсюду стоят кровати с железными трубчатыми спинками. На кроватях сидят и лежат дети и женщины с грудничками. Две девочки сидят за столом и рисуют карандашами. Меня подводят к застеленной кровати:

– Это твоя.

– А мама скоро придёт? – спрашиваю я.

– Придёт, придёт, – тянет улыбку медсестра и уходит.

Я сажусь на изножье кровати, оно не так проваливается, и начинаю ждать. Минуты тянутся медленно, живот снова начинает тянуть. Я сворачиваюсь клубочком и незаметно засыпаю.

– Ты ужин проспал.

Над кроватью стоит светлый крепкий мальчик, по виду старше меня. В комнате горит электричество, за окном сгущаются сумерки.

– Ужин?

– Я сказал, чтобы тебе оставили. Там, – мотает он головой, – на столе.

Бреду к столу, сажусь, ковыряю «хлебную» котлету, отделяя вилкой потемневшее пюре. Мальчик сидит напротив и, чуть склонив голову, наблюдает за мной. Я понимаю этот взгляд по-своему. Запихав в рот половину котлеты двигаю тарелку к нему:

– Будешь?

Помедлив, мальчик пожимает плечами, но доедает гарнир, экономно расходуя остатки котлеты. Чуть сладковатый компот мы выпиваем напополам.

– Тебя тоже оставили? – внезапно осеняет меня.

Кажется, я догадался: от меня избавились. Оставили, как оставляют на особой площадке возле подъезда ненужные вещи. Кому нужен сломанный мальчик, который падает в трамвае и плачет по пустякам? В магазин за новыми ботинками мы ехали в обед, сейчас уже поздний вечер, а мама за мной так и не вернулась. Даже из садика она забирает меня не позже семи, а сейчас уже намного больше. Она просто оставила меня в комнате для сломанных людей, в комнате под номером четыре.

Мальчик задумывается:

– Не знаю…

– Твоя мама не приходила?

– Нет. Но мы в деревне живём, автобус только раз в день к нам ходит…

Я сочувственно поджимаю губы. Бедный, бедный мальчик. Он даже не понял, что происходит, пока я ему об этом не намекнул. Мальчик хмурится, не хочет верить. Может, и правда всё не так, как я себе представляю? Оглядываю комнату:

– Интересно, а как могли оставить этих двух женщин с малышами?

Мальчик отвлекается от своих дум и вздыхает:

– Обыкновенно. Мой папа же нас с мамой оставил. И этих, наверное, тоже.

Последняя надежда тает, как кусочек льда на горячей батарее. Теперь точно всё. Мы молча собираем посуду в стопку на столе и отходим к окну. По краю больничного парка проходит дорога. Медленно едет рейсовый автобус, точно такой же, как около моего бывшего дома. Можно закрыть глаза и представить себя в салоне, пахнущем сладковатым газом и человеческим потом, под тёплым светом желтых плафонов, услышать размеренный звон двигателя на холостых оборотах.

Автобус заворачивает за угол нашего здания и исчезает. За дорогой остаются несколько многоэтажек, расцвеченные мозаикой освещенных окон. Там живут люди, которых ещё не бросили. А, может, и не бросят никогда.

– Отбо-о-ой! – открывается и закрывается дверь.

Я вопросительно смотрю на мальчика.

– Надо ложиться.

Мы разбредаемся по разным углам, к своим кроватям. Кто-то гасит свет. Ближайшая ко мне женщина прижимает своего ребёнка к груди. Слышится сочное чавканье и сопение. Я накрываюсь с головой. Живот совсем не болит, но где-то внутри меня наваливается пустота и одиночество.

Негромко хныкает, а потом начинает капризничать малыш. Сквозь щель в одеяле я вижу, как женщина подхватывает его на руки и начинает покачивать, напевая:

– Баю-баюшки-баю, не ложися на краю…

Твёрдый комок подкатывает к горлу. Я сжимаю кулаки, ведь я только что пообещал себе быть сильным и не плакать по пустякам, как в прошлой моей жизни.

– Придёт серенький волчок и укусит за бочок…

Мама пела совсем иначе, красивее и мягче, но знакомые слова всё равно кидают меня в пучину воспоминаний.

– Унесёт под кустик и домой не пустит…

Подушка под щекой стремительно мокреет, я шмыгаю носом, еле сдерживая рыдания.

– Ах, как плохо в лесу жить…

– Меня бросили! – кричу я со всей силы сквозь влажную вату, выталкивая наружу страх и душевную боль. – Меня бро-о-о-сили!..