Czytaj książkę: «Адрастея, или Новый поход эпигонов»

Czcionka:

Все имена, фамилии, названия стран и национальностей выдуманы и не имеют ничего общего с существовавшими когда-либо историческими лицами или событиями. Все совпадения случайны, автор не несет ответственности за то, что окружающий нас мир ужасней, чем он описывает, если таковые совпадения обнаружатся.

Адрасте́я (др. – греч. Ἀδράστεια – «неотвратимая») – богиня, дочь Зевса и Фемиды. Служительница вечной справедливости и мстительница (как и Немезида), от которой смертный не может уйти.

Эпиго́ны (греч. ἐπίγονοι – «потомки», «родившиеся после») – сыновья героев, которые участвовали в известном походе против Фив. Первый поход потерпел неудачу, и все воины, среди которых был и Амфиатрий, погибли. Поэтому эпигоны через десять лет развязали новую войну. Во главе их по совету оракула поставили Алкмеона, сына Амфиария. Отец еще до первого похода знал, что каждый его участник погибнет. Поэтому он завещал сыновьям, когда они вырастут, убить мать, которая вынудила его идти в поход, а самим предпринять вторую попытку. Алкмеон выполнил наказ отца: убил мать и разрушил Фивы.

Ныне эпигонами называют последователей деятеля или направления в искусстве, науке, литературе и т. п., лишенных творческой самостоятельности.

Господи, зачем выжег Ты виноградник
Твой и опустошил его? Зачем сделал
Ты это? И зачем, Господи, не воздал
Ты нам другим наказанием, но предал
нас язычникам, чтобы надругались
они, говоря: «Где Бог их?»
Откровение Варуха, 1:2

Посвящается поколению неудачников, потерявших свою страну и оказавшихся брошенными злым роком на произвол судьбы.

Предисловие от издателя

Перед Вами книга, читать или не читать которую, решать Вам самим. Для меня каждая новая книга как свидание вслепую: это может быть или событием на всю оставшуюся жизнь, или досадным недоразумением с впустую потраченными временем и деньгами. Но для того чтобы это понять, нужно все же книгу прочитать. Что меня зацепило в этом тексте, так это его полное бесстыдство. Да, да, именно бесстыдство: автор совершенно не стыдится говорить о том в нашей жизни, что имеет место быть, но о чем мы обычно молчим, т. к. об этом публично нам запрещают говорить элементарные нормы приличия, если хотите, то общепринятые правила поведения любого воспитанного человека. Значит ли это, что автор – не воспитанный человек? Не знаю, да это и не важно. В произведении личность автора, по моему глубокому убеждению, ничего не значит, важно лишь то, о чем в нем говорится и как.

Писатель всегда живет в мире слов. Вы мне можете возразить, что и читатель живет в том же мире, но это не совсем так. У писателя со словом в отличие от читателя свои счеты, как говорится, свои особые отношения, совсем не похожие на то, что мы именуем словом в нашей повседневной жизни. Для нас, простых людей, слово – это разменная монета общения, заемные средства, отданные нам в рост. Ценность этой валюты кем-то до нас уже определена и зафиксирована. Нам остается только ею рассчитываться по номиналу. Писатель же заново открывает значения слов, наделяя их новым смыслом, точнее с помощью слов создает новый мир.

Можно подсчитать количество слов в книге: например, в «Войне и мире» их 188088, а в Библии – 773692, – но это ни на йоту не приблизит нас к пониманию того, отчего одни книги западают нам в душу, а другие оставляют нас равнодушными. Например, в «Улиссе» Джойса около 248000 слов, т. е. в полтора раза больше, чем у Толстого в его «Войне и мире», но из этого не следует, что Джойс более значительный писатель, нежели Толстой. Джойс был модернистом, Толстой был реалистом, Хлебников – футуристом, Ерофеев эксцентриком, но у каждого было свое знание слов, свое умение с ними ладить. Они могли заставить слово служить своим целям, т. к. имели власть над ним, могли с ним договариваться.

В случае же нашего автора все в точности наоборот – он писатель без слов, бессловесный писатель. Слово – это не его стихия. В личной беседе со мной он жаловался, что слова выскальзывают у него из строчек, как скользкие живые рыбы из усталых рук рыбаря, перескакивая с места на место в совершенно непроизвольном порядке. От постоянной перестановки слов и знаков препинания смысл записываемых мыслей у него все время менялся, по ходу написания романа, порой приобретая совершенно причудливый характер: сложноумопостигаемый.

По словам автора, «под конец правимый текст становился настолько абсурдным, что хотелось выть на Луну от отчаяния постичь первоначальный смысл его написания. Казалось, что какой-то злой дух не дает словам встать на правильные места, все время вспугивая их со своих мест и заставляя разбегаться в разные стороны». Именно это неумение ладить со словом заставляет меня предположить, что перед нами текст настоящего автора, т. к. язык свободно проговаривает сквозь него, демонстрируя нам полное свое разложение: как по лексике, так и по смыслу.

В конечном счете оказывается, что эта книжка о конце моей страны и народа. Она наглядно констатирует атомизацию общества, его полный распад. Герои повествования существуют сами по себе, их ничего не связывает между собой, кроме места действия, а все их устремления низменным и ничтожны. Никто и ни во что здесь не верит, ни у кого нет высокой цели и каких-либо духовных устремлений.

Автор подробно рисует нам мир, в котором нет места Богу – богооставленный мир: здесь охотно говорят о Боге, но в Бога не верят. Ад ли это? Вовсе нет, перефразируя одного известного поэта, можно сказать, что для персоналий автора «Нет Бога на Земле, но нет Его и выше». В этом мире все одряхлело настолько, что он энергетически не способен принять в себя идею Бога: для духовно ограниченных людей вера в Бога – это непозволительная роскошь, она для них слишком обременительна и затратна, – лучше ничего не делать, оставаясь самодовольными ничтожествами, чем заниматься собственным самоусовершенствованием и насилием своей физической природы.

Как известно, человек – существо двусоставное: он состоит из духовного и плотского начал. Для меня самое поразительное – это то, что духовное начало в человеке развивается только в детстве, когда плоть еще не обрела власти над разумом. Как только человек физически созревает, он почти сразу превращается в раба своей похоти и инстинкта, начиная презирать все духовное. И так до тех пор, пока сила плоти не ослабнет и в старости он вновь не окажется ребенком, испуганным, оглядывающимся по сторонам в попытках понять, что с ним за все это время происходило и кто эти смеющиеся над ним люди, называющие его почему-то пенсионером. У большинства людей жизнь протекает как песок сквозь пальцы: бессмысленно и неудержимо.

Что это – рок, фатум человеческой природы? В мире, в котором нет Бога, нет и цели для существования, только выживание. Все герои книги просто выживают, мало чем отличаясь от животных. Таким образом, в мире нелюдей общечеловеческие ценности выглядят явным анахронизмом, позволяя автору снять традиционное литературное табу с описания низменных поступков и мыслей героев. Он тщательно, почти с научной щепетильностью, исследует физиологию межполовых отношений героев, показывая все их извращения с открытым бесстыдством. О том, чем занимаются его герои, даже думать стыдно, он же живо описывает все их девиации, не скупясь на подробности.

Эта книжка явно не для целомудренных, она написана для умных и злых, которые сегодня правят миром, – миром, в котором понятие красоты находится под запретом, где слово Любовь означает лишь половой акт. Чего стоят высказывания сегодняшних писателей, сожалеющих о том, что «не был почти ни разу описан акт испражнения человека в русской литературе» по сравнению с тем, к чему нас раньше призывали литераторы предшествующих эпох.

Нынешнее искусство в понимании автора – это лишь умение зарабатывать деньги на общечеловеческих пороках, позиционированных как общечеловеческие ценности. Злая ирония присуща любому его высказыванию о современном искусстве, вся книга представляет собой один большой анекдот из жизни столичной богемы. Облаивая всю нашу действительность, в конечном счете автором ставится ключевой вопрос о достоверности всего нашего существования, ответ на который вы найдете в конце этой книги.

1

«Точка, точка, запятая, минус – рожица кривая…»

Песенка почему-то вспомнилась. Из далекого советского детства. Варухов медленно водил пальцем по холодному запотевшему стеклу окна и повторял, рисуя фигурку, будто самого себя:

«Ручки, ножки, огуречик – получился человечек».

Он долго всматривался сквозь линии рисунка в непроглядную тьму за мокрым стеклом, а затем, тяжело вздохнув, принялся готовить кофе.

Только утром, еще не совсем очнувшись после свинцового сна, с больной головой, Варухов на несколько минут чувствовал себя счастливым. Аромат закипающего кофе будил в нем аппетит – к еде и к жизни. Как некогда, в далекой юности, в нем начинали шевелиться мечты и надежды, которые затем исчезали, уступая место прозе жизни и смертельной скуке.

Тогда-то Варухов и просыпался по-настоящему: выныривал на поверхность из омута нынешней жизни, когда где-то там, в дальнем уголке сознания начинал брезжить свет надежды, что уж сегодня непременно повезет, действительно случится что-то хорошее.

«Господи. Прошли годы. Родителей больше нет. Да и страны, где я родился, где завтра было продолжением вчера, нет. А всё равно по утрам газету читаю, кофе пью. Как раньше. Привычка… А что я сделал за эти годы? Юрфак окончил. В милиции поработал, в прокуратуре. Женился, дочь родил, а жену похоронил. Вступил в КПСС. Выступил. Ваучер вложил в завод, в Александровский электроламповый… И что? Это всё? Неужели ничего больше меня не ждет? Только унылая жизнь никому не нужного человека – до самой гробовой доски?

Почему вся повседневная действительность как-то незаметно съежилась до этой малогабаритной квартиры, где единственным окном в окружающий „ужас“ остается только экран телевизора?

Но ведь вся моя жизнь – это жизнь простого человека из совка, где каждый остался волею судьбы один на один с самим собой и окружающим, крайне неуютным миром.

А ведь я еще выгодно отличаюсь от большинства хотя бы тем, что сам я – часть аппарата и олицетворяю этот самый ужас нынешней ситуации, когда государство грабит и убивает граждан, соблюдая закон и насаждая порядок. Я, слава богу, не гоняюсь за торгашами и надоедливыми выходцами с Кавказа с дубиной в одной руке и пистолетом в другой, никому не вставляю в задницу паяльник и не отправляю с ним удить рыбу на дно Столицы-реки, а наоборот, таких вот живцов вылавливаю, сортирую, „классифицирую“ и отправляю по адресам прописки с нужными сопроводительными документами. Господи, как мне всё это надоело, видеть ужас бытовой неустроенности страны каждый ненормированный рабочий день, с раннего утра и до позднего вечера. Мордобой, мат, немытые тела бомжей, дешевая водка и пиво после рабочего дня, которое пьют перед входом в метро под бдительными взорами старух, собирающих бутылки…»

Обычно череда несвязных скользких мыслей, пока Варухов готовил кофе, пестрой лентой незаметно проскальзывала через тело куда-то вниз, унося с собой предчувствие счастья, и всё неотвратимо возвращалось на свои места, и начинался новый день. Но сегодня всё было не так, потому что болело сердце.

Сердце саднило из-за того, что последнюю неделю Игорь Петрович не мог думать ни о чем, как только о дочери. Та попала в больницу с тяжелейшим психическим расстройством, причин которого отец не понимал. Что привело ее туда – его любимую Любашу? Она вела себя как обычно, не было даже отдаленного намека на болезнь…

Если беда случается, то не никого щадит: ни того, на кого обрушилась, ни того, кто ему помогает. Вначале, когда всё это произошло, Игорь Петрович взволновался, но не то чтобы очень: ну, заболела – перенервничал ребенок, а может, любовь у нее несчастная или еще какая девичья блажь… Кто знает? Отлежится – и пройдет. Устроил в больницу по блату, в хорошую ведомственную больницу на окраине города, в психиатрическое отделение. Обещали помочь, привести в порядок. Лечащий врач говорил, мол, она такая не одна, к нему в отделение регулярно попадают коммерсанты «новой волны», а у тех каждые полгода от их образа жизни крыша едет.

Вначале всё было нормально: к дочери вернулся сон, она перестала бояться темноты и одиночества, стала интересоваться, что новенького происходит… И вдруг вернулся кризис. Любаше снова стало плохо. Не помогали ни лекарства, ни беседы с лечащим врачом. Дочь таяла на глазах, превращаясь в эдакое бледнолицее привидение с горящими безумием глазами. От этого и самому впору было сойти с ума.

Варухов нервно передернул плечами и несколько раз подряд с силой хлопнул дверцей кухонного шкафа. Сегодня утром нервное напряжение стало таким сильным, что кончики пальцев рук нестерпимо болели, а вены на запястьях будто лопались.

Чтобы сбросить напряжение, нужна была разрядка. Немедленно. Какая угодно. Но у Варухова фантазии хватило только на то, чтобы хлопать дверцами шкафа и нервно вышагивать из угла в угол.

«Может, опять начать делать зарядку? – неожиданно подумалось Игорю Петровичу. – Нет, нет, что за бред». И мысль немедленно забылась.

– О времена, о нравы… Пожалуй, так и сам свихнешься. Если что-то не придумать, я долго так не протяну, – продолжал говорить Варухов, будто советуясь с собой.

Перспектива одиночества в мерцающем впереди коридоре лет, когда рядом не будет уже никого дорогого и обязанного ему, казалась чем-то кошмарным Варухову – стареющему бесперспективному мужчине, неприспособленному к реалиям сегодняшней жизни.

«Всё-таки век-волкодав догнал меня, сука. Вцепился намертво. Пока что в лацканы пиджака. Но уже чувствую его железные зубы. Скоро пережуют мою жизнь и выплюнут. И стану одним из многих. Пенсионер со сломанной судьбой. Никогда не гнался за карьерой, всегда было наплевать на нее. Думал, что хоть этим сумею себя обезопасить. Вот дурак… Сколько видел крепких людей, которых такие же крепкие люди – только поудачливей, поизворотливей – били на самом излете карьеры. Только тени оставались. А теперь и меня зацепили. Через самое дорогое, что у меня есть. Через дочь мою, Любашу, зацепили».

С самого начала службы Варухову карьера не удалась. Правда, первые лет пять после института он наивно стремился выслужиться. Может, он к своим сорока пяти и получил бы генеральские погоны, персональную машину и госдачу, но его спасло (если можно так сказать) от движения по служебной лестнице личное горе. В самый неподходящий (хотя когда он может быть подходящим?..) момент умерла его жена, оставив его с трехлетней дочерью, Любой.

Маленький карапуз, который только-только начал что-то говорить и понимать, требовал невероятно много внимания. Пять-шесть часов каждый день плюс все выходные. Не так много, чтобы из этого делать трагедию. Но служебной карьере пришел конец. Незаметно, но уверенно Игорь Петрович превратился из сотрудника многообещающего в бесперспективного, а карьерный рост ограничился одной лишь выслугой лет.

Варухов был откровенно равнодушен к происходящему вокруг и так же явно пренебрегал и служебным этикетом, и желанием угодить начальству. Не самое выгодное положение. Он бы давно и с треском вылетел со службы, из прокуратуры, но общая его ничтожность, а также скука и служебная лень вышестоящего начальства его оберегали. Неудачников в нашей стране любят, особенно неудачников добровольных.

Игорь Петрович пятнадцать лет жизни после смерти жены посвятил воспитанию единственной дочери. И даже из-за нее, любимой Любаши, не женился во второй раз. Соблазн привести новую женушку в дом был большой, появлялся не раз. Но Варухов боялся за своего ребенка: ведь тогда из хозяйки дома дочь тут же превратилась бы в падчерицу, попала во власть чужого женского сердца. И страх за душевный покой Любаши перевешивал скоротечные желания обзавестись новой женой.

Да и с особами женского пола Варухову как-то не везло. Все они после первой же интимной близости становились для него неразличимо похожими. Ни одной такой не попалось, чтобы сердце останавливалось и ни о чем другом он бы не думал, как только о ней.

Дамы, с которыми Игорь Петрович общался, как правило, были знакомыми его знакомых или служащими прокуратуры. Одни хотели изменить свой социальный статус, перейдя из одиноких в разряд замужних, а другие, матери-одиночки, жаждали обрести уверенность в завтрашнем дне и опереться на крепкое мужское плечо. Романтики в таких отношениях было столько же, сколько искренности в телерекламе.

К сожалению, многие женщины любят в мужчинах только деньги и внешний блеск. У Варухова не было ни того, ни другого. Обычно после первого же свидания о нем бесследно забывали – да и сам он не стремился навязываться. Именно поэтому за последние годы дочь для него стала много больше, чем просто ребенком. Всю нерастраченную любовь одинокого мужчины он отдал ей заботой и отеческой опекой.

Сейчас, тяжело переживая из-за ее болезни, Варухов до безумия ясно понимал несправедливость судьбы и жизни, которая столь непредсказуемо жестоко поступала с ним. Сердце, о котором он раньше не задумывался, по утрам теперь заставляло о себе вспоминать: кровь глухими ударами отдавалась в висках, нестерпимо ломило тело. И хотя кофе сейчас явно был вреден, Игорю Петровичу было всё равно.

«Если и от этой малой привычки отказаться – от чашки крепкого кофе по утрам, – тогда вся жизнь окончательно рассыплется на куски. Что останется? Есть, спать, испражняться, как животное… работать и бояться смерти – вот и всё. А склеить жизнь заново будет уже совершенно невозможно».

Утренний кофе теперь стал для Варухова магическим ритуалом. Он словно возвращал его к истокам, к его прежней жизни счастливого отца.

Перестав наконец мерить шагами крохотную кухню, он вспомнил об остывающей чашке и, усевшись за стол, отхлебнул кофе – щиплющий язык и горький, как новый день. Горячая влага обожгла горло, на пару мгновений зависла в глубине груди и плавно стекла внутрь одуревшего от утренней ломоты тела.

День начался, обычный день обычного человека.

2

Выходя из подъезда, Варухов по давней привычке заглянул в почтовый ящик, ни на что особо не надеясь. Газет, как обычно, еще не было.

Он давно перестал понимать, зачем их выписывает. Газеты приносили к обеду, а рабочий день начинался в восемь утра. А просматривать вчерашние газеты было всё равно что утром подъедать остатки ужина. Опоздавшие новости ничего нового к узнанному раньше не добавляли, и знать-то о них не хотелось, не то что читать.

Тем не менее, каждые полгода Игорь Петрович исправно ходил в ближайшее почтовое отделение и заполнял квиток полугодовой подписки на «Столичный комсомолец» – единственную газету, которую признавал. Делал он это скорее из привычки, чем из разумных соображений: чтобы доказать себе, что есть еще в мире незыблемые ценности, одной из которых была подписка на привычную с юности газету.

В почтовом ящике, кроме мелкого мусора рекламных листков, ничего не было.

– Сукины дети! И за что я им деньги плачу! – возмущенно пробормотал под нос Игорь Петрович и со злостью захлопнул дверцу ящика. С трудом выдернув ключ из замка (заедает, как всегда; надо бы смазать, да всё руки не доходят), Игорь Петрович тоскливо поглядел на обшарпанные стены подъезда и обреченно поплелся к выходу. Пора было на работу.

Взгляд его равнодушно скользил по стенам, кое-где расцвеченным корявым творчеством дворовой мелюзги – музыкантов и спортивных фанатов. Вот привычные каракули, родные с детства слова типа «ЦСКА – кони», «Спартак – чемпион», «Fuck off», «ХYZ»… А это что?

Он уперся в надпись: «Лилит – Мать Ночи». Совершенно свежую, сделанную не ранее недели назад (иначе он бы запомнил) темно-багровой краской. Под ней красовались перевернутая пентаграмма со змеевидной загогулиной, отчего звезда чем-то напоминала голову козла.

Книжку с похожим знаком Варухов находил в комнате Любы незадолго до ее душевного расстройства, но тогда не обратил на него особого внимания. И сейчас он, может, и не заметил бы этот рисунок, оставленный неизвестно кем и неизвестно зачем, если бы не обостренное восприятие действительности, которое так мучило его в последнее время.

«Всё, что с вами случается, происходит не просто так, а преднамеренно. Знающий да разумеет», вспомнилась ему неожиданно цитата из дешевого гороскопа, купленного накануне этого Нового года. Варухов в судьбу и планеты не верил, но суеверие и любопытство брали верх: исправно покупал гороскопы. Каждый хочет знать будущее в надежде обмануть судьбу – и он не был исключением.

Хотя с астрологией Игорю Петровичу не везло. Судьба издевательски-небрежно обходилась с ним и его поисками земного счастья по звездам. Он был Девой, родился в год Кролика, а дочь – Лев года Лошади. По гороскопу – несовместимы. Но, тем не менее, громких семейных конфликтов не было, а дочь (так ему казалось) искренне его любила и доверяла ему.

Когда же Варухов читал, что грядущая неделя для Дев будет удачна во всех отношениях, то понимал: неприятностей на службе не избежать. Да-да, именно в самые благоприятные по гороскопу дни! А в дни, отмеченные черным, Варухова ждало если не везение, то по крайней мере спокойная жизнь.

В общем, может, для кого-то газетные гороскопы и действовали, но только не в его случае. Игорь Петрович был конченым неудачником даже на планетном фронте. Однако он, крайне мнительный, всё равно просматривал прогнозы о своем будущем при каждом удобном случае, невзирая на то, что они не сбывались, и искренне надеясь на лучшее.

Грядущий вторник 5 марта 1996 года ничего плохого не предвещал. И вот – на тебе, первый сюрприз: пентаграмма в подъезде. Как всё новое и необычное притягивает взгляд, хотим мы этого или нет, – знак привлекал внимание Варухова. Своей чужеродностью. Согласитесь, не каждый день увидишь в подъезде пентаграмму, если только это не след поклонников «Алисы», да еще и с такими загадочными словами. Лилит – Мать Ночи…

«Что это, интересно? Мода, что ли, какая-то опять подрастающее поколение заела?» – подумал Игорь Петрович с профессиональным любопытством и внимательно осмотрел рисунок среди знакомой стенописи родного подъезда. Но осмотр ничего нового не дал.

«Очередная пачкотня. Как звери – территорию метят», – решил Варухов и, тяжело вздохнув, вышел из подъезда наружу.

На улице было сыро и темно, вдалеке тускло светили редкие фонари. Пора было спешить на работу.

«Если опоздаю, Иванов пораньше к дочери не отпустит. А сегодня лечащий врач обещал принять, – напомнил себе Варухов. – Пора, брат, пора. Уже не спит детвора. Главное – до прихода начальства успеть… а то еще минут сорок добираться…»

Игорь Петрович, поплотней запахнув серое драповое пальтишко, заспешил к ближайшей станции метро. До нее он предпочитал ходить пешком: на автобус надежды было мало. Со времен перестройки общественный транспорт в Столице стал непредсказуем. Зато при пешей прогулке до метро можно купить свежий номер «Столичного комсомольца». Лишние траты Варухову были ни к чему, но не хотел остаться без порции утренних сплетен. Выпить утром кофе и не прочитать газету? Освященный временем ритуал начала рабочего дня без «Комсомольца» утрачивал смысл. Подписка всегда доставалась Любочке: раньше, до болезни, она прочитывала газету и тут же или выбрасывала ее, или забирала с собой в институт, где училась на дневном отделении.

Чтобы напрасно не тратить время, препираясь и решая, кто – он или Любаша – будет первым читать газету, Варухов покупал экземпляр по дороге на работу и получал свежие новости в виде сухого пайка – отдельно от кофе, выпитого дома. А прочитывал газету уже в вагоне метро среди час-пиковой толпы.