Czytaj książkę: «7 цветов смерти»

Czcionka:

«Я дошёл до ручки, да, теперь хана.
День после получки – денег ни хрена.
Что сегодня? Пятница? Или же четверг?
Пьяница, ты, пьяница, пропащий человек».
Геннадий Шпаликов

Иллюстратор Александр Борисович Колосов

ISBN 978-5-0056-3527-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ВечнАя пятница

Как все дороги ведут в Рим, так все стоящие истории начинаются в барах и пивных.

Да и от кого ещё можно услышать откровения о чужой жизни, как не от самих людей, готовых исповедоваться любому встречному-поперечному, согласившемуся составить им компанию, выпивая и закусывая.

В непринужденной обстановке, не обременяя себя сочувствием и состраданием к открывающим свою душу.

А заглядывать в чужую душу всё равно, что смотреть в колодец, на дне которого притаилось зло, древнее как этот мир. Зло, готовое поглотить тебя и поработить, превратив в орудие мести всему, что несет свет этому миру.

Слушая соседа, рассказывающего о своих проблемах, Александр не торопясь смаковал бурбон, разбавленный Байкалом: смолистый нотки эвкалипта и кардамона приятно оттеняли злую сладость крепкого алкоголя.

Слова собеседника мирно струились мимо него, пока одно из них не царапнуло и не прихватило его внимание, пронзив болезненной судорогой.

И потащило за собой из липкого облака лени опьянения наружу, где громко звучала музыка, стучали вилки и ножи о фаянс тарелок, а голоса человеческого хора вокруг перекрывали рев автомобилей, льющийся в открытые окна.

Слово, нарушившие покой Александра, было словом «смерть». Не то, чтобы он боялся смерти, но смерть в его жизни играла весьма важную роль.

Смерть людей, которые его окружали, часто меняла вектор его жизни, заставляя переезжать из города в город, пробовать себя в разных профессиях и избегать заводить новых друзей. Александру хватало и старых друзей, о которых он старался забыть. Но безуспешно.

Прошлое без предупреждения влезало в его жизнь. Вот и сейчас случайный собеседник, ничего не подозревая, рассказывал историю его, а не своей жизни.

– Смерть ни черта меня не берёт. Прикинь, три аварии подряд и ни одной царапины. Я заговоренный. Мне цыганка нагадала, что я до 100 лет доживу и миллионером стану.

Александр снисходительно хмыкнул и сделал глоток из своего стакана.

– Сомневаешься? – обиделся собеседник, – Да у меня такая бизнес-модель, что только держись. У меня же своё литературное агентство. А это как денежный насос. Ты себе не представляешь, сколько в этой стране графоманов! Тьма тьмущая. В очередь стоят, чтобы деньги сдать. Идиоты. Бессмертия жаждут. В историю войти. А попадают в истории. Ничтожества, возомнившие себя гениями. Ведь сказано же, задолго до нас: «Не можешь писать – не пиши». Я вот, в Риме когда был, в Сикстинской капелле, то заметил, что там всё время ходит служащий и звонит в колокольчик, периодически восклицая: «Silentium». Знаешь, что это означает? Тишина. Во как! Требуя тишины, он кричит на всю капеллу. Ну, разве это не идеальная иллюстрация абсурда нашей жизни. Для того, чтобы чего-то добиться, нам приходится делать прямо противоположные вещи. Чтобы оставаться на своем месте, нужно все время суетиться. Чтобы чего-то добиться, нужно просто ждать и ничего не делать. А чтобы ты жил вечно, нужно, чтобы кто-то постоянно умирал вместо тебя.

– Или за тебя, – поправил собеседника Александр.

– Не суть важно, – раздражённо отмахнулся его собеседник, – Главное, чтобы умирал. Так устроен этот чёртов мир. Мир, в котором слишком много людей. И которые, черт побери, не слышат друг друга.

Я не слышу тебя. Ты не слышишь меня. Мы не слышим друг друга. Мы говорим сами с собой, словно сумасшедшие. Я помню своего отца перед смертью. Он плакал. Знаешь почему?

Он осознавал, что тело отказывало ему служить: разум его был ясен, но он уже ничего не мог; и от этого страдал. А вот другой пример: абсолютно здоровые, физически крепкие умалишённые, которые только и могут, что пускать слюни.

Вот бы придумать способ, чтобы научиться пересаживать разум из больного тела в здоровое, а из здорового тела больной разум в больное тело. Это как запечатывать болезнь в другой болезне. Тот, кто научится это делать, точно получит Нобелевскую премию по медицине. Наверняка.

– Тогда эта премия по праву принадлежит мне и только мне. Я умею запечатывать чужие болезни в своей.

– Так ты что же болен? И поэтому лечишь?

– Именно поэтому и лечу, что тяжко болен. Душа у меня болит. Так болит, что выть хочется. Вот таких же, как я, душевнобольных, и лечу.

Кстати, был у меня недавно один любопытный случай. С писателем. Его тошнило от того, что он писал. Даже слышать не мог, когда я ему вслух его опусы читал. Кричал и по полу катался, зажав уши. Звук его собственной прозы ассоциировался у него со скрипом железа по стеклу. Только усиленный в сотни раз. Интересный случай шизофрении. И знаешь, как я его вылечил?

Александр приложился к своему стакану и, после глубокого глотка, не дожидаясь ответа, продолжил.

– С помощью живописи. Смешно, правда же, слова лечить цветом.

– Такое разве возможно?

– О, да. Я сам не верил в цветотерапию, пока с ней не столкнулся, когда ослеп.

– Что, что?

– О, да. Я был слеп почти год. После того, как выжил чудом в авиакатастрофе.

– Господи, разве такое возможно?

– В моём случае да. И хотя я, сейчас, говорю об этом как о чём-то обыкновенном, но на самом деле это непередаваемый личный опыт. Та территория смыслов, которая не доступна словам. Хотя словам доступно всё. Ведь мы все – продукты слов.

Да будет проклят библейский Бог, придумавший этот Мир. Мир, состоящий из одних слов. В этой авиакатастрофе я потерял всю мою семью. И остался один. Жена, дочери – их словно и не было. Никогда.

Вся моя жизнь разом оказалась плодом моего воображения. Понимаешь меня? Вокруг лишь темнота, а в центре этой тьмы я. Один. На веки вечные. Всё разом исчезло, словно магазин игрушек закрылся, свет погас, а меня в нём забыли. Я снова оказался в детстве, когда всё было впервые: и радость, и страх. Только вот радости в этом новом моём мире не было, а был один сплошной ужас.

Из ниоткуда до меня дотрагивались и давали пищу. Голоса что-то меня спрашивали. Зачем? Ведь всё кончилось. Я лежал в реанимации после авиакатастрофы, словно Христос в гробу.

А в голове моей вертелась лишь одна фраза из пасхального гимна: «Смертию смерть поправ». Это не «I can’t get no satisfaction», это посильнее будет.

Пребывая в кромешной тьме, я постигал бессмертие, накрывшее меня, как волна накрывает одинокого пловца в море, утащив его на самое дно. Теперь лишь звуки, запахи и прикосновения стали моими новыми глазами, благодаря которым я о людях узнал за год больше, чем за всю мою прежнюю жизнь. Жизнь, сгоревшую дотла на взлётной полосе в Шереметьево.

Говорят, что глаза зеркало души. Тогда, получается, у слепых души нет? А если у тебя нет души, то значит ты и не человек вовсе, а зверь. Вот я и стал зверем. Минотавром, запертом в лабиринте своего тела, изуродованного в авиакатастрофе.

Знаешь, когда мы чего-то лишаемся, то вдруг осознаём, что именно без этого мы и не можем быть самими собой. Лишившись зрения, я часто думал, что должен чувствовать человек, если его лишить, помимо зрения, ещё и речи, слуха, рук и ног?

– Интересный вопрос. Типа, человек-овощ?

– Да нет же, овощами называют тех, кто ничего не чувствует. А здесь, наоборот, ты все чувствуешь, но ничего не можешь. Абсолютно ничего.

Ты не можешь ничего ответить этому миру. Ну, разве что, потеть и дрожать. Ты не контролируешь этот мир, но этот мир может делать с тобой что угодно. И ты вынужден этому положению вещей починиться.

У меня не хватает воображения, чтобы представить всё отчаяние и муку, которую должен испытывать человек в таком положении. Когда ты полностью беззащитен и, по сути, обнажен и предам чужой Воле. Я даже не знаю, как назвать такое состояние человека, когда он на веки вечные замкнут на себя.

– Может, заживо похороненный? Живой труп?

– Живой труп? Как у Толстого?

– Не, как в зомби-апокалипсисе.

– Тогда скорее как в «Матрице». Человек – конденсатор психической боли. Чистой энергии разрушения разума. Когда я был слеп, инстинкт заменял мне разум. Он помогал мне выжить.

Ведь из больницы я попал прямиком в приют для инвалидов под красноречивым названием «Ноев ковчег». Это был странноприимный дом для одиноких нищих и калек в самой мрачной Диккенсовской версии. По сути дела, тюрьма для тех, от кого общество решило избавиться. На нас зарабатывали те, кто должен был за нами ухаживать. Меня возили по подмосковным электричкам и собирали милостыню.

Я слышал мысли подающих, я задыхался от запаха алчности моих поводырей. Любое прикосновение ранило меня, ведь мой мир состоял из одних острых углов и порогов.

Надо сказать честно, наша страна не дружелюбное место для инвалидов. Их никто не любит. Их жалеют – это да. Но жалость – это не любовь!

Я был такой вот приманкой для человеческой жалости, чем-то на вроде губки, с помощью которой собирают драгоценную влагу чужой щедрости. Губкой, которой поили самого Бога на кресте только лишь затем, чтобы обмануть и унизить.

В какой-то момент мне всё это надоело. И я сбежал. Сел в первый попавшийся поезд на Ярославском вокзале и доехал на нём до Иркутска. Почему я вышел в Иркутск, ума не приложу. Если бы я доехал до Владивостока, возможно жизнь сложилась бы иначе, но я выбрал Иркутск, чтобы снова обрести цель в жизни, о которой и не мечтал.

Сибиряки щедрый народ, они любят беглецов, потому-что и сами потомки беглых рабов. Меня у себя приютили две привокзальные проститутки. Их звали Соней и Любой. Местные, из маленького поселка Листвянка на берегу Байкала, они нашли меня, когда я просил милостыню на перроне. И они же отвезли меня к шаману на остров Ольхон, который вернул мне зрение.

– Разве такое возможно без операции?

– Но ведь существуют же чудеса! Это было самое настоящее чудо. Во всяком случае, для меня. Если бы это не случилось лично со мной, я бы, наверное, тоже не поверил тому, кто мне это рассказал.

Но я на личном опыте убедился, что существуют так называемые места силы, где человеческая природа может быть, если и не изменена, то хотя бы исправлена.

Места, где хромые начинают ходить, а слепые прозревают, прокаженные очищаются, глухие слышат, мертвые восстают, а нищие благовествуют. И я тому пример.

Я тот слепой, что прозрел. И я тот нищий, что сейчас благовествует.

Шамана моего звали Костей. Но это было его мирское имя, а настоящее имя у него было Шуна.

Он меня отвёл в пещеру под Шаман-скалой, напоил каким-то травяным настоем и, уложив на землю, камлал надо мной всю ночь. А я всю ночь то ли спал, то ли грезил. Мне тогда такая чертовщина привиделась, что я от этого страха заново прозрел. И увидел жизнь совсем другими глазами.

В утреннем свете озеро показалось мне чем-то нереальным: морем людских слёз, в котором отражалось солнце.

Цвет отчаяния навсегда запечатлелся в моей памяти – глубокий изумрудно-синий.

Мир оказался полон энергией, а каждая из энергии представляла собой отдельную живую сущность, которыми было заполнено всё вокруг меня. Это были те самые духи, о которых говорили древние, еще не утратившие, в отличие от современных людей, способность видеть этот мир таким, каков он есть на самом деле.

Даже солнце было одним удивительным небесным зверем, с руками-лучами, которыми она ощупывало этот мир, словно слепец, лепя его каждый миг заново и придавая всему форму.

Мне открылось, что всё в этом мире живое, от камней и до звезды, и наполненно чистой энергии становления. Всё хотело быть всем, не переставая менять свои цвета и формы.

Малое было большим, большое состояло из малого. Глаза разбегались. И шаман объяснил мне, как в этой жизни всё устроено.

Вдумчиво, не торопясь. У него был низкий густой, обволакивающий голос. Когда я был слепым и только его слышал, я думал, что этот голос принадлежит могучему и широкому, словно дубовый кряж, человеку.

А он оказался узким и твёрдым, словно клинок кинжала, а кожа его к тому же отливала синевой, словно он и правда был из стали.

«Всё что ты сейчас видишь, – пояснил Шаман, – это то что вы называете Богом А мы нашим владыкой Ульгенем. Бог – это вся совокупность духов, из которых состоит этот мир. Ты это видишь лишь потому, что снова прозрел, взглянув на мир глазами ребёнка, только что пришедшего в этот мир. Так все дети видят его, пока не научились говорить. Людям слова заменяют зрение и они замечают ли то, что им названо и дозволено созерцать. Люди рабы слова. У каждого духа свой цвет и своя форма. Пока их видишь, смотри во все глаза! Запомни их хорошенько. Тебе часто теперь придется с ними встречаться, потому-что ты отныне тоже шаман. Хочешь ты этого или нет».

Я глядел перед собой и видел один сплошной радужный огонь. Глаза слезились и всё плыло у меня перед глазами, а из этой радужной пелены возникали столь удивительные существа, что у меня нет подходящих слов, чтобы их описать.

Созерцание этого великолепия жизни наполняла меня неконтролируемым весельем, словно я был пустой бездонный бочкой, в которую вдруг хлынул поток воды и грохот от её падении оглушил меня и придал смысл моей душевной пустоте – стать восприемлющим всей той полноты, что струилась в меня через мои новые глаза – глаза шамана.

Александр замолчал и сделал глубокий глоток из своего стакана. Собеседник последовал его примеру, после чего поинтересовался:

– И что же, ты правда, чертей наяву видишь?

– Ну почему же сразу чертей. Духов, друг мой, духов. Да и то не всегда.

– А как же глаза шамана? Или ты не шаман?

– Я чувствую в твоём голосе недоверие, но всё же поясню. Шаман вернул мне зрение и дал возможность увидеть мир таким, каков он есть на самом деле. Но это был его дар мне, чтобы я обрел цель для всей моей дальнейшей жизни.

– И какова эта цель?

– Исцелять людей, как он исцелил меня. У меня нет силы, что есть у него. Но я могу видеть цвета, которые излучают люди, потому-что каждый человек это сгусток чистой энергии, положительной или отрицательной, и все эти сгустки света имеют свои ярко выраженные цвета.

Если внутри такого вот сгустка света попадается инородное цветовое пятно, то в этого человека вселился злой дух и его необходимо изгнать, чтобы человек вновь стал здоровым. Этим я и занимаюсь.

Злые духи – это паразиты. Они питаются теми страстями, от которых мучаются люди, и они их провоцируют на эти страсти, заставляя всё глубже и глубже в них увязать. А что есть страсти, как не наши грехи. А любой грех это всего лишь мысль.

Грехи затемняют природу человека, не позволяя ему быть счастливым. Человек рождён для счастья, но принужден жить в страдании благодаря своему разуму – источнику наших мыслей-грехов. Недаром в народе говорят, что все беды от ума. И что многие знания порождают только многие печали.

Поэтому Будда и учил, что если хочешь стать счастливым, нужно очистить свой разум. Это надо понимать буквально. Люди отказываются в это верить. А ответ очевиден: перестань думать и ты тут же станет счастливым.

Любое животное счастливее человека только лишь потому, что лишено разума. Не бывает несчастливых кошек, собак или медведей. Разум есть зло, тьма и противостояние свету. Правда, благодаря этой тьме мы различаем формы бытия, ведь без тьмы нет теней, а тени позволяют нам воспринимать этот мир как совокупность отдельных тел.

В свете дня тень свидетельствует нам самим о нашем существовании. Но не слишком ли это высокая цена за то, чтобы знать, что ты существуешь? Ведь взамен за это знание ты должен страдать, страдать, страдать.

Такова расплата за то, что в своё время люди отведали запретного плода и лишились места в раю, научившись мыслить. Этим миром правит Князь Тьмы, соблазнивший людей в облике змея. Ведь он питается страданиями людей, насаждая в человечестве идеи прогресса и культа знаний.

Его конечная цель – ввергнуть всех нас в пучину страдания, превратив в высоколобых циников-интеллектуалов.

– Оригинальная точка зрения на прогресс.

– Прогресс ещё никого не сделал счастливым. Он освобождает нас от рутинной работы и предоставляет больше свободного времени. И лишь для того, чтобы мы мучились над проблемой, как нам это свободное время убить.

Но к счастью, Князю Тьмы от начала времён противостоит орден света, членом которого оказался мой шаман Костя. Он научил меня спасать людей. Таких как ты, таких как люди вокруг нас.

Он посвятил меня в этот тайный орден, целью которого является непрерывная борьба с грехами людей ради освобождения их от власти тьмы. Я остался при нём и стал изучать природу цвета, рисуя мандалы и раскрашивая их в определенной последовательности до тех пор, пока не научился полностью подавлять свой разум, овладев магией цветовых созвучий, сила воздействия которых была равносильна, разве что, силе воздействия музыки на человеческую душу.

Мои цветовые созвучие усиливались многократно при заключении их в определенные геометрические формы, что позволяло мне или вызывать бурю страстей в душе созерцающего мои картины, или гасить все эмоции в этом человеке настолько, что погружать его, помимо его воли, в состояние полного покоя и умиротворения.

Достаточно было всего двух правильно подобранных цветов, сплетенных в орнамент на листе белой бумаги, чтобы избавить человека от патологической жадности или излечить от хронического пьянства.

Учёные называют это кодировкой, но мне больше нравится слово цветотерапия. Я лечу людей, исправляя повреждения в их природе моим искусством цветосочетаний.

До меня только Кандинскому приходила идея соединить чистые цвета и формы, чтобы выйти на новый уровень искусства, но у него это не получилось, а я сумел добиться просто поразительных результатов. Это оценил даже мой шаман, решив отправить меня для дальнейшей учебы за границу.

К счастью для меня, шаман Костя в обычной жизни оказался весьма известным скульптором в эзотерических кругах Запада, имеющим свою собственную мастерскую-галерею в Лондоне, где он продавал своих бронзовых демонов за умопомрачительные деньги.

Для него не составило особого труда выправить для меня нужные документы для заграничной поездки и вместе с ним я оказался в Лондоне, где был представлен приорату ордена света. Для приоров я составил индивидуальные цветограммы, в которых отразил настолько точно эмоциональное состояние каждого из них, насколько это позволяло мне моё шаманское зрение.

Эффект от моих цветограмм превзошёл все их ожидания: приоры были и потрясены, и испуганы. Посоветовавшись, они решили отправить меня на другой конец света – в Мексику, к другому шаману. Так я оказался в пустыне Чиуауа, а моим учителем на целый год стал старый индеец Хуан Карлос.

Пустыня удивительное место, в пустыне перестаёшь замечать время. Здесь нет завтра или вчера. Здесь всё время сегодня. У индейцев нет слова время, им его заменяет слово сейчас.

И для них нет смерти: мёртвые для них всё ещё живые, они с ними общаются, просят у них советов, делятся новостями. Обо всём этом поведал мне Хуан Карлос, начав меня учить искусству сновидений. Ведь сон вовсе не подобие смерти, как утверждали древние греки, а возможность оказаться на родине всего живого.

Во сне мы покидаем наши тела и можем оказаться в любом из 13 небесных и 9 подземных миров. В одном из этих миров, утверждал Хуан Карлос, зародились первые люди и населили наш мир, переместившись в него во сне и здесь, проснулись, положили начало всего живому. От первых людей произошли звери, птицы, рыбы, растения и даже горы.

В сон Хуан Карлос погружал меня с помощью специального напитка из растения айяуско. И время для меня переставало существовать, а вместе с ним исчезала и материя: ведь одного без другого просто не бывает.

Оставалось лишь моё Я как чистая энергия, как луч света, вливающийся в общий поток мириадов таких же лучей, из которых состояла наша Вселенная. Во сне я был неотделимой частью того сияющего всеми цветами мира, который впервые увидел на Байкале: я был одновременно и Богом и маленьким камушком на краю пустыни; я был и рыбой, и утопленником, которого она пожирала, лежащего с камнем на шее на дне Рио-Гранде; я был и палачом и жертвой; я был роженицей и тем младенцем, которого исторгали её чресла; я был всем и я был никем.

Безграничность и причудливость внематериального бытия поражала как проказа мой ум, выедая из него здравый смысл начисто и заменяя его духовной интуицией, интуицией откровения духа, явленного во всей его сияющей внеземной красоте и силе.

Ты не поверишь, но я нашёл в первом же моём сне жену и дочерей, который теперь обитают в одном из небесных миров. Они ждали меня и радость от встречи с ними убедила меня в том, что и правда ничто живое не умирает, а лишь меняет форму своего существования.

Жизнь неуничтожима, как неуничтожима и энергия, лежащая в основе нашего мира. Собственно, уроки Хуана Карлоса и должны были это мне продемонстрировать.

Но конечно не только это: в уроках индейского шамана присутствовал неизменно и элемент ужаса, с помощью которого весьма эффективно и даже с некоторым изяществом индейцы достигали эффекта изгнания разума.

Во время ужаса ты начисто забывал о разуме. И он тут же бесследно исчезал, а ты выпадал из скорлупы словесно бытия в мир духа и становился снова тем, кем был до возникновения разума – неотделимой частью всего живого.

Это внеразумное существование сопровождалось такими эмоциональными потрясениями, что полностью очищало природу твоей души от каких-либо греховных страстей и заблуждений. Ты словно оказывался в Божьей бане, где с тебя смывали всё наносное и ты вновь оказывался невинным и безупречным, светясь своей первородной чистотой: ты становился младенцам духа, явленным в этот мир радоваться жизни.

Особое внимание Хуан Карлос уделил цветным мирам, где обитают жар-птицы с человеческими лицами: птицы-девы, которых у нас принято называть Сиринами, Алконистами и Гамаюнами.

Миры, в которых они обитают, называются одним словом Ирий, а пение этих птиц-дев может утешить даже святых, а в мою душу вселяло веселие и радость. Это даже нельзя было назвать словом эйфория, потому-что и эйфория связана с эмоциями твоего тела, а здесь счастье излучало моё Я под воздействием их пения.

Я был эпицентром счастья и дарил им весь мир и этих птиц. И чем больше из меня выходила этого счастья, тем больше во мне его образовывалась. По мере того, как они пели, их пение заставляло меня быть счастливым, а моё счастье заставляла их петь. Я убеждён, что Ирий и есть Рай, который мы когда-то потеряли.

Хуан Карлос показал мне и Ад, чтобы я понимал, против чего готовят меня бороться. Это мир, лишенный света и полный мировой скорби, ведь в нем пребывает невероятной мощи разум, именуемым Князем Тьмы.

Место смертельной скуки и покоя в плохом смысле этого слова: полная недвижимость и неизменяемость. Пребывая в этой обжигающим холодом равнодушия темноте, ты сразу понимал никчемность своего существования и бессмысленность своих усилий что-либо изменить в своей жизни.

Отчаяние – вот главное чувство, с которым ты возвращался из Ада в наш мир. После этого зло не могло у тебя ни с чем ассоциироваться, кроме разума. Помимо моих упражнений с шаманом в Мексики, я пробовал себя в роли экзорциста, т.е. изгоняющего дьявола, наркокурьера и даже охотника за головами.

– А вот об этом, пожалуйста, поподробнее. Если ты, конечно, не врёшь?

– Зачем мне врать, если я говорю правду. В Мексике, в частности в Пасо-дель-Норте, значение этого слова сильно отличается от общепринятого в остальном цивилизованном мире. Мы, а в Мексике все такие дела делают вместе с местными, так вот, мы похищали семнадцатилетних девственниц. Знаешь зачем? Вижу по глазам, что это тебе интересно! Интересно?

– О, да, рассказывай. Не тяни резину. Наверное, для плотских утех каких-нибудь нарко-баронов?

– Не угадал, совсем не угадал. Мы похищали этих девиц на органы. Привозили в подпольные клиники, где их разбирали на запчасти для богатых американцев и европейцев. Прямо как автомашины. С операционного стола на дно Рио-Гранде отправлялся лишь скелет, обчищенный до костей. Внутренние органы и кожа шли на пересадку, а мясо в рестораны: человечинка до сих пор пользуется устойчивым спросом у определённого типа людей.

– И Тебе не страшно об этом говорить? Ты же их убивал!

– Отнюдь. Убийство – это насильственное лишение жизни человека, а они даже не знали, что покидают этот мир: они просто засыпали и исчезали. В прямом и в переносном смысле. У них у всех была хорошая смерть. Много лучше, чем у большинства, ждущих её в ужасе и не желающих с этим смириться. Если хочешь знать, мы их освобождали от их тел и отправляли обратно мир духов.

– И долго ты пробыл в Мексике, охотник?

– Год и 28 дней. Дату моего отъезда Хуан Карлос очень тщательное вычислял. Для этого он попросил заживо его закопать на 3 дня и 3 ночи. Всё это время под землёй он советовался со своими предками, а затем отправил меня в Рим. Его решение меня изрядно удивило, но я обязан был ему подчиниться. Знаешь куда я должен был явиться в Риме? Ты не поверишь! В Ватикан.

Александр жадно допил содержимое своего стакана и сделал знак официанту повторить заказ. Между нечаянными собеседниками повисло неловкое молчание, которое не прерывалась, пока в руках Александра не оказался снова стакан с виски. Он повертел его в руках, посмотрел сквозь него на свет, отпил и вернул на стол, делая вид, что собеседник ему совсем не интересен.

Наконец устав молчать, собеседник поинтересовался:

– И как в Ватикане, ждали?

– Ты не поверишь, но да. Ждали. Там я встретил последнего своего духовного наставника, падре Христо.

– Какое многозначительное имя.

– Да, это сокращённое от Христофор. Был такой святой, очень почитаемый у католиков. Покровитель всех путешествующих и беглецов. У него, говорят, была песья голова. На православных иконах его так и изображают – человеко-псом.

Чем не египетский Анубис – бог смерти и страж весов в царстве мёртвых. Вот он-то и закончил моё посвящение в тайну ордена света. Христо был хранителем музеев Ватикана. Но не тех, что доступны туристам со всего мира, а закрытых, о существовании которых никто не догадывается.

Ватиканский холм представляет собой многоуровневый лабиринт катакомб, на самом нижнем ярусе которого хранится всё то, что когда-то навсегда исчезло из этого мира: это и копье Лонгина; и Чаша Грааля; и портрет Христа кисти Евангелиста Луки, написанный прямо на столешнице стола, за которым проходила тайная вечеря; это верёвка, на которой повесился Иуда; Ковчег из Иерусалимского храма, вывезенный в Рим императором Титом; сгоревшие Сивиллины книги.

Всего перечислить невозможно, ведь за 1000 лет папы собрали все диковинны мира в одном месте. Но предметом моего изучения в катакомбах были исключительно картины и прах 12 величайших мастеров живописи, начиная с Джотто и заканчивая Пикассо. Все они когда-то состояли в ордене светы и были здесь, в подземельях Ватикана, захоронены.

Я должен был вступить с ними в контакт, используя навыки, полученные в ходе обучения у Хуана Карлоса, чтобы стать одним из них – художников света, несущих в мир красоту и гармонию, не доступную разумному объяснению, а потому губительную для Князя Тьмы, пробуждая в людях чувство прекрасного.

Предвижу вопрос, как я погружался в сон без волшебного напитка индейского шамана? Но для тех, кто учится искусству сна, напиток нужен только в самом начале.

Это как для ныряльщиков, когда их учат нырять: сначала в руки дают тяжелые камни и бросают в воду, благодаря которым они идут ко дну, а через пару погружений камни уже не нужны; тот, кто научился тонуть, научился и нырять.

Я нашел моих учителей-художников в тех мирах, что они изображали ещё при жизни: одни обитали в мире всеобщей любви; другие в мире гармонии; третьи в мире чистого солнечного света, резвясь в нем, словно дети во время купания.

Каждый из них поведал мне свой особый метод, с помощью которого они создавали свои картины. Единым для всех было то, что к своему искусству они относились как к магии, как к волшебству: каждая создаваемая ими картина была всегда визуальным заклинанием, глядя на которое, душа зрителя преображалась и очищалась от всего наносного.

Darmowy fragment się skończył.