Czytaj książkę: «Моё родословие. Воспоминания»

Czcionka:

Дизайнер обложки Елена Огнева

Благодарности:

Алексею Константиновичу Кириченко

ISBN 978-5-0051-8710-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Из биографии

Иван Михайлович Леонтьев родился 26 июля 1905 года в деревне Нижняя Чёрная Речка Оренбургской области. Окончил курсы Оренбургского железнодорожного техникума. В 30-х годах работал на железной дороге кассиром всех касс (товарной и билетной). С 1937 года жил с семьёй в Соль-Илецке, был переведён на должность коммерческого ревизора.

В 1940 году, получив назначение, перевёз жену и детей на Западную Украину в город Золочев. После нападения Германии на СССР в 1941 году проводил их с эшелоном до города Подволочийска, до старой границы. Около Тернополя эшелон был обстрелян немецкими самолётами. Сам же вернулся в Золочев уничтожать и эвакуировать грузы, документы. Семья ехала 20 дней в товарном вагоне до города Воткинска и вернулась в Соль-Илецк на прежнюю квартиру. По возвращении отца семейства в Соль-Илецк ему было предложено работать в органах МГБ (Министерство государственной безопасности). После переезда семьи на станцию Саракташ работал в транспортной милиции. Через четыре года руководство предложило перевестись в город Оренбург, но он отказался от нового назначения, так как семья имела статус – беженцы, и, чтобы выжить, семья уже обзавелась хозяйством: купили корову, засадили огороды: просом, картофелем, подсолнечником, бахчевыми. Следующий переезд на станцию Казалинск (Оренбургская железная дорога, Кзылординская область) на 2 года. Затем был написан рапорт о переводе в более подходящее место проживания по состоянию здоровья. В городе Кувандык проживал с Евдокией Викторовной и детьми: Ниной, Геннадием, Зоей и Альбиной на улице Молодёжной, в доме №3 (ныне №6).

До выхода на пенсию имел звание капитана, должность – старший оперуполномоченный железнодорожной милиции. Был награждён медалями: «За боевые заслуги», удостоверение Д №350754 от 17 октября 1938 г.; «ХХХ лет Советской Армии и Флота» от 20 января 1949 г.; «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.» от 24 апреля 1946 г.; «Двадцать лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.» от 5 ноября 1965 г.; «За безупречную службу в Министерстве внутренних дел СССР» 2 степени от 21 октября 1958 г.; «За безупречную службу в Министерстве внутренних дел СССР» 1 степени от 5 ноября 1962 г.

Ушёл из жизни 10 мая 1968 года.

Моё родословие

Я, Леонтьев-Садчиков Иван Михайлович родился в 1905 году 26 июля в деревне Нижняя Чёрная Речка, Усерганской волости Орского уезда, Оренбургской губернии.

Отец мой, Михаил Гаврилович Садчитков, он же Леонтьев, родился в 1852 году 6 ноября в селе Сарай-Гир, Бугурусланского уезда Самарской губернии. Мать, Марфа Гавриловна Яковлева, родилась 8 июля 1865 года в селе Лозовка Бугурусланского уезда Самарской губернии.

Мать рассказывала, что детей было десять человек, в том числе я остался жив из мужского пола, остальные умирали. Сёстры Мария и Ирина тоже были в живых и имели свои семьи. Кроме меня было два Ивана, Фёдор и, кажется, Андрей. Из сестёр: Мария, Ирина, Татьяна, Екатерина, а пятое имя не знаю. Из всего семейства я остался только один.

У отца было три брата, отец был самый младший: Садчиков Никифор Гаврилович, Садчиков Федот Гаврилович, Садчиков Кузьма Гаврилович, Садчиков Михаил Гаврилович. Все они умерли, но потомство их осталось до сегодняшних дней.

Проживали ещё вместе – в селе Мёртвые Соли Соль-Илецкого района Оренбургской губернии. В то время Соль-Илецк назывался – городок (Илецкая Соляная Защита).

Из Мёртвых Солей мой отец и дядя Никифор уехали. Они жили вместе: устроились и обосновались в Нижней Чёрноречке, а дядя Федот в Кайракле.

Почему мы стали Леонтьевы

Дядя Кузьма призывался в Илецкой Соляной Защите. Во время призыва его спросил воинский начальник: «Как фамилия?» Почему-то – «Садчиков» дядя ответить не мог и тогда воинский начальник спросил: «А как зовут деда?» Дядя Кузьма ответил: «Леонтий», и таким образом, записали в воинский билет фамилию не Садчиков, а Леонтьев. Так же было и с моим отцом, он тоже призывался в Илецкой Соляной Защите, так же и его спросили имя деда и окрестили Леонтьевым. Таким образом, братья Никифор и Федот в армии не служили, остались Садчиковы, а мой отец и Кузьма служили, остались Леонтьевы.

Ещё чуднее было у Кузьмы, два сына родных: Андрей писался – Садчиков, а Иван – Леонтьев. Я помню, у дяди Никифора были дети: Иван Никифорович (мой крёстный отец), Пётр Никифорович (Налин отец), Александра Никифоровна, Евдокия Никифоровна, Дарья Никифоровна, Евдокия Никифоровна (мать Фёдора Михайловича), все они умершие.

У дяди Федота сыновья: Фёдор Федотович, Иван Федотович (гармонист).

У дяди Кузьмы сыновья: Андрей Кузьмич, Иван Кузьмич и две дочери, видел их, но как звать забыл.

Деда моего звали: Гавриил Леонтьевич, бабушку – Ефимия.

Родство матери очень маленькое: на свете их было только двое: брат – Михаил Гаврилович, я его хорошо помню, это был родной отец Анастасии Михайловны Федотовой. Бабушку звали Наталья, она умерла в том году, когда я народился (1905 г.). У дяди Михаила была жена Марфа Петровна, их дети: Анастасия Михайловна, Домна Михайловна, Мария Михайловна, Роман Михайлович. В живых только Анастасия Михайловна. Домна умерла в 1921 году, Мария в 1934 году.

Когда умер дядя Никифор, жена его, тётя Степанида приняла к себе в дом, на такую большую семью, отца, Степана Петровича, мы его звали – дядя Петай. Его почитали все, он был очень хорошим для всех.

Служба отца

Когда сравнялось моему отцу восемнадцать лет, отец его, Гавриил Леонтьевич сказал старшим братьям: «На Мишку пора надеть штаны», он до восемнадцати лет ходил в холщовой длинной рубашке, подпоясанной шерстяным ремешком. Отец рассказывал, что в то время он мало в чём разбирался и ждал, когда ему прикажут что-либо сделать, – он всё послушно выполнял. Из воли отца, братьев и жён братьев не выходил, а силёнки в нём, как видно было, – везут по деревне снопы или сено, он хватался за колесо, и лошадь останавливалась, не раз получал кнута от возчика!

Уходил в армию совершенно неграмотным, необузданным парнем двадцати двух лет. По своей комплектности и телосложению он попал в Лейб-гвардию Его Императорского Величества Преображенский полк (царские полки: Преображенский и Семёновский Петра I) и служил в Санкт-Петербурге.

Сперва он в полку был запевалой, а через недолгое время с ним стал заниматься офицер, научил его читать, писать и славянскому языку, читал он особенно хорошо и был страшно религиозным, без бога – никуда!

После того, как научился читать и изучил ноты, его приняли в песельную команду Преображенского полка при дворце Его Императорского Величества. Пели гимн и марши, когда царь утром вставал с постели. Эта служба выполнялась каждый день, даже в дни Пасхи и Рождества. Отец имел воинское звание – старший унтер-офицер и его парадный мундир и лычки сохранились до моей памяти.

Государственный хор Преображенского полка состоял из тринадцати солдат и одного офицера, который руководил хором. Пели они не больше часа, государя никогда не видели, за исключением, как на параде.

Как только закончат петь, к хору приходил царский слуга и на тарелочке приносил золотые монеты суммой 15—20 рублей, офицер эти деньги не брал, а вёл очерёдность, по очереди отдавал деньги солдатам. Офицер же получал большой оклад и в большие праздники пакет с деньгами: 500 рублей.

Строевой службы отец больше не выполнял. Он часто рассказывал, как поднял свою семью к зажиточности. Деньги он копил, а затем высылал домой. В Мёртвых Солях купили весной годовалых бычков, 24 головы, они походили лето на выпасах, их продали – купили шесть пар больших быков, пустили два плуга и начали богатеть. К прибытию отца домой семья уже имела приличное хозяйство.

Отец участвовал в турецкую компанию при взятии крепости Плевна, имел заслугу, медаль и так ей гордился до последних дней своей жизни!

Помню, отец надевал форму парадную, прицеплял к мундиру медаль и ходил на Троицу в церковь. Я тоже ходил с ним и радовался отцовской медали и мундиру. Кондуровские казаки отдавали ему почесть, козыряли, а потом этот мундир сам по себе развалился, видимо, от времени.

Отец, кроме братьев, имел две сестры: Ефросинию и Марию. Тётя Ефросиния жила в станице Изобильной, около Соль-Илецка, а Мария, мать Гостищева С. И., в Соль-Илецке. Ефросинию я не знал, а Марию хорошо помню.

Отец вспоминал, сестра его, Ефросиния, была староверка и очень любила его как младшего брата, он из посёлка Мёртвые Соли ходил к ней в Изобильное. Она хорошо привечала, но кушать, пить из одной посуды не разрешала, боялась опоганиться с мирским крестьянином. Однако отец из любопытства, в отсутствие сестры пил воду из их посуды и однажды признался сестре, она его журила, всю посуду предала огню и строго стала контролировать.

11.11.1965.

Пришёл отец из армии и на двадцать девятом году женился на матери, в то время в станице Кондуровка не было ещё церкви, ездили венчаться в станицу Озёрное, что в пятнадцати километрах от Кондуровки. Одновременно венчалась мать с отцом и брат матери Михаил, таким образом, под венцом стояли два Михаила и две Марфы. Бабушка Наталья, вдова с молодости, выдавала замуж дочь, мою мать и женила сына – всё происходило за одним столом (это воспоминание матери).

Отец числился: мещанин Илецкой Соляной Защиты, не являлся крестьянином. Также и дядя Михаил, отец сестры Анастасии Михайловны, числился мещанином и платил в Илецк подати.

Уже в 1916 году отец уплатил подати 17 рублей, продал бычка и расплатился.

Кто были мещане, я представления не имел, но говорили, что мещанин никогда своей земли не имел, они были мелкими ремесленниками и жили в городах.

Прохождение отцовской службы (из его воспоминаний)

Против рядовых солдат никаких преимуществ он не имел, жили в казармах, довольствовались одним котлом и кушали хлеб только ржаной, по большим праздникам давали белые булочки, и то дареные Петербургскими купцами. Всё преимущество было в том, что не чистили парадную форму: снимали, вешали, приходили одеваться – форма была наглажена и очищена.

Началась Турецко-болгарская война. Преображенский полк был направлен на фронт, с ним уехала и песельная команда.

На торговое купеческое судно уместили полк солдат и офицеров со всей прислугой. Так было тесно, что сидели друг у друга в коленях и голышом, только песельная команда ехала сносно и дважды в сутки солдаты выходили на палубу и пели песни.

Командование Преображенского полка передавало в рупор: «Братцы, потерпите, скоро на берег!» Однако, шли от города Одессы до турецкого города Плевна четверо суток.

К городу подошли ночью и начали высаживаться не на берег, а на брёвна и плоты, многие солдаты потонули, не выбрались на берег, так как турецкая крепость Плевна отвечала артиллерийским огнём.

После высадки на берег разместились в окопах вокруг города, рыли ходы сообщений, готовили лестницы, однако и турки не спали: день и ночь укрепляли стены и готовились.

На одиннадцатые сутки после прибытия и высадки на берег, рано утром, по цепи передавался приказ: «Настал час к выступлению!», на рассвете затрещали барабаны, и была подана команда взять крепость – помочь братьям-болгарам освободиться от турецкого ига, они, турки, оскверняют христианские храмы, переделали церкви в конюшни, иконы превратили в похабщину – оскверняют и сжигают их! Солдаты лавиной бросились к крепости, к стенам приставляли высокие лестницы, падали вниз поражённые, лезли другие.

Турки отчаянно защищались: стреляли в русских из луков, ружей, обливали их кипятком, кипящей смолой, били камнями. Народу полегло очень много, а к обеду были разбиты ворота города Плевна и была впущена конница в город: ворвались гусарские полки и началось что-то такое страшное: рубили в городе всех, кто попадался под руку, не считаясь с женщинами и детьми. К полудню этого же дня был дан приказ прекратить военные действия. Турецкий город сдал Осман, на этом и кончилась война. Вот за взятие Плевны отец был награждён медалью. И в то же время была сложена песня:

Вздумал турок воевать, да не с тем схватился,

Из Свистова убежал, с Дунаем простился.

Осман Плевну окопал крутыми валами,

Русски прямо не пошли, обошли горами.

Эту песенку отец потом часто напевал, когда ехал куда-либо на порожней телеге.

После уборки трупов и похорон солдат, через две недели, Преображенский полк двинулся пешеходом через Балканские горы, а обоз с продовольствием пошёл с усиленной охраной кружным путём. В горах встречались большие трудности при переходе, да и мелкие стычки мешали в продвижении. Положение было катастрофическое: солдаты начали падать, поэтому ели больших горных черепах, настолько они были большие, как колесо телеги, что когда человек становился на панцирь черепахи, она легко его везла. Эти черепахи поддержали людей; собрали весь полк, из котлов вынули мясо черепах, подошёл полковой священник, окропил мясо святой водой и разрешил кушать, сперва ели мясо врач и несколько человек офицеров, а затем ели все, да ещё как хвалили!

На четырнадцатые сутки полк подошёл к обрыву, нужно было весь народ, оружие и мулов спустить вниз на равнину. На канатах сперва были спущены взвод солдат и офицеров, которые взяли это место под охранение, затем спускались все остальные и техника. Эта работа продолжалась трое суток.

Не везде было благополучно: некоторые солдаты падали вниз и разбивались. Похоронив своих братьев и соединившись с обозом, полк пошёл дальше по сёлам и деревням Турции, не получая какого-либо сопротивления и благополучно возвратились обратно в Санкт-Петербург.

Какая была встреча жителями города Петербурга – царские полки! Не доезжая до города всех солдат и офицеров помыли, одели в новое и строевым маршем они вошли в город.

На Сенатской площади был парад, его принимал сам царь Александр.

20.11.1965.

Возвратившись домой, отец умел читать по-русски и на славянском языке, а также писал письма и считал себя грамотным. Как только отец женился, немного пожили с братом Никифором и разделились (с братьями Кузьмой и Федотом разделились раньше, ещё в посёлке Мёртвые Соли уезда Илецкая Соляная Защита).

Отец и дядя Никифор делились в хуторе Нижняя Чёрная Речка. Старший брат Никифор сказал своей жене Степаниде и моей матери Марфе: «Вот что, бабы, ни в одно дело не вмешивайтесь, я старше всех вас по возрасту и по положению заменяю брату отца, я его не обижу!» Начался делёж. Он был произведён в течение одного часа. Дядя Никифор сказал: «Вот две лошади мне, а такие-то тебе, брат Михаил». Отец был согласен – и так поделили всё, хлеб поделили надушно. В доме остался дядя Никифор, а отошёл отец. Затем, вспомнили: на крыше лежали двадцать пучков лык для лаптей, и это поделили. При окончании дележа дядя Никифор спросил отца, доволен ли он, не пропустили ли чего, всё ли учли? Отец сказал: «Всё», а снохи и слова не молвили. Затем, встали вчетвером, помолились богу, поклонились друг к другу в ноги, расцеловались, сели за стол, выпили по чарке водки и разошлись: отец перешёл на квартиру к Семёну Попову. Жили врозь, но никогда они дружбы не теряли – всегда были вместе и помогали друг другу при радости и беде. Когда дядя Никифор умер, оставив большую семью, отца почитали племянники, всегда ходили к нему за советом.

После раздела отец скоро разорился: сдохла лошадь, украли корову – вывели со двора (обули в лапти), а последнюю лошадь отобрали полицейские: поехал на базар в станицу Верхнеозерную, там подошли к лошади два киргиза, осмотрели её и через час привели полицейского, признали лошадь их, (подделали расписку на неё). Напрасно отец приводил односельчан, которые подтверждали, что серый жеребчик доморощенный, лошадь «улетела», а телегу привезли домой добрые люди.

И с тех пор отец до последних дней своей жизни богатым не был: лошадь, а иногда две, корова всегда была, птица и мелкий скот.

Моё счастливое детство и несчастное юношество

Начал я помнить с 1911 года – был окружён заботой своих родителей, семья состояла в то время из родителей, сестры Ирины, старше меня на 10—12 лет, и меня.

В 1911 году, голодным году, в хуторе Нижняя Чёрная Речка кормили нуждающийся народ за счёт государства. Котёл находился от нас через четыре двора, туда заходили с горшками, где получали хлеб и сваренную пищу, в этот котёл ходили и из Верхней Чёрной Речки (мужчину называли – Марун).

Флаг с красным крестом развевался на крыше жителя Матвея Юрьева, там жила и сестра милосердия, так в то время называли медицинских сестёр.

Наша семья из котла не довольствовалась, как видно, не нуждалась в этом, я помню: мать испекла хлебы ржаные, отец сказал: «Кушать можно!» И, припоминаю, как на новые места уехал Андрей Кузьмич Садчиков, и у него был сын Ванька.

Мне подарили календарь с хорошими картинками, которые я лепил на стены по настойчивому требованию сестры Ирины для украшения комнаты. Больше об этом годе я припомнить ничего не могу.

С малолетства отец учил меня читать молитвы и я их знал наизусть, взрослые удивлялись моим способностям, а родители радовались. Многие из пожилых заставляли меня читать «Отче наш», «Верую» и другие молитвы. Я читал, получал похваление: «Умненький», а иногда и гостинчик. Отец приучал меня петь эти молитвы вместе с собой, хорошо пела и сестра Ирина, вот из трёх лиц и состоял хор. Мать никогда не пела и никаких молитв не читала, да и ленилась молиться, то ли она не признавала всё это по своей неграмотности, то ли не хотела. Отец становится на молитву, читает вслух, я с ним вместе повторяю так же: становлюсь на колени, а мать никогда этого не делала, подойдёт к столу, раз, два, три махнёт рукой и уйдёт с улыбкой. Отец хватится – её нет, окончит молиться, начинает говорить и укорять: «Марфа, что же ты делаешь, не молишься, ведь ты на том свете можешь только страдать, вечно будешь гореть и не сгоришь!» Мать отвечала: «Михаил, я ничем не грешна, моя совесть чиста, не молюсь потому, что я ничего не знаю!» Отец говорит серьёзно, а мать отделывается улыбкой и смешками. Мама моя была всегда жизнерадостная, но никогда с нами не пела, у неё была своя любимая песня, тогда, когда отец был в отлучке. В зимние дни сидим на печке, мама поёт:

На крыше воробей сидит, чиликае,

А по ту сторону девка парня кличеть:

«Выйди парень, выйди, свет, за новые ворота,

Тятьки с мамкой дома нет, некого бояться!»

Мне, как я начал помнить, отец говорил так: «Всё проживу, а Ваньку учить буду, я знаю как быть неграмотным, как жить тёмному человеку!» Таким образом, я должен был каждый день читать молитвы, а отец их с радостью слушал, даже когда были гости, и то мне всегда приходилось читать молитвы и получать похваление. Вот с самого раннего детства я веровал в убеждения своего отца и уже знал, что можно делать и что делать грех.

Шёл 1912 год, я его хорошо помню, он был урожайным, было много хлеба и этот хлеб остался у некоторых на зиму не убраным. Шли осенью сильные дожди и убирали хлеб некоторые хозяйства уже зимой, когда выпал снег и заморозило.

Мой крёстный, Иван Садчиков в банях сушил семя подсолнечное и так же занял баню у Алексея Попова, который проживал против нашего двора. Разузнали ребята, что сушатся семечки, начали потихоньку красть их и продавать на гостинцы девкам, стали справлять вечера с угощением. Разгадав это, крёстный начал хитрить: пришёл домой и сделал вид больного. Мать его, тётя Степанида спросила Ивана, не заболел ли он, почему невесёлый? Крёстный ответил, что он здоров, однако продолжал быть мрачным. Тётя Степанида собрала ему ужин и дала шкалик водки, надеясь на то, что Иван все-таки расскажет ей, что случилось. Долго крёстный «мариновал» мать и, наконец, рассказал, предупредив тётю Степаниду не разглашать то, что он ей скажет. Поведал матери, что он был в бане Попова Алексея в полночь и слышал ужасы когда выходил из бани – под полком мяукали кошки, играли в гармонь, пели, хлопали в ладоши и он спасся молитвой «Да воскреснет Бог». Сам лёг отдыхать, а пока крёстный спал, об этом страхе узнала вся деревня: все пришли в ужас, какое видение перенёс крёстный и не струсил! И ребята перестали воровать из бани семечки.

Дело близилось к весне и эту баню топила моя сестра Ирина и её подруга Анна Попова. После того, как она была готова, подружки первыми пошли в баню и первыми мылись. Я же, подошёл ещё раньше в этот предбанник, забрался за дверь и замяукал по-кошачьи! Тут же моя сестра Ирина и её подруга Нюра выскочили нагишом из бани и по снегу убежали во двор Попова Алексея. Во дворе было много мужчин – кастрировали скот и вот мимо них пробежали две нагие девушки! Их едва привели в чувство, они рассказали, что под полком бани они слышали как мяукали кошки (черти) и они, не успев одеться, убежали. Несколько смельчаков побежали в баню с вилами и в предбаннике нашли меня. От своего отца я получил добрую взбучку поперечником, а сестра Ариша лет пять мне мстила: когда родители уезжали на базар в село Петровское (Коршениново), всегда загоняла меня на печку и требовала, чтобы я повторил то, как я их напугал. После этого рассказа я получал очередную порку.

Долгое время я молчал, родителям не говорил, однако был вынужден сказать отцу, что я не останусь дома, нянька бьёт меня! Родители её предупредили и больше этого не было, нянька смирилась.

Я – большой любитель собирать грибы, ягоды, рыбачить: рыбы так было много, что её ловили удочками больше, чем сейчас сеткой, она не помещалась в реках и её много пропадало. Ягод было тоже много, её не порывали, ходить за ней далеко не приходилось.

Ягоды, самородину, вишню, костянику рвали и возили продавать на базар, делали простилу, а об варенье и представления не имели. Сахар считался предметом роскоши и выдавался к чаю размером с вишенку, а с этой крошкой выпей хоть двадцать чашек чая!

Через четыре двора от нас жили Грицковы, у них была девчонка, звали её Химка, маленькая, да такая зубастая, прохода не давала, всегда дразнилась и всегда ей попадало, а её бабушку звали Гречиха, она заступалась за Химку. Однажды, в этом же году, она так меня обозвала и так мне стало обидно, что я бросил в неё камешком и попал в голову, видимо, пробил шкуру и увидел кровь. Я так напугался и убежал в лес, километра за два от деревни и там ночевал, боялся тяжкого наказания. Ужинал слезами, когда нашёл хороший куст самородины, поел её, вышел на полянку и ночевал под кустом калины.

Утром я проснулся от крика, отец верхом на лошади, на берегу, кричал мне, называл моё имя. Он быстро подлетел ко мне и бежать я не успел. Я заплакал, плакал и мой отец, он посадил меня с собой верхом на саврасую лошадь и помчался в деревню. Около дома он передал меня плачущей матери, а сам поскакал по деревне – сообщить народу, что я нашёлся: староста деревни распорядился разыскивать меня, народ не пустил в поле. Меня искали в воде: бродили бреднями, на лодках искали баграми. Хорошо помню, день был после выходного, в понедельник и после предупреждения о том, что я разыскан, весь народ уехал в поле. Я остался безнаказанным, со мной поступили гуманно.

Мой самый задушевный друг детства был Митька Чувашинов, его родители жили по соседству с нами, а фактически его фамилия: Фёдоров Дмитрий Степанович. С этим товарищем я никогда не расставался, мы с ним в летнее время спали на крыше сарая.

В семействе Фёдоровых были: отец, звали Иваном, мать Елена Емельяновна, старший брат Тимофей, дочери Агоша и Татьяна, все они меня привечали и в их семье я был как семьянин.

Были и другие товарищи, но я любил только Митьку и мне позволялось родителями находиться у Фёдоровых.

Darmowy fragment się skończył.