Czytaj książkę: «Собибор. Восстание в лагере смерти»

Czcionka:

* * *

Александр Печерский был истинным героем. Организованное им восстание в нацистском лагере смерти Собибор стало символом человеческого духа, готовности даже на краю бездны противостоять мировому злу. Символично и то, что единственным успешным массовым побегом из концлагеря руководил советский офицер – наш Александр Печерский.

После побега из лагеря смерти он прошел Белоруссию партизанскими тропами, потом – как офицер, попавший в плен, – воевал в штурмовом батальоне, был ранен. А после войны – незаметная жизнь в Ростове-на-Дону, работа на разных предприятиях.

Подвиг Печерского и его товарищей не был забыт, но и не получил тогда должного признания. Однако никто из тех, кто знал Печерского, не помнит его озлобленным, обиженным или раздраженным. Он знал, что его долг – сделать так, чтобы мир узнал правду о Собиборе, чтобы герои были награждены, а преступники не ушли от ответа. И вся его послевоенная жизнь представляет собой пример беззаветного служения. Десятки лет Печерский разыскивал боевых товарищей и бывших узников Собибора, помогал им, чем мог, давал показания на процессах против нацистских преступников и их пособников, писал статьи в газеты, выступал на самых разных площадках.

И при этом – испытывал чувство вины. Он, спасший десятки людей, мучился из-за того, что не смог спасти остальных: голландскую девушку Люку, с которой познакомился в лагере, трехлетнюю девочку, которую держал на руках в эшелоне, ехавшем в Собибор, и которая по прибытии туда сразу была отправлена в газовую камеру…

Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они – кто старше, кто моложе —
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь, —
Речь не о том, но все же, все же, все же…

Хрестоматийные строки Александра Твардовского словно бы о Печерском.

Он был очень светлым и скромным человеком: любящим мужем, хорошим отцом и дедом, настоящим другом. Никогда не требовал ничего для себя лично, не пытался навязать свою историю окружающим. Зачастую люди, общавшиеся с ним, не знали о его героическом прошлом. А его подвиг и его пример особенно важен в наше время, когда массовая культура постоянно навязывает в качестве образца для подражания агрессивного, самовлюбленного, наглого супергероя.

Фильм «Собибор» дает совсем другой образ. Появление на экране такого героя – настоящего и при этом безоговорочно положительного, с которого действительно хочется «делать жизнь», – представляется мне событием значимым. Надеюсь, читатели этой книги и зрители фильма «Собибор» со мной согласятся.

* * *

Министр культуры Российской Федерации
В.Р. Мединский

Октябрь 1943 года. Красная армия, одержав победу в битве под Прохоровкой, уничтожив немецкие дивизии в районе Курска, быстро продвигается на запад. На другом краю Европы высадившиеся в Сицилии американские дивизии освобождают города южной Италии, приближаются к Риму. По всей Европе, оккупированной нацистами, набирает силу партизанское движение. А в глухом уголке восточной Польши, в странном поселке, состоящем из унылых бараков, окруженных колючей проволокой, встретились мужчина и девушка.

Девушку звали Люка. Она была молода и привлекательна; на улице на нее многие оглядывались. Впрочем, это было не здесь – в той, прошлой жизни. Та жизнь кончилась навсегда. Люка приехала сюда из Южной Германии, где родилась и жила до последнего времени. И платье на ней было немецкое, сшитое по моде; правда, сильно поношенное.

А мужчину звали Александр Печерский. Суровое лицо с жесткими чертами, твердый взгляд – все говорило о том, что он немало видел и пережил. Это было лицо человека с характером таким же твердым, как его взгляд. Он был из Ростова, и он был военный – лейтенант Советской армии. Об этом говорила его потрепанная гимнастерка.

Они зашли за барак, где их никто не мог увидеть, сели на доски. Люка пытливо взглянула на Александра и сказала:

– Не знаю, что у тебя в голове, но ты стал другой. Это плохо.

Она говорила по-немецки. Это был единственный язык, на котором они могли общаться, понимать друг друга. Люка знала идиш – но его не знал Александр. А родным языком Печерского был русский. И только язык врага, это проклятое наречие служило мостом, на котором они могли встретиться. Хрупкий, ненадежный мост – но другого у них не было.

Услышав слова Люки, лейтенант вздрогнул, растерянно взглянул на нее. Она угадала! Да, за последние два дня он стал другой. Он больше не знал, что делать, он не руководил людьми. Из него словно вынули стержень. И, конечно, это было плохо. Куда уж хуже! А ведь его товарищи верили в него, ждали от него помощи.

Александр промолчал. Он ждал, что будет. И дождался: Люка повернулась к нему и стала нежно гладить его лицо. Это было так неожиданно! Ведь они встречались всего второй раз! Почти не разговаривали. Так неожиданно – и так приятно! Он сам не заметил, как взял ее руку, прижал ее к губам… И тут вдруг тот нарыв, что копился в его душе, прорвался, и он заговорил – заговорил по-русски, не надеясь, что она поймет, но стремясь выговориться хоть кому-то:

– Они ждут от меня чудес! Лео называет меня новым Моисеем, который выведет их из рабства. Но я не Моисей! И я не верю в Бога и не умею творить чудеса. Тогда, в Минске, я рискнул, пошел напролом, понадеялся на счастливый случай. В результате погибли люди. Я больше не могу этого допустить. Я больше не буду рисковать. Но ведь что-то нужно делать! Что? Что?

Люка молча слушала звуки чужой, непонятной речи, в которой даже знакомое ей имя «Моисей» звучало не так, как она привыкла. И вдруг рассмеялась. А затем прильнула к нему и поцеловала. Отодвинулась на миг, пытливо взглянула в глаза: так хорошо? так надо? – и снова прильнула к нему в долгом поцелуе. Потом вдруг отодвинулась, села рядом, как будто ничего и не было. Было заметно, что она смущена. Заговорила, волнуясь:

– Ты, наверно, заметил, что я целуюсь с открытыми глазами? Заметил, просто не спрашиваешь, почему. Да, я не могу закрыть глаза, и это ужасно. Не могу закрыть, и все! Как закрою – передо мной сразу толпы голых людей, идущих в печь. А я стою рядом, у забора, со своими кроликами, и не могу крикнуть им: «Стойте!» Не могу, боюсь. Потому что знаю – после этого меня убьют. Я ведь откармливаю кроликов для немцев, поэтому еще живу. Ты ведь не знал об этом, правда? Саша, я не могу закрыть глаза – как я буду целоваться? И ведь это на всю жизнь, это теперь всю жизнь со мной будет, понимаешь?!

Солнце совсем скрылось за чертой горизонта, стало быстро темнеть. Им пора было прекращать свидание – скоро должно было наступить время, когда заключенным не разрешалось находиться за пределами своих бараков.

Да, заключенным – потому что и Люка, и Александр были заключенными нацистского лагеря смерти. А еще они оба были евреями. Именно поэтому они, выросшие в разных странах, в противоположных частях Европы, встретились здесь.

Закатное солнце озарило последним сиянием крыши бараков, деревья окружавшего лагерь леса. Озарило – и потухло. Золотистый солнечный блик ненадолго задержался на лагерной вывеске, что поднималась выше крыш, даже выше лагерных вышек. На этой вывеске было написано: «Собибор». В том году это название узнали люди из самых разных частей Европы. Самых разных…

Глава 1

Стоял в Голландии, на берегу моря, город Роттердам. Солидный торговый город. И в самом центре города жили две еврейские семьи, такие же солидные, как и сам Роттердам. Это были не простые евреи – не шорники, или сапожники, или мелкие торговцы. Да простые евреи и не жили в центре, вблизи ратуши. Такой простой люд теснился на окраинах, в маленьких домишках по берегам каналов. А те семьи, о которых мы хотим рассказать, с давних времен занимались ювелирным делом. А ювелиры, как известно, бедными не бывают.

Члены одной семьи носили фамилию Штайн, а другой – Френкель. Штайны и Френкели дружили меж собою, вместе встречали еврейскую Пасху и другие праздники, и юноши одной семьи иногда брали себе невест из соседней.

И так случилось, что в один и тот же день 1915 года по христианскому календарю в обеих семьях родились мальчики. На восьмой день по рождению, согласно предписанию Торы, оба ребенка были обрезаны и получили свои имена. Одного назвали Аксель Штайн, а другого – Якоб Френкель. Поскольку семьи были дружны между собой, то мальчики росли вместе, вместе ходили в школу, вместе играли, вместе учились ремеслу своих предков – этому лучшему в мире ремеслу, которое всегда даст достаток тому, кто им владеет.

Однако, хотя дети росли в сходных условиях, с самых малых лет выявилось, что они совсем разные. Аксель рос веселым, задорным, даже немного буйным. Никакого сладу с ним не было! Он был заводилой во всех играх и проказах. И совсем другой характер был у Якоба. Он был мальчиком тихим, даже робким – хотя в драке вполне мог постоять за себя. Еще Якоб был очень настойчивым и целеустремленным.

Акселю все давалось легко, будто играючи – и учеба, и овладение навыками ремесла. А к этим навыкам его стали приучать с детства. Когда же Аксель подрос, у него легко пошли знакомства с девочками. Можно сказать, ни одна девочка в округе не могла устоять перед балагуром и весельчаком Акселем – высоким, стройным, красивым.

Все думали, что когда настанет время жениться, Аксель непременно выберет себе в жены писаную красавицу. Но случилось иначе: он сошелся с такой же веселой простушкой Магдой. Ему был 21 год, когда они сыграли свадьбу.

С Якобом все обстояло сложнее. Он с трудом знакомился с девушками, робел перед ними. И при этом полюбил самую красивую девушку в их районе – красавицу Ханну. А она, можно сказать, даже не глядела в его сторону. Казалось, страсть Якоба так и останется мечтой – вроде тех случаев, когда подростки влюбляются в актрис или красивых дам, живущих по соседству. Однако Якоб был упорен и настойчив. Преодолев свою робость, он стал ухаживать за Ханной по всем правилам. Он закончил школу как первый ученик. И в ремесле он сравнялся с Акселем, а кое в чем и опередил товарища. И когда Аксель, уже женатый, решил создать собственное предприятие и подыскивал себе компаньона, он ни минуты не сомневался, кто должен стать этим компаньоном – разумеется, Якоб!

И вот выяснилось, что Якоб, несмотря на его скромную внешность и некоторую робость, является завидным женихом. Он был умен, он крепко стоял на ногах, отличался верностью… Чего еще нужно девушке? К тому же нужно учесть, что семья Ханны была совсем не богата. Короче говоря, прошел всего год после свадьбы Акселя и Магды, и состоялась другая свадьба – Якоба и Ханны.

Две молодые пары поселились по соседству. Они часто встречались, много времени проводили вместе. И вскоре выяснилось, что Аксель и Ханна нравятся друг другу. Они любили вместе танцевать; на прогулках, когда катались на лодках или гуляли, они, словно невзначай, касались друг друга… Но до поры до времени дальше этого отношения между ними не заходили. Они не торопили события.

Так они жили, легко и весело. Детей не было ни в той семье, ни в другой. В одной семье этому противился Аксель – он хотел пожить в свое удовольствие. В другой против была Ханна. Она никак не объясняла свое нежелание – просто не хотела ребенка, и все.

Вот так они и жили, весело и счастливо, в свое удовольствие. И думали, что и дальше смогут продолжать прежнюю, привычную жизнь. Однако прошло два года, и в их жизни произошла катастрофа. И не только в их жизни – сломалась, покатилась в пропасть жизнь миллионов людей. Но они это не сразу заметили. Ведь та катастрофа была какая-то беззвучная, громко о себе не заявляла. Так что на нее не сразу обратили внимание. Во всяком случае, Аксель, Якоб, Магда и Ханна точно не обратили…

В сентябре 1939 года немцы вторглись в Польшу, началась мировая война. Однако жителей Голландии война на первых порах вовсе не коснулась – она шла где-то далеко. Но при этом некоторые евреи, самые предусмотрительные, начали по какой-то причине покидать страну. Они уезжали во Францию или еще дальше – в Америку. Когда их спрашивали о причине отъезда (а ведь на такой отъезд надо было потратить много денег, изменить привычную жизнь, разорвать все связи!), они отвечали, что в Голландии оставаться опасно – Германия совсем близко. А в Германии евреев преследуют, всячески над ними издеваются, отнимают все имущество, запрещают работать вместе с немцами, жить на центральных улицах, а некоторых посылают в концлагеря. Так зачем ждать, пока эти германские порядки придут в тихую Голландию? Лучше приложить усилия и отправиться подальше, куда господин Гитлер не сможет ступить кованым сапогом своих солдат.

Впрочем, Аксель считал таких предусмотрительных людей паникерами. Сам он уезжать никуда не собирался. Ну, а Якоб брал с него пример – как во всем другом.

Разумеется, Аксель и Якоб слышали о так называемой «Хрустальной ночи» – чудовищном еврейском погроме в Германии в ночь на 10 ноября 1938 года. Десятки евреев погибли, тысячи были отправлены в концлагеря. Мостовые немецких городов были усеяны осколками стекла из разбитых окон и витрин еврейских магазинов и контор – отсюда и название «Хрустальная ночь». Но Аксель считал, что не стоит придавать значение всего одному погрому. И потом, слухи о жертвах могли быть преувеличены…

Да, в газетах писали и о том, что в Германии приняты специальные законы против евреев – Нюрнбергские законы. Им запрещалось заниматься адвокатской практикой, медициной, банковским делом, писать книги, преподавать, работать в газетах, держать аптеки… В общем, были запрещены все занятия, наиболее популярные у еврейского населения страны. Нацисты в то время еще не решили физически уничтожить всех евреев – они хотели выдавить их из Германии, а лучше – вообще из Европы. В умах нацистских руководителей даже созрел план выселить всех европейских евреев на остров Мадагаскар! Правда, по ряду причин этот план не осуществился.

Все это обсуждалось на страницах голландских газет. Однако Аксель не читал газет и не интересовался политикой. Он считал всю политику чушью, которая не должна интересовать таких практичных людей, как он сам и его друг Якоб. И уж тем более все эти страхи, описываемые в газетах, не должны интересовать их милых жен. Нет, они живут своей жизнью, которая протекает вдали от всякого рода расовых теорий и германских законов. И так они будут жить всегда!

Однако в мае 1940-го война пришла и в Голландию. Немцы в течение нескольких дней захватили всю страну, двинулись дальше – во Францию. Улицы городов теперь патрулировали немецкие солдаты.

Аксель после оккупации страны вначале испугался и даже думал нанять лодку и бежать на ней в Англию – так делали некоторые. Но прошло несколько дней, и он решил, что спешить не стоит. Ведь для евреев ничего страшного вроде не произошло. Их никто не трогал, не сгонял с насиженных мест. Правда, немцы прошли по всем домам и всех евреев внесли в особые списки – всех, до последнего старика и только что рожденного малыша. Ну, и что тут такого? Внесли и внесли. Жизнь какой была, такой и осталась. И Аксель снова мог смеяться над паникерами, которые поспешили уехать. Он заявлял, что ни с ним, ни с его женой, ни с его другом Якобом ничего и не может случиться. Ведь Аксель и Якоб были ювелирами. Ювелиры всегда жили хорошо, они и сейчас не бедствовали. Им разрешили остаться на прежних квартирах, работать в своих мастерских. Новые хозяева Европы, немцы, так же нуждались в дорогих украшениях, как и голландцы. И они охотно давали заказы Акселю и Якобу. Их жизнь шла, как прежде.

Однако весной 1942-го режим в отношении евреев ужесточился. Их положение изменилось. Всем приказали нашить на одежду желтые знаки – «звезду Давида». Без этой отметки нельзя было появляться на улице – тебя сразу мог задержать патруль. В целом можно было сказать, что евреи превратились в людей второго сорта. Точнее, третьего: вторым сортом шли голландцы и французы. Голландцы, хотя и потеряли свой суверенитет, могли жить, как прежде. А вот избранный народ Божий, наследники царя Давида стали проклятыми.

Теперь стало ясно, что беглецы, те, кто покинул Европу до прихода нацистов, были правы. Теперь уже все говорили о том, как хорошо было бы заранее уехать. Жили бы сейчас где-нибудь в Нью-Йорке и горя не знали. Да, теперь Аксель и Якоб, а также их жены пожалели, что не последовали примеру некоторых соседей и не преодолели каких-то двести с небольшим километров, отделявших Роттердам от британского берега. Но что толку горевать, тосковать о том, что могло бы быть?

С лета 1942 года немцы начали грузить евреев в вагоны и куда-то везти. Куда? Этого никто не знал. На улицах то и дело происходили облавы – ловили тех, кто не явился в указанный час на вокзал. И настал день, когда Акселю и Якобу тоже пришло время уезжать. К ним домой явилась полиция и приказала им и их женам срочно собраться и явиться на вокзал. Надо признать, что в этот момент Аксель порядком струхнул. Даже его, весельчака и балагура, покинул природный оптимизм. Что с ними будет? Куда их повезут?

Глава 2

И вот они, все четверо, собрались на вокзале. Там им сообщили, что их вывезут куда-то на восток. Куда – не говорили. Повели на перрон. Здесь их ждал поезд – обычный пассажирский поезд, вроде тех, что ходили в Брюссель или Гамбург. Они с опаской оглядывались по сторонам. Но все выглядело совсем не страшно.

Да, эта поездка совсем не была похожа на отправку в концлагерь! Никакого сравнения! И зачем только их пугали в Роттердаме, рассказывали всякие ужасы? Ничего страшного в их путешествии не было. Они ехали в комфортабельном вагоне пассажирского поезда. Сидели вчетвером в отдельном купе. И даже пиво у них было – большая бутылка, которую Аксель прихватил на вокзале. Говорили, что где-то, в другом вагоне, ехала немецкая охрана. Но здесь ее не было, здесь они были свободны. И даже желтые звезды, нашитые у каждого на одежде, не выглядели как знак беды. Эти куски нарядной материи из хорошей ткани скорее выглядели как украшения.

Поезд миновал границу, и теперь они ехали по территории Германии, все дальше на восток.

– Как называется это место, куда нас везут? – спросила Ханна. – Я так и не запомнила название…

– Я помню, – откликнулась Магда. – Это где-то в Польше. Представляете, в Польше! Такая дыра! А местечко называется Собибор. Кажется, это недалеко от города Хелм. А еще я запомнила, что сразу по прибытии немцы отделяют жен от мужей…

– О, прощай, Магда, прощай, Ханна! – нарочито трагическим голосом произнес Аксель.

Магда, глядя на своего веселого мужа, тоже отбросила мрачные мысли и решила ему подыграть.

– Прощайте, Аксель и Якоб! – так же трагически произнесла она.

Глядя на них, красавица Ханна усмехнулась. И только Якоб не понимал этой шутки.

– Чему вы смеетесь? – спросил он. – Ведь мы ничего не знаем! Надолго ли нас разделят? Как там вообще все будет?

– Нас разделят на целых три дня! – все так же шутливо ответила Ханна. – Вот и проверим наши чувства.

– Да, это их немецкий порядок, – кивнула Магда. – Насчет порядка они сумасшедшие.

Однако Якоб не разделял их беспечности.

– Можно ли верить немцам? – спросил он.

Аксель покачал головой:

– Опять паникуешь! Какой у меня нервный компаньон! Якоб, мы будем работать, как всегда, и мы бессмертны.

– Это почему еще?

– Потому что мы ювелиры! – ответил Аксель, назидательно подняв палец. – А золото сильнее смерти.

– Держись его, он везучий, – посоветовала Магда Якобу, с любовью поглядывая на мужа.

А Ханна сообщила:

– Немцам можно верить. Знаю это из личного опыта.

– У тебя был роман с немцем? – оторопел Якоб.

Ханна не ответила. А Аксель засмеялся:

– Самое время признаваться! Перед Собибором…

– Мне рассказывала моя подруга Милка, – сказала Магда, – что она бывала в Польше. В восточной ее части – как раз там, куда нас везут. Там кругом леса, деревень совсем мало. Лесной край…

– Вот и отлично! – заявил Аксель. – Будем жить в лесу, дышать чистым воздухом! Это будет полезно для твоих легких, Магда, а то в последнее время ты жаловалась на насморк. Здесь ты сможешь его вылечить.

– Но если тут одни польские деревни, где мы будем работать? – спросил Якоб. – Крестьянам не нужны бриллиантовые колье, ожерелья, подвески… Единственное, на что хватает их скудных сбережений – это заказать колечко на свадьбу, да и то серебряное.

– Но ведь нас везут не в польскую деревню, а в немецкий лагерь! – Аксель вновь назидательно поднял палец. – Там будет достаточно немецкого начальства, всяких офицеров. А уж им точно нужны украшения для их подруг. Конечно, немцы скуповаты, не то что польские паны. Вот уж у кого полно гонору! Но времена панов, как и наших голландских торговцев, как видно, миновали навсегда. Теперь нам придется жить под немцами.

Потом он похлопал себя по тугому животу и сообщил, что пойдет в туалет. Едва он вышел, красавица Ханна сообщила, что устала сидеть на одном месте.

– Мы уже три часа томимся в этом душном купе, – пожаловалась она. – Сколько можно? Пойду, пройдусь по вагонам. Погляжу, что и как. Потом вам расскажу.

Якоб хотел возразить жене, но не решился. Он вообще робел перед своей красивой женой. Это в мастерской он был хозяин, мастер, там он знал, что и как делать. А дома царила Ханна. Она была такая красивая, такая недоступная… Якоб до сих пор не понимал, как она согласилась выйти за него замуж, что нашла в нем, таком обычном, невзрачном…

…Между тем Ханна проследовала мимо туалета, открыла дверь тамбура… Как она и думала, Аксель был там. Они взглянули друг на друга… и кинулись друг другу в объятия. Оба не сказали ни слова, но думали и чувствовали они одинаково. Настал их миг! Сколько можно откладывать? Ведь неизвестно, что на самом деле ждет их впереди. Пока что у них не было подходящего случая, чтобы начать свой роман. И вот теперь, по пути в неведомый Собибор, этот момент настал.

Конечно, это было неразумно. Крайне неразумно! В любой момент их могли разоблачить; дверь могла открыться, и в тамбур могли войти посторонние. Или не посторонние, а свои – Якоб или Магда. И это было бы еще хуже. Но угроза разоблачения делала их любовь еще более бурной.

Аксель впился в ее шею, его руки стискивали ее бедра; вот он задрал ей платье… Его ласки становились все более страстными; Ханна не сопротивлялась. Только обручальное кольцо стащила с пальца – для очистки совести.

– Сейчас я выбью из тебя немца… – прошептал Аксель ей в ухо.

Вагон дернулся, заскрежетал на стыках – они уже въезжали на станцию. Однако это не остановило Акселя. Ханна почувствовала, что партнер оказался внутри нее. Она застонала… А Акселю хотелось кричать; ему надо было дать выход рвущейся из него страсти.

– Немец, пошел вон! – закричал он, не сдерживаясь. – Вон!

– Он ушел! – отвечала Ханна между стонами. – Только ты, ты…

Поезд приближался к платформе, за окном уже виднелись лица тех, кто ждал его прибытия; стали слышны звуки оркестра. Уже можно было прочитать надпись «Собибор» на здании станции. Однако они оба не помнили, где находятся. Им не было никакого дела до окружающего. Они находились в своей собственной вселенной, рассчитанной только для двоих.

Поезд уже почти остановился. Однако Аксель еще не закончил, и он не собирался останавливаться.

– Немец, пошел вон, вон! – крикнул он в экстазе и распрямился. Конец… Последние стоны… Ханна торопливо надела на палец кольцо, поправила платье. Один за другим они покинули тамбур. Лицо Ханны снова приняло присущее ей надменное выражение.

Теперь она снова могла видеть окружающее. И она увидела маленькое станционное здание, перрон, на котором выстроилось два десятка полицейских в синих мундирах, с винтовками в руках. Позади стоял оркестр, который играл одну веселую мелодию за другой. Тут же находились и хозяева, представители «расы господ» – трое немецких офицеров в мундирах мышиного цвета. Над зданием станции развевался нацистский флаг со свастикой. А дальше виднелись какие-то здания, окруженные колючей проволокой. «Значит, все-таки это лагерь, и тут совсем не санаторий», – подумала Ханна.

Впрочем, долго раздумывать было некогда: немцы поторапливали прибывших, просили их быстрее выходить из вагонов. Хотя никаких резких команд не было, все выглядело пристойно. К тому же Аксель, Якоб и Магда уже вышли и ждали ее на перроне. Ханна ступила на ступеньку вагона, и услужливый еврей в опрятном комбинезоне подал ей руку и помог выйти. «Как мило! – подумала она, поблагодарив мужчину кивком головы. – Давно мне никто не подавал руку. Разве что муж…»

Немцы строили вновь прибывших – мужчин отдельно, женщин и детей отдельно. Прежде чем стать в строй вместе со всеми, Ханна оглядела толпу прибывших. В купе они ехали одни, ни с кем не общались, не знали, кто едет в других купе, в других вагонах. Только теперь она оценила, как много их, оказывается, прибыло на этот маленький вокзал. И как много детей! Почти каждая женщина вела за руку ребенка; у некоторых было двое, трое детей. «Где же мы все поместимся? – подумала Ханна. – Кажется, тут не так много домов. Или есть другие, которых не видно с перрона?»

Тем временем один из немецких офицеров взял в руки мегафон. Его усиленный аппаратурой голос разнесся над толпой прибывших:

– Добро пожаловать в лагерь Собибор! Вы сможете здесь добросовестно работать и достойно жить в ожидании переселения на освобожденные рейхом земли.

«Ага, значит, мы здесь временно, – заключила Ханна. – Интересно, что это за освобожденные земли? Где-то в России, может быть? Но ведь кругом говорят, что русские наступают, земли, занятой немцами, все меньше…» Впрочем, думать было некогда – офицер говорил дальше:

– Просим вас правильно понять наши требования. Разделение мужчин и женщин – временное; просто в целях гигиены сейчас необходимо принять душ, во избежание эпидемии тифа…

«Какая чушь! – успела подумать Ханна. – Какой тиф? Все выглядят чистыми, опрятно одетыми… О чем он говорит?»

– А потом все встретятся! – продолжал офицер. – Сохраняйте ваши квитанции, чтобы без затруднений найти свой багаж для устройства в домах.

Стоявшая рядом с Ханной Магда прокомментировала выступление офицера:

– Немного занудный, но все по порядку, как мы и думали.

– О какой квитанции он говорил? – недоумевала Ханна.

Магда уже собиралась ответить, но ее опередил тот самый служащий в комбинезоне, который помог Ханне выйти из вагона:

– Вон квитанция на ваш багаж, мадам. Чемоданы получите чуть позже. Не волнуйтесь ни о чем, все будет в полной сохранности.

– Я и не волнуюсь, – ответила Ханна, и ее лицо приняло привычное надменное выражение. – Спасибо.

Между тем другой офицер – комендант так называемого Первого лагеря обершарфюрер Карл Френцель – в сопровождении автоматчика медленно двинулся вдоль строя вновь прибывших.

– Мастера есть? – громко спросил он. – Сапожники, плотники, кузнецы, шорники? Швеи, портнихи?

Акселя не требовалось приглашать дважды. Он быстро соображал, сразу понимал, где выгода, как нужно поступить. Он сделал шаг вперед и громко заявил:

– Я ювелир, господин офицер! И этот человек тоже, он мой компаньон! Якоб, не мямли, скажи! Мы хотим работать по специальности, господин офицер!

Якоб тоже шагнул вперед:

– Да, я ювелир. Вот кольцо, я его делал… обручальное кольцо моей жены. Ханна, покажи!

Стоявшая неподалеку Ханна услышала слова мужа и подняла вверх руку с кольцом.

Комендант слегка улыбнулся на такую непосредственность и одобрительно кивнул мастерам:

– Отлично! Ювелирам найдется дело.

И двинулся дальше вдоль строя. Ему надо было отобрать из присланного человеческого материала все ценное. Не должно было пропасть ничто, что могло пригодиться Германии! Обрадованный Аксель хлопнул друга по плечу:

– Говорил же я: держись за меня, Якоб!

Офицер с мегафоном в руках вновь заговорил:

– Соблюдайте порядок! Сперва в душ идут женщины. Мастеровые отходят в сторону, их поведут в душ потом.

Стоявшие вдоль перрона полицейские окружили женщин, велели им построиться по двое и повели прочь. Ханна с Магдой шли в хвосте колонны, их было хорошо видно, вплоть до момента, когда колонна вошла в ворота лагеря. Аксель и Якоб провожали жен взглядами.

– Не знал, что у нее был любовник, – с горечью произнес Якоб.

Он не знал и другой, более важной вещи: что он видит свою жену в последний раз…