Диадея

Обложка Тимур Voynakoshka

Корректор Иван Тсати-Косарев

© Исмаил Айдин, 2022

ISBN 978-5-0053-6141-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Диадея

1

Ао Айин явился на казнь взволнованный и раздраженный. Чтобы занять место ближе к эшафоту, он хотел прийти раньше остальных. Оказалось, Айин не единственный, кто решил так поступить, и ему пришлось пробиваться сквозь толпу, не обращая внимания на брань и недовольный ропот. Сегодняшний ажиотаж объяснялся тем, что правосудие должно было свершиться не над кем-нибудь, а над настоящей знаменитостью – выдающимся художником Эроном Эммегретте. Его картины стоили баснословных денег, коллекционеры устраивали за них настоящие сражения. Любой ценитель искусства знал фамилию Эммегретте. Его казнь означала трагедию не только потому, что еще одна человеческая жизнь закончилась бы, – это был конец пути вошедшего в историю творца. А для Ао – еще и потерю ценного клиента или, быть может, друга.

Когда Айин наконец продрался сквозь баррикады тел, один из сдерживающей шеренги полицейских оттолкнул его и вдавил щитом обратно в толпу.

– Я репортер! – прокричал Ао, но полицейский едва ли обратил на него внимание. В толпе постоянно кто-то что-то кричал.

– Послушайте! Я репортер, вы должны пропустить меня! – снова повторил Ао, кое-как в тесноте вытащив из внутреннего кармана пиджака удостоверение.

Это был липовый бэйджик с микросхемой для инфо-контроллеров. Раньше Ао использовал его, чтобы попадать на закрытые вечеринки, где присутствовали знаменитости, состоятельные и влиятельные персоны – персоны, которые интересовали Ао больше всего. Он проклинал себя за то, что не пришел еще раньше: теперь, когда вокруг эшафота скопилось столько людей, убедить полицейских в подлинности бэйджика стало намного сложнее. Хотя и без того шансы были невелики. Сдерживающие толпу стражи порядка и слушать ничего не хотели про удостоверение.

Ао оставил бесполезные попытки. Ничего, кроме ругани, ему не удалось добиться. Он бешено озирался по сторонам. Ему необходимо приблизиться к эшафоту сейчас же, иначе следующим окажется на нем сам: Эрон должен заметить его раньше, чем судья произнесет речь и задаст роковой вопрос. Тогда Ао подаст осужденному знак молчать и хранить тайну до самого конца. А значит, встретить самую ужасную смерть, на которую только способна фантазия палача.

Заиграла музыка. Воспарил к небу Величественный гимн Венерианской Империи. На площадь медленно въехали три черных гравикара.

Палящее солнце, нечем дышать. Толпа сжимала Ао, проглатывала, он безвольно повис между жаждущими зрелища телами. Все сильнее его охватывал страх. Что если Эрон проговорится? Что если выдаст его?

Ао попытался отбросить прочь эмоции и сосредоточиться. Нельзя поддаваться панике.

Ликующий рев. Первым из гравикара вышел палач. В одной руке он держал ящик с инструментами для пыток, в другой – заточенный топор. Лицо скрывала маска, похожая на противогаз, с длинным хоботом до пояса, – еще одно эффектное болевое средство. С помощью хобота палач доводил публику до экстаза.

Следующими из машины выволокли закованного в цепи Эрона и еще двух заключенных. В светской жизни, в окружении поклонниц и ценителей искусства, Эрон, с его плавными движениями и довольно женственными манерами, представал личностью весьма обаятельной, стоило ему начать говорить. Но сейчас он выглядел жалким и совершенно беспомощным. Его длинные черные локоны прилипли ко лбу. Другие осужденные на его фоне, казалось, держались достойнее, хотя бы просто потому, что они были в состоянии передвигаться самостоятельно.

Первым на эшафот повели Эрона, и толпа взвыла от восторга. Эрон Эмегретте, знаменитый художник, он всегда мечтал стать легендой благодаря силе своего творчества. После смерти спрос на его картины увеличится в несколько раз, цены взметнутся. Что если его мечта сбывается прямо сейчас, ценой жизни, на глазах у всего города, столицы Венерианской Империи, Виены?

Появление судьи вызвало более сдержанные овации. В строгой черно-белой мантии, какие полагалось носить по регламенту судьям, он казался разделенным на светлую и темную половины. С непроницаемым выражением лица судья взошел на эшафот, где его уже ожидали палач и скованный цепями Эрон под наблюдением приставленных к нему двух стражников в полицейских формах.

Судья поднял левую руку. Кипящее болото людской массы, заметив жест, постепенно стихло и приготовилось слушать. Тогда его голос, умноженный усилителями, огласил на всю площадь непримиримым тоном:

– Каждый житель великой Венерианской Империи должен соблюдать Закон, созданный для него Бессмертными. Закон – это благословение свыше, которое обеспечивает порядок и стабильность в цивилизованном мире. В обществе, где не уважают Закон, человек не сможет чувствовать себя в безопасности, жить пристойно и разумно. Бессмертные дали нам Закон, чтобы мы могли сосуществовать в мире и согласии, в процветании и достатке. Это великий дар. Нарушая Его, человек наносит оскорбление своим Создателям и рискует причинить вред самой сути Венерианской Империи! То есть каждому из нас. Поэтому каждый, кто нарушил Закон, должен держать ответ перед всеми нами за свои преступления!

Затем судья развернулся к приговоренному.

– Эрон Эмегретте, люди знали вас как неподражаемого художника. Вы могли бы стать примером и вдохновителем своего народа, но вместо этого предпочли совершить одно из самых низких преступлений! Вас как революционера покарают по самой жесткой степени приговора. Вы нарушили одну из главных семи заповедей, несоблюдение которых влечет смертную казнь. Эрон Эмегретте, вы признаете, что нарушили седьмой Закон о строжайшем запрете употребления сильнейшего наркотического вещества – любви? Вы признаете, что, как показало следствие, вы употребляли это вещество более полугода и вступали под его влиянием в порочную связь с женщинами, к которым у вас возникало это запрещенное чувство? Вы признаете, что занимались распространением и хранением любви, а также готовили террористические группы для подрыва устоев общества, что живет по слову Создателей наших? Агитировали еще не окрепших умом подростков и подсаживали на зловредный наркотик детей? Признаете ли вы свою вину, Эрон Эмегретте, и испытываете ли хоть малейшее чувство раскаяния за тяжкие грехи свои, за то, что погубили множество судеб и поставили под угрозу мирную жизнь нашей великой Империи?

Толпа замерла, замер Ао. Все ждали, что ответит Эрон.

Любовь – особенный наркотик. Самый популярный и самый опасный. За него можно расплатиться жизнью, как это сейчас происходило с Эроном, но желающие попробовать его всегда находились. Большинство жителей Венерианской Империи не имели понятия о любви – просто потому, что были не способны ее испытывать. Но стоило венерианцу однажды запустить иглу под кожу, отправить химическое соединение дофамина и 2-фенилэтиламина в карусель венозной системы, и тогда любовь превращалась для него в маниакальный приговор. Одержимость. Зависимость. Желание заполучить следующую дозу порой доводило наркомана до крайности, заставляло пойти на преступление.

Ао продавал любовь по 4000 идий за дозу. Новичкам он делал скидку и продавал по 3800, друзьям – всего за 3200. Иногда давал попробовать бесплатно, если срочно требовалось расширить клиентскую базу. Это всегда окупалось: тот, кто вкусил запретный плод хотя бы раз, захочет еще. Если у Эрона вдруг не оказывалось при себе наличных, то знаменитый художник был единственным, кому Айин продавал любовь в долг, и тот никогда не подводил.

Ао было жаль видеть Эрона на эшафоте, но сейчас он желал ему смерти.

Больше всего наркоторговец боялся, что в последний момент, в нелепой попытке избежать своей участи, клиент попытается сдать его. Эрону всегда не хватало внешней мужественности. Вот и сейчас, в последние и самые страшные для него минуты, он был готов начать рыдать и бессмысленно умолять о пощаде. Разве так становятся легендами?

Приговоренному к смерти было достаточно лишь признать свою вину во всеуслышание, после чего умереть быстро. В противном случае, его ожидали страшные пытки. Таков смысл церемонии – сломать волю подсудимого, чтобы тот сам просил разрешения склонить голову под заточенное лезвие закона.

Толпа зашумела в ожидании ответа.

Эрон лихорадочно озирался, будто пытался сообразить, где находится. Казалось, он не слышал слов судьи или не обратил на них внимания. Он походил скорее на сумасшедшего, чем на человека, переживающего ужас перед казнью.

– Эрон Эмегретте, вы признаете себя виновным в перечисленных преступлениях? Если вы отказываетесь отвечать, приговор будет вынесен незамедлительно! Ни один смертный не имеет права уходить от ответственности перед Бессмертными!

Эрону было все равно. Он продолжал водить взглядом по толпе, будто кого-то искал.

И тогда Ао почувствовал, что надежда возвращается. Да, чутье его не обмануло! За несколько дней до ареста он продал художнику 17 граммов любви. Похоже, Эрон успел ввести в себя достаточно, и эффект наркотика все еще продолжался. Иногда, в зависимости от темперамента, когда любовь заканчивалась и начинался отходняк, клиенты Ао становились совершенно непредсказуемыми. И все же наркоторговец попытался сделать то, ради чего пришел на казнь друга. Растолкав стеснявших его движения людей, он вытащил из кармана пиджака фотографию, поднял ее так высоко, как только мог, над головой и закричал:

– Эрон! Это Анита, посмотри сюда это Анита! Анита!

Он, надрываясь, кричал имя девушки в отчаянной попытке победить голос толпы. Это было не обязательно. Стоило ему взмахнуть над головой фотографией, как вдруг взгляд Эрона сфокусировался и стал осмысленным – он увидел ее тотчас, словно кто-то или что-то подсказало ему. В надежде последний раз узреть возлюбленную, он искал ее лик в толпе и, благодаря Ао, нашел. Пусть и на фотографии, но все-таки нашел… Почему-то зачеркнутый багровым крестом. Сначала он будто не поверил, что удача на самом деле улыбнулась ему и ее светлый образ в последние минуты жизни будет с ним. Затем он различил в волновавшемся месиве ожидавших его кончины зрителей того, кто держал фотографию. Разом нахлынули мириады беспокойств: неужели с девушкой что-то случилось? Аниту тоже арестовали? Но тогда почему он об этом ничего не знает? Или ей угрожает сам Ао?

Они встретились взглядами. Наркоторговец медленно качнул головой. Его лицо впитало тень.

Зная о чувствах Эрона к Аните, Ао решил перестраховаться и «отрезать» Эрону язык в последний миг его жизни. Несчастный художник обо всем догадался: если тот попробует сказать о поставщике запрещенного наркотика хоть слово, его возлюбленная пострадает.

С отвращением Эрон отвернулся. Прекрасный лик Аниты, пусть и на фотографии, был в руках этого человека, которого он считал своим другом. Он и не собирался выдавать Ао. Анита принадлежала общему кругу их знакомых. Она могла бы пострадать из-за следствия отдела по борьбе с любовью. Жестокая перестраховка была наркоторговцу ни к чему, но тот этого не понимал, ведь никогда не пробовал любовь.

Судья уже собирался вынести приговор, когда Эрон вдруг выпрямился столь решительно, что двое полицейских не посмели снова удерживать его на коленях.

– Да, я хочу сделать признание, – обратился он к судье.

Усилители разнесли голос по всей площади. Начавшая было снова шуметь толпа затихла. Последние слова, слова умирающего, если они произнесены осознанно, бывают намного важнее, чем все слова, которые человек произнес в течение жизни. По крайней мере перед казнью они вызывают особенный интерес.

– Я хочу сделать признание, – вновь повторил он, обращаясь уже ко всем. – Да, я употреблял любовь, я признаюсь в этом. И если бы у меня только был шанс, если бы Бессмертные дали мне возможность вернуться в прошлое, то я бы уже не был таким глупцом и не провел бы ни одной секунды жизни без любви! Самая страшная казнь, самая дикая боль не может сравниться с теми страданиями, которые причиняет любовь. Но эта боль ничего не стоит по сравнению с теми счастливыми мгновениями, которые я испытывал, когда был рядом с той, кого люблю. Вы будете наблюдать за моей смертью – представлением, которое доставит вам мимолетную радость; но сами вы – трусы в законе, неспособные оказаться на моем месте. Я был по-настоящему жив и поэтому не боюсь умереть!..

– Пусть замолчит! – запоздало скомандовал судья полицейским.

Речь Эрона произвела будоражащий эффект, с такой страстью он произнес ее. Но то была всего лишь речь наркомана, еще не отпустившего любовь. Ао не впервые слышал от своих клиентов подобные тирады.

Полицейские грубо уложили голову художника на плаху. Наблюдала ли за ним Анита? Услышала ли она его слова? Эрон так и не нашел ее в толпе, не увидел ее еще один раз. Последний раз. Его смерть предстанет красочным кровавым фейерверком. Эрону не хотелось, чтобы она переживала его страдания, и в тоже время он страстно желал, чтобы Анита прониклась силой тех чувств, которые он к ней испытывал. Нет, ни один палач в мире не заставит его выдать любимую, ведь для Аниты это будет означать, что его любовь к ней не безгранична!

Руки и шею осужденного прикрепили цепями к помосту. Хобот, свисавший с маски палача, нагрелся до запредельной температуры. В рот Эрону запихнули полую железную вставку, чтобы он не сомкнул челюсти. Он все еще продолжал искать глазами Аниту, когда раскаленный шланг вошел ему в глотку.

Ао был раздосадован тем, что ему пришлось наблюдать за пытками бывшего друга. Он бы предпочел уйти, но в тесноте, среди скопления людей, не получалось даже развернуться. Его поразило неожиданное мужество, с которым Эрон принял свою кончину. Влюбленный художник не потерял достоинства перед смертью. Конечно, во время пыток он истошно визжал и умолял о пощаде, но этим только еще больше запомнился своим почитателям. В мире искусства, в кругу художников, ему определенно суждено было стать легендой.

Ао рассеянно досмотрел исполнение приговора оставшихся двух подсудимых. Ничего интересного. Ему было жаль терять на них время, но толпа не давала развернуться.

Он наблюдал за стекавшими с эшафота багровыми ручейками и думал о том, что Эрон сделал для его товара эффектную рекламу.

2

Ему потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, где он находится. Сразу подступила тревога. Только чрезвычайное происшествие могло заставить его оказаться здесь. Форкс Моунд несколько раз сжал кулаки. Убедившись, что тело понимает сигналы мозга, чуть приподнялся на локте и осмотрел себя. Он был в той одежде, в которой обычно ходил на работу: клетчатая рубашка, старомодный пиджак и спрятанная под ним кобура с пистолетом. Выпиравший живот угрожал вот-вот разорвать пуговицы и выпасть наружу, из чего Форкс заключил, что его запасное тело, как и полагалось, синхронно старело вместе с ним. В каком-то смысле он совершил самоубийство: его первое тело сейчас лежало бездыханным в офисе ОБЛ, а копия загрузилась на Станции Перехода, вдали от привычной ему планеты.

Только избранным известна его принадлежность к расе Бессмертных – богам и поводырям человечества. Однако даже они сейчас не знают, что ему пришлось умереть уже, как минимум, один раз. Ради чего? Ответ должен находиться где-то здесь.

В помещении было темно, но Форксу не нужен свет, чтобы видеть. Вокруг него в горизонтальном положении рядами стояли саркофаги возрождения – с такими же, как и он, только еще не включенными копиями Бессмертных. Их оригиналы сейчас живут и взаимодействуют среди людей, регулируя общественную жизнь и управляя судьбами народов в самых разных планетарных системах. Они окутаны тайнами и легендами. Люди боятся их и почитают. Императоры возносят дары жрецам, чтобы обращаться через них к Бессмертным и выпрашивать совет или разрешение для политической деятельности, а простые люди вглядываются в ночное небо и гадают, какая из звезд принадлежит небожителям, где та райская обитель? Она гораздо ближе, чем они могут представить. Здесь, среди них.

Если бы Форкс родился человеком, ему бы сейчас стало не по себе. Несмотря на живописность лиц Бессмертных в саркофагах, они не выражали абсолютно никаких эмоций. Будто ни жизни, ни смерти не существовало для них, а было нечто третье, человеку не известное и не понятное, а потому манящее и страшное. Форкса беспокоило иное. Он прислушался. Ни единого лишнего звука. Даже мерное гудение Станции казалось тише обычного. Это неправильно.

Он хотел встать и разобраться, в чем дело, но что-то его останавливало. Опыт подсказал Форксу сначала просмотреть файлы памяти, к чему он сразу приступил. Так и есть, перед смертью он оставил себе якорное воспоминание. Оно было закреплено на команде ждать в саркофаге. Значит, на Станции опасно. Форкс подумал, что кроме него мог проснуться кто-то еще. Возможно, сейчас другой Бессмертный наблюдает за ним со своего места. Он бесшумно возвратился в положение лежа.

Он и раньше стирал себе память, оставляя кодовые знаки и одно якорное воспоминание. По нему затем расшифровывались все данные. Как правило, в этом не имелось особой необходимости. Он поступал так лишь для того, чтобы, когда он нападет на настоящий след, не вызвать подозрений излишней конспирацией. Особенно если дело коснется тайны, о которой нельзя поведать даже избранным.

На этот раз все было иначе: он оставил не просто якорное воспоминание, а предупреждение. Он обязан защищать Станцию Перехода – связующее звено между человеком и следующей стадией эволюции. Но сначала нужно понять, от кого. Ни людям, ни Бессмертным, ни даже самому себе он доверять не имел права. Для того чтобы расшифровать код, ему понадобится много времени. Хотя все же меньше, чем тому, кто попытался бы проникнуть в системную программу его мозга.

До обостренного слуха Форкса донесся шум чьих-то шагов. Все ближе. Шелест автоматически открывающейся двери. Полоска света ножом вспорола темноту. Форкс не поднимал головы, опасаясь выдать себя. Промелькнула тень. Дверь осталась открытой. Значит, вошедший не один из ему подобных. Бессмертным не нужен свет, чтобы видеть.

Началась какая-то возня. Тень сновала от одного саркофага к другому. Скреблась, щелкала. И каждый раз возня завершалась одним и тем же звуком, напоминавшим короткий электрический разряд. Он выводит из строя саркофаги – догадался Форкс. Точнее, отключает питание. Это все равно что отрубить пуповину у еще не рожденного ребенка. Обесточенные копии небожителей, если им и суждено было когда-нибудь проснуться, больше этого не сделают.

Тень подступала все ближе. Форкс спешно пытался расшифровать память. Вероятно, он для того сюда и прибыл, чтобы остановить преступника. Но якорное воспоминание буквально молило его закрыть глаза и притвориться «спящим». Так он и сделал. Тень скользнула по нему, словно призрак. Кем бы ни был ее обладатель, он очень опасен, если знает, как убивать тех, перед кем отступает сама смерть. Треск, вспышка у самой головы. Саркофаг Форкса отключен. Тень прошелестела дальше.

Возродившийся Бессмертный напряженно вслушивался, пытаясь по звукам определить личность того, кто хотел от него избавиться. Вскоре неизвестный покончил с остальными и скрылся за дверью. Форкс снова остался в темноте. Теперь почти наверняка один. Обесточивание не причинило ему никакого вреда, ведь он уже отделился от саркофага.

Стараясь не торопиться, чтобы не допустить ошибок, которые могут только затянуть процесс, он продолжил расшифровывать память, силясь найти в ней нечто такое, что возжелал скрыть даже от самого себя. Расшифровки перестраивались в образы. Форкс внимательно всматривался в каждый из них, постепенно определяя цепь событий.

Он был удивлен, когда обнаружил, на каком событии установлено якорное воспоминание. Сколько шума из ничего! Форкс поморщился. Зачем ему понадобилось казнить какого-то художника? Ведь он лично позволил Эрону долгое время употреблять любовь. Очевидно, его смерть – часть какой-то игры, где он, Бессмертный, один из ее участников. Вот только сам Форкс считал себя фигурой, слишком крупной для пустяка вроде нравоучительной казни очередного наркомана.

Следующий шифр. Воспоминание разразилось угрозой войны. Нет причин для беспокойства. Люди постоянно ищут повод для войн. Должно быть что-то другое. Возраст Форкса был около девятисот лет, но никогда еще ему не приходилось убивать себя, чтобы оказаться здесь, на Станции Перехода. Две копии не имели права функционировать одновременно – таково правило безопасности. С чего все началось, что же заставило его…

Ао Айин.

Стоило ему обнаружить это имя, как Бессмертный ощутил всю тяжесть мира, внезапно опершегося на его плечи и готового придавить вместе с ним всех остальных. Сардоническая улыбка зародилась в бесчисленных комбинациях его зашифрованных мыслей и всплыла на поверхность лица. Форкс рискнул всем. Он знал, что должен это сделать. Награда или смерть, новое начало или конец – ему неизвестно, что ожидает его впереди, и пока не совсем ясно, что происходило с ним раньше, но он был совершенно уверен: мир больше не останется прежним. Ни для кого.

В столицу Венерианской Империи стекались жители с разных уголков планеты. Переполненная эмигрантами, Виена разрасталась трущобами на окраинах, где не стоило разгуливать вечерами в одиночестве. В бедных районах города преступность считалась чем-то само собой разумеющимся: не знавшие любви венерианцы выживали, как умели. Зато чувство ответственности и уважение к закону Бессмертных у них развилось довольно остро, поэтому, несмотря на низкий уровень жизни на окраинах, в Центре и около-центровых районах царил порядок и декоративная красота, поддерживаемая Блюстителями Мод. Нищие туда редко совались, зная, что ничего хорошего там их не ждет: полицейский допрос или выговор от сотрудников БМ. Хотя последние, как правило, брезговали иметь дело с отбросами общества.

Гораздо больше Блюстителям Мод нравилось уделять внимание тем, кто относится к среднему и высшему классу. Заряженные амбициями и устремленные к светлому будущему представители среднего класса старались успевать за последними веяниями моды, но и не слишком стремились ее опережать или, тем более, от нее отступаться. Ничего страшного, если БМ запишет в Личный Документ пару выговоров; однако больше двух – это может показаться плохим тоном, а уж свыше трех или четырех всерьез испортят репутацию и перечеркнут карьерные пути. Что касается господ высшего класса – богатых и влиятельных господ, то Блюстители Мод, были не прочь остановить их, чтобы сделать несколько комплиментов об утонченном вкусе и блестящих нарядах. Записывать положительные отзывы в Личный Документ БМ также имели право, но делали это гораздо охотнее для последних. Поэтому средний класс часто одевался более стильно, хоть и недорого, чтобы получить дополнительные преимущества в резюме. Таким образом, полицейские и Блюстители Мод выжимали несостоятельных людей из благополучно устроенного района Виены, контролируя его безопасность и безукоризненную эстетику.

Одежда Ао была не самой лучшей. Его спасала внешность: дружелюбное и приятное лицо с теплыми карими глазами излучало приветливость и добродушие. Черные, слегка вьющиеся волосы, казалось, добавляли ему особое волшебство обаятельности, которое в сочетании с красивой внешностью и острым умом могло бы сделать его опасным сердцеедом для наркоманов, по неосторожности употребивших любовь рядом с ним. Но Ао пока имел только смутное представление о своей власти над накаченными наркотиком сердцами. Он старался одеваться как следует, чтобы не выглядеть бедно и не привлекать внимание полиции. БМ, если и усматривали за ним какие-либо несоответствия современным тенденциям, то ограничивались разве что устными замечаниями. Ао вел себя с ними вежливо и не забывал, словно невзначай, отметить элегантность и чувство стиля их нарядов.

Моральный Кодекс Венерианской Империи регулировал социальное взаимодействие всех обитателей Порт-Венеры. Один из пунктов данного акта включал статью о родительской ответственности. Родители должны дать своим детям достойное воспитание для интеграции в общество, образование по мере их финансовых возможностей и социального положения, а также обеспечивать всем необходимым для проживания до семнадцати лет. Этот акт много значил для матери Ао, Арисы Айин. В их небольшом городке Танесе все друг друга знали, и она мечтала о том, как ее соседи будут за обеденным столом обсуждать переезд ее сына в столицу мира. Все семьи в округе станут завидовать ей. Долго она уговаривала супруга отправить сына в Виену. Тот сопротивлялся, понимая, какие расходы ему предстоят, но Ариса сумела на него повлиять. В возрасте девятнадцати лет их сын покинул Танес и больше никогда не возвращался.

Прежде чем навсегда перебраться в Виену, Ао приезжал сюда с мамой, будучи еще в дошкольном возрасте. Его родной городок был окружен степями, где по бархатным полянам гуляли лошади с роскошными веерами грив и длинными тоненькими ножками. Ао нравились эти создания. Они были красивые и совсем безобидные. В сам Танес они никогда не забредали, держались от человека на расстоянии. Как-то раз ему удалось подкрасться к одному стаду. Стоило мальчишке протянуть руку и попытаться коснуться черной гривы одной из лошадей, как они рванули с места и унеслись.

В Виене Ао тоже повстречались лошади, но совсем другие. В центральной части столицы на машинах разъезжать было запрещено. Со степенным видом в открытой карете проезжал какой-то чиновник. Его кучер дергал за поводья поникших животных и отчего-то громко на них ругался. Ао не понравилась эта картина. Он спросил у мамы, почему эти лошади позволяют так с собой обращаться. Они выглядели несчастными. Ариса Айин объяснила сыну, что это не лошади вовсе, точнее, не настоящие лошади, а их суррогаты, выращенные на заводе специально для служения людям. Ао хотел спросить, зачем это нужно, но не стал. Ему показалось, что он уже знает ответ. И всегда знал. Когда Ао немного подрос, лошади на его родине, начали вызывать в нем восхищение. Они были не такие, как в городе, они были свободными.

Чем взрослее становился Айин, тем меньше общего он находил в себе со своими родителями. Его отец и мать много работали и мало уделяли ему внимания, если дело не касалось их собственных интересов, поэтому он проводил время допоздна на улице. Он с легкостью заводил друзей и так же легко забывал про них. Хотя маленький Ао и не избегал других детей, ему не требовалась компания для того, чтобы весело проводить время. С раннего детства он проявлял несвойственную для его возраста независимость. Из-за этого у него возникало много проблем в школе: он не понимал, зачем просиживать время за учебниками и слушать нудных учителей, в то время как там, за окном, тот самый мир, который они изучают. Мир, который его так притягивал.

Образование ему давалось с трудом. Ао часто прогуливал школу и получал плохие отметки. Бывало, даже срывал уроки, просто, чтобы развеять скуку. Родители осуждали его за это: отец приходил в ярость, а мама тихо ненавидела. Ей было тяжело принять то, что ее сын способен не оправдывать ожидания. Она с трудом переносила выговоры преподавателей. Ао, напротив, только приходил в негодование, отчего взрослые срываются из-за глупых закорючек в нэйротетрадях. Он не верил, что от чьих-то оценок может зависеть его жизнь, которую чувствовал в себе самом и которая всегда неукротимо звала его прочь, за пределы обители абсурда.

Но со временем в Ао кое-что изменилось. Когда ему исполнилось шестнадцать, мама взяла его в Виену еще раз, чтобы показать знаменитый город блеска, символ величия Венерианской Империи. Порт-венерианцы в большинстве своем никогда не покидали родную планету, но пребывали в глубочайшем убеждении, что их столица – лучший город во всей Миросфере. И Ао был теперь с ними солидарен. На фоне большого города Танес показался ему скучной грудой домов, где ничего не происходит. Виена сверкала искрами жизни, восхищала роскошными зданиями, завлекала нарядами и интриговала самыми разными людьми, каждый из которых в большей или меньшей степени интересовал Ао. Ему хотелось узнать их всех. В каждом человеке он каким-то наделенным от природы интуитивным чутьем наблюдал тайну – какую именно, он и сам сказать не мог. Не сами люди, но заключенная в них тайна влекла его. Иногда для звезд ночного неба Ао находил свой особый мир в воображении, свое пространство и правила или полное их отсутствие. Когда он во второй раз очутился в Виене, многое здесь, не виданное им ранее, показалось ему уже знакомым, словно город был отражением тех самых звезд.

Ариса и Ао Айин прожили в Виене всего несколько дней. Когда они вернулись, Ао сильно переменился. Он всегда знал, что его жизнь не сможет ограничиваться окрестностями Танеса. Он еще не пытался найти свое призвание и не искал способа выразить собственное видение мира, но его богатая творческая натура пропускала мир через себя. Творчеством была сама его жизнь, и вот, когда он обрел подходящее полотно, из мечтательного юноши Ао превратился в сосредоточенного молодого человека, преданного делу.

Айин начал прилежно учиться, стараясь получать максимально хорошие оценки для аттестата, чтобы затем поступить в главный университет Виены и переехать. Ему было все равно, на кого учиться, главное – выудить стипендию и скидку на аренду жилья. Он выбрал факультет, где не требовалось слишком много вступительных экзаменов, – факультет защиты прав в нэйронете. Он плохо представлял, какую профессию получит по окончании обучения, но его это не волновало. Ао не собирался брать пример со своих сверстников, ожидая, что настоящая жизнь начнется после пяти лет университетской лихорадки. Не особенно привлекала его и лихая студенческая жизнь. Он любил веселье, и еще больше его тянуло к приключениям, но жизнь студента представлялась ему еще одним тюремным испытанием.

Когда Айин увидел лошадей, запряженных в поводья, и подгонявшего их кучера в нелепой шляпе-цилиндре, внутренний голос юноши завыл, представшая ему картина оскорбила его. По возвращении в Танес, прогуливаясь по своим излюбленным местам в окрестностях, он снова решил подкрасться к одной из диких лошадей. И с негодованием проводил ее взглядом – та в одно мгновение убежала. Гордые и свободолюбивые лошади Танеса не позволяли себя приручить человеку. Но почему те, что были в упряжи, так слабы и безвольны? Отчего они позволяли кучеру в нелепой шляпе собой помыкать?

В Танесе и других провинциях Виены когда-то прижилась примета, будто тому, кто сможет добыть кусочек копыта дикой лошади, он принесет удачу, полезные знакомства и богатство. Эту вещицу часто можно было найти на прилавках сувенирных магазинчиков и приобрести за незначительную цену. Однако законы Венерианской Империи запрещали причинять вред диким лошадям. Задержанному браконьеру грозил тяжкий приговор. Риск охоты на защищенное законом животное несопоставим с вознаграждением за его убийство. Поэтому браконьеры не покушались на диких лошадей. Расколотые копыта привозили с заводов, где выращивали животных-суррогатов, и с мясокомбинатов, хотя торговцы часто пытались скрыть это, овеивая свой товар красивыми легендами. Ао не верил, что копыта погибших животных кому-то приносили удачу и вообще обладали какой-то сверхъестественной силой. Но он понимал, что там, куда он вскоре должен отправиться, ему понадобится любой, даже самый скромный, каприз фортуны, и намеревался склонить ее на свою сторону.