Czytaj książkę: «Гранатовый человек»
1. Город районного значения
Двор был тихим, со скамейками под старыми тополями, обычно пустыми. Но в этот осенний вечер несколько мужчин стояли около них, о чем-то тихо переговариваясь. Это были отставные военные, пенсионеры, и они казались чем-то озабоченными. Гаврилов, самый нервный из всех, торопливо затушил окурок папиросы, плюнув на руку. Девочка отошла от окна, боясь быть замеченной. Что-то случилось, и не в городе, а в стране, поняла она. Протянув руку, включила погромче радио, висящее на стене кухни. Оттуда донесся бодрый голос диктора. Ничего нового, обычные городские новости: сбор урожая Раменского района завершен, строительство рынка откладывается, будет сооружен пешеходный переход через железную дорогу.
–– Мама, я выйду кошек покормить, – заглянув в комнату, сказала она. Мать не ответила. Надев зеленый платок и старое пальто, девочка с кульком рыбных остатков вышла во двор. Она положила кошачье лакомство в десяти шагах от группы мужчин. Сгущались сумерки, на нее не обращали внимания. Говорил Мещерин, глухо, со слезами в голосе.
–– Я говорю, тайно перезахоронили. Политбюро решило. Лысый надавил, все согласились. Вчера.
–– Суки, что творят! – сказал кто-то. Восемь лет лежал, никому не мешал, а теперь, видите ли, несовместим с Лениным, тиран, видите ли.
–– Так партия решила? Съезд утвердил же, – неуверенно возразил кто-то. Кошки торопливо расхватывали остатки рыбы, урча и огрызаясь друг на друга.
–– Что будет, товарищи?
–– А нам то что, все равно мы ничего сделать не можем, отвоевали свое. Сидим тихо, а позовут, так выйдем.
Снова голос Мещерина, нервный, на грани срыва:
–– Не бойся, полковник, тебя не призовут. И меня тоже. И на партсобрании ты поддержишь линию партии, так ведь?
Зажглись фонари, слабым, неуверенным светом. Девочка подняла кулек и отошла, кошки разбежались. Налетел порыв холодного ветра первого ноябрьского вечера, дунул в лицо, залез под незастегнутое пальтецо, пощекотал холодными пальцами шею и коленки, шепнул что-то неодобрительное. Хлопнула дверь подъезда за спиной, лампочка мигнула и погасла. Ничего, всего лишь второй этаж.
Мама, закутанная в белую шаль, сидела на кухне.
–– Покормила? – спросила она, наливая чай.
–– Да, ты как?
–– Лучше, милая.
Посмотрела внимательно: – Что случилось?
–– Сталина из мавзолея перепрятали куда-то. Мужики из двадцатого дома болтали. У них тут явка, в нашем дворе.
–– Тебе бы тоже в разведчики пойти, все замечаешь, а тебе всего девять лет, – сказала мать и поежилась. Ее все еще немного лихорадило. Красивое худое лицо с высокими скулами, запавшие темные глаза с горевшей в них тайной.
–– Мама, тебе надо на юг съездить, ты недолеченная. Давай поедем летом?
–– Зачем, у нас свои места неплохие. Озеро недалеко. Будем ходить купаться.
***
Про это озеро ходило много разговоров в городе и районе. Жители ближайшей деревни утверждали, что на месте котлована, вырытого на этом месте, было древнее капище, но никаких документальных свидетельств или артефактов не сохранилось ни в архивах области, ни в городском краеведческом музее. Да подобного и быть не могло, потому что там было самое настоящее болото, в котором вязли коровы и козы. Однажды на его краю приземлился вертолет с большим начальником на борту. Тот посмотрел вокруг и решил: здесь будет озеро, а поверху, на краю леса, проложим дорогу, и пусть люди из поселка, а также труженики деревни, что с противоположного высокого берега стоят и смотрят, как погибают их коровы, купаются и загорают в летнее время. А зимой он сам будет делать крутые виражи на лыжах. Свою мечту он выполнил, дал району озеро, но сам погиб на нем же спустя несколько лет.
Дорога, ведущая к заброшенному полигону, огибала озеро сверху и была отличным местом для наблюдения. Лиля в синем закрытом купальнике и с белой панамкой на голове смотрела на озеро, а озеро смотрело на нее, и пушистые облака над ним плыли куда-то, гонимые теплым ветром. Солнечные блики, пробиваясь сквозь ажурный рисунок ветвей, играли на загорелых ногах с ободранными коленками, на руках с царапинами от недавней игры с дворовым котенком, которого она с подружками кормили кто чем мог –время сплошного дефицита, с продуктами плохо. Девочка посмотрела вниз. Мама поднималась к ней от воды по пологому берегу, а мимо нее несколько человек бежали к воде, крича и размахивая руками. Оказалось – кто-то тонет.
Человека вытащили из воды уже бездыханного, и положили на песок. Вокруг образовался кружок людей, скорбно глядящих на утопленника. Девочку перехватила мать, остановив ее бег и развернув в обратную сторону. В смерть Лиля еще не верила, и думала, что человек притворяется.
–– Он ведь не умер, правда, мама? – спросила она.
К телу, похожему издалека на ящерицу, шли санитары с носилками, его положили, накрыли белоснежной простыней и понесли к машине, которая остановилась на дороге, недалеко от них. Небольшая толпа свидетелей остановилась около сосны.
Мать напряженно глядела, как носилки задвигают в темноту. У нее было бледное лицо, она сильно сжала руку дочери, и еле слышно произнесла:
– Он погиб. Его больше нет. Зачем он сотворил себе такую могилу?
–– Надо было совершить ритуал или хотя бы освятить озеро, – сказала какая-то женщина. – Без этого луна не успокоится. Выкопать выкопали, а ее не спросили. Поймали луну в ловушку, теперь плачут.
Она продолжала что-то говорить, но ее никто не слушал, а один человек покрутил пальцем у виска, и все поняли этот жест. Говорила про луну местная тихая помешанная, Клавдия Аскольдовна. Она вечно предсказывала всем, и задавала странные вопросы, большей частью в магазине или на рынке. Безумица подошла к машине и заглянула внутрь, потом ушла по дороге в сторону, противоположную поселку. Люди потянулись в разных направлениях к своим коврикам на песке. И тут Лиля увидела: человек выбрался из машины и шел к воде, по спуску мимо них, словно вспомнил что-то важное или хотел забрать это из воды – может, свою потерянную жизнь? Она слишком поздно поняла, что нельзя смотреть на него: он остановился, затем направился к ним. Мать, занятая лихорадочным сбором вещей в сумку, не обратила на это никакого внимания. Лиля дернула ее за руку, не в силах произнести ни слова, только жалкий писк вырвался из сведенного спазмом горла. Мать встревожено посмотрела на нее, обняла, успокаивая. Лицо у мужчины было багровым, глаза темными, и только один взгляд он бросил на них, полный то ли сожаления, то ли ненависти, то ли любви – разобрать это было трудно, но в нем было, как ей показалось, обещание встречи. Он повернулся и снова зашагал к воде. Взревев мотором, карета скорой помощи выпустила облако синего цвета и умчалась прочь. Лиля отвлеклась на минуту, а когда посмотрела на озеро, то человека с багровым лицом уже не было. Она не успела рассказать матери про свое видение, потому что на следующий день автобус увез ее в пионерский лагерь, и впечатления стерлись под наплывом голосов, песен, костров, дежурств в столовой, пения, кружков, волейбола, ночных шалостей и пионерских линеек по утрам и вечерам. Только однажды, глядя на острый крюк луны, еще днем всходящий над лагерными воротами, она задумалась о чем-то, что встревожило не определившимся до конца воспоминанием, подняло мутный ил с озерного дна, облаком затмило чистый небосвод, пытаясь о чем-то напомнить. Лагерь находился в лесу, и по выходным завод присылал для родителей специальный автобус, который отходил от железнодорожной станции каждый час. Мама приезжала по субботам, привозила клубнику, редиску, молодую морковку, помытую и очищенную, тонкую, остро пахнущую свежестью. Охранник выпускал Лилю за пределы территории, и они с мамой усаживались на длинное бревно, заботливо положенное кем-то на краю полянки, под сосной. Говорить особо было не о чем. Как ты тут? – спрашивала мать, и дочь отвечала: – Нормально. – Как кормят? – Кормят хорошо, только слишком много. – Что-то ты не поправляешься, я смотрю. Когда родительский день? Хоть посмотреть, какие тут условия.
В родительский день мать увидела все. Спальные корпуса из дерева, в тени огромных елей, площадку для линеек, место для костра, столовую, медпункт, площадку для мероприятий. На этой площадке дети и выступили. Пели пионерские песни, читали стихи, что-то еще было, какие-то викторины. Мать казалась задумчивой, словно что-то тяготило ее. Лиля понимала, что именно. Тут поговаривают о маньяке, но она-то знает, что это призрак того, кто ушел, но иногда возвращается. Она никому и никогда не расскажет о Гранатовом человеке. Так она называла его про себя: Гранатовый человек. Потому что у него было темно-красное лицо, а потом и все тело. Он не давал себя забыть. Впрочем, и назойливым он особенно не был. Когда он пришел к ней в предсонном состоянии в первый раз, Лиля сказала ему: Я знаю, ты живешь в озере, плаваешь там, и все о тебе забыли. Но ты выкопал то озеро, и оно твое. Я это знаю. Не приходи ко мне.
Маньяк детей потревожил один раз – мелькнул страшным лицом в сетке ограды, напугал, но его самого спугнул милиционер, выйдя из сторожевой будки. Маньяк завел механизм страшных историй. Почему-то дети не боятся смерти, и у ночного костра самые жуткие байки кончались смертью – обычно непослушного ребенка. Вошло в моду рассказывать не про черные занавески, которые задушили мальчика, или кнопку в стене, которую если нажмешь, то из тебя сделают мясной фарш и продадут как котлету твоей маме, и она по пальчику узнает доченьку. Нет, это были немного другие истории – в моду вошел маньяк. Старые пионерские страшилки подгонялись под нового героя, а если у кого-то не хватало фантазии для переделки, то он говорил: – А потом пришел маньяк и всех убил, – что вызывало гомерических хохот. А днем готовили концерт для последнего дня в лагере, но Лиля в этом не принимала участия, так как из всех возможных физических талантов имела только один – плавать как рыба. Голоса не имела, двигалась скованно, поэтому была отбракована для всех видов самодеятельности. На репетиции тоже не ходила, гложимая завистью к талантливым девчонкам, умеющим танцевать или петь. И настоящее потрясение испытала на концерте, воспоминание о котором осталось надолго.
Девочка была из другого отряда. Стоя на сцене, она пела песню о моряке, и ее пение врезалось в сердце. Лиле никогда не довелось больше слышать такого голоса, настолько он был прекрасным. Она думала позднее, став старше: не в песню ли она тогда влюбилась, не в голос ли? А тогда выискивала эту девочку глазами на пионерской утренней линейке, и не могла найти. Она хотела служить ей, дежурить вместо нее в столовой, вытирая тряпкой грязные столы, расставляя тарелки, подметая пол… но певуньи нигде не было. Осталась только песня, найденная спустя годы в Интернете и оказавшаяся романтической, но не столь прекрасной. Да, это был только голос, больше ничего. А когда полная луна заглядывала в окно спальни сквозь ветви ели, растущей неподалеку, и сны приходили по верхушкам травы, будто легкие эльфы, когда в чаще бродил тоскующий одинокий маньяк с заросшим щетиной лицом, в окровавленной рубашке и с дыркой в груди, она плакала от горького одиночества и потери так и не обретенной подруги. Девочка пришла и спела для нее, и ушла, не оставив адреса. В голову не пришло спросить, и из какого она отряда. В холодную воду озера ушла обладательница прекрасного голоса, уплыла рыбой, вильнув хвостом, и нет сети для нее, потому что из воды она поднялась лунным светом и растворилась навеки в том далеком лете. И увел ее Гранатовый человек, ревнивый утопленник, призрак озера. Тот, с кем будет связано ее детство, мечты и разочарования. Она соединит все воспоминания в одну общую картину гораздо позже, став взрослой. А в то время ее сознание было фрагментарным, она знала только обрывки разных историй, которые не складывались в одну общую историю из отдельных сегментов, не знала и своего места в них. У нее была мать, но никаких других родственников она не встречала. Была школьная подруга и знакомые по дому. Она любила эти места, как любят игрушку: за цвет, за форму, за то, что это твое. Но было ли это место ее местом? Город, окруженный сосновыми лесами, был городом ее детских воспоминаний, в мозаику которых входило многое, что имело разные цвета и звуки. Самым любимым был цвет снега зимой, когда в феврале голубые тени деревьев ложились на его белизну, и от его сияния ломило глаза и хотелось сочинять стихи, а ноги уже чувствовали непрочность снежного покрова и слабый влажный звук, предвестник скорого таяния. Долго тянулась весна, томительная, без солнца почти до середины апреля, а потом стремительно наступало лето, не успеешь оглянуться, а зеленые травы уже поднялись, и прозвучал последний звонок в школе, и ученики сдают потрепанные учебники. В то время они были бесплатными, подлежали возврату, и полученные за учебный год знания как будто сдавались вместе с ними, а сознание входило в солнечное лето очищенным от образов литературных героев, математических и химических формул, из которых только одна формула воды задерживалась в памяти. В лагере Лиля была всего два раза, остальные лета проводила на озере, куда ходила с девочками из их двора. Темными зимними ночами ей будет сниться не море, о котором мечтать не приходилось, не речка в лесу с ее струящимся потоком, а вот это озеро, с его прохладной водой, заросшим низкой травой берегом и солнцем, разбивающемся на миллионы ярких точек, слепящих глаза. На другом берегу, сначала низком, но потом резко поднимающемся к деревне, отдыхающих было больше, там играли в волейбол и однажды они с подругой видели настоящих акробатов, неведомо как попавших в эту глушь. Они потешали зевак, то ли разминаясь, то ли забавляясь, совершали немыслимые кульбиты, поддержки и прыжки. Противоположный берег манил, как несбыточная мечта. Вот почему она решила, что когда-нибудь научится хорошо плавать и доплывет туда.
2. Любовь
Пролетело несколько лет, страна развивалась, совершались полеты в космос. В городе открылся кинотеатр, и первым фильмом стал "Золото Маккены", на который Лиля смогла достать билеты себе и подруге. Та влюбится в Омара Шарифа. Вернулся из армии сосед Костя, раненый в пограничном конфликте на другом краю родины.
Лиля, наконец, научилась плавать. В начале сентября прошедшего девятого класса на двери спортзала в школе появилось объявление о наборе в секцию дайвинга. Она уговорила подружку поехать на собеседование. Они сели на автобус до соседнего города, где был военный завод, организатор этой секции. Лиля с интересом смотрела на дорогу, по которой ехал старый автобус. Она кружила, огибая поля, потом стала ровной асфальтовой дорогой. Валентина сказала: тут работает мой дядя, и указала на промелькнувший железный забор в густых зарослях деревьев. Дядя Сережа был конструктором, и племянница твердо решила "пойти по стопам". Училась Валя очень хорошо, но до золотой медали не дотягивала. Как и до того, чтобы стать настоящей подругой, – однажды поняла Лиля. У нее все было недотянутым, и так и сложится ее жизнь. Она закончит авиационный институт, станет инженером в конструкторском бюро, сменив дядю на этой работе. Тот уйдет на пенсию, заведет дачу и собаку, чтобы охранять посадки картошки, и особенно огурцов, от набегов голодной шпаны.
К тренеру стояла очередь из девчонок, и каждой он задавал одни и те же вопросы: где учится, как узнала о секции, и спрашивал о здоровье. Ее почему-то спросил о семье, она соврала, сказав, что отец работает в конструкторском бюро, правда, про маму наврать не смогла, мама была сотрудницей библиотеки – чего такого? А отца у Лили не было, она о нем ничего не знала. Их с подружкой записали, вручили абонемент на воскресные сеансы, дали ласты и маски. Подруга к плаванию оказалась не расположена и бросила занятия, а Лиля в воскресенье ездила в Москву, занималась в бассейне имени этого города, научилась плавать несколькими стилями, нырять и правильно дышать. Это длилось весь год, но весногй секцию закрыли, тренер уехал в Норильск, собрав на прощание подводное обмундирование – ласты, маски, трубки и акваланги. Лиля успокоилась тем, что дайвинг не для нее, плавать научили, уже хорошо, а впереди выпускной класс, десятый. И лето обернулось неожиданной свободой. Она ходила на озеро то с компанией, то одна. Тогда-то и решилась Лиля переплыть озеро. Подруги с ней в тот день не было, и некому было отговорить от опасной затеи. Она поплыла брасом, а не эффектным кролем, забиравшем силы и хорошим только на небольшие дистанции. Брасс был ее любимым стилем. Кисти рук сначала медленно раздвигали воду, а затем толкали ее, и в момент внутреннего гребка скорость была самой большой, тело казалось торпедой. Когда-то давно она завидовала рыбам, ведь те плавали, не прилагая стольких усилий, но плавание, сначала казавшееся тяжким трудом, давалось на тренировках все легче, тренер заметил в ней упорство и ее в группе самых перспективных девчонок готовил отдельно от других к соревнованиям, жаль, что этому не дано было осуществиться.
В этот раз у Лили были очки для плавания – кто-то из маминых знакомых сумел достать этот страшный дефицит. В очках было здорово: все видно, и что вода немного мутная, и вот-вот зацветет, и водоросли уже тянут щупальца к ней, русалочке, плывущей к своему принцу на том берегу. Вот она выйдет на берег, синенькая от холода, ведь день довольно прохладный, запыхавшаяся, но довольная своим подвигом, и все будут задаваться вопросом: как – вот эта худышка и так плыла? Где же на свете справедливость, люди добрые, когда хорошо кормленные, загоревшие на южном берегу, со здоровым румянцем во всю щеку, и то так не умеют?
Лиля засмеялась, отчего дыхание немного сбилось. Она находилась на середине озера. Купальщики были далеко, и ей вдруг стало страшно. А если сведет ногу? Надо плыть обратно, но самолюбие не позволяет. Она остановила движение и зависла, как поплавок. Отдышалась и уже готовилась продолжить движение, но тут под ней промелькнула большая тень. Она в панике рванулась сначала вперед, но потом сообразила, что лучше плыть назад, и развернулась – так, как учили в бассейне, но неудачно, забыв, что следует выдыхать и через нос, чтобы в него не попала вода. К тому же на некоторое время потеряла ориентацию, и вынырнув, ничего не видела: под водой в очки залилась вода, видно, резинка ослабла. Главное, не паниковать, – сказала она себе и сделала длинный выдох. Тут не ставили сетей, в которых можно запутаться. Чего же бояться? Только человека. Может, это аквалангист? Вода все еще оставляла разводы на пластике очков, сквозь которые было плохо видно. Девушка размеренно плыла к берегу, уверяя себя, что тень ей только померещилась. Выбравшись на берег, она села и попыталась объяснить свое видение. А вдруг это утопленник? Тот самый, с багровым лицом?
Лиля прислонилась к сосне и почувствовала смолу на предплечье – сначала запах, потом ощутила липкость и попыталась отскрести смолу, но только испачкала пальцы.
– Как дела?
Она повернула голову. В нескольких метрах от нее стоял высокий, спортивного вида парень с короткой стрижкой, очень загорелый.
– Ты случайно не тонула? Я заметил, как ты барахталась.
Голос у него был слегка насмешливый, или ей показалось? Такие парни еще никогда не проявляли к ней
– Это я нарочно, – сказала Лиля.
– Я тоже так подумал – видел, как ты собралась и доплыла до берега. Тебя что-то напугало?
– Это ведь Озеро Утонувшего человека. Он до сих пор тут плавает.
– Это озеро искусственное, его выкопали двенадцать лет назад, а человек тут действительно утонул, но его достали, так что не выдумывай.
– Чего плохого в том, чтобы дать название большой луже?
Парень, собравшийся уходить, передумал. Они продолжали о чем-то говорить, Лиля присматривалась. Тоже мне, спасатель нашелся. Так и не зашел в воду, все только на словах, а другие плыли к ней. А этот дожидался в засаде, чем дело кончится.
Парень пошел ее провожать, и когда они зашли в сумрак леса, уйдя с дороги от жары, остановился, на беду и ей, и себе, потому что она при этом посмотрела ему в глаза, увидела, что они карие, большие, внимательные. Что он увидел, она не знала, но он влип, как муха в варенье. А его глаза тоже заворожили ее – в их глубине были желтые точки, и взгляд был грустный. И от него пахло загорелой кожей.
– Одна больше не ходи, слышишь? Это опасно. Такую, как ты, легко обидеть. Будем вместе, давай? Я Володя, Копылов. А тебя как зовут?
– Лилия, – сказала она, замявшись. – И меня никто не обидит, отец не позволит.
Так они начали встречаться. Через несколько дней он спросил, почему она наврала, что у нее есть отец. Они стояли на берегу озера, погода была пасмурная, ветер гнал рябь по поверхности воды и мусор по пустынному берегу. Она молчала. Порывы ветра усиливались, сосны сзади зашумели, застонали, заохали. Потом проехал грузовик, просигналив три раза.
– Оказывается, ты просто врушка.
– Ты как узнал про меня? Выследил, где живу и навел справки?
– Случайно встретил твою подругу.
– А ее откуда ты знаешь?
– Я вас видел, вы весь сезон тут кантовались.
– Высматривал добычу?
Оказалось, что он, Володька, часто катался на велосипеде. Он даже в спортивной секции занимался, имел спортивный разряд. В шестнадцать лет участвовал в командных гонках юниоров. Бросил занятия, потому что поступил в очень престижный вуз. Да и возраст уже не юниорский – он был на целых четыре года старше ее. Но велосипеду остался верен. Итак, он разглядывал девчонок, стоя на грунтовой дороге, вот почему у нее иногда бегали мурашки по коже. Или по другой причине?
– Ты узнал, дальше что?
– Я знаю, как ты учишься в школе этой твоей, я и сам ее закончил, только раньше. Знаю, что ты любишь гимнастику, танцы, характер имеешь скрытный. В комсомол вступила со второй попытки, сначала твое членство отложили. Ты ни с кем не встречаешься, хотя дружишь с одноклассником по имени Михаил.
– Не слишком много для подружки? Я ее убью.
– Это не ее характеристика.
– А чья тогда? – спросила озадаченная Лиля. Она не могла понять, как ему удалось за такой короткий срок так много узнать.
– Поцелуй меня, тогда скажу.
– Вот еще, – она презрительно фыркнула.
– Ладно, я пошутил. У меня мать работает в исполкоме, и наша фамилия открывает любые двери, я позвонил в школу и получил от завуча твою характеристику.
– И под какому праву?
– Надо же было знать имя моей девушки.
– Я твоя девушка? Ты серьезно?
– А ты против?
– Нет, – прошептала Лиля и, наконец, позволила ему себя поцеловать. Но от тесных объятий уклонилась, выскользнула, как рыбка. Она же школьница, надо получить аттестат, а потом уж все остальное. А вообще ей учиться надо, а не отвлекаться на глупости. Она так и сказала, озадачив Володю. Он спросил, откуда у нее такие представления. Она не стала объяснять. Они тихо шли к ее дому. Резко похолодало, зашумела трава, где-то справа громыхнул гром, небо распорола молния. Надвигалась гроза. Она поднялась на второй этаж, открыла дверь, прошла в кухню и посмотрела в окно. Володя уже исчез, по стеклу стучали первые капли дождя. Мама спала, и Лиля тихо легла в своей маленькой комнате, тут было тепло, и простыня пахла свежестью и дождем, как любое белье, высушенное на балконе.
Что-то не давало уснуть, и Лиля нашла причину. Глупости,– сказала она своему парню. Он спросил, откуда такие представления. Уже засыпая, она нашла это слово в глубинах своей памяти. И вспомнила все, что было с этим связано, и почему оно напоминало библиотечный штамп, которым портят книги. Этот штамп едва не испортил первое чувство ей, пятилетней, и было это в детском саду.
Девочка поставила последний цветной кубик на высокую башню. Он был красный, этот последний кубик, специально сохраненный, чтобы как флаг, увенчать пирамиду, а под ним были два фиолетовых, затем три оранжевых, четыре разноцветных, и так далее до самого основания, которое было все зеленым, как трава. Она повернулась к Тане, чтобы подружка оценила ее работу. Но тут дверь игровой комнаты распахнулась, в проеме возникла грузная фигура медсестры Татьяны Ивановны.
Сейчас опять будет про Машу и кашу твердить, – с досадой подумала маленькая Лиля и снова занялась пирамидой. Она дернула Таньку за руку, но та упорно смотрела в сторону двери. По комнате пронесся теплый сквозняк, белые шторы на окнах вздулись, разошлись в стороны, и на полу, на светлых солнечных квадратах возникли тени растущих по ту сторону окон высоких цветов. Их пересекали тени быстро бегущих облаков, полупрозрачные, изменчивые – легкий дымок, тень лета, гуляющего по саду.
Дверь захлопнулась, занавески опали, пирамида рухнула.
– Новенький, – прошептала Таня Гусева, и Лиля, наконец, увидела, куда она так упорно смотрела. Мальчик стоял рядом с воспитательницей, которая слушала медсестру, кивая головой. Девочка отметила аккуратную стрижку светло-русых волос, сумела зорко разглядеть серые глаза, но все остальное уже не имело значения. Кажется, на нем была какая-то рубашка, наверное, были штаны, как полагается мальчишкам, и уж наверняка имелись руки и ноги. Но главное были – глаза этого мальчишки. Широко открытые, обрамленные темными ресницами, они не смотрели, как смотрят зверьки из клетки, как потаенно выпытывают мир вокруг себя белочки, выглядывая из дупла, как опасливо смотрят птицы – нет ли ястреба, не летит ли злая ворона. Эти глаза были спокойными, и, если бы девочка знала слово «безмятежные», она бы именно так их определила. Она стала бросать кубики в коробку – желтые, оранжевые, красные, зеленые – все вперемежку.
Валера. Так его звали. Из детского сада его забирала полная женщина, очень молчаливая. Отец Валеры плавал на корабле в далеких морях.
Была весна, цвели вишни, Валера учил Таню завязывать морской узел. У Лили затрепетало сердце – так захотелось оказаться на месте подружки, и она сделала несколько шагов к ним, но тут воспитательница зачем-то окликнула ее. Она стала ходить под вишнями, воображая себя высокой грустной девушкой с косой, у которой горе, поэтому она грустная. А вишни сыпали цветки на голову и на землю, потом появились маленькие зеленые завязи, но когда они стали красными, их строго-настрого запретили рвать. Зацвели высокие мальвы – сидя в игровой комнате, Лиля видела, как их тени качаются на столе, где дети вырезали квадратики из цветной бумаги. От теней веяло светлой тревогой, они заставляли смотреть на синее небо с белыми клочками облаков. Лето стучалось мягким ветром в открытые окна большой детсадовской спальни, трогало белые занавески: я здесь, детки, кто спит, кто не спит, почувствуйте меня, и я вас не забуду.
Медсестра Татьяна Ивановна тревожно осматривала прививку Валеры, которая явно была не такой, как полагалось, и уже собиралась выписать направление в поликлинику, когда привели орущую девочку.
– Что с ней? – спросила медсестра воспитательницу, и та показала ей руку Лили, где в безымянный палец правой руки впилось странное колечко – это оказалась крышечка от медицинского пузырька. Лиля нашла его у забора, под кустом чертополоха с сиреневыми цветочками. Чертополох был красивым, но потом оказалось, что это им нельзя украсить платье или волосы, так как у него не было стебелька. Бросив растерзанный цветок, девочка увидела колечко. Сердце у нее забилось, она надела тускло блестящий ободок на палец. Острые края немедленно впились в кожу и палец начал распухать. Какое-то время она крепилась, но потом побежала. Сначала не кричала, хотя очень хотелось. Вопить начала только тогда, когда увидела воспитательницу. Зато потом крик было не унять. И даже при виде Валеры она не смогла остановить этот позорный рев. Пусть слышит, он же не с ней, а с Танькой играет в войну. Но это ее, а не Таньку, вместе с Валерой отправляют в поликлинику. На машине, которая привезла продукты! Они едут, как принц и принцесса, сидят рядом с водителем, и Валерин бок касается ее бока, и от него идет тепло, как от солнца. У нее кружится голова, болит палец, и сладко ноет в груди. Навстречу несется дорога, мелькают встречные машины, пыль уносится куда-то назад, вот уже мост через железную дорогу, за ним поворот, солнце ударяет по щекам, перепрыгивает на водителя, снова поворот, густая зелень парка, красный корпус клиники, выходите, ребята, так, девочку к хирургу, мальчика к фтизиатру.
Хирург специальными ножницами разрезает металлическое колечко, смазывает палец йодом, говорит: до свадьбы доживет, хитро смотрит и улыбается. А девочка смотрит на стеклянный шкафчик, где стоят пузырьки с такими же крышечками-колечками, только их надо загнуть, чтобы не впивались в кожу с такой силой. Хирург, видимо, умеет читать мысли, иначе он бы не сказал: «Больше так не делай, а то придется палец отрезать», и девочка смотрит на него большими от испуга глазами.
Валеры не было – его отправили на лечение. Дети шептались, тайком от взрослых: «У Валеры Божьева туберкулез, его отправили в Москву, там будут лечить». Танька противным голосом сказала, что ему отрежут что-нибудь, может, ногу или даже сердце. Девочка назвала ее дурой, Танька полезла в драку, их разняли и поставили по разным углам, там они стояли в тихий час, пока нянечка не сказала воспитательнице: мне пол надо мыть, и их отвели в спальню. Бывшая подружка укрылась с головой одеялом, а девочка стала смотреть в окно. Оттуда, из цветника под окнами, поднялась корона мальвы и заглянула в спальню, покивала ей: не плачь, девочка, ничего ему не отрежут, ни сердце, ни ногу.
После полдника она подошла к медсестре и спросила про Валеру. Та сказала:
– Как вы меня достали с этим Валерой, то одна, то другая. Иди в группу и не занимайся глупостями. И подружке своей скажи, чтобы эти глупости выбросила из головы. Рано вам про любовь думать, иди уже. Глупости это.
Девочка ушла, потрясенная. Все ее чувства, такие тайные, как ей казалось, были на виду и назывались этим неприятным словом “глупости”, черным, как буквы на справке из поликлиники, как крылья ворон, по-хозяйски разгуливавших в песочнице, когда детей не было на прогулке. Валеру она вспомнила через пять или шесть лет, в первый день летних каникул, когда пошла смотреть детский фильм. В Доме Культуры было шумно, дети возбужденно носились по фойе, покупали в буфете эклеры и лимонад, жареные пончики, бутерброды, конфеты и зефир в шоколаде. Лиля-подросток отстраненно наблюдала эту суету. Она была одна, и осознавала свою непричастность этому детскому празднику. Сердце ныло от одиночества, звуки беготни и крики не будоражили, а угнетали. Мама болела.
