Czytaj książkę: «Хочу быть содержанкой»
Лика рассказывала и рассказывала Паше свои печальные истории, не понимая, зачем она это делает. Ну, подумаешь, учились когда-то вместе на одном курсе, ну, подумаешь, он выделял её среди других девушек потока, ну, подумаешь… Это не повод вдруг однажды выплакаться на плече чужого мужика, надеясь на то, что он приголубит и пожалеет её. О какой жалости может идти речь, если сама оттолкнула его когда-то?! Но как же хотелось просто облегчить душу! Будто и не было той, пролетевшей мимо неё, жизни без него, будто Пашка, внимательно выслушав её глупый рассказ, вдруг смог бы одним мановением волшебной палочки убрать все её печали прочь. Умом она понимала, что ничего подобного не произойдёт, но, ведь, может случиться так, что он подскажет разумный выход из сложившейся угрожающей ситуации на работе, и она уже больше никогда не будет бояться потерять своё место. Пенсионерка, всё-таки… Он выглядит слишком уж респектабельным, слишком уверенным в себе. Глаза умные, всё понимающие, одет с иголочки, и не обращает внимания на это, держится свободно, раскованно, значит, не бедствует, однозначно. Это она «профукала» свою удачу, неизвестно, куда. Пришла на встречу в старой, но ещё приличной юбке, а о блузке и вспоминать не хотелось. Сама когда-то её пошила и вышила. Получилось довольно сносно, но столько лет назад, что и вспомнить трудно, когда это было…
Пашка, Пашка, он был не слишком уж прилежным студентом, жил в общежитии, подрабатывал, где только мог, а потом отсыпался на лекциях, занимая место в последнем ряду лекционного зала, чтобы преподаватель не приставал с лишними вопросами. Когда он учил то, что задавалось на дом, когда он делал лабораторные и писал рефераты, никто не знал, но никогда не приходил на занятия не подготовленным. Часто и густо исчезал с лекций, и никто не знал где его искать. Только староста группы никогда не ставил ему н-ки, потому, что он присутствовал всегда!
Так пролетели студенческие годы. Лика не интересовалась, его дальнейшей судьбой. Её сыну исполнился годик, когда отзвучали вальсы выпускного вечера. Выпускники разлетелись в разные стороны. За семейными хлопотами жизнь прошла, пролетела незаметно, появилась дочка, потом – развод. Громкое, обидное расставание с мужем…
В то студенческое, бесшабашное время, у Лики и в мыслях не было, чтобы обратить внимание на удальца из параллельной группы. Она уже нашла мужчину своей мечты и собиралась выйти замуж. Она видела, замечала, как изменилось отношение к ней не только Паши, но и других ребят потока, но не придавала значения пустякам. Ничего, привыкнут, думала она. В то лето, между третьим и четвёртым годом обучения, она всё-таки, вышла замуж и была счастлива тем, что стала совсем взрослой, любящей женой. Её совсем не интересовало мнение других ребят курса в отношении её и её замужества. Она горячо любила, и думала, что её любят так же крепко. Рядом с ней был Бог, которому она решила поклоняться всю жизнь. Но жизнь круто изменилась после свадьбы, а после смерти влиятельного отца, мрачная житуха совсем изменилась, и не в лучшую сторону, но следовало жить дальше и воспитывать сына. Позже родилась и дочь, и тогда стало ещё труднее, ещё муторнее… Лика никогда и никому не рассказывала о синяках своей души. Сама придумала, сама всё устроила, сама сварила, так, ежь, дорогая, не обляпайся! Стыдно кому – то жаловаться, что не так удачно замуж выскочила. Детей нарожала? Так и воспитывай их самостоятельно, без помощи того, кого раньше считала Богом! Ошиблась? Ну, что ж, такое случается. Не всем в мужья даны принцы, иногда и пьяные короли случаются.
Да, люди выслушают, и дальше понесут твои беды, а ты так и останешься сидеть у разбитого корыта, если ничего не предпримешь для спасения своей души…
Ни разу за время, пролетевшее после выпускного вечера, Лика не вспоминала о Паше. Он был за границей её мировосприятия, а тут – встреча выпускников…
Сейчас Паша провожал Лику домой. Вечер встречи выпускников – того года выпуска прошёл скучно и неинтересно. Всего пятеро выпускников собралось за столиком в кафе. Да, всего пятеро… Многих уже и на свете нет, многие больны и не смогли приехать, другие живут слишком далеко, и накладность теперешней жизни остановила их. Единственным мужчиной на этой встрече был Паша. И снова его взгляды вызывали неясное брожение в душе Лики. Она так и не смогла понять, почему смущалась и краснела весь тот вечер. Она не раз хотела «смыться». От скуки хотелось спать. Но Паша не отпускал её. Он сам предложил барышням денег на такси, а Лику попросил немного задержаться. Оказывается, у него возникло много вопросов к ней, но он не спешил их задавать.
– Ещё время детское, давай ещё немного поболтаем о пустяках! – рассмеялся Паша, когда она, всё-таки, твёрдо решила уйти. И столько мольбы было в его взгляде, что Лика так и не отважилась на решительные действия.
В тишине летней ночи они брели по опустевшим улицам города к её дому, и их беседа казалась бесконечной, а Лике почему-то не хотелось прекращать разговор. Наоборот, хотелось говорить и говорить, рассказать, вывалить всё этому знакомому и незнакомому мужчине. Может, просто, изголодалась по мужскому вниманию, может, задел ручеёк разговора за больные темы, и с помощью Паши она надеялась избавиться от душевной боли, как знать… Сколько же лет пролетело после их расставания на выпускном вечере? Века! А он такой же, как и прежде: внимательный, предупредительный, вежливый. Он много рассказал о себе, и Лика только за голову хваталась от того, сколько ему пришлось пережить в своей жизни, а у неё – пустота, обычная текучка, взрослые дети, и жуткие неприятности на работе. Не о чём и рассказать, так, чтобы дух у Пашки захватило! Но угроза потери места стоматолога существовала не в сказках, разочарования не давали дышать, и Лика уже не могла остановиться. Горькие слёзы обиды жгли глаза, а исправить что-то, что-то изменить, уже не было никакой возможности, так, хоть пожалуется Пашке, и то, легче на душе станет…
Любовь и доброта. Содержанка
Сорок лет после окончания института – это серьёзная дата, потому, что, вот уже сорок лет, мы, выпускники нашего института, добросовестно трудимся на благо общества и приносим не малую пользу людям в частности, и обществу в целом. Но не о торжественности момента сейчас пойдёт речь, а о том, кто и с какими результатами прошёл этот путь, и подошёл к торжественной дате.
Мы, оставшиеся на связи, однокурсники, долго сидели за столиком в одном уютном кафе и беседовали. Рассказывали друг другу о наших победах и промахах.
Я старалась больше молчать. Не о чём было рассказывать. Всё как-то сломалось, развалилось, и жизнь моя теперь была похожа на старый, перекособоченный дом, который когда-то знавал и другие, более благодатные времена.
А было нас всего пятеро, из ста пятидесяти выпускников нашего курса, которые однажды, окрылённые мечтами и надеждами на светлое будущее, юные и полные энтузиазма, покинули стены родного Almamater, вооружившись полученными знаниями, и дипломами об окончании престижного вуза. Всего пятеро!.. Пашка не уставал нахваливать меня, говорил, что я прекрасно выгляжу, не смотря на все сорок лет, прошедшие со времени нашего выпуска, а я даже ни разу не вспомнила о нём за эти годы. После звонка однокурсницы, с трудом отыскала на фотографии и совсем не узнала при встрече! Ушла из института, и забыла о своих сокурсниках. Жизнь закрутила, завертела… Другие проблемы тогда волновали меня, и сейчас, за столиком уютного кафе, я начала вспоминать, как прожила те сорок лет… Скажем, всяко, и хорошо, и хреново…
Пашка… Он уже давно не Пашка. Он Павел Михайлович Дащенко, анестезиолог, ведущий спец районного центра. Состоятелен и важен, до неприличия. А я?… Кто я такая? Замухрышка, мышь серая! Важности во мне нисколько, одета кое-как, семейная жизнь не сложилась, на работе уже более шестнадцати лет нет никаких успехов, переживания одни, даже свой частный кабинет не сумела сохранить… Правда, есть и положительные моменты в моей жизни. Мои дети уже, без пяти минут, кандидаты наук, каждый в своей области, и этим можно было бы гордиться, если бы они были более приспособлены к жизненным передрягам, но… Выходит, я не правильно их воспитывала, не правильно готовила к взрослой жизни, но об этом не следует откровенно рассказывать посторонним людям. Не поймут, осудят, ещё и посмеются вдоволь над моими промахами…
Наши однокурсницы поспешили разойтись, не дожидаясь десерта. Я бы тоже ушла, но Паша всякий раз задерживал, не отпускал меня. Тех, трёх сокурсниц, Паша не торопился удерживать. У них были уважительные причины уйти. У одной – муж серьёзно болен, другая к внукам поспешила, сказку на ночь почитать. Третья на дачу собиралась поехать и торопилась успеть на электричку. За столиком в тихом кафе мы с Пашей остались вдвоём. Мне хотелось хоть на миг продлить свою юность, а Паше некуда было торопиться. Он в это время стажировался на курсах повышения квалификации и жил в общежитии. Не хотел терять категорию, и правильно поступал! Я бы тоже пока сдаваться не стала.
– Лика, о чём ты задумалась, моя хорошая? – вдруг ласково спросила Паша. Надо сказать, что я уже давно стала Ликерией Петровной, но, для друзей, я осталась, по-прежнему, Ликой. Как приятно слышать почти растаявшее в прошлом имя. Надо это просто ощутить…
– О своей жизни… – в грустной задумчивости сказала я, и отвернулась от ласкового взгляда серых глаз. Потом неожиданно продолжила: – В момент пролетела житуха, а я, будто, и не жила, а рядом стояла. Кажется, не своей жизнью жила…
– Расскажи, что тебя беспокоит сейчас? – участливо спросил он и положил свою сильную, мягкую, и такую тёплую ладонь на мою руку. Моё ощущение? Мне стало тепло и уютно тут, за столиком в кафе, будто и не пробежали мимо безжалостные годы, а так, пролетели, прозвенели над головой, и плавно опустили меня за этот столик в уютном кафе, а Пашка таким и остался, молодым, энергичным и влюблённым в меня по уши, пареньком с нашего потока…
– Не о чём рассказывать. Не интересно… – вздохнула я, но руку со стола не убрала. Побоялась спугнуть то трогательное ощущение тепла и уюта, которое так и лилось из-под Пашкиных пальцев… Двигаться не хватило смелости…
– Лика, смотри, девчонки ушли, у них семьи, у них – дел не в проворот, а мы остались только вдвоём, одинокие и не спешащие… Ты и я, как в институте. Помнишь? Ты тогда замуж собиралась и впервые мне сказала об этом. Не за меня, заметь, за другого… Тогда я тебя выслушал, и даже советы какие-то давал. Помнишь? Ты бы знала, что я тогда чувствовал! Плохо себя чувствовал, но… Отпустил тебя, отпустил…
– Помню… И, даже, иногда сожалею… – вздохнула я. Слова вырвались так неожиданно, а Пашка услышал и разобрал каждый звук! Но сдержался, даже вида не подал, что всё услышал!
– Сейчас ты о чём-то думаешь, о чём-то переживаешь. Поделись своими тревогами, я же вижу, что не всё так гладко в твоей жизни!
– Ай!.. Одни бугорки и кочки на моей дорожке, – махнула я рукой. – Рассказывать – делать себе больно, а тебе совсем не интересно выслушивать моё нытьё… И ты снова дашь мне совет, научишь, как жить? Поможешь всё начать сначала?
– Может, в чём-то и помогу… Расскажи, никто нас не услышит. Тебе же легче будет! А я – могила! Никому ничего… – настаивал Пашка и проникновенно, с участием близкого друга, смотрел мне в глаза. Я заметила, как озорно блеснули его глаза, как, по-юношески, задорно он проговорил последнюю фразу. Как же приятно, когда чувствуешь в голосе давнего друга такое расположение к себе…
Он был прекрасен в свои шестьдесят пять… Невысокого роста, но импозантен до дерзости, до рези в глазах. Одет в шикарный, дорогущий костюм, с лёгкой проседью в русых, коротко стриженых волосах, он был просто неотразим. И не проседь это совсем, а слишком модная стрижка с определённой подкраской корней волос Он держался легко и непринуждённо, с определённой долей небрежности успешного человека. Как же он был молод в те драгоценные моменты! В глазах его иногда продолжали мелькать озорные огоньки, и казалось, не было тех сорока лет, которые пролетели так мгновенно.
– Даже не знаю, с чего начать… – неожиданно смутилась я. – Так много в моей жизни случилось и плохого и хорошего…
– Нет, не рассказывай свою автобиографию. Об этом мы поговорим в другой раз. Сейчас расскажи, что именно в данный момент тебя беспокоит, – настоятельно Пашка поднял указательный палец свободной руки вверх.
– Что беспокоит? Пенсионный возраст, высокое давление, боли в спине…
– Не о том говоришь, подружка. У тебя же душа захлёбывается от слёз! – воскликнул Паша и сжал мою руку так, что я невольно вскрикнула.
– Паша, больно! Ты ни в чём мне не поможешь… Я сама… – прошептала я, вытирая случайные слёзы, вдруг, предательски, навернувшиеся на глаза, и выдернула свою руку из его тёплой и такой уютной ладони. – В конце концов, у меня есть дети. Они сочувствуют, помогают, и мне этого достаточно.
– Сомневаюсь, что этого достаточно… Понимаешь, в чём фишка, мы с тобой встретились, может быть, в последний раз. Больше никогда такого может не случиться, если ты сама не захочешь встретиться. Всё недосказанное так и останется недосказанным, и так и останется тем камнем, который так тебя придавил!.. Расскажи…
– Паша, ты женат, а у меня уже много лет никого нет. Одинокая женщина не может понять и принять ухаживаний, если она долго находилась вне контакта с мужчиной. Это, как раз, мой случай, тем более, что ты не свободен… – сама, того не ожидая, вдруг выпалила я и покраснела до корней волос. Сердце сжалось от страха, а потом запрыгало, застучало, больно ударяясь о грудную клетку. В тот момент мне даже захотелось спрятаться под столик, или «смыться» из кафе, как когда-то убегала с пар в институте. Его мягкая ладонь удержала от опрометчивого поступка. Я почему-то решила, что Пашка, по старинке, решил «подкатиться» ко мне, а он и не думал предпринимать каких-то кардинальных действий. Он просто снова положил свою тёплую и мягкую ладонь на мою руку. Лицо стало горячим, мысли путались в голове.
– Вот, дурочка, о чём заговорила! – рассмеялся он. – Жены уже восемь лет нет. Похоронил… Жениться пока и не думал… Ну, а во всём остальном ты не права, и я берусь доказать несостоятельность твоих измышлений. Но, сначала, твой рассказ. Успокойся и начинай.
Я вдруг ощутила доверие к такому незнакомому, и такому близкому мужчине, который когда-то был моим однокурсником, и несмело пытался ухаживать за мной в дни нашей юности. Когда-то, совсем давно, я не приняла его ухаживаний, не поняла, не оценила, так, что же сейчас меня так тянет к нему? Постепенно, слово за слово, я рассказала Паше всё, что до сих пор тревожило и жгло душу горячим огнём…
Я – стоматолог
После окончания института, не оставив себе времени на праздное раскачивание и привыкание к новой жизни, я сразу же поступила на работу в одну из поликлиник города. Сын? Он рос, в четыре годика пошёл в детский садик. Мне помогала моя бабушка в его воспитании.
Все свои усилия и стремления, я посвятила тому, чему меня, в течение пяти институтских лет, учили умные люди. Так получилось, что я обязательно должна была занимать первые места в распределении знаний среди сотоварищей по работе. Ко мне обращались за сонетами, и совсем не замечали, что и их знания слишком ценны для меня. Мои институтские заморочки, и их драгоценный опыт трудовой деятельности, сделали из меня крепкого и выносливого специалиста. Как же я благодатна своим учителям, за их неоценимые уроки, за полученные знания и навыки, которые пригодились не раз и не два в дальнейшей моей трудовой деятельности! Сейчас я служу стоматологом в одной из множества поликлиник нашего огромного города, так много лет, что иногда страшно становится, когда оглядываюсь назад. Я люблю свою работу. Великое множество положительных эмоций я получаю от общения с людьми. Люди разные, богатые и бедные, учёные и безграмотные, совсем юные, и люди в возрасте – все одинаково боятся лечить зубы, и требуют от докторов качественного лечения. Никто не изъявляет желания потерять нужный зуб по вине стоматолога. Когда я признаюсь, что я – стоматолог, многие дамы принимаются томно закатывать глаза и выразительно вздыхать, а мужчины начинают многозначительно покашливать, тем самым выражая своё отношение к стоматологам вообще, и ко мне в частности.
Потом, после доверительных бесед, во время которых, рассказываются удивительно ужасные истории посещения стоматологических кабинетов в районных поликлиниках, следуют просьбы о помощи в избавлении от зубных проблем. Никто не желает, чтобы ужасная ситуация повторилась. Они думают, я помогу им стать счастливыми, и я стараюсь. Когда боль отсутствует, нет нужды со страхом заглядывать к себе в рот, и есть беспрепятственная возможность без зазрения совести заниматься текущими делами, – это самое настоящее счастье. Одно воспоминание об ушедших трудностях приводит в восторг. Это ощущение победы, дорогого стоит!
Приходится внимательно выслушивать, порою, глупые истории, но никто из тех, кто тихонько откровенничает о своих зубных бедах, не желает расставаться со своими, не всегда здоровыми, но такими родными зубами.
Я никогда не отмахивалась от подобных откровений и всегда старалась помочь людям обрести счастливую улыбку.
В кресло стоматолога боятся садиться все. Исключений нет. Люди стараются избегать зубной боли, а когда садятся в кресло, понимают, что время пришло, необходимо смириться, и немного потерпеть. Во избежание лишних страхов, с ними необходимо поговорить, надо их успокоить, ненавязчиво объяснить всю тонкую специфику дальнейших шагов лечения, и предложить пациенту, сидящему в твоём кресле, принять то решение, которое наиболее целесообразно в каждом отдельном случае. Нередко, в процессе общения кто-то из пациентов расскажет одну из своих удивительных историй. Остаётся только внимательно выслушать, запомнить, а дома изложить рассказ на бумаге. Как видите, ничего сложного, но как интересно!..
Но и у меня нередко возникают случаи, достойные внимания. Об одном из них я постараюсь рассказать.
Однажды я вела обычный приём пациентов. Моя смена начиналась в восемь часов утра. Всё складывалось гладко, истекал первый час приёма. Ещё не было той тяжёлой усталости, которая накатывается обычно в конце каждой смены. Работа текла гладко, словно ручеёк. Ничто не предвещало неприятностей, которые очень часто случаются при работе с людьми, ведь, сколько людей, столько мнений.
Мой крохотный, но очень уютный кабинетик, весь залитый лучами утреннего солнца, сиял чистотой. Было огромное желание работать. За стеной с одной и с другой стороны работали коллеги. Периодически слышался свист их установок.
Вдруг в дверь моего кабинета кто-то довольно громко постучал. Сразу стало как-то неуютно на душе, тревожно.
– Да, да, войдите! – ответила я на этот тревожный стук, не смотря на то, что в кресле сидел пациент.
Дверь тут же резко распахнулась, будто в неё ударили ногой. На пороге тут же материализовался огромный детина, ростом под потолок. Его могучие плечи раздвигали стены моего крохотного кабинета. В перепуганных глазах молодого человека застыли мучительная боль и немой вопрос: помогу, или нет?
– Чем могу быть полезна? – как можно, спокойнее, спросила я детину.
– Доктор, помогите, болит! – только и смог выдавить из себя молодой человек.
Ему было лет тридцать на вид, но во всём его облике прослеживалось что-то озорное, детское, а тут зуб покоя не даёт, и он чуть не плачет от такой неожиданно подступной боли. Он к такому не привык. Разве можно к такому привыкнуть? Целую ночь глаз не сомкнул и, поэтому он, такой огромный, выглядел сейчас таким совершенно беспомощным, беззащитным, таким несчастным.
– Будьте добры, подождите, пожалуйста, в коридоре. Я закончу эту работу, пациент освободит кресло, и я вас заберу в первую очередь, хорошо?
– Да, – только и смог простонать мой вошедший великан, и, с гримасой нестерпимой боли на лице, покинул кабинет, уже тихонько прикрыв за собой дверь.
Сбой в работе, это – непредсказуемо, и, в то же время – обычное дело. Он всегда возникает неожиданно, но, как правило, всегда приводит к ссорам с пациентами, если во время не принять никаких мер предосторожности.
Вот и сейчас я услышала за дверью недовольные возгласы пациентки, до этого спокойно ожидавшей своей очереди на приём ко мне.
– Вы – нахал! – возмущённо кричала женщина. – Мне – на работу надо, я спешу, а вы нагло, без очереди, прётесь!
– Так у меня ж болит! – так же, возмущённо-виновато, оправдывался парень.
– У всех болит! И у меня тоже болит, но я же терплю и без очереди в кабинет не суюсь! Пойдёте после меня, вам понятно?! Я вас, ни за что, не пропущу!
– Хорошо, хорошо! – стоном ответил молодой человек, пытаясь сменой положения тела унять, действительно, невыносимую боль. Он не шутил, не лукавил, не обманывал, он напрягая все свои внутренние резервы, терпел. Видимо, эта жестокая боль, и правда, не давала ему покоя всю ночь, и он готов был на все тяжкие, лишь бы этот кошмар скорее закончился, боль ослабела хоть чуть – чуть, хоть на миллиметр, хоть на грамм, если её можно как-то измерить.
– Вы поняли? Сейчас – моя очередь, сейчас я пойду, а вы посидите и потерпите, чтобы неповадно было нахальничать! – не унималась женщина. – Как земля носит таких нахалов?! Мужик здоровенный, пользуется своими габаритами и без очереди суётся!
Ну, что теперь делать? У парня, действительно, острая зубная боль. Он, видимо, никого и ничего вокруг не замечал от своей боли. Мученик! Он даже не понимал, что надо у кого-то спросить, за кем ему встать в очередь, чтобы беспрепятственно попасть в кабинет на приём к врачу. У него болел зуб!
Но женщина спешит на работу, ей надо, побыстрее, покончить с этим неприятным делом – лечением зубов. И она готова грудью – на амбразуру, она будет стоять, как двадцать восемь Панфиловцев под Москвой, ни за что не пропустит никого без очереди, хоть и на танке. Сомнёт, испепелит, а не пропустит!
Я извинилась перед пациентом, сидевшим у меня в кресле, и вышла в коридор поликлиники. Надо было прекратить глупый спор под моей дверью.
У меня было такое впечатление, будто я вошла в клетку с тигром, будто я вышла в открытый космос, будто пространство вздыбилось вокруг, при моём появлении, потому, что все сразу замолчали, и лишь парень постанывал от боли, послушно скорчившись на банкетке у моей двери.
– Что случилось, что за спор? – спросила я у женщины.
– Я очень тороплюсь, у меня – работа! А этот… Он даже не спросил, кто крайний, в кабинет к вам впёрся!
– Так вас же только двое в очереди! – недоумевала я.
– Ну и что?! Порядок – есть порядок! Сейчас – моя очередь, я – первая, а вы поторопитесь, я – с талоном на время и очень тороплюсь!
Я поняла, что спорить тут – просто, потерять драгоценное время. Женщина будет стоять на своём и не успокоится, пока не выполнит свой, задуманный ею план.
– Хорошо, нет проблем, – согласно кивнула я. – Сейчас освободится кресло, и вы зайдёте. А с молодым человеком я разберусь чуть попозже. Всё равно вспомогательные службы ещё не работают, слишком рано. Молодой человек, я вас очень прошу немного потерпеть и подождать, хорошо?
– Угу! – промычал он, ещё больше скривившись от боли.
Я знала, он не притворяется, не хитрит, у него, действительно, та злая, истинная острая зубная боль, которая не даст покоя, пока не будет оказана помощь. Кто из нас эту боль когда-нибудь в своей жизни не испытывал? Этот парень нуждается в срочном вмешательстве, но забрать его в кабинет просто невозможно. Женщина готова даже кулаки пустить в ход, чтобы не пропустить никого без очереди. Она спешит, ей некогда, и она – первая! Вход в кабинет охраняется со всей строгостью, и никто безнаказанно не сможет в него проникнуть, даже главврач. Я вернулась на своё рабочее место, чтобы закончить работу, начатую у предыдущего пациента.
«Живая очередь» – это понятие существует только в русском языке. В «Живой очереди» своё государство, свои законы, свои права, свои обязанности. Она ест, она отторгает, она поощряет, она карает, выталкивая непокорных, но постепенно тает, в один момент иссякнув. И, горе тому, кто по той или иной причине, нарушает законы, по которым живёт «Живая очередь»! Расправа следует тут же, на месте. Нет милосердия, нет сострадания, нет совести, нет покаяния, на то она и «Живая»! Понятия высокой нравственности не присущи «Живой очереди». Есть только необузданное желание каждого из её составляющих членов, быстрее достигнуть намеченной цели, если получится, то проскользнуть вперёд, и уж не пропустить никого вперёд себя. «Живая очередь», она правит везде, где вдруг стихийно возникает в ней потребность. Каждый, из составляющих её членов, стремится быть первым. Надо обладать недюжинной силой духа и плоти, и уверенностью президента, чтобы не побояться нарушить порядок в «Живой очереди», пусть даже она состоит из двоих претендентов на успех. Тут же возникнет маленькая стихийная революция, и, нахал, посягнувший на порядок в «Живой очереди», может в мгновение ока лишиться всех благ и привилегий, сулимых ею, пока об инциденте не забыли остальные члены «Живой очереди». Но, отсрочка бывает значительной, и, такое может случиться, уже не нужной…
Но в данном случае всё случилось так, как должно было случиться по законам «Живой очереди». Женщина, так стойко сохранявшая очерёдность, вошла в кабинет с лучезарной улыбкой, как ни в чём не бывало, будто, и не было неприятного разговора в коридоре всего пять минут назад. Она даже не сумела понять, что недавно, всего пять минут назад, была столь некорректна и груба до вульгарности. Слово «извините» просто выпало из её лексикона. Я не стала воспитывать эту особу, не стала пробуждать в ней остатки совести и указывать на ошибки, или нехватку достойного поведения. За воспитание высокой нравственности у пациентов мне не платят заработную плату. Я сделала свою работу честно, добросовестно, сказала пациентке, когда ей следует прийти для дальнейшего лечения, и отпустила бунтовщицу. Женщина, поблагодарив меня, ушла.
В дверь кабинета снова постучал тот парень, у которого сильно болел зуб. Кряхтя и постанывая, он еле втиснулся в моё стандартное кресло, с допотопными подлокотниками. Кресло оказалось маленьким для его роста! Вытянув длинные ноги к окну, страдалец чуть не доставал носками туфель до подоконника. Горестно вздохнув, он начал свой рассказ.
– У меня болит какой-то из верхних зубов справа. Не пойму, какой, всю челюху выворачивает. Двое суток мучаюсь и вас очень боюсь!
– Давайте посмотрим и более точно определим, что у вас болит. Может, причина ерундовая, и мы сразу всё устраним. Не бойтесь, больно не будет, – заранее предупредила я и улыбнулась. Я стремилась успокоить его, и у меня это получилось.
Парень уложил голову на подголовник кресла и открыл рот. Все многокорневые зубы справа оказались запломбированными. Сомнение вызывал шестой зуб. Он потемнел и чуть-чуть пошатывался, бурно отреагировал на постукивание, а большая пломба в нём была тёмной и тусклой. Сомнений не возникало. Болел именно тот зуб.
– Это шестой зуб, – определилась я. – Ещё рентген-кабинет не работает, надо ждать до десяти часов, чтобы убедиться в том, что я права.
– Ой, не могу, больно очень, я не дождусь, голову разрывает! – взвыл парень.
– Как вас зовут? – спросила я.
– Володя! – простонал он, превозмогая боль.
– Володя, давайте сделаем так. Я сейчас, пока не работает рентген-кабинет, вскрою вам шестой зуб под обезболивающим уколом, и попытаюсь пройти каналы. Если у меня это не получится, пойдёте к хирургу стоматологу.
– Какой, к чёрту, хирург?! Я к вам пришёл, и на всё согласен! Делайте всё, как вы считаете нужным, только зуб в живых оставьте. Вы же доктор, а я боюсь! – вдруг, с новой силой, взвыл он, досадуя, что я ещё не приступила к военным действиям по борьбе с его невыносимой болью.
В тот момент этот огромный молодой мужчина был похож на мальчишку, которого классный руководитель тащит к директору школы, предвещая все соответствующие награды за «отменное» поведение, а он добросовестно упирается, будто в этот самый момент решается его жизнь. Мне было жалко смотреть на такого громадного мальчишку. Он остро нуждался в моей помощи, и я, отбросив все условности, принялась за работу. Почерневшая пломба, поставленная ранее, закрывала всю жевательную поверхность в шестом зубе, и выглядела старой. Под ней – неизвестность и причина страданий. Необходимо было снять эту странную пломбу, чтобы выпустить боль наружу. Последствия моих действий не определялись. Рентген-кабинет ещё не работал. Я понимала степень риска и всю ответственность за свои действия, но надеялась на то, что профессионализм мне не откажет в такую минуту…
Каково же было моё удивление, когда я, через один миллиметр пломбы, провалилась в вонючую пустоту нелечённого зуба! А как же постоянная пломба, кто так подшутил над несчастным мужиком?! Володе сразу же стало легче, взгляд посветлел, стоны прекратились, в глазах появилось откровенное удивление.
– И это – всё?! Что вы сделали? Вы – волшебница, ведь уже не болит! – изумлённо спросил Володя.
– Зуб выпустил газы, давление в нём пришло в норму, и вам стало легче.
– Пукнул, что-ли?! – рассмеялся Володя.
– Вроде того. Я вскрыла ваш зуб. Он действительно болел и причинял такую нестерпимую боль. Под пломбой скопились газы. Я их выпустила, и вам стало легче, вот и всё волшебство!
Я решила зубоврачебным зондом исследовать дно полости зуба, найти устья каналов и продолжить лечение, но, каково же было моё изумление, когда зонд провалился во что-то мягкое, почти чёрное и такое зловонное, что даже на расстоянии я почувствовала дурноту от смрада из зуба.
Постаравшись вытащить из проделанного мною отверстия в причинном зубе всю грязь, которая присутствовала в нём, я изумилась ещё больше, когда вытащила из полости зуба огромный клочок грязной и, уж, очень вонючей, ваты. Из, мерзки грязного, клочка ваты, торчали такие же вонючие ватные турунды. Ведь до этого они находились в каналах зуба, инфицировались до неприличия и спровоцировали острую боль! Я обалдело рассматривала свой трофей, на секунду замешкавшись выбросить его в плевательницу.
– Это что такое? – удивлённо спросил Володя. – Это что, всё из моего зуба?
Я не ожидала вопроса и ответила: – Да.
– Но это же вата! – возмущённо воскликнул Володя, хватая всё, что было на зонде двумя пальцами, и внимательно рассматривая мою находку.
