Каждое утро начинается с того, что Иринка открывает глаза и кричит: «Бабуля!». «Проснулась, егоза,» – отвечает бабушка с кухни, где уже что-то весело «шкворчит» на сковороде. «Ох, и горазда ты спать! Проспишь Царствие небесное!».

«Что еще за Царствие?» – думает Иринка, – вечно бабушка со своими присказками».

Бабушка заглядывает в комнату из-за вишневой занавески с бахромой.

– Набегалась вчера, так седня всю ночь во сне пиналась.

Иринка прячется под одеяло, закрывается с головой.

– Вставай, соня – засоня! Завтракать пора!

– Ба, а сегодня пирожки с малиной будут?

– Здрасьте, ваша Настя! А кто её собирал, малину-то?

Солнечные блики играют на лакированной дверце большого коричневого шкафа. Хорошо под пуховым одеялом на пуховой перине, но… надо вставать.

Иринка бежит по полосатому половику на кухню, бьет рукой «язык» умывальника, вода течет по руке, брызгами разлетается, ударяясь о дно желтого эмалированного таза с отбитым краешком.

«Так! Теперь протереть лицо полотенцем, натянуть на себя платье. Что еще? А! Расчесать волосы».

…На лакированном комоде зеркало на подставке. Чтобы увидеть себя – надо встать на цыпочки. Она причесывает свои непослушные волосы, наспех заплетает косу и разглядывает открытки и фотографии, воткнутые за зеркальное стекло. Больше всего ей нравится приглашение на свадьбу от бабушкиного племянника из далекой Украины. Фото жениха и невесты в овальных рамочках и красивые напечатанные буквы. Иринка думает, что когда вырастет и замуж пойдет – тоже всем такие приглашения красивые пришлет.

«Кто придумал эти косы? Вырасту, обстригу. Наказание одно!»

Вроде все! Можно в сад за малиной!

Она выскакивает в сени, открывает дверь в кладовку. Там стоят корзинки разных размеров – дедушка сам плёл. В кладовке еще много интересного, но сейчас не до этого. Берет корзинку, бегом на крыльцо, открывает щеколду калитки. Вон они – кусты малины, за яблонями у самого забора. Когда дедушка живой был – росли двумя ровными рядами, а сейчас разрослась малина – целые заросли.

В саду «девчонки» качаются приветливо. Это бабушка так цветы называет на тонких длинных стеблях. Уже яблочки висят! Но они еще зеленые, их есть невкусно. А вот малина! Крупные красные ягоды так и просятся в рот! Вкуснотища! Ничего нет вкуснее малины с куста!

Сначала в рот, потом в корзинку.

– Да куда же ты уже убежала? – кричит бабушка в открытое окошко.

– Малину собираю!

– Вот шустрая! Ладно, собери немного, но пироги на обед только сделаю, тесто еще не «дошло», а я тебе уже колбасы пожарила. Иди быстрее, остынет.

– Лан!

Еще немного малины в рот, немного в корзинку и в дом.

…. Бабушка ставит перед Иринкой сковородку с поджаренной колбасой и яичками, вазочку с вареньем из садовых ранеток, наливает ей кружку чая из никелированного электрического самовара, горделиво стоящего в центре стола. Рядом со столом на стене висит «численник». Бабушка отрывает очередной листок календаря, садится недалеко от стола на круглый табурет с черным кожаным сиденьем, прижимается к печке спиной и медленно читает вслух про заход и восход солнца, долготу дня и полезные советы с обратной стороны. Вспоминает:

– А сегодня именины Григория, дедушки твоего, значит. Ох, гуляли, помню. Вся родня понаедет, а родня большая: у него два брата да три сестры с семействами, да мои… Шаньги настряпаем… целый таз, котлет, пирогов, соленья-варенья. Весело! Он на гармошке играет….Помнишь, хоть немного деда-то? Как играл тебе? Он как заиграет, бывало, а ты в пляс! Целый концерт! Смеемся…

Воспоминания о дедушке как-то ускользают. Иринка только помнит, что у него была совсем голая голова – без волос. И что он купил ей уточек, и, она гордо везла их по проулку за веревочку: маму-утку, за ней маленьких утят, а дедушка рядом шел довольный. И что ходили они в кино втроем. Фильм про «кубанских казаков», наверное, раз пять смотрели.

А еще она помнит лето, как лежал дедушка все время в комнате. Бегать туда и шуметь запрещалось. Потому она только заглядывала иногда за шторку – спит дедушка. Всё спит и спит, почти не ест – болеет.

Иринка знает давно, что болеть – это плохо. Заставляют лежать весь день в кровати, в носки горчицу засыплют и спать в них велят, а еще градусник под мышку ставят. Но хуже, когда картошки наварят, поставят возле кровати кастрюльку – «дыши под одеялом»! А под ним жарко, от кастрюльки пар идет. Кому это может понравиться? Но еще хуже – когда уколы делают. Это, значит, сильно болеешь.

Дедушке тоже ставили тогда уколы – значит, сильно больной был.

«Догнала война проклятая», – сказала как – то раз баба Шура и заплакала. Баба Шура – бабушки сестра. Она к ним каждый день приходит, потому что ей скучно, наверное. Она одна живет. У неё муж с войны не вернулся.

А Иринка тогда подумала: «А чего плакать? Войны-то никакой давно уже нет», и еще она думала, что дедушка поправится. Как же без него? Он этот дом построил и сад посадил. Ни у кого в поселке сада такого нет: ранетки, яблоньки, кусты всякие, а главное, сирень. Её кустики дедушка привез аж из Ижевска. Это город такой на Урале, где Иринка родилась. Очень этими кустиками гордился. Прижилась сирень, разрослась, теперь уже выше бабушки. А еще он помогает всем бабушкиным сёстрам. У них мужей нет, зато детей много. Так что дедушка «один за всех» – раз живой вернулся.

А потом – ТО лето закончилось, Иринка с мамой уехали обратно в город, а весной принесли телеграмму, мама прочитала и заплакала. Не стало дедушки.

…Иринка этим летом случайно увидела странные фотографии в альбоме. Лежали они в черном пакете. Он их вытащила, а там разные люди в гробах. Несколько фотографий дедушки. Лежит, цветочки кругом. Вроде спит и всё, но как-то жутковато. Иринка эти фотографии не любит, побаивается, больше в пакет не заглядывает.

В-общем, мало она помнит о дедушке. Обидно! Но часто просит маму или бабушку про него рассказать. И знает, что дедушка шофером был и водил машины по «дороге жизни» в Ленинград. Мама говорит, что не любил он войну вспоминать. А еще с войны он привез ковер – на стенке возле кровати висит. Перед сном так интересно на нем узоры разглядывать. Они на человечков похожи.

Над ковром висят две большие фотографии – молодые бабушка и дедушка. Так что он всегда дома. Смотрит со стенки: «Как ты, Иринка, себя ведешь?» Это бабуля так говорит.

«Так не бывает, но не спорить же с ней?»

…Вылавливая ранетку из варенья за скользкий хвостик, она отвечает, наконец:

– Помню только, как уток мне купил, которых на веревочке катать можно… и как в кино ходили и еще… фотографии делать к фотографу…. И как деда на кровати лежал в той, вон, комнатке, а я к нему заглядывала. А гармошку… не помню. А именины, это день рождения, что ли?

– Нет, именины – это день Святого покровителя. Как родишься, ангел тебе приставлен. Он тебя всю жизнь оберегает. А как покрестят, так имя тебе дадут – это из Святцев, и чье имя – тот тебе и покровитель тогда. Вот тебя в честь святой великомученицы Ирины назвали. Именины отмечают, не когда сам родился, а когда родился «святой».

– А мама говорит, что в честь бабы Иры меня назвала. А как это «покрестят»?

Бабуля сердито поджимает губы.

– Сейчас не крестят. Это раньше порядок такой был. А теперь… вырастешь – сама разберешься.

Она задумчиво глядит в окно, потом добавляет:

– А имя? Назвала и назвала – уважает, значит, сестрицу мою. А ее в честь великомученицы назвали, – говорит бабуля. – Только она не Ирина, а Арина.

– Вот почему ты меня Аринкой называешь часто…

– Привычка…

…Бабу Иру-Арину Иринка любит. Она полная румяная и добрая. Столько разных историй знает! Её бабуля – Лина – улыбается редко, а баба Ира – самая веселая из бабушек. И детей у нее больше, чем у всех: дядя Юра, дядя Гена, дядя Владик и тетя Нина. И муж у неё, оказывается, совсем даже не погиб на войне.

Прошлым летом прибежала сестра Людка – дочь дяди Гены:

– Хочешь на деда моего посмотреть?

– Конечно!

Тихонько подошли они тогда к забору возле столовой. В зарослях огромных лопухов спал страшный старый косматый дед в грязной одежде, прижав к груди какую-то котомку. Вот, значит, он какой – дед Прокоп!

Попросили тогда бабу Иру про него рассказать, про деда этого. Она долго отнекивалась, но потом «сдалась»:

– Ладно, слушайте! … «Выскочила» замуж за него. А как же! Приказчик в лавке – умный да шустрый. А характер не распознала. Вот вырастите – глядите в оба! Потом чтобы битыми не быть. Сначала ничего жили, он и после революции в торговле был – кооперацией заведовал. Накупит отрезов мне на платья, а шить – носить не дает. В сундук всё складывал. Уже тогда драться начал…

«Драться – плохо», – это Иринка твердо знает, но баба Ира рассказывает, как убегала от него по деревне, а он за ней с топором и… смеется:

– Вот так и жили!

– А потом?

– А потом… посадили его, проворовался. Аккурат перед войной. Все воевали… сколько народу полегло, а он на Колыме сидел целых пятнадцать лет. «Герой!» Как вспомнишь, как остались мы тогда… ребятишки маленькие, одна комнатка в бараке… всё изъяли… пошла в столовую «посудомойкой». Ничего! Родни полно, помогли… подросли ребятишки, я до зав. столовой «поднялась». Почет, уважение. А потом… недостача. «Чужого» сроду не брала, чего где не так посчитала – не знаю, но чуть в тюрьму не угодила. Спасибо, Григорий корову продал – недостачу покрыл, век не забуду!….

– А потом?

– Вернулся Прокопий. Зачем приняла? Думала: «Легче будет, да «горбатого могила тока исправит». МУка одна! К каждому «фонарному столбу» ревновал. Вроде снова в магазин заведующим пристроился, а как выпьет – «дурак – дураком». Не знаю, как и жива осталась. А в милицию раз сунулась – «нету состава преступленья». Вот так! «Убьет, мол, меры примем – посадим».

Она опять смеется.

«Интересно, как это к фонарному столбу можно ревновать? – подумала Иринка. – Но взрослые такие все чуднЫе, всё у них какие-то любови, ревности. Лучше не спрашивать! Опять смеяться будет».

– А как сыновья выросли, выперли мы его из дома. Хватит – натерпелись! Дети учиться уехали, в «люди вышли». Юрий теперь главный инженер в Кемерове, Владик – инженер в Томске, Нина – учительница, Геннадий только учиться не захотел, шоферит. Все хорошие, непьющие, семейные. Вот так! А этот – пошел бродяжить. Дети еще удумали: «Будем скидываться – деньги отцу давать». Тут я поднялась: «Только попробуйте! Будете ему помогать – разругаюсь со всеми! Чего он для вас доброго сделал? Сколько крови выпил! Ребятишкам сколько нервов помотал?

Она ненадолго замолкает, вспоминает, потом говорит нехотя:

– А однажды… чуть ведь не спалил нас. Хорошо мама твоя спасла, – кивает она Иринке. – С кавалером с танцев шла. Глянь, у нас крылечко горит. Кинулись, потушили, растолкали нас. А мы спали все! Так бы угорели и делов! Уехал, долго не было, а тут, смотри, наповадился каждое лето сюда «полкать», Нину позорить. Побирушка чертов! Сказала ей: «Увидишь, гони метлой «поганой». А при мне сунется – убью, прямо!

Но Иринка чувствует, что она боится его до сих пор. Она многого боится – темноты, плохих примет, сглаза.

– А сундук с отрезами где? – поинтересовалась Людка.

– А, пропил всё после «отсидки»! Я этот окаянный сундук всю войну берегла. Он так велел! Только одно платье Нине пошила. Да и бог с ним, «не жили богато – нечего начинать».

«Хорошая бабушка, – думает Иринка. – Жаль только, редко гостит здесь, в Копьево, а больше в Томске с сыном Владиком живет. У того жена умерла, а сын Женька еще маленький, вот она и помогает».

А у Людки мама – тетя Люба. Баба Ира её не очень «жалует», Иринка слышала как-то, как она говорила, что Гена зря на «необразованной» женился, «приворожила», зараза». Иринка тетю Любу видит редко, но знает, что на работу та ходит в ярком жилете. Она на железнодорожных путях работает, шпалы чистит. А это ведь очень важно – чистить шпалы, чтобы поезд быстрее ехал.

В этом году тетя Люба всех ребятишек захотела собрать у фотографа, чтобы фото сделать общее. Две недели собирались. Надо же нарядиться и волосы причесать красиво.

Фотограф расставлял всех долго так и сяк в небольшом садике возле деревьев, затем направил на них «глазок» деревянного ящика на ногах. «Не шевелитесь! Сейчас птичка вылетит!» Иринка знает уже давно, что никакой «птички» нет, это он говорит, чтобы никто не крутился. А Нинка-сестра, всё птичку ждала, потом всю дорогу спрашивала: «Куда птичка делась?». Сказала ей, что «она – пурх! – и уже улетела в гнездо на дереве». Та расстроилась, что не увидела…. А что ей объяснишь? Маленькая еще….

Иринке часто бабушка с дедушкой фотографа приглашали домой, а потом (когда она подросла) все вместе к нему ходили. Бабушка платье черное с блестящими полосками одевала, дедушка – костюм, а ей платье в ателье шили….

…А дед Прокоп неделю бродил тогда по поселку, пугал ребятишек, ночевал у столовой. Однажды Иринка шла из магазина и увидела, как подошла к заборчику тетя Нина, сунула ему быстро сумку с едой, денег из кошелька достала. Ушла торопливо, дед долго смотрел ей вслед. На следующий день Людка сказала: «Уехал».

«Конечно, тете Нине, наверное, жалко папу своего, хоть он и страшный такой. Она хоть и строгая, но добрая». К ним с бабушкой она часто приходит. В детстве она Иринку научила книги читать. А еще она приносит им вкусные конфеты и колбаску, и творог со сметаной. Сует бабушке, та сердится, отмахивается. Но как с ней можно спорить? Она же – учительница, да еще немецкого языка в школе.

Она всегда быстро забегает в дверь и с порога говорит: «Ой, знаете, этот Левка…». Лёвка – это её муж-дядя Лёва. Это ему отец такое имя придумал. На весь поселок он один – Лев.

Тетя Нина своего «Лёвку» почему-то не очень любит, ругается с ним часто. Иринка один раз услышала, как баба Ира рассказывала кому-то, что хоть Нина и «засиделась» – идти за него не хотела. А потом все же вышла, и у них народились две девочки-двойняшки.

Иринка ту осень, когда они родились, хорошо помнит. Она тогда в школу еще не ходила, поэтому весь год у бабушки жила. Утром рано заехал за ними на большом автобусе дядя Гена. Они втроем приехали к вокзалу и долго ждали поезд, а ей дали большой початок кукурузы, и она его грызла. Потом поезд пришел, и подошла к автобусу тетя. А дядя Лева в обеих руках два свертка держал, аккуратно нес. Разместились все в автобусе, приехали к ним домой, там свертки развернули, Иринке разрешили посмотреть. А на что там смотреть? Два маленьких красных тельца чуть больше ее куклы. Страшные какие-то. Ей не понравились.

Зато сейчас она их любит. Двойняшки уже ходят в детский сад. И Иринка часто забирает их оттуда, вместе с бабушкой, конечно. Они такие хорошенькие, и ходят всегда в одинаковых платьицах. Особенно ей нравятся голубые платья с белыми воротничками. Им эти платья тетя Нина из самой Германии привезла, где раньше фрицы были. Она туда по путевке ездила.

К тете Нине и двойняшкам в гости Иринка редко ходит и то не одна, а вот Нинка, ее сестра младшая выпросилась к ним с ночевкой, и ей не понравилось. Пришла, рассказала бабушке с мамой:

– Вчера тетя Нина и дядя Лева так ругались, так ругались. Она на него кричала, что он – собака, и потом взяла ножик и бегала за ним, а он взял шило и побежал за ней. А потом она взяла из альбома все его фотокарточки и порвала, а он взял веревку и пошел вешаться в баню. Но потом они покричали и помирились. А я испугалась, заплакала, когда они ругались.

– А девчонки? – интересуется Иринка.

– А они играли и даже внимания не обращали.

– Вот и правильно, нечего внимания на всякие глупости обращать, – сказала бабушка сердито. – Придумают тоже, при детях отношения выяснять. И на другой день что-то выговаривала тете Нине негромко.

….. Ну вот, с ранетками покончено. Иринка размешивает чай.

– Так это можно, значит, кроме дня рождения и именины справлять? И подарки дарят? – спрашивает Иринка с неподдельным интересом.

– Так раньше дни рождения не отмечали, только именины. И подарки дарили все хорошие имениннику. Помню и отрезы на платье, и посуду всякую…

– И косметику?

– Чего это? Духи, помады? И это бывало. Мне вот дед твой как-то на именины серьги подарил… красивые… дорогие. Сколько заплатил – ужас… я потом ворчала, а он довольный…

– А где серьги? Почему ты их не носишь, а, баб?

– Лежат в шкатулке вон, тебе в «приданое»… перед кем мне теперь красоваться? Скорее бы уже за дедом…

Она «невидящими» глазами смотрит и смотрит в окно.

Иринке становится страшно, как бывает, когда вечером бабушка закроет ставни: сразу становится так темно, неуютно, только маленький ночник на стене светит желтым глазом, да радио негромко бормочет; и тогда она быстро юркает под одеяло, а бабушка, перекрестившись, ложится рядом, как большая стена, и сразу становится спокойно.

«Как это за дедом? Нет! Бабушка будет всегда, и самовар на столе, и солнце, и кусты сирени за окном, и заросли малины в саду».

Иринка так любит этот дом, и сад, и лето, и бабулю.

– Нет! Ты у меня самая красивая!

Она соскакивает со стула, подбегает к бабушке, утыкается лицом в ее плечо, обнимает крепко-крепко. Та прижимает ее к себе и долго гладит по голове.

– Ну, ладно, хоть для тебя красавица! Ты мою болтовню-то не слушай. Скучаю я… А так-то… «Помирать собирайся, а рожь сей»… Тебя, вон, помочь подрастить надо… дом ветшает… крышу надо подлатать в двух местах… Геннадий рубероид обещал… Мало ли дел?… Ой, ладно-ладно, разнежничались, а ведь в магазин собирались с тобой. Глянь в окно, не Александра там идёт? – просит бабушка.

Иринка смотрит в окно.

– Нет, не она. Ба, а почему у нее ноги больные? Она пока до нас идет, два раза на заборе виснет, чтобы ноги отдохнули.

– Вот всё тебе интересно? «Форсила» много, модницей, значит, была, а «форс мороза не боится». Ой, боевая была, помню! После революции «агитаторшой» заделалась: косынка красная, тужурка кожаная, гоняла на повозке по деревням, селам. Церкви разрушали, грех это…, – бабушка хмурится. – Застудилась, не береглась. Не зря я тебе говорю всегда – теплее одевайся!

Иринке это слушать странно. Баба Шура всегда ходит в одной и той же линялой синей юбке. Под юбкой теплые рейтузы даже летом. А еще галоши, надетые на шерстяные вязаные носки. Кофта бесформенная. Седые короткие волосы, подколотые гребенкой. Какая «модница»?

– А почему она тогда сейчас не наряжается?

Бабуля отмахивается, не любит она истории рассказывать.

– Ну, ба!

– «Любопытной Варваре на базаре нос оторвали», – бабушка говорит неохотно, – не сложилось у нее. Замуж собралась, а он на другой женился. Вот она и взбрыкнула. Однажды приходит к нам, батюшки! Надела все старьё на себя. «Так теперь ходить буду – кончилась моя жизнь». Сколько не убеждали, говорили – толку нет. Так и ходит с тех пор.

«Надо же! Как странно. Опять любови».

Еще баба Шура любит иногда говорить «плохие» слова. Правда, при бабушке побаивается. Вышла как-то между ними даже ссора, когда бабу Шура маленькую Нинку – Иринкину сестру научила ругаться: «Баба Фуня – куйва». Бабе Шуре смешно, а бабушка жутко рассердилась. Баба Шура потом к ним не приходила неделю, но всё же пришла, повинилась. Бабушку все сестры уважают и побаиваются – она у них старшая была, и когда рано мать умерла, она их всех растила.

А вообще баба Шура тоже веселая. Иногда Иринка с троюродными сестрами Людой и Люськой ходят к ней в гости. У нее всегда можно лоскутков на платья куклам взять, а еще целый ящик открыток разных посмотреть, а еще чая попить с вареньем и какими-нибудь булочками. Как пройдешь по проулку, перейдешь дорогу, на другой улице она и живет. Когда приходят к воротам ее дома – ждут, а то у нее собака такая злая и бегает по двору. Собака начинает лаять сердито, тогда баба Шура выходит на высокое крыльцо, улыбается, идет собаку привязывать и поет:

Иринка – средняя, значит «герцога жена». Это смешно, герцогов-то нет, только в книжках или за границей. А «рыбачка» – Людка. Она всех моложе. Людка эту песню не любит…

…Иринка допивает чай, бежит обуваться.

– Ба! Пошли скорее! А то, Люська ведь придет после обеда!

…Люська! Любимая троюродная сестра – внучка бабы Шуры. Так-то их две сестры: Люся и Таня. Иринка их в детстве так и звала «Уся-Таня». Мама любит рассказывать, как вышли они с ней маленькой однажды на улицу, а там группу из детского сада мимо дома воспитательница ведет, Иринка выдохнула удивленно: «Ой, сколько Усев-Танев!» Таня – старшая, у нее свои подружки. А с Люськой они каждое лето «не разлей вода». Так бабушка говорит. Почти не расстаются: то играют здесь, то дома у другой Люськиной бабушки-бабы Раи, то дома у Люськи, то ходят в гости, то в магазин. Здорово!

Жаль – лето короткое. Только приехал, уже уезжать пора, в школу снова идти. Нет, школу Иринка очень даже любит, и в городе жить здорово, но уезжать всегда жаль.

Люська на год старше. Она умная и носит очки. Иринка так завидовала этим очкам, что когда ей было лет шесть – стала бабушке жаловаться: «Плохо вижу, буквы двоятся». Бабушка ее даже в большой город Абакан возила. Там зрение проверяли. Очки надели ей и стали стеклышки в них ставить.

– В этих как?

– Всё равно плохо видно.

– А с этими стеклышками?

– Плохо.

– А вот в этих?

– Отлично.

– Конечно, это же простые стекла. Врунишка ты! – засмеялся доктор. – Зачем тебе очки? Время придет еще, не захочешь, да оденешь!

Бабушка ворчала на нее всю обратную дорогу. Да какая разница! Бабушка добрая, а вот очки так и не выписали. Расстройство!

…Как же она любит лето! Особенно когда начинаются летние каникулы, и мама везет их к бабушке в Копьево…

– Мама, она щиплется!

– Мама, она толкается!

– Сейчас обе вниз пойдете, раз «мир не берет»!

Притихли. Мама лукавит. Какое там – «вниз». Общий вагон. На каждой полке сидит по три человека. А они вдвоём лежат с сестрой Нинкой на жесткой верхней полке, маются от безделья. За окном темнеет, смотреть на мелькающие огоньки скучно. Уже поиграли в машинистов, как будто им подчиняется этот старенький поезд, который медленно тащится между холмов. Позади часть пути, пересадка, шумный вокзал. Ехать осталось несколько часов. Как это мучительно! Время тянется, как «резиновое».

До Ачинска ехали они в «мягком» вагоне, а в Ачинске – «пересадка». Сидели на чемоданах, ждали, пока мама в «кассу» стоит длинную очередь. В этот раз билеты взяли быстро, а иногда билетов нет, и тогда они идут к Юдиным. Это папина родня. Они рядом с вокзалом живут. Они добрые! Всегда радуются, когда к ним придешь. Накормят, уложат поспать, если ночь, потом с билетами помогут. Тетя Ася в Управлении дороги работает. Жаль, в этот раз не зашли к ним!

– Поспите! – Мама заботливо накрывает их своим плащом. – Чем быстрее уснете – тем быстрее приедем.

Шум в вагоне постепенно стихает. Все дремлют. Колеса монотонно стучат: тук-тук, тук-тук, тук…

Наконец:

– Вставайте! Подъезжаем скоро!

Уговаривать долго их не надо. Они уже бодро смотрят в окно, ждут туннелей! Особенно здорово ехать по ним днем, но и сейчас, когда на улице уже немного рассвело – тоже интересно. Как только проедешь «третий» – вот и конец пути. Считают.

…Знакомый вокзал, высокие тополя машут ветками, «здороваются». Кроме них никто не встречает. Сюрприз бабушке! Идут с сумками по дощатому тротуару. Аптека, деревянный дом за высоким забором, магазин, здание конторы, еще магазин.

Теперь направо – в проулок. Вон он – бабушкин дом. Стоит в стороне от центральной дороги на улице Транспортной дом №2. Иринка этот адрес хорошо знает! Она каждую неделю почти из города бабушке письма посылает или открытки, сама конверт подписывает. И всегда удивляется: «Тоже мне – улица! Вот у нас в городе Улица – домов, наверное, сто, а тут – 5 домов справа, да два слева, а еще слева длинный забор детского сада. Иринка туда ходила. Из этого детсада в школу пошла с большим желтым портфелем.

Дом! Белеет ставенками за кустами акаций и высоких яблонь. Ставни уже открыты.

Колотятся в ворота, заливается веселым лаем Дозорка. Знают, сейчас выйдет бабуля, а они закричат: «Баба, это мы!», и она поспешит открывать калитку, на ходу радостно приговаривая: «Ну, надо же. Я бы встретила, хоть бы телеграмму дали».

Обнимаются, заходят в дом, разговаривают, перебивая друг друга. Достают подарки, ставят на стол в «зале» электрический самовар, «розетки» с вареньем. Бегают, шумят, гоняют одуревшую от «нашествия» кошку. Ура! Приехали.

Всё такое родное: круглый стол, на нём белая скатерть с нарисованными крупными гроздьями сирени, на скатерти маленькая, величиной с копеечку, прожженная дырочка. Комод в углу с зеркалом, открытки, гнутые стулья у окон в тюлевых занавесках, железный горшок с фикусом. В углу кровать с железными спинками. Радио «бубнит» на стене.

– Поспите! – просит мама.-Спали в поезде всего несколько часов.

– Нет! Я в гости к сестрам, подарки отдать! – спорит Иринка.

– Какие гости! Да они «дрыхнут» еще, кто же в такую рань встает на каникулах? Еще семи нет! – говорит бабушка.

Но как же можно спать в такое солнечное прекрасное утро, когда душа ликует, и ноги не стоят на месте? Ладно, полежим! Немного… одну минуту… ми —ну-ту…

…Когда они просыпаются на узенькой кровати в маленькой комнатке, то слышат оживленные разговоры. Ну вот! Уснули, а кто-то пришел. Бегут здороваться, обниматься. И потом весь день – бабушки, тетушки, сестры, вся разновозрастная и любимая родня. Как хорошо, когда много родни, когда все живут рядом. Как хорошо, когда впереди лето, полное радости и любви.

…Мама с Нинкой обычно живут месяц, а потом отпуск у мамы заканчивается, и она уезжает домой. Нинка капризничает, ей хочется остаться, но бабуле не управиться с двумя. Поэтому Нинку увозят – будет ходить в детский сад. А Иринка остается, только в середине августа повезет ее бабуля домой, в город. Еще пол – лета впереди! Сегодня можно целый день в саду возле огромного куста смородины играть во «взаправдашний» магазин.

Нашли они с Люськой в старом дедушкином сарае гирьки и весы. Весы, правда, странные – висят на железке два тарелки. Ну и ладно! Зато гирьки такие красивые, блестящие. Еще можно в прятки поиграть, а если подружка из соседнего дома прибежит, то и в школу.

…Иринка украдкой берет со стола кусок хлеба с колбасой и прячет в карман. Это Дозорке. Жаль его, весь день на цепи сидит, за ворота его не пускают.

– Баба, давай, газировки сегодня купим! Если сразу выпить и бутылку продавщице отдать выходит всего 10 копеек, мы с Люськой так покупали.

– Да где ж ты зараз всю бутылку-то выпьешь? Лопнешь ведь? – бабушка улыбается. – Вас с ней только выпусти! Никогда сдачи не принесете, то лимонад, то конфетки… Сластены! Давай лучше молока купим. С пенсии моей не разбежишься газировки каждый день брать. Начислили 35 рублей, вот и крутись.

– Не лопну! Купим, а! А молоко не хочу.

– А кашу на чем варить будем? А чай забеливать? Куда без молока? Раньше свою корову держали, так ты молоко любила, а как «покупное» стали брать – ты давай плевать его. Конечно, свое молоко лучше, но што же теперь поделаешь? Пить молоко полезно, от него косточки крепнут.

– Ба, а когда мы пойдем у курочек посмотрим? Вдруг яички лежат.

– Посмотрим, придем и посмотрим. Одна живность теперь – четыре курицы, Дозорка во дворе на цепи, да кошка.

– Ба, а скажи, как ты туфли эти называешь?

– «Говноступы».

– Аххааа! – Иринка заливается веселым смехом. Бабушка тоже смеется негромко.

– Это для огорода, как их еще называть? Ну, пошли!

– А еще расскажи про именины!

– По дороге расскажу. Чего именины? Нет теперь такой моды!

– Ба, а скоро баба Клава приедет или баба Маруся?

– Обещались, но кто их знает. Лето, огороды, своих «забот полон рот».

…Баба Маруся – младшая сестра бабули, а баба Клава – дедушки сестра. Эти бабушки живут в Ужуре. Это такой город неподалеку. До него на поезде час ехать надо.

Баба Маруся – полная, белотелая живет в доме, где выросла бабушка. Они недавно ездили к ней в гости. Странный у нее дом – большие сени с кладовкой, кухонка и две комнаты. И пол в большой комнате – «зале», как «горка». Иринка помнит, как спросила:

– А почему пол, как горка?

– Осел дом, старый уже, стены крепкие бревенчатые, а полы накренились, – пояснила бабушка. – Что там, Мария, насчет сноса дома говорят?

– Да снесут, обещают. Только «обещанного три года ждут». Мы вот с Володей покрасили, подновили всё…

И она подробно рассказывает, как и что они делали, и как ей известка в глаз попала и пришлось к доктору обращаться. Она любит поговорить. Иринка слушает, слушает ее певучий голос и начинает засыпать. Ее отправляют на диван в «залу». Но сон проходит, и она валяется на скрипучем дермантиновом диване и разглядывает всё вокруг.

В другом углу «залы» – красивая кровать вся в подушечках и «накидушечках», рядом комод с салфетками и фотографиями. А на стене большущая картина «Иван царевич на сером волке». Иринке нравится эта картина, она решает, что когда вырастет – тоже себе такую картину повесит. Она вообще любит картины разглядывать. У бабушки на стенах висят три: на одной девушка красивая в белом платье со стариком женится – сидит печальная; на другой – в заросшем саду девушка ведет под руку старую бабушку. А еще висит в маленькой комнате «Аленушка». Иринка в прошлом году даже стих сочинила про нее:

Это уже, конечно, не очень складно, но зато рифма хорошая: «косою – босою». Она долго этот стих рифмовала «так и сяк», а потом переписала и отправила в «Пионерскую правду». И, когда уже забыла про всё это – пришел через месяц большой и красивый конверт. А там – на фирменном бланке… письмо от редактора, что «стих еще надо доработать, но это очень хорошо, что она сочиняет стихи, и надо хорошо учиться в школе и дальше писать». Письмо она никому не показала. Вот если бы напечатали, а так… сочинять стихи она, конечно, не бросила, но больше никуда их не посылала.