Иллюзорея, или Иллюзорная реальность

Глава 1 Нежное утро

Весеннее майское утро окутывало негой и таким долгожданным гармоничным спокойствием, что Мила даже зажмурилась от удовольствия. «Какое счастья, что я здесь живу! Я сама намечала себе этот рай». Обожаемые с детских лет французские багеты с хрустящей корочкой, так вкусно пахнущие чем-то уютным и домашним она несла в левой руке. В правой покачивалась коробочка с пирожными, кокетливо перевязанная золотистой ленточкой. Она разрешила себе не бороться со сладкой привязанностью, не запрещать вкусности, а потом срываться и корить себя. А наслаждаться вкусной едой, красивой жизнью, роскошной природой, вкушать окружающую действительность как произведение искусства, как дар.

Улица, ведущая к морю, в этот час была пустынна. Лишь лысоватый мужчина с усами Сальвадора Дали вышел из старинной виллы с высокой башенкой, над которой гордо реял флюгер в виде парусника. Он открыл ставни, тихо скрипнувшие старинным деревом и принялся поливать цветы. В садах росли и нежились под лучами не жаркого солнца синие ирисы с жёлтой начинкой, хрупкие незабудки и тюльпаны, царственные лилии и голубые гортензии, благородные чайные розы в дорогом наряде, хрупкие, рдеющие на солнце маки, и одуванчики в скромном, но ярком обличии. Благоухающая красота органично и причудливо выстраивала картинку идеального воскресного утра.

Безмятежно щебетали птицы, покой которых не нарушал ни шум машин, ни разговоры людей: они здесь и сейчас просто не существовали. На её земле были только Мила и Природа. Даже поливающий сад мужчина куда-то пропал. Желтоносые чёрные дрозды выклёвывали глаза у незабудок. Воробьиная мама заталкивала крошки хлеба в рот упитанного птенца. Голубка важно прохаживалась по изумрудной траве, и, осторожно поглядывая на Милу круглым глазом, что-то выискивала в траве. Нежно-сладкий аромат. Сказка наяву.

Она любила выхватывать замедленным взглядом, самые красивые и трогающие её сердце нежным откликом и ласкающие око картинки, и помещать их в себя. Коллекционируя красоту природы, архитектуры, запахи и звуки в своём великолепии и трёхмерном изображении. Будь то милейшие сады, прозрачно-пряные лепестки цветов, так и касание ласковой волны, отражения солнечного света от мокрого пляжа, мелкие песчинки, катаемые волнами веками и столетиями, синь моря и неба, ускользающие тени рыб и птиц над ними, дальние приветы парусников и гудки пароходов, взмахи колючих лапок сосен с идеальной геометрический формой шишками и кривыми от зимнего рваного ветра стволами, пряничные домики и роскошные виллы, глядящие приветливыми и светлыми окнами на море и в шторм и в штиль.

Когда ей случалось грустить, или вдруг нападала тоска, как упрямая сумасбродная кошка, неизвестно откуда приходившая и также непонятно куда пропадавшая. Тогда она доставала из тайников души и памяти, и, как любимые фотографии, рассматривала эти объёмные картинки, наполненные звуком, цветом, запахом и томлением нежной любви и расслабления, и вновь чувственно проживала эти ощущения. Иногда Мила любила создавать из этих объёмных, почти живых образов, короткометражные внутренние фильмы, которые она населяла знакомыми и незнакомыми персонажами, писала им диалоги, планировала их судьбы, хоронила и воскрешала, играла свои роли: иногда счастливые, а иногда страдальческие. В них она плакала, смеялась, любила и отвергала – проживала всю гамму эмоций и чувств в придуманном мире, который незаметно проникал в её сны, становился отдельно-существующим пространством со своими правилами, злыми и добрыми персонажами.

      Замечтавшись, Мила – статная женщина среднего возраста с красивой русой косой – дошла до набережной. Но опомнившись, повернула в тенистый переулок и мягкой походкой пошла домой. С мужем, который был старше её почти на двадцать лет, они арендовали большую квартиру на первом этаже спокойной резиденции, населённой в основном, пожилыми людьми и более молодыми людьми с ограниченными мобильными возможностями. Там жили несколько пар её возраста. Одна такая семья была их соседями по лестничной площадке: муж – типичный француз из среднестатистических фильмов – высокий саркастичный худощавый брюнет, и его неработающая жена – полноватая блондинка с потухшим взглядом. Поговаривали, что они много пьют, особенно она, но вели себя тихо.

Квартира с большими окнами до потолка, выходившими на аккуратно стриженный газон, с широким коридором, прохладными спальнями и американской кухней, ей очень нравилась. Из своих достаточно скудных средств они с мужем смогли всё же обставить её в классическом стиле начала XX века, покупая ранее очень дорогую старинную мебель по большим скидкам. Современный французский средний класс и молодёжь активно избавлялись от нафталинного и скучного интерьера своих бабушек и дедушек и предпочитала современный, но такой однотипный стиль, унифицированный и не слишком солидный, меняющий тенденции и основной цвет каждый год под влиянием моды.

Их мебель – кресла Вольтер, банкетки Ренессанс, кожаные диваны и кресла в стиле Генри IV, картины, вазы, подсвечники и прочие безделушки они покупали в основном на «блошиных рынках» или по объявлениям. Муж Милы Филипп обладал очень цепким взглядом, мгновенно оценивающим настоящую ценность объекта, и несокрушимой манерой выторговывать дорогие картины неизвестных или забытых мастеров в настоящей деревянной рамке за небольшие деньги. Продавцы проникались к солидному покупателю несокрушимым доверием и, без особого сопротивления, отдавали ему свои ценности, и при этом ещё и благодарили. Мила не была наделена талантом своего супруга и обычно покупала за ту цену, которую ей предлагали. Торговаться очень стеснялась, ей казалось это неудобным и почти неприличным.

Когда Мила вернулась домой, её муж – крупный седовласый семидесятилетний мужчина, сидел за круглым столом в столовой и по своему обыкновению «работал» с газетами. Это был важнейший час дня, когда он складывал в стопочку последние выпуски местных газет и детальнейшим образом изучал результаты скачек на ипподромах, записывая в тетрадку ровным, детским почерком всех фаворитов дня, советы знающих тренеров и знатоков.

Скачки были его самым важным увлечением в жизни. Филипп мог потратить огромные деньги, поставив на любимчика Дарлинга – арабского скакуна, но торговаться за три сантима до пены у рта на рыбном рынке в порту, покупая мидии. Он знал родословную всех производителей, мог часами обсуждать с друзьями котировки, задыхаясь от клубов дыма дорогих сигар, а после обеда бесконечно смотрел все передачи, посвящённые скачкам. По утрам, когда он уезжал за свежим багетом к завтраку, он всегда заходил в ближайший бар, где можно было сделать ставку на фаворита. Филипп болтал за чашечкой кофе с Жанной – хозяйкой бара «Морской конёк», выслушивал последние свежие и не очень новости, и со всем этим богатством возвращался домой.

Глава 2 Воскресный обед

В воскресенье утром бар был закрыт до обеда, поэтому Мила сама с удовольствием ходила в любимую булочную. Она церемонно здоровалась с местными старичками и дамами, любезно раздаривала комплименты им и крошечным пирожным, выглядевшим как игрушечные копии сказочных тортов.

Мила смахнула хлебные крошки, оставшиеся на столе, и выбросила их за окно. Стайка воробьёв, стороживших на соседней отцветающей сирени, жадно метнулась на долгожданный корм. Эту небольшую лужайку со свежескошенной травой, они называли птичьей столовой. После каждого приёма еды, если оставался хлеб, она всегда оставляла крошки своим любимцам – воробьям, синичкам и дроздам. Филипп посмеивался над этой привычкой и говорил, что её любимые животные не приносят ни денег, ни удачу, а благодаря его лошадкам, на выручку от сыгравшей ставки они купили новый электрический велосипед. Жена не спорила, лишь изредка напоминала супругу, что сумма проигрышей практически равнялась выигрышам, так что…

Птицы привычно дрались за последний кусок хлеба, но тут произошёл драматический поворот событий. В группу пухлых воробьёв спикировал певчий дрозд, нагло выхватив из клюва зазевавшегося воробьишки мякиш белого багета, и стремительно упорхнул в ближайший кустарник доклёвывать свою добычу. Расстроенные друзья защебетали и старательно выискивали оставшиеся крошки в траве, с надеждой заглядывали под лист алого мака, напоминавшего оторванный лоскут помятого красного платья. Мила оставила птиц без добавки.

В воскресенье на обед готовились лучшие блюда классической французской кухни. Окунувшись в приготовление сложнейшего сырного яичного суфле, требовавшего сноровки, она мысленно очутилась в родном городе. Миле так давно хотелось навестить свой родной Саратов, увидеться с дочерью, с мамой и другими русскими родственниками и друзьями. Но Филипп резонно считал, что такие поездки слишком затратны и ничего, кроме проблем, не приносят. Более всего он не любил её родительский дом: красное двухэтажное кирпичное здание с нелепыми балконами, курами и поросятами в сараях, пьющими соседями и недалеко расположенной товарной железнодорожной станцией. Днём и ночью там слышались свистки паровозов, стук сводимых вагонов и переклички уставших рабочих, матом направляющих свои железные игрушки в депо.

В небольшой квартире на втором этаже, давно овдовевшая мама жила со своими кошками-пенсионерками в советском прошлом. Она так и не поменяла свои любимый сервант 70-х годов и чехословацкую стенку начала 80-х на современную массивную или из плит ДСП, мебель. В серванте стояли фотографии внуков в смешных детских рамочках, украшенных цветочками, вырезанными из блестящих открыток; поздравительные почтовые карточки; красивые, но пустые коробки конфет; хрустальные фужеры, чайные и кофейные сервизы эпохи позднего Брежнева. На кровати высилась стопка пухлых подушек с ярким и трогательным узором садовых цветов, которые когда-то вышила мамина старшая сестра. Даже настенные ковры, в изобилии покрывающие полы и стены их скромного жилья, были ручной работы. Они были вышиты в разное время, разноцветными нитками, различными людьми. Растительный орнамент, птичьи лапки или по-детски неумелые вышивки вишенок напоминали Миле её жизнь, такую же витиеватую, иногда блестящую, красивую и оригинальную,порою мятежную и тревожную, а некоторые участки ей бы хотелось стереть и забыть.

      Филипп несколько высокомерно посмеивался над этим примитивным, на его взгляд, творчеством. Хитро улыбаясь, с фальшиво-наивным выражением своих выцветших серо-голубых глаз он задавал риторический вопрос:

– А почему Лидия Фёдоровна не повесит ковры – аутентичные творения великих мастеров, на потолок, чтобы их можно было лицезреть серыми утренними часами под волшебную музыку соединяющихся товарных вагонов?

У Милы была младшая сестра Варвара, Варюшка. Мама любила исконные русские имена. Да и её настоящим именем была не Мила, а Людмила. Она специально его укоротила, и, как ей казалось облагородила. А потом, при благоприятных обстоятельствах, внесла изменения в паспорт. Имя Людмила напоминало ей полненькую бухгалтершу средних лет, с завитым чубом, золотыми зубами и сарделечными пальцами, ловко щёлкающими на деревянных счётах, похожих на массажер. Задорная Людка работала с мамой на швейной фабрике.

Ах, её советская молодость: очереди за дефицитом, закрытый город, тайные дискотеки, выпускной на набережной Волги, перестройка, взрослые причёски, первые влюблённости и «фирмовые» джинсы, милые подружки и добрые друзья, любимый фильм «Долгая дорога в дюнах», мечты и прочие давно забытые страсти. Всё куда-то пропало, провалилось, местами стёрлось, как старый ковёр, и стало казаться сном, наваждением.

Мила безусловно обожала французскую кухню, культуру приготовления классических блюд, следовала всем правилам украшения и сервировки стола. В воскресенье она доставала самую красивую посуду и льняную, вышитую светло-серыми шёлковыми нитками, скатерть. На столе в огромном серебряном блюде, обложенном колотым крупно льдом, лоснились устрицы, открыть которых она попросила мужа. Их йодистый морской аромат очень бодрил. Далее шло весьма удачно приготовленное суфле, с очень нежной и воздушной консистенцией, тартар из авокадо и креветок и свежий зелёный салат, куда она добавила зёрна подсолнуха и мяту.

Количество сыров, ярой поклонницей которых она была уже очень давно, на воскресном обеде, в неукоснительном порядке должно было превышать более трёх. На десерт – малиновая тарталетка с песочным тестом, английским заварным кремом и свежими ягодами малины, к которым она также добавила листочки ароматной мяты, росшей в цветочном горшке на газоне перед домом. Миле нравилось смотреть на красиво приготовленные блюда, оригинально украшенные, с идеей декора, идеально совпадающей с темой обеда. Конечно же, такие изыски готовились не каждый день, но она старалась всегда хоть немного украсить даже банальное пюре или макароны, в любой салат можно внести немного фантазии и смелости, изменить стиль подачи.

Глава 3 Алый парус

После обеда, по обыкновению, супруг задремал, а Мила засобиралась на море. Оно стало её лучшим другом и местом, где можно было свободно дышать, витать в облаках, медитировать и представлять будущее. Когда они в прошлом году на несколько недель уехали в гости к сестре Филиппа в Париж, она невероятно скучала по лазурному Ла-Маншу. По возвращению из пыльной и шумной столицы, она побежала к нему, как к долгожданному возлюбленному на свидание и заплакала, вздохнув наконец-то этот дерзкий и бодрящий воздух. Волны бились о берег и лёгкие хлопья пены летели в неё снежками. Она плакала солёными слезами нахлынувшего счастья и рассказывала, как она тосковала без него.

Хотя было ещё довольно прохладно, Мила сняла обувь и пошла босиком по песчаному пляжу, потом по кромке воды, ощущая всей кожей босых ступней приятную прохладность накатывающих и шуршащих волн, поющих свою вековую песню о безбрежности мира, о малости человека перед могучей стихией, о красоте и страсти, о творении и умирании…

Вдруг, вдали заалел парус. Мила рассмеялась. Этого не может быть! Здесь иногда ходили парусники, в основном, спортивные, разрисованные различными рекламными проспектами, иногда белые с синей полосой, или сине-бело-красные, как французский флаг, а тут – настоящий алый парусник. Он мчался по волнам из Гавра, светлые портовые строения которого можно было рассмотреть в хорошую погоду. Перебиваемая шумом волн, закричала:

– Парус, парус, расскажи мне, не ко мне ли ты летишь? Ты несёшь мне весточку от Грэя?

Мила смеялась радостно, как ребёнок, ей захотелось стать Ассоль. Она начала представлять в своём виртуальном мире, как прекрасный молодой капитан плывёт к ней, и наилучший оркестр играет прелюдию их встречи. Она уже различала его тонкий бледный профиль с вьющимися волосами, разглядела блестящие от нетерпения глаза за дымкой морской пыли. А Мила-Ассоль, вся такая воздушная и юная, стоит на берегу в длинном лёгком платье, таком же алом, как и паруса, и, протягивая навстречу руки, поёт гимн любви, сияет и трепещет от предвкушения встречи с любимым. Чайки летели к почти призрачному паруснику, и тоже что-то кричали.

Быль смешалась с иллюзией, Мила, отчасти в роли юной Ассоль с тающим трепетом в груди, и наполовину в теле взрослой женщины вздрогнула, словно очнулась после долгого сна и посмотрела на часы. Она уже более полутора часов на берегу моря и не заметила, как прошло время. Если кто-то наблюдал за ней, он мог бы решить, что она немного странная, полоумная женщина. Но Миле было всё равно. Она дышала молодостью, радостью и предвкушением долгожданной встречи двух любящих сердец, которые так явно представлялись и осязались всеми чувствами, струнами её нежной души.

С раннего детства у Милы присутствовала способность легко рисовать в своём воображении несуществующих людей, их внутреннее содержание. В семь лет девочка с упоением зачитывалась книгами. Фантастические истории и сказка о Волшебнике Гудвине стали её первым приобщением к литературе. К четырнадцати годам Мила, которую обожали старенькие сухонькие библиотекарши из городской библиотеки, читала почти круглосуточно, проживая бурную внутреннюю жизнь книжных персонажей. Своя собственная ей казалась такой скучной, болезненной, с вечными простудами, холодными зимами и пьющими родственниками, с их бытовыми пошлейшими разговорами о дровах и огородах, с постоянной нехваткой денег.

Куда интереснее было проживать внутри себя очень дерзкие отношения Милого друга и его любовниц, как она любила и страдала в образе мадам Бовари! Она видела себя на балах в кружевных, нежно пастельных платьях с глубоким декольте. Мила принимала королевских особ в своих будуарах; она танцевала в версальской оранжерее, была отравлена Миледи в монастыре; захлёбываясь слезами, годами ждала любимого из тюрьмы. Как Мария-Антуанетта бесстрастно поднималась на эшафот. Мила жила в виртуальном мире придуманных фантазий, куда она вкладывала свои настоящие чистые чувства, изнемогая от невозможности и жаднейшего желания пережить всё это самой. Но не умереть, а снова, как птица Феникс, возродиться и играть, наслаждаться победами и проигрышами. Это виртуальное бытие было даже более реальным, чем её настоящая жизнь.

Мама работала закройщицей на швейной фабрике и всегда носила в сумочке огромнейшие тяжёлые ножницы, которыми она резала трикотажное полотно. Они же служили ей надёжной защитой на случай нападения возможного насильника, когда она возвращалась одна после ночной смены через тёмные и опасные переулки около железнодорожной станции.

В детстве Лидия Фёдоровна иногда брала Милу с собой на фабрику. Но вскоре перестала, так как старшая дочь, уже с малых лет патологически не переносившая рутину, постоянно вносила непоправимые новшества в производственный процесс. Так, однажды, ей дали маленький штамп с датой. Её заданием было шлёпать этой игрушечной печатью по техническим паспортам изделий, ничего не меняя. Но Миле так быстро наскучило это бездумное шлёпанье, что вскоре она начала изменять цифры на штампе, делать орнамент на бумаге. В итоге, на официальных документах появились несуществующие даты – 95 ноября или 41.41 месяца. И искренне недоумевала, за что её отругали и наказали.

Папа трудился электриком на крупном промышленном предприятии. Он как будто не замечал старшую дочь. Обращался к неё по имени лишь в редких случаях, когда надо было подогреть суп или показать школьный дневник для подписи. Он больше любил младшую сестру, внешне очень на него похожую – настоящего сорванца, он так мечтал иметь сына. Часто после работы папа приходил выпившим и смотрел телевизор, вслух разговаривая со всеми артистами и ведущими передач, или ругался с мамой, постепенно повышая тон до угроз, и даже замахивался на неё.

Когда Мила достигла школьного возраста, она никак не могла понять, почему она родилась именно в этой семье. У впечатлительной и нежной девочки не было ничего общего со своими родственниками. Они её совершенно не понимали. Если бы она не была внешне похожа на своих тёток со стороны отца, то Мила серьёзно задумывалась над тем, что её подкинули в детстве.

Мила осознавала, что она не такая, как все, что она по-другому воспринимает окружающую действительность. В её внутреннем мире всегда кто-то находился и разговаривал с ней. Часто ей было страшно находиться одной в комнате или засыпать в тёмной спальне. Она прислушивалась к шорохам и мелькающим теням на стене под звуки кукушек паровозов. Порой её казалось, что за окном спальни сидел огромный зеленоватый дракон, который изредка закрывал свой пупырчатый глаз с красными прожилками. Мила тревожно дремала, надеясь, что он также заснул.

Иногда мама, возвращаясь с ночной смены ловила Милу в длинной ночной сорочке, прогуливающейся по общему коридору босыми ногами. Потом на кухне, она послушно рассказывала маме, пока та доедала холодную картошку с дурно пахнущим салом, как прошёл день. А утром Мила ничего не помнила о своих ночных приключений, и ей было просто стыдно за себя, за своё странное поведение. Никто ей не объяснил, что у неё лунатизм. Единственным человеком, который немного понимал Милу в детстве, была её младшая сестра – Варя. Но когда девочки повзрослели – их тонкая связь взаимопонимания прервалась. Мила окончательно почувствовала себя одинокой в этом мире.