Czytaj książkę: «Жизнь как на ладони. Книга 1»

Czcionka:

I
Змея на груди

1

– Тимка, а Тимка, бери лукошко да ступай в лес. Кому говорю! Вон, глянь-кось, соседские мальчишки полну корзину сморчков нанесли. Ить весна на дворе. Пора и тебе, дармоеду, за работу приниматься! И так из милости живёшь! Весь дом обожрал!

Увесистый тёткин подзатыльник придал белоголовому парнишке ускорения, и он, схватив корзину, поспешно вымелся на крыльцо, чуть освещённое спозаранок неярким майским солнцем.

«Легко тётке Мане над сиротой измываться, – горько думал Тимошка, вытирая кулаком набежавшую слезинку, – своих Катьку с Кирькой в лес да на змеиные свадьбы, небось, не выставила. Давеча дед Иван ходил в лес на разведку, а после всем сказывал, что змеи по проталинам кишмя кишат. В клубы свиваются и жалят всех, кто на их змеиные глаза попадает. Не знаю, какие такие соседские мальчишки грибов нанесли. Вроде бы и не ходил никто…

Он окончательно приуныл, сунул иззябшие ноги в сапоги, оставшиеся от умершей по зиме матери, повесил на локоть тяжёлую, отсыревшую корзину и с неохотой поплёлся в сторону леса.

«Да и пускай меня там гады сожрут. Всё равно я никому не нужен…»

Хотя лес был лишь в полуверсте от села, Тимофей изрядно притомился в пути, да и есть до смерти хотелось. Он вспомнил, как осенью мама кормила его пирогами с капустой, и горестно вздохнул. Всего зиму и прожил у тётки, а уже и обноситься успел, и обголодаться. А самое страшное то, что ни разу за эти месяцы никто не сказал ему доброго словечка. Одно и слышишь каждый день: «лишний рот» да «лишний рот».

«А у меня ведь не только рот, но ещё и душа есть», – вздохнул мальчик и опасливо переступил кромку леса.

В этих местах всегда было немало змей, а сейчас – ранней весной – они, еще полусонные, выползали из своих нор и собирались в тугие шипящие комки. Только тронь – насмерть зажалят. Тимка подобрал крепкую палку и зорко осмотрелся по сторонам, высматривая первые грибы – сморчки. Ни одного…

«Наверно, придётся идти в горелый бор, оттуда народ завсегда грибы приносит», – решил он и двинулся по извилистой, едва заметной тропке, уходящей за большой холм.

Одному в лесу было страшновато, уж больно напряжённая тишина стояла вокруг: ни пения птиц, ни шума деревьев. Даже сломанные ветки под ногами не похрустывали, мягко вминаясь в сыроватую весеннюю почву, напоённую недавно сошедшим снегом. Тимошка вспомнил, как мужики рассказывали, будто в ближнем лесу под Рождество видели шальную медведицу. Ту, которая за лето жирку не подкопила и не залегла в берлогу. Да и подружка Любка шептала, что зверюга к весне начнёт особо лютовать – людей подкарауливать и человечью кровь пить. Жуть! Мальчик нервно повёл плечами и прибавил шагу.

– Куда путь держишь, добрый молодец? – услышал он насмешливый старческий голос и остановился: прямо на него шёл невесть откуда взявшийся благообразный старичок с походной котомкой за спиной.

Одет он был чудно – в точности, как на картинке, виденной в церковно-приходской школе, – холщовая рубаха до колен опоясана витой верёвкой, на ногах – лапотки, а в руке – посох. Хотел было Тимофей убежать, ничего не ответив, но что-то удержало. Остановился. Поклонился степенно, как покойный батюшка:

– За грибами иду, дедушка.

– Кто же это тебя за грибами наладил? – удивился странник. – Я полтыщи вёрст прошагал, считай, от самого города Сарова, и никаких грибов видом не видывал.

– Тётка меня за ними в лес отправила, видать, чтоб с глаз долой сбыть, – мрачно потупился Тимофей, – не нужен я ей. Лишний рот.

Осенью мои родители умерли, вот и пришлось податься к отцовой сестре, тётке Мане. А у неё своих детей двое, да муж – пьяница. Куда я там? Вот и мыкаюсь впроголодь, – пожаловался он совсем по-взрослому.

– Сирота, значит, – уточнил старичок.

– Ага, сирота. Круглая, – шмыгнул носом Тимка и переступил с ноги на ногу, – обуза тёткина. Вот она и лютует. Вишь, в лес меня послала. А я змей боюсь.

– Змей, говоришь, – усмехнулся дед. – Это ты зря! Змея – она тварь полезная, особенно если к ней с умом подойти. А тебе, паренёк, и вовсе грех змеи бояться. Попомни моё слово: ты всю жизнь со змеёй на груди проживёшь.

– Как же это, дедушка? – удивился Тимошка. – Неужто люди со змеями жить могут?

– Что другие люди могут, не могу сказать, а вот твою судьбу я словно на ладошке вижу. Ты ещё не раз меня вспомнишь. Храни тебя Бог, внучок.

Он не торопясь перекрестил растерявшегося мальчика, потрепал тяжёлой рукой по растрепавшимся русым волосёнкам и, не оглядываясь, потопал дальше по тропинке. Только Тимошка его и видел.

2

Тимка проводил глазами удаляющуюся спину странного деда и задумался. Слова старика озадачили и испугали его. Неужели он и взаправду всю жизнь проживёт со змеёй? Тимошка вспомнил, как ещё при жизни родителей он однажды побывал на ярмарке в большом селе Красное, около столичного Санкт-Петербурга.

Сперва они с отцом продали два воза сена, насушенного на душистых лесных лугах, и накупили по заказу матери всякой всячины. А потом отец показал ему на пёстрый балаган, похожий на огромную тюбетейку астраханских купцов, и спросил, не хочет ли Тимка посмотреть на индийского заклинателя змей. Тимка, конечно, с радостью согласился, хотя и боязно ему было.

На входе отец купил у толстой тётки два билета, и они вместе с толпой затискались в набитый битком небольшой зал с помостом посередине. Света не было, и какое-то время Тимка ничего не мог разглядеть. Но постепенно глаза привыкли к темноте, и он увидел, что на досках высокого помоста сидит раздетый до пояса худощавый мужичок с накрученным на голове полотенцем.

– Это и есть самый натоящий индус из государства Индия, – шепнул Тимофею отец, – они там в Индии все так одеваются. Я картинку на банке с чаем видал.

Тимофей согласно кивнул и затаил дыхание, потому что из-за занавеса сцены вышла индуска в длинном розовом платье и с факелом в руке.

– Смертельный номер! Всего один день! Самый лучший заклинатель змей! Чувствительных особ просим покинуть помещение! – на чистом русском языке прокричала индуска зычным голосом, подняв факел вверх, отчего голова заклинателя оказалась на свету.

Бросилось в глаза, что борода индуса – точно как у соседского козла, только чёрная.

Отец подхватил Тимку под мышки и посадил себе на плечи – чтоб было лучше видно. Мужчина на помосте кивнул помощнице головой и показал рукой на корзину около своих ног. Толпа испуганно затихла. Индус неспешно поднёс к губам дудочку, и из неё полилась заунывная монотонная мелодия.

«Наш пастух Колька-рыжий и то лучше играет», – разочарованно подумал Тимошка и вдруг испуганно вздрогнул: над корзинкой начала подниматься змеиная голова. Потом вторая, за ней – третья.

– Гляди-ко, и прям змеюки, – раздались голоса в толпе.

– Тише, не мешайте, – зашикали на них со всех сторон, и в шатре установилось полное безмолвие, нарушаемое нездешней мелодией.

Под тихие трели дудочки змеи плавно раскачивались из стороны в сторону, как заворожённые. Когда индус переставал играть, змеи начинали злобно шипеть, и тогда он снова поднимал свою волшебную дудочку.

…Нахлынувшие воспоминания заставили Тимошу вновь пережить радость того дня.

«Вот бы и мне стать циркачом, – размечтался он. Представил себя раздетым по пояс с дудочкой в руках и широко улыбнулся: – Точно! Решено! Сбегу от тётки в цирк и выучусь на заклинателя! Ох, и жизнь у меня настанет! Поеду в Индию, наловлю там змей…»

Мальчика вывело из задумчивости сердитое шипение. Он глянул вниз и обомлел от страха: около его ног извивался тугой скользкий клубок чёрных тонких змей. Тимофей испуганно вскрикнул, отпрыгнул на ближайшую кочку, оттуда – на другую, а потом бросился бежать, не разбирая дороги. Охваченный безотчётным страхом, он не замечал веток, хлещущих его по лицу, и, как слепой, тыкался руками в шершавые стволы сосен.

– Мамочка, миленькая моя, где ты? На кого ты меня покинула? – плакал он в голос и бежал, бежал, бежал, покуда ноги не вынесли его на широкую дорожную колею.

3

На дороге Тимофей наконец опомнился и перевёл дух. От пережитого испуга у него пересохло во рту, тряслись ноги.

«И что это я так напугался? – урезонивал он сам себя. – Ведь большой уже парень, одиннадцать лет по зиме сравнялось, а рванул от змей как маленький».

Мальчик взглянул на свои пустые руки и понял, что корзину он потерял.

«Ну, всё. За корзину тётка Маня меня живьём съест», – убито подумал Тимка, и это окончательно укрепило его в мысли больше не возвращаться в родное село.

Он с сомнением потрогал оторванную подошву на сапоге, поддёрнул сбившиеся от сумасшедшего бега штаны и решительно двинулся по незнакомой дороге. Идти пришлось долго. Дорога то сужалась, то расширялась, то становилась ровной, как полотно, то снова превращалась в тропку, еле заметную среди весенней грязи. Один раз Тимошка заметил надетый на берёзовый сук чей-то старый лапоть и обрадовался ему, как родному. Стало чуть спокойнее: видать, и здесь людишки бродят. Но тут же вспомнил о медведице-людоедке. Может, это она наозоровала? Человека растерзала, а лапоть на дерево закинула…

Чем дальше от дома уводила лесная дорога, тем упорнее лезли в голову разные мысли – одна страшнее другой.

«Интересно, куда я приду? – гадал Тимофей. – Вдруг попаду в логово к разбойникам? Вон мужики по осени обсуждали, что в этих местах какие-то варнаки орудуют, обозы с купцами грабят».

Как назло, навстречу не попадалось ни одного человека и спросить, куда ведёт неизвестная дорога, было не у кого.

«Хорошо бы оказаться в самом Санкт-Петербурге, – мечтал мальчик, – да попасться на глаза самой царице или даже царю. Уж они бы меня в обиду не дали. Наверняка определили бы в школу, я ведь страсть как учиться люблю».

Тимка припомнил, что царя зовут так же, как звали его покойного батюшку – Николай. Только отец был просто Николай Петров, а царя называют «Его Императорское Величество Николай Второй».

Голова кружилась от голода, а конца пути всё не было видно.

«Небось, и ночевать в лесу придётся», – прикинул мальчик, и в ту же секунду вдалеке раздался паровозный гудок. Это придало Тимке новые силы.

Казалось, что за лесом пыхтело и ворочалось крупное чудовище с тремя головами: «чух-чух-чух».

«Там чугунка, – понял Тимофей, – она меня в столицу выведет».

Хотя паровоза Тимка никогда не видел, но зато не раз слышал от отца, что в их волостной город Гатчину проложена из Санкт-Петербурга железная дорога, по которой ездит по чугунным рельсам паровая машина – паровоз.

– Знатная вещь, – нахваливал новшество батя, – вырастешь, Тимка, в ум войдёшь, покатаю тебя по чугунке. Не пожалею денег на билет. Вон, лавочник с сыном три раза в Гатчину ездили, а мельник свою дочку даже в Санкт-Петербург возил. И я не хуже, не сомневайся.

Вскоре дорога подошла к реденькому подлеску, и на открывшейся насыпи Тимофей увидел уложенные поперек пути брёвна, по которым была проложена тонкая колея. Он вскарабкался вверх по насыпи, опустился на коленки и опасливо потрогал пальцем блестящий рельс.

«Не понимаю, как это по нему можно ехать и не упасть. Телега бы нипочём не проехала, враз бы на бок завалилась, – подивился паренёк. – И выдумал же кто-то этакое чудо!»

Он почувствовал под рукой колебания и по поднявшейся с деревьев стае птиц понял, что скоро здесь пройдёт поезд.

«Спрячусь от греха подальше», – решил Тимка и кубарем скатился вниз в кусты ивняка.

Ох, и жуткой же машиной оказался этот паровоз! Из кустов было хорошо видно, как, дымя огромной трубой, по рельсам двигалось настоящее страшилище с огромными колёсами и круглой будкой наверху. Паровоз тащил за собой несколько хорошеньких голубых вагончиков, из окошек которых выглядывали нарядные дамы и господа. Из окна самого последнего вагончика высунулся мальчик в матросском костюмчике и приветливо помахал Тимке рукой.

«Ишь, рассмотрел меня, глазастый», – Тимофей выбрался из своего укрытия и побрёл по шпалам вслед удаляющемуся поезду.

Если от двух поездов Тимка шарахался, как конек-стригунок от первой упряжи, то потом попривык и стал присматривать, куда бы прицепиться, чтоб проехаться с ветерком, тем паче, что ноги-то не казённые. Наиболее подходящим для этого местом показалась ему приделанная к последнему вагону небольшая лесенка. Когда очередной поезд, обдав паренька струёй пара, неспешно проплывал мимо, он дождался последнего вагона, изловчился и вскочил на приклёпанные сзади покачивающиеся ступени.

Ехать на настоящем поезде, пусть даже и на весу, было так захватывающе, что Тимофей забыл обо всём на свете: и о выжигающем нутро голоде, и о злющей тётке Мане, и о пережитом недавно испуге, и даже о своей горькой сиротской доле.

В первые минуты ему хотелось во всё горло кричать от радости, но, поразмыслив, он благоразумно решил промолчать. И правильно сделал, потому что у него над головой хлопнула дверь, и на площадку заднего вагона вышли два человека.

– Видал, Колян, господинчика в третьем вагоне? Саквояж у него знатный, похоже, что сшит из крокодиловой кожи. Да и сам одет не бедно – пенсне в золотой оправе. Как думаешь, возьмём на гоп-стоп? – спросил один.

– А что ж, – отвечал ломкий юношеский голос, – это нам завсегда с большим удовольствием. Тем более что ты, Максимыч, дело знаешь, ещё никогда не бывал с пустыми руками – без добычи.

– Да не забудь у него ещё и часы срезать, – назидательно напомнил старший и сплюнул вниз, прямо Тимке на голову.

Парнишка вздрогнул и сжался в комочек.

«Разбойники», – догадался он и нахмурился.

Родители всегда учили своего Тимку жить честно, а батюшка в церкви говорил, что воровство и разбой – это смертный грех.

Пусть плюют сколько угодно, он всё равно себя не выдаст и обязательно предупредит мужчину в третьем вагоне, что его хотят ограбить. Тимофей хорошо знал, что слово «гоп-стоп» обозначает кражу, потому что среди его деревенских друзей в ходу были байки про знаменитого сыщика Путилина, направо и налево вступавшего в схватки с ворами и душегубцами, а Лёвка – сынишка одного дачника – показывал про него целую книжку с картинками.

Вскоре лес по сторонам дороги поредел, кое-где стали встречаться домишки, прижимавшиеся к обочинам дорог. Замелькали подводы, гружённые дровами, крестьянские телеги, и, наконец, поезд дал длинный гудок. Приближалась станция.

По замедлившемуся ходу поезда Тимоша сообразил, что близится конец пути. Это было как нельзя кстати – вцепившиеся в лесенку пальцы совсем одеревенели, а портки, подвязанные тонкой пеньковой верёвочкой, то и дело норовили свалиться вниз.

– Это что за пострелёнок! Я тебя ужо в полицию сдам! – услышал Тимофей истошный крик мужика в чёрной форме, торопливо соскочил с лесенки и юркнул за плавно остановившийся вагон. Краем глаза он увидел крупные буквы на верху дома, которые сложились в слово «ГАТЧИНА».

Куда бежать? Где искать третий вагон и господина, на которого охотятся два бандита?

«Барин должен быть в пенсне и с саквояжем», – вспомнил Тимошка и тут же его увидел. Мужчина неторопливо шёл по перрону, держа в руке красивый чемоданчик, который называется «саквояж». Такой же был у заезжавшего в их деревню господина из города. На носу у него поблескивало небольшое пенсне, из-под которого рассеянно поглядывали добрые светлые глаза.

– Дяденька-барин, берегись! – отчаянно выкрикнул мальчик и тут же почувствовал сильный толчок в спину.

Наступила глубокая темнота…

4

…Время от времени Тимошка открывал глаза и видел над головой венок из белых цветов. Потом глаза сами собой закрывались, и цветы пропадали. Его телу было тепло, мягко и уютно. Только голова сильно болела. В очередной раз выйдя из забытья, он расслышал чьи-то тихие голоса.

«Наверное, я уже умер, – подумал он, – неужто так говорят ангелы?»

Он попытался вслушаться в разговор, казавшийся поначалу сплошным гулом, и постепенно начал различать отдельные слова.

– Андрей Иванович, что вы думаете насчёт трепанации черепа? – спросил кто-то невидимый.

– Как вам сказать, Пётр Сергеевич, положение, конечно, серьёзное, но всё же давайте немного подождём. Детский организм гораздо выносливее взрослого, даже несмотря на то, что ребенок порядком истощён. Хотя удар головой об рельсы был очень сильный.

– Вы не узнавали, задержали ли тех подонков, что столкнули мальчика под поезд?

– Говорят, ищут.

Голоса стали звучать громче и внятнее. Тимка приоткрыл один глаз, чтобы подглядеть, как выглядят ангелы.

«Вдруг это не ангелы вовсе, а черти пришли по мою душу», – опасливо подумал он и хотел было снова закрыть глаз, но любопытство пересилило.

Оказалось, что голоса принадлежали совсем не ангелам, а двум господам. Один был одет в мягкую куртку, а второй – в яркую военную форму.

– Смотрите, Андрей Иванович, вы были правы, он открыл глаза, – обрадовался барин в куртке и надел пенсне, чтобы лучше рассмотреть Тимофея.

«Человек в пенсне из третьего вагона!» – озарило Тимку, и он вспомнил свой побег от вредной тётки, железную дорогу, воров и удар в спину.

– Ты меня слышишь? – спросил офицер.

«Да», – хотел ответить ему Тимка, но губы совсем не слушались. На всякий случай он снова смежил веки, чуть-чуть подсматривая в щёлочку между ресницами.

– Он слышит и даже пытается отвечать. Это великолепно, Пётр Сергеевич!

– Ну, слава Богу, – размашисто перекрестился господин в пенсне, – а то я уж начал тревожиться. Всё-таки мальчик три дня лежит без памяти. Теперь быстро пойдёт на поправку. Сима, Сима, иди сюда, – позвал он, и в комнату вошла пожилая женщина с приветливым лицом. – Серафима, мальчик очнулся. Напои его, пожалуйста, водой и накапай вот эту микстуру. Если его не стошнит, можно будет дать бульон.

Пётр Сергеевич протянул тётке бутылочку с лекарством и вслед за Андреем Ивановичем вышел из комнаты. Женщина торопливо взяла из рук Петра Сергеевича микстуру и опустилась на стул рядом с Тимошкой. На него повеяло тонким запахом цветущей черёмухи.

– Очнулся, голубчик! Вот и хорошо. Вот и молодец! Сейчас тётя Сима тебя обиходит, – приговаривала она мягким голосом.

Она казалась такой мягкой и нежной, что Тимофей не стал больше таиться и широко распахнул оба глаза. Тётя Сима ответно улыбнулась и, приподняв его голову, поднесла к губам Тимо-хи чашечку с носиком – наподобие заварочного чайника.

– Сейчас кушать будем. Желаешь похлебать тёпленького?

Тимка сглотнул микстуру и понял, что больше всего на свете он хочет есть. «Варёный сапог бы съел», – говаривал в таких случаях его отец.

Тётя Сима ушла и вскоре вернулась с красивой белой чашкой в руках. Она принялась осторожно кормить Тимку чуть тёплым солоноватым варевом. Какая вкуснота! Тимошка даже зажмурился от такого блаженства. Нет, не зря он подумал, что очутился в раю. Ну, чисто рай!

Сразу после еды к мальчику подошёл Петр Сергеевич с блестящим молоточком в руках и осторожно погладил его по грязным спутанным волосам:

– Изрядно напугал ты нас, дружок. Считай, второй раз на свет родился.

Он покрутил в руках молоточек и поднёс его к Тимкиному носу.

«Бить будет!» – ужаснулся Тимка.

Пётр Сергеевич, заметив его испуг, усмехнулся и попросил смотреть на самый кончик молотка, покачивая им из стороны в сторону перед глазами мальчика. Тимка заворожённо следил за молоточком, а сам в это время думал: как же странно всё обернулось – чужой господский дом, барин из третьего вагона с молоточком в руках, незнакомая тётя Сима, которая кормит его с ложечки…

Пётр Сергеевич как будто прочитал Тимошкины мысли. Он удовлетворённо отложил молоточек в сторону и прищёлкнул пальцами:

– С помощью молоточка я проверяю, в порядке ли твой мозг и зрение. Я, видишь ли, доктор. Зовут меня Пётр Сергеевич. А тебя как?

– Тимка.

– Ну вот, Тимофей, я подобрал тебя на вокзале без сознания и взял к себе на квартиру. Но скоро ты выздоровеешь и сможешь пойти домой. Там уже тебя, вероятно, с полицией ищут.

Тимошка попробовал отрицательно помотать головой, но тут же поморщился от резкой боли в шее.

– Некому меня искать, – глядя в глаза доктору, выговорил он запёкшимися губами, – сирота я, никому не нужный. Сам себе голова.

Пётр Сергеевич нахмурился и постучал молоточком по ладони:

– Голове ещё полежать требуется, а с твоей персоной мы что-нибудь придумаем. Я постараюсь похлопотать насчёт сиротского приюта. А ты спи пока, набирайся сил.

«Приют» – это страшное слово заставило Тимку забиться под одеяло. Ещё в деревне он слышал, как заезжая барыня в сердцах кричала своим расшалившимся дочкам: «Не будете слушать маменьку – сдам в приют».

«Зря я признался, что сирота, – огорчился Тимошка, – ну да ладно. Наступит ночь, убегу».