Czytaj książkę: «Шкаф»
От нашей съёмной квартиры до деревни Петровки, по предварительному расчёту, ехать часа четыре. Жена попросила купить шкаф и забрать его оттуда, да ещё расплатиться монетами. Эдакая мудрёная прихоть, но я горячо любимой супруге ни в чём не могу отказать. Она любила облагораживать интерьер дома, реставрировать и переделывать, разукрашивая, старинные вещи. Затем что-то продавать и что-то оставлять для себя. Шкаф нашла на одном форуме и очень приглянулся.
Я выехал, едва рассвело, подобрав по пути кореша. Он стоял на остановке: высокий, тощий и хмурый, как грозовая туча, да руки привычно спрятаны в карманы джинсовых шортов, как бы всем сообщая: мол, кусаюсь, не подходи.
Но, стоит встретиться с ним взглядом, замрёшь на месте, на пару секунд утонув в серых глазах, пронизывающих насквозь искрометным добром, как солнечный лучик воду в колодце, и сразу то первое впечатление его нарочитой мрачности пропадает; ведь нутром знаешь, что он действительно хороший парень. Такие чудаки, как Леший, он же Лёшка Пасечников, по жизни не предают.
Мы дружим уже лет восемнадцать, прикину: с двенадцати лет ходим, что не разлей вода, а значит, считай, пробежало больше, чем половина моей жизни: в конце января с размахом планирую в собственном новом доме отмечать юбилей.
Он зевал всю дорогу, не в силах комфортно устроиться на сиденье, чтобы подремать. Мельком глянешь на кореша, увидишь, как длинные тощие ноги Лешего упираются в приборную панель, и, как ни крутись, ему высоченному и нескладному в «ниве» не развернуться.
И всё же он не отказал поехать со мной в глухомань, к чёрту на кулички. Вот это ценю.
Дорога за городом – сплошные колдобины да выбоины в прохудившемся асфальте. Бух-бух, снова и снова проваливаешься в очередную яму. Куда тут расслабишься, разве что отвлечёшься музыкой.
Мы дружно на пару щёлкали радио, бурчали, пока не находили прогоняющие сон мотивчики. А Леший отбивал ритм, постукивал по коленям пальцами, вынуждая меня присоединиться к его подпеванию Кипелову.
Моего терпения выносить его раскатистый бас хватало минут на пять, а затем я тоже начинал тянуть нашу любимую: "Я свободен".
За окном чередой проносились зелёные поля да смешанные леса. Стволы тянущихся к свету берёз с раскидистыми кронами, ольха и выродившийся орешник, одинокие пятачки сосен, холмы с синеватой чернотой леса, уходящего к горизонту, и редкие, чаще заброшенные домишки – остатки былых деревень. Ещё реже попадались амбары да скотоводческие фермы.
Стремительно таяла утренняя прохлада, в летний денёк незаметно подкрадывался полдень, а раскалённая монета солнца, точно подброшенная щелчком, взлетала к зениту, изжаривая голубизну небес беспощадным зноем.
Возле искусственных водоёмов паслись разномастные коровы, в надежде спастись от прожорливых слепней.
Мы взмокли. В раскрытые окна влетал иссушающе жаркий воздух, точно от включённого на полную мощность обогревателя.
Незаметно выпили бутылку минералки, не раз вытирали лбы и переднее стекло салфеткой, расчищая от налёта пыли. Казалось, вместе с залетевшим ветром пыль оставалась везде: на руле, на приборной панели, на коже и на одежде. Так и пролетали один за другим однообразные в своих пейзажах за окном километры.
Радио давно заглохло, вырубленное Лешим на какой-то неудобоваримой театральной постановке.
Мой смартфон держал всего одну полоску зарядки, а на дороге за час езды мимо нас не пронеслось ни одного автомобиля. Точно мы действительно ехали в некое оторванное от цивилизации место.
Ещё пара километров выщербленного лютой зимой шоссе до чётко обозначенного на карте поворота. Там, за леском, должна находиться Петровка. И, как назло, мотор чихнул, затем заглох, едва мы подкатили к чахлым кустикам, росшим у прилеска. Дальше остатки асфальта исчезали в глинобитной колее.
Пришлось выходить из машины, матюгаться да давиться от злости тёплой минералкой. Что с двигателем – непонятно. С виду под капотом всё нормально: ни дыма, ни потёков, ни пара, а вот же «нива» не заводилась. Хренотень какая-то.
Многозначительно переглянувшись с Лешим, который нахлобучил на самый лоб бейсболку, я сцапал с заднего сиденья затёртую рыболовную панаму да взял из бардачка деньги и смартфон, закрыл машину. Вздохнул и, собравшись с духом, точно попутным ветром подгоняемый усиливающимся недовольством да прущей изнутри злобой, повесил через плечо сумку и первым ступил на едва различимую тропинку, змеюкой скользящей в тёмном лесу, будто бы даже вовсе не хоженном человеком.
С каждым шагом вглубь невыносимо звонко пищали кусачие комары, и вокруг головы проносились тучи кровососущей мошкары. Воняло прелыми листьями и какой-то едва различимой гнильцой, но стоило подуть ветру, как она пропадала. И больше ни единого признака жизни вокруг: ни звука, ни треска, ни затаённого щебетанья птицы где-то в глубине леса. Только корявые деревья с покрытой мохом корой, плешивые пни с россыпью поганок да громоздкий исполин-папоротник, через который буквально приходилось пробираться, раздвигая его руками.
Наконец, мрачный лес остался позади. Мы вышли на предгорок с заброшенными домами, с покосившимися заборами, гнилой просевшей крышей да выбитыми стёклами. Впереди уходила длинная, заросшая бурьяном дорога на холм, где за высоким тёмным забором смутными очертаниями угадывался выступающий за ним огромный домина.
Мы шли вперёд, молчали – и то и дело у меня возникало чувство нереальности происходящего, будто заблудились и попали совсем в другое место.
По пути возле обветшалого дома стоял запущенный колодец со сломанным журавлем. Рядом огромный вековой дуб с редкими листочками, расколотый надвое молнией, и стылая тишина вокруг: ни кошки, ни собаки, ни хлопанья крыльев пролетающей в небе птицы, даже солнце здесь точно проходило сквозь сумеречный фильтр, выгибая из предметов на землю неестественно глубокие тени.
Корявый знак на чёрном деревянном столбе с оборванными проводами указал, что мы всё-таки пришли по адресу. "Петровка". Красные буквы на белом фоне таблички давно выцвели, точно потёки гуаши от дождя.
– У меня мурашки бегут по коже от этой деревеньки, – хмыкнул Леший и поёжился.
Я кивнул, нутром ощущая стрёмность этого безжизненного места. А сам нарочно бодро сказал:
– Не боись, чувак, раз здесь что-то продаётся, значит – и живые люди найдутся. Топаем дальше, – показал я рукой в сторону холма.
Леший вздохнул.
На небо потихоньку набегали тучи.
Мы взобрались на холм, изрядно вспотев. Открыли поржавевшую калитку с пиками наверху и по практически вросшим в землю плиткам подошли к массивной двери, на которой вместо привычной ручки было железное кольцо. И только собрались постучать, как дверь открылась сама. Из тёмного проёма выглянуло носатое, какое-то скособоченное лицо, что сразу и не различишь, мужчина это или женщина.
Крупные узловатые пальцы вцепились в дверь, придерживая её. Резкий неприятный голос, точно рык животного, вырвался из тонкой прорези рта.
– Заходите, хозяин уже вас заждался, – обронил определённо Он, а не она, и сразу скрылся в темноте, только мелькнули неестественно широкие плечи на низкорослом теле.
В доме было сумрачно, даже несмотря на лёгкие воздушные шторы, и чисто, но нос всё равно засвербел от запах пыли, старости и запустения. Что выглядело не иначе, как странно. Всё сверкает и блестит, откуда бы тогда запаху взяться?
Мебель в доме добротная, старинная и даже чуток помпезная, подходящая больше женскому будуару, чем обыкновенному деревенскому дому. Высокие потолки украшал затейливый узор и лепнина, а сверкающие хрустальные люстры с диковинными узорами морд экзотических химер и всевозможных гадов ползучих, наверное, стоили целое состояние.
– Электричества в доме нет, – пояснил наш провожатый, внешностью и пёстрой одеждой напоминающий карлика-силача из цирка. Предупредив, что в коридоре темно, сопровождающий открыл перед нами дверь и зажёг масляную лампу.
Я моргнул, избавляясь от наваждения, что идём вечность, точно в пещере, а стены ослизли, и потолок сочится влагой – и прямо над головой что-то шуршит в гигантском коконе-паутине. Стук в дверь привёл меня в чувство. Рядом стоял Леший. Я моргнул. Всё снова в норме.
Жёлтое пламя сквозь ламповое стекло в руке карлика освещает паркет и дощатые стены. Очень тёмная, почти чёрная дверь, тоже с бронзовым кольцом вместо ручки. Брр. Откуда-то повеяло сквозняком. Я вздрогнул. Карлик (нет, называть его так – грубо, лучше просто низкорослый мужчина) постучал кольцом в дверь три раза. Прогрохотало. Тук-тук тук.
– Войдите, – глухо отозвался кто-то изнутри, точно болел простудой и кутался в шарф.
Мужчина в полосатом костюме и вязаной шапочке сидел за письменным столом у окна и, несмотря на воздушную кружевную штору, внезапно показавшуюся мне плотной паутиной, будто бы прятался в тени. В камине едва полыхал огонь, большими красными глазками тлели за оградой угли, а воздух в комнате оказался неприятно спёртым. Я сразу почувствовал себя неуютно и начал потеть. Напротив зеркала на треножке, в дальнем конце комнаты, то ли ещё чего-то занавешенного чёрной тканью стоял шкаф. Он ничем эдаким не выделялся из подобных предметов мебели, но сразу же целиком и полностью увёл моё внимание от хозяина к собственной персоне. Двухстворчатый, на крепких ножках. Старинный, с ящиками внизу и дверцами на петлях, он почти касался потолка, напоминая древесного исполина. Шкаф просто был. Просто заставлял смотреть на себя, оценивать слегка грубоватые контуры и в то же время великолепную работу плотника.
Леший стукнул меня в плечо, приводя в чувство. Я очумело посмотрел на него. Мужик за столиком что-то говорил.
– Здравствуйте, – сказал я и извинился за рассеянность.
– Ничего страшного. Такое уж шкаф иногда производит впечатление, – сухо сказал мужчина и, отодвинув стул, выбрался из-за стола. Он был высок. Хрупок в кости, узкоплеч и болезненно тощ, напоминая живой портрет Кощея Бессмертного. В своём костюме и этой простенькой шапочке продавец выглядел чересчур экстравагантно. Костистая ладонь, протянутая мне для рукопожатия, была бледной и сухой.
– Леопольд Мафусаилович. Можно просто Лео, – с хрипотцой сказал он.
– Александр Скворцов, можно просто Саша, а это Алексей, – ответил я, выдавливая из себя улыбку. Кожа на его лице была странной, без явных мимических морщин и пор, а вот глаза производили ещё более отталкивающее впечатление. Чёрные топи, в которых едва проступали искорки зрачков, глаза словно были покрыты маслянистой плёнкой, гипнотически затягивающей в свою глубину.
– Очень приятно, – сказал он и спросил: – Вы принесли деньги?
– Конечно, – сказал я и вытащил из сумки тугой крупный мешочек, наполненный под завязку монетами. Даже представлять не хочу, на какие ухищрения пошла Наташка, чтобы разменять несколько тысяч рублей на копейки.
– Прекрасно, – улыбнулся он, едва раздвинув серые губы.
Брр. Меня пробрало. Леопольд протягивал руку за мешочком, я тупо смотрел на шкаф и вдруг чуть не закричал, различив сбоку от мебели, на красивых обоях, неожиданно мокрое пятно, точно исходящую слизью дыру. Моргнул – и снова всё было в порядке. Я что сегодня – перегрелся на солнце?
Пока я стопорил, Леший спрашивал Леопольда, можно ли разобрать шкаф, чтобы перетащить его в прицеп машины.
– О погрузке можете не волноваться. Герасим! – прохрипел тот.
Наш сопровождающий, в длинной цветастой рубахе, подвязанной поясом, и в широких брюках, усаженных в сальные туфли, с обтрёпанными носами, размера эдак сорок пятого вихрем ворвался в комнату. Никогда не страдал бзиками, вроде предчувствий, а тут как накрыло. Я с тоской посмотрел на мешочек, лежащий на хозяйском столе, на узкий рот Леопольда, и вдруг захотелось забрать деньги и бежать, просто бежать из дома. Голова закружилась. Леший нервно смеялся в ответ на шуточку хозяина дома. Я снова вздрогнул, когда посмотрел на пол, враз потемневший и позеленевший от расползшегося по нему белесого грибка и мха. «Наверное, я точно спятил!» – скоростным поездом пронеслось в мозгах.
– Сашка, я не верю, что этот лилипут Герасим сможет вытащить шкаф в одиночку из дома, – шепнул кореш мне на ухо.
– А-а? – отозвался я, приходя в себя и злясь, оттого что, скорее всего, заболеваю. Пол под ногами был нормальный. Светлый паркет золотился, точно натёртый воском. Я ощутил, как на лице выступил пот. Хотелось хмыкнуть: вдруг представилось, как Герасим, сидя на корточках, тщательно и кропотливо натирает паркет щёткой.
– Может, чаю? – радушно предложил Леопольд и добавил, что по ломоте в костях предчувствует приход грозы.
– Не-а, – я покачал головой, чувствуя, как меня мутит.
Шустрый Герасим уже перевернул шкаф набок. Почему-то шкаф выглядел меньше, а комната больше. Как и дверь стала просто дверью для великана – расширилась в обе стороны раза в два. Леший, точно зачарованный, слушал, как тараторит Лео, вещая про подвиги Герасима, в трёхлетнем возрасте таскающего гирьки. Я с глупым выражением лица пытался уловить суть разговора. Обрывки слов проносились мимо уха. На лоб капнуло, и я вытер воду, озадаченно посматривая на сухой потолок. Ощущение неправильности происходящего смущали. Да что со мной сегодня не так?
– Пошли, кореш, что-то ты снова завис. Точно чаю не хочешь? Лео, такой забавный, – сказал он, когда мы второпях прощались.
Тяжёлый, маслянистый взгляд Леопольда, брошенный нам напоследок, наверняка будет преследовать меня в кошмарах. Он помахал нам рукой – и пузырём вздулось и хлопнуло нечто сокрытое под его пиджаком со спины. Шапочка на голове Леопольда чуток приподнялась, обнажая лысую снежно-белую кожу. Ж-жууть. А ну его. Мне просто нужен свежий воздух. И всё снова будет тип-топ.
Тучи сгустились, затянув небеса фиолетово-чёрной пеленой. Воздух буквально звенел от электричества. Пахло озоном и грозой. Я глубоко вздохнул. Полегчало. Во дворе Герасима не было. Мы переглянулись с Лешим и погнали пешкодралом в сторону заброшенной деревеньки. Происходило невероятное. Гм, грубо выражаясь, карлик либо спрятал шкаф, либо оказался суперменом и удивительным образом дотащил его на плечах (ага, не поверю, пока не увижу воочию) к нашей «ниве». «Это сколько, примерно, тащить метров?» – прикидывал я, задыхаясь от бега и останавливаясь на опушке, перед тем как зайти в беспросветный лесной мрак.
Герасим не выглядел утомлённым. Скорее торжество проступало на его свинячьей, чуток разрумяненной харе. Он без спроса отодвинул брезент с прицепа и самолично впихнул туда шкаф. За одно это хотелось его придушить и хорошенько намять бока.
– Фух, – выдохнул я, собираясь с мыслями и беря себя в руки. Что это сегодня творится со мной? Так и в психа легко превратиться.
– Мужик, ты крут, – балагурил с Герасимом простодушный Леший.
Разуй глаза, кореш, с типчиком что-то не так! Тут же захотелось крепко встряхнуть кореша, взяв его за шиворот футболки, как куль с мукой.
– Спасибо, дальше мы сами управимся, – выдавил из себя я, на корню обрывая новый вопрос наивного Лешего. Обидно, когда друг в ответ смотрит на тебя так, точно хочет покрутить пальцем у виска.
Герасим молча кивнул и, слегка пожав плечами, размял шею, затем скользящей, странно отвлекающей глаз походкой почти скрылся из виду в лесу.
Леший открыл машину и из собственного, затёртого и местами залатанного походного рюкзака, который таскал на все случаи жизни, вытащил плитку шоколада да крикнул:
– Эй, погоди, Герасим! – побежал вдогонку.
Я топнул ногой от злости, затем стал накрывать шкаф брезентом, стараясь, чтобы ткани хватило на весь объем, да жёстко подвязывал верёвкой, стягивая края. Уже всё сделал и вдруг вспомнил про Лешего, оглянулся: запыхавшийся друг выбегал из леса с отстранённо-потерянным видом, точно испытал лёгкий шок и обалдел при этом.
– Эй, да в чём дело?! – воскликнул я.
Болезненно резко над лесом сверкнула зарница, рассекая изломанной линией небо. Грохнуло – и с пушечным залпом хлынул оглушающим потоком дождь.
Леший вскочил в машину, взял бутылку минералки и стал жадно пить. Бледный, как поганка, теперь он напоминал привидение.
– Всё в порядке, в порядке, – точно пытаясь убедить себя, а не меня в этом, повторял он и вдруг замолчал, затем сказал, жадно хватая ртом воздух: – Я просто увидел… Нет, показалось….
Я отобрал у него минералку и выпил всю, что осталась, хмыкнул, отмечая про себя, что, похоже, моя разыгравшаяся от перегрева «болезнь» с проявлениями галлюцинаций заразна.
Так мы и просидели в машине, молча, каждый погружённый в свои невесёлые мысли, пару часов кряду, пока гроза не переросла в моросящий дождь. За это время я вздремнул, накрывшись ветровкой и прислонившись к спинке сиденья. Кажется, едва погрузился в сон, как приснился настоящий кошмар.
Мне снилось, что я вышел из машины в грозу, потому что Леший пропал. Белый шквал дождя промочил насквозь одежду и полностью лишил слуха. Я едва ли что-то видел, но точно знал, что кто-то, или что-то находится рядом. Шаг вперёд в темноту – и тонкие пальцы коснулись моего плеча, крепко сжали, точно и не пальцы это были вовсе, а когтистая птичья лапа. Я обернулся, придушенно вскрикнув, а ноги точно вросли в землю. Продавший нам шкаф Леопольд Мафусаилович без своей вязаной шапочки враз потерял сходство с человеком. Скрывавшийся под ней, неестественно вытянутый череп с пульсирующими наростами, в которых копошилось что-то сизое, червеобразное со жгутиками, помимо воли приковывал к себе взгляд. Тук-тук-бух. Моё сердце в груди буквально разрывало клетку из ребёр. Страх смешался с отвращением, а ноги… ноги были мне неподвластны.
Леопольд разом оказался так близко, что я ощутил гнилостный смрад его дыхания. Он осклабился и что-то прошептал, нависая надо мною тощим, ужасающим гигантом, точно стоял на ходулях. Мужчина едва раскрывал рот, а его слова-иглы буравили моё сознание, при этом издавали отчётливое шуршание, сравнимое разве что с сыплющимся песком на бумагу. Я заорал и отчаянно попытался улепетнуть прочь, и вдруг сквозь БАМ-БАМ-БАМ! – залповую очередь дождя – услышал и, наконец, разобрал смысл слов, таящийся в его приглушённом шёпоте. «Скоро, скоро птенец проснётся, и тогда он будет выбирать, кого оставить себе, а кого сожрать!»
Я резко очнулся. Колотясь от страха. Весь потный и резко озирающийся по сторонам, не в силах отделаться от гнусного отпечатка сна. Страх душил, перекрывая дыхание. «Это был всего лишь сон, чувак, – повторил несколько раз про себя. – Всего лишь чёртов сон. Хах!» Леший на соседнем сиденье тихонько похрапывал. Дождь закончился. Чёрные небеса посерели. Я мысленно скрестил пальчики на удачу и повернул ключ зажигания.
Мы вернулись ко мне домой, почти в восемь вечера. Голодные и злые да неспокойные, что всё так, наперекосяк, обернулось. В довесок в доме были гости. Хотя мы с женой ещё не собирались праздновать новоселье.
Серебристый мерс Казановы находился под тентом. На заднем дворе дымился мангал. Из раскрытых окон кухни ветер приносил аппетитные запахи жареной курицы, копчёной рыбы и выпечки.
Я припарковался возле сарая, в котором, кроме инструментов, хранили разве что дрова да инвентарь для огорода.
Едва мы с Лешим выбрались из «нивы», как на потные лица сразу прилипла вечерняя мошкара, кружившая возле старой яблони, доставшейся нам вместе с участком. В животах синхронно заурчало.
Перед тем как сказать всем «привет», до жути хотелось в душ. Смыть с себя пот и усталость, все негативные впечатления от поездочки, а там можно и набить брюхо, и если всё приготовленное Наташкой окажется таким же вкусным, как витающие вокруг аппетитные запахи, то все накопленные обиды сразу исчезнут.
Мы с Лешим вошли в дом через кухню, ибо не хотелось вот так, кислыми рожами и неприглядным видом пугать гостей, а там и от разговоров «о том о сём» будет не сбежать ни под каким благовидным предлогом. Удача на диво была к нам благосклонна: незаметно удалось проскользнуть, практически крадучись, на цыпочках, на второй этаж.
Мне досталась большая ванна, а Лешему душевая кабина, так сказать, по блату в честь дружбы.
Освежившись, я рылся в шкафу в поисках чистых вещей для себя и для Лешего и был пойман с поличным Наташкой, которая подкралась ко мне из-за спины и резко хлопнула по плечу, чуть не доведя до инфаркта.
На невысказанный вопрос она сразу сказала, что нежданно, точно сговорившись, приехали все сразу: её родители, также Казанова и Инга со Светкой с трёхлетней дочкой Леной, но стоит пояснить, что визит тёщи для меня – своеобразная горькая пилюля, которую даже визит балагура Казановы не был в силах подсластить.
Я выбрал старые джинсовые шорты, севшие из-за стирки, и майку без принта для тощего Лешего. Сам же в отместку плохому настроению натянул треники и майку-алкоголичку, что просто на дух не выносила тёща.
Спустившись вниз, мы присоединились к общему веселью, умудряясь шутливо уклоняться от навязчивых вопросов, при этом усиленно налегая на еду.
В меню были танцы, караоке, креплёное вино, коньяк и сочные шашлыки.
Новый дом погрузился в сонную тишину далеко за полночь. Шкаф оказался позабыт до утра.
… Мне было зябко и одновременно душно. На груди что-то лежало. Тяжёлое и холодное, оно не давало вдохнуть. Усилием воли я напрягся и попытался проснуться. Не смог. Сердце пропустило удар, а затем затрепетало, ускорив свой бег, точно испуганная выстрелом лошадь. Голые пятки лизнул холодный воздух от ветерка, задувающего в спальню из распахнутого из-за жары настежь окна.
" Я не сплю, не сплю!" – понимание ошпарило, словно кипятком, и со скрежетанием зубов я проснулся.
Темно. Наташка лежит рядом со мной на кровати, как всегда заграбастав себе всю простыню. Больше в спальне никого. Вот только на коже груди образовалось липковато- холодное, как от растаявшего кубика фруктового льда, пятно.
Я вздрогнул, посмотрел на прикроватные часы со светящимися зелёными цифрами. Половина четвёртого утра. Ещё несколько часов до семи, то есть привычному для меня подъёму в утреннее время суток по выходным дням. Вот только весь сон как рукой сняло. Внутри гнилой ягодой зрело чувство: в доме что-то не так. Но что?
Пол, где кончался ковер, был холодный. За раскрытым окном темноту вдалеке пронзали тонкие вспышки молний. А моя голова, несмотря на принятые на ночь стопки коньяка, оставалась ясной.
Зевнул, потянулся и решил попить кофе, чтобы взбодриться окончательно. Спустившись по очень холодным, точно покрытым инеем, ступеням лестницы, я с удивлением закрыл поскрипывающую дверь чёрного хода на кухне.
Включив свет, заметил грязь на полу возле холодильника. Слипшиеся травинки и комочки земли, а также влажные, едва различимые пятна на стенах наводили на беспокойные мысли. Что-то протекает. Нужно разобраться.
Я замел мусор на совок щёткой и подумал о мышах или других грызунах, покрупнее, побольше. О кротах или крысах с хищно поблескивающими глазами. Брр.
Закипела турка, с пенкой разливая в воздухе запах кофе. Большая кружка с сердечком, подарок-финтифлюшка от Наташки на день святого Валентина, оказалась единственной чистой среди горы посуды, забившей столик и раковину. Я налил её доверху и медленно, в задумчивости стал потягивать кофе.
В суете хлопотливых будней я ценил такие вот мгновения уединения, когда можно осознать, чего достиг в жизни, – и чего ещё хотелось бы получить для полного счастья.
Я вымыл всю посуду к пяти утра, зевнул и, решив наплевать на странную погоду, пугающую далёкими молниями в небе, и неспешно идущую в нашу сторону грозу, подумал, что ещё успею пробежаться.
Обувшись в кроссовки, напялив на себя толстовку, что, как переехали в дом, сразу обустроилась на полке над крючочками в прихожей, и снова обратил внимание на округлые пятна на стенах, едва приметные, точно блестевшие от изморози. Я не прикасался к ним, просто потрогал стены, оказавшиеся ненормально холодными. На полу возле двери тоже была влага. Вздрогнул и предположил, что в доме барахлит кондишин.
На улице было безветренно, а воздух сам по себе окружал плотным коконом – и, точно наэлектризованный, вызывал при движении на коже отчётливые мурашки. Не помню, чтобы хоть когда-то в жизни ощущал подобное.
