Czytaj książkę: «Первая любовь»
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Возможно на тот момент мне уже исполнилось пять лет, и я начал осознавать, что предпочитаю определённый тип женщин. Некоторые особы мне нравились настолько, что когда я смотрел на них, или когда они подходили ко мне очень близко, обращали на меня внимание, разговаривали со мною, прикасались ко мне, это вызывало настолько сильные эмоции, что любовь моя к ним казалась чем-то более значительным, нежели обычное заурядное чувство. Поначалу отношение проявлялось исключительно в ощущениях, особенно в прикосновениях, оттого я предпочитал полных и светлых. Чувство общей гармонии и целостного восприятия женщины вряд ли мне было знакомо, если только совсем чуть-чуть, во всяком случае, оно точно было совсем другим.
Среди всего женского пола свое предпочтение я отдавал достаточно взрослым девицам, старше пятнадцати-шестнадцати лет, то есть уже вполне сформировавшимся девушкам. Маленькие девочки, ещё, так сказать, не развитые, не просто не нравились, но даже, признаюсь, вызывали у меня неприязнь.
После восстания 1866 года наша семья была вынуждена переселиться совсем высоко в горы, дабы избежать мести от турок и разорения. Там нас приютил на длительное время священник по фамилии Сингел, и, помнится, я чувствовал себя очень счастливым, регулярно получая от него гостинцы в виде мёда и грецких орехов. Однако главным источником моего воодушевления стали его дочери: две полнотелые девицы с нежной и белой кожей.
Моё любовное влечение ещё не различало ни лиц, ни имён, не знало конкретных предпочтений – оно проявлялось вообще ко всем девицам моего типа и вкуса. Но когда чувство всё же научилось делать исключения, выбрало себе конкретное лицо, то изменился и сам его характер – любовь обрела сердечные привязанности…
Наступил тот день, когда я ощутил, что из всех девиц, которые мне нравятся, одну единственную я любил больше остальных, а вместе с тем пришло и осознание, что лишь её одну и люблю. Звали её Евангела, и была она нашей дальней родственницей. Она не принадлежала к тому типу женщин, который мне более всего нравился: худощавая и смуглая, да и по возрасту была значительно старше – около восемнадцати или даже двадцати лет.
Неодолимо притягательной в ней мне показалась её душевность, чего я до сих пор не испытывал от благоухающей и пышной, но всё же едва ли не бездушной плоти. Во внешнем облике Евангелы, в том, как она стояла и двигалась, в её словах, во взгляде, в игре и шутках ощущалась чудная и сострадающая душа. В её иссиня-черных глазах мне виделось столько чистой и святой доброты, словно от иконы… Её сладостный голос, даже если говорила она что-то совсем пустяковое и несущественное, трогательной музыкой добирался в самые глубины моей детской души и наполнял сердце приступами нежности. Всякий раз её появление в доме несло радость и счастье, а её речь и улыбка становились для меня лекарством от любого расстройства. Вместе с мягкими прикосновениями её рук и бархатными поцелуями губ, благодатью по моим венам разливалось обильное тепло, способное бесследно изгонять всякую боль. И зачастую мне безумно хотелось заснуть в её ласковых объятиях, что мне нередко удавалось, когда, устроившись удобно на её коленях, я погружался в волшебное забытье, отчего, по обыкновению, поздними вечерами её звали к нам домой с колыбельными.
Домашние очень быстро прониклись особенным расположением к Евангеле, и стали пользоваться ею, как верным успокоительным средством, чтобы утихомирить меня, усмирить мой пылкий характер. А вместе с близкими вскорости и все наши знакомые узнали о моей привязанности и глубинных симпатиях и с удовольствием принялись заигрывать с моим раннеспелым чувством: «И на ком же ты женишься, Георгий?» – в шутку допытывались они. И неизменно получали один и тот же ответ: «На Вангеле!», а поскольку были у нас в поселке и другие девушки с таким же именем, я частенько для пущей значимости добавлял: «Тёти Деспины дочке!»
Дома то и дело приходилось слышать в свой адрес угрозы: «Вот расскажем Евангеле, чтоб не любила тебя больше!» – и тут же прекращались мои детские капризы и шалости.
Как-то раз, играл я с соседскими ребятами, сильно упал и расшиб себе лоб. Боже, сколько ж было горя и слёз! Женщины вокруг забегали, засуетились, пытаясь остановить кровотечение и хоть чуточку успокоить меня, но едва появилась Евангела и взяла меня за руку, стоило мне лишь услышать её ласковый голос, как в момент прекратились слезы. Она приложила паутинку на мою рану, и кровь тут же остановилась. Потом она приподняла меня к себе на руки и отнесла домой. Сколько незабываемого восторга и истинного блаженства принесла мне эта обидная ссадина! По дороге она целовала меня и уговаривала:
– Нешто ещё болит? Ну, что же ты?! Разве ж может там болеть – ну, давай тя снова поцелую! Это так ты меня любишь?!
– Очень, очень сильно! – ей отвечал я, и закрывал глаза от своего головокружительного счастья.
– Вот и прекрасно!
И продолжала целовать меня вновь и вновь.
Стоило мне простудиться, самым лучшим врачом мне была Евангела. А как увижу её, лишь коснётся её рука моего лба, какой бы тяжелой ни была моя болезнь, на моих устах всегда проступала улыбка – одно её присутствие имело такую целительную силу, что недуг отступал сам собою. Даже горькие и противные лекарства я с готовностью принимал из её приветливых ладоней.
Самым большим моим счастьем было оказаться рядышком с нею, когда она поднимала меня к себе лицом к лицу, на уровень своих глаз – о, мне казалось, что я парю высоко в поднебесье.
Порою, шутки ради, другие девушки пытались подражать ей и своим особенным вниманием ко мне, нарочитой нежностью, игрой и ласками старались приманить меня и отвлечь от Евангелы. Однако это успеха не имело, и я оставался непреклонен. И когда слышала Евангела, как я признавался окружающим, что только одну её и люблю или замечала, как я вырывался из рук других девочек и нёсся прямиком к ней, она испытывала неподдельный восторг, сжимала меня крепко в своих объятиях и с упоением целовала. Научила она меня и особым припевкам, чтоб знал я, как и чем ответить её завистницам:
– Верность я храню любви, лишь одна мне и мила, а с другими,
то и дело, чтобы скука не заела, да время быстро пролетело.
Но наступил момент, когда в распрекрасном саду моих детских впечатлений выпустил свои обидные шипы зловредный сорняк, имя которому ревность. Первый досадный и болезненный укол я испытал, когда узнал вдруг о том, как некто Яннис, ладный и крепкий парень двадцати лет из нашего села, влюбился в Евангелу и собирается засылать к ней сватов.
Играл я во дворе дома и подслушал эту новость из женского разговора – тут же я вскочил как ошпаренный от распиравшего меня возмущения:
