Czytaj książkę: «ПТУшник», strona 3
Глава 3 ПЕРВАЯ ПОБЕДА ЗА ЯВНЫМ ПРЕИМУЩЕСТВОМ
Градусов двадцать мороза точно есть на улице, придется передвигаться от магазина к магазину перебежками и быстрой рысью.
Еще я хорошо помню про пару детских кафе по пути, в которых можно погреться и угоститься блинами.
Первым делом я захожу в универсам «Москва», он через дорогу от дома, метрах в ста от подъезда.
Полки заставлены крупами, трехлитровыми банками с соком, помню, что они в девяносто втором остались единственно не подорожавшим товаром в магазинах. С удовольствием пил томатный и сливовый соки, правда, с последних живот урчал и бурчал как не в себе. Еще полки заставлены грузинским чаем, есть и конфеты в свободной продаже, в коробках и хорошо знакомые мне в прозрачных пачках по двести грамм, по семьдесят две и восемьдесят две копейки. Подороже – почти шоколадные, подешевле – более простые на вкус.
Очень вкусный хлеб по шестнадцать копеек и два вида батонов пекут в самом городе, на своем хлебокомбинате. В будущем его обанкротят и распродадут. Моему знакомому, который там числился директором, суд даст восемь лет условно за такие дела. Значит, очень хорошо распродали, на всех хватило.
Теперь на полках для хлеба в супермаркетах лежат его десятки видов, подозрительно напоминающие по вкусу советскую вату, рассыпающиеся сразу же на крошки и похожие на комбикорм.
Такова она плата за настоящую демократическую свободу – выбирать всяких много обещающих болтливых проходимцев вместо надежно проверенных и одобренных в обкоме людей. Теперь, правда, их одобряют в другом месте, но принцип отбора остался тот же самый.
В прозрачных холодильных витринах лежит мороженная рыба нескольких сортов, какое-то мясо, три вида сыра, "Российский", "Костромской" и еще какой-то забытый "Пошехонский" большими полукругами, сливочное масло огромной головой.
Красной рыбки свободно так не купишь, свежей и соленой, как в супермаркете, да и икра в большом дефиците.
Конечно, разница именно между витринами социализма и капитализма меня потрясает. Здесь сотни товаров в наличии, там десятки тысяч, и все в красивых обертках, так и запрыгивают в корзину, ссылаясь причем довольно часто и назойливо на то самое советское качество.
Ну, вот сейчас как-то его особенно не ощущаешь на самом деле.
Какой-то выбор продуктов все же есть и родители мои, наверняка, при каждом визите в универсам радуются, где-то очень глубоко внутри себя, своему смелому решению уехать поближе к цивилизации от широких волжских просторов и зоны для особо опасных преступников около города, приносящей в городскую жизнь свою блатную романтику.
Эти же масло с сыром, уже нарезанные, завернутые в бумагу и взвешенные, лежат в корзинах, которые время от времени выкатывают женщины и девушки в белых халатах. Корзины обычные, почти такие же, как и сейчас, товар быстро расхватывается народом и сразу же растут очереди на трех работающих сейчас кассах.
В нашем городе с улучшенным снабжением советская торговля высоко несет знамя своих последних достижений, все магазины превратились в передовые универсамы с кассами на выходе и корзинами для покупателей.
В седьмом классе мы с моим лучшим приятелем Стасом, таким рисковым, но продуманным парнем, придумали и проверили технику безопасного воровства из магазинов именно на этих конфетах в пачках по двести граммов.
Такая мальчишеская удаль, чтобы проверить себя в рисковом деле, почувствовать этаким Робин Гудом наоборот и поесть вволю красиво упакованных в блестящие обертки шоколадных конфет.
На входе в каждом магазине стоят ящики с отделениями, где можно оставить свои сумки или вещи, чтобы не носить их по магазину и не подвергать потом возможному досмотру на кассах.
Обычные, ничем не закрываемые отделения, в которые советские люди кладут свои вещи, уходят бродить по залу магазина самообслуживания и стоять в очередях. Сейчас такие ящики в супермаркетах тоже есть, только уже с дверцами и хлипкими замками, закрываемыми на ключ.
Ничем не примечательную сетку с кошельком и рублем в нем мы оставляем в таком отделении на входе. Потом заходим в магазин с другой сумкой и, быстро положив в нее намеченную пачку шоколадных конфет, проходим через кассу, как бы сделав вид, что ничего не брали. А если все же тормознут с пачкой конфет, тогда говорим, что забыли деньги в той сетке, которая лежит в ящичке. Это в том случае, когда глазастая продавщица заметит, что у тебя что-то лежит из неоплаченного, тогда можно сослаться на свою забывчивость, только потом придется купить пачку.
Обычно продавщицам не до этого, чтобы проверять сумки у приличных на вид подростков, с независимым видом проходящих через кассы.
Три раза получилось наестся конфет бесплатно, на четвертый раз пришлось заплатить, однако потом живой интерес к таким подвигам пропал. Себя проверили и хорошо, готовы морально к очень серьезным делам в будущем. Да и конфеты что-то приелись, после сразу целой пачки, даже на двоих едоков, во рту становится приторно, а в животе как-то нехорошо, начинает подташнивать, это ощущение я даже сейчас помню.
Какие-то конфеты все же не совсем качественные оказались, на сахарине каком-то состряпаны наверно.
Снабжение в нашем городе серьезно лучше налажено, чем почти по всей необъятной стране, всегда есть какая-нибудь колбаса по два двадцать-два тридцать за кило, даже апельсины попадаются время от времени, сыры пары видов и сливочное масло в наличии всегда, воровства мало, уголовной братии в городе энергетиков почти нет и влияния она никакого здесь не имеет.
В отличии от почти всей остальной страны, где царят суровые блатные понятия на улицах, авторитетные воры учат жизни подрастающее поколение и происходят постоянные драки район на район. Когда на чужую улицу зайти без приглашения – это подвергнуть свою жизнь опасности, притом нешуточной.
Мы, конечно, ничего про такую странную для нас жизнь не знаем, в газетах об этом не пишут, по радио не рассказывают и в книгах о советской действительности редко что-то похожее найдешь, только когда обличаются родимые пятна и пороки капитализма.
Что не все наши люди одинаково хорошие даже на седьмом десятилетии народной власти и с разной степени радостью строят самый лучший в мире социальный строй, наш социализм. Правда, все же не с человеческим лицом, как в Польше или Сербии.
Тьфу, она же сейчас – Югославия!
У нас тоже есть свои уличные авторитеты, обычно это стайка из несколько птушников, которые могут обозвать или отвесить оплеуху зазевавшемуся школьнику, если тому особенно не повезет. Сам я пока с таким делом не сталкивался в прошлой жизни до девятого класса. Когда пришлось пару раз перемахнуться с борзыми, только совсем неумелыми в драке птушниками. Настоящими аутсайдерами по жизни еще в учебе, да и в кулачном бою тоже.
А теперь? А вот теперь посмотрим, я тоже уже не прежний миролюбивый пацан, не очень уверенный в себе.
Дальше я иду в соседний микрорайон, в похожий универсам-близнец, в котором есть что-то новое из ассортимента, но в общем на прилавках лежит все то же самое.
Потом прохожу мимо своей школы, в которую тогда отходил десять лет, от звонка до звонка.
В тот раз отходил, в этой жизни еще подумаю об этом варианте. Тупить два лишних года в обычной школе мне уже не интересно, понемногу собираются разные мысли насчет будущей жизни. И на эти два года появляются другие планы, гораздо более веселые и продуктивные.
Да я за эту пару лет себе на комнату в Питере заработаю.
Захожу ради интереса в универсам «Ленинград», рядом одноименный ресторан, в котором я проведу немало времени после первого развода в поисках веселья и случайных подруг. Вместе с тем же возмужавшим к тому времени Жекой, так же быстро бросившим лейтенантскую службу в пыльном захолустном Чебаркуле.
То есть, уже вряд ли это случится именно со мной, по второму разу прошлую жизнь я досконально не особо горю желанием повторить, согласен удовольствоваться в этом случае одной памятью о прошлом. Да и жить я собираюсь в Питере теперь, если не уеду за границу.
Так и бреду по городу, мимо центра подводников дальше к ДК "Строитель", мимо ПТУ к главному промтоварному магазину города "Таллину", который работает сегодня до восемнадцати ноль-ноль.
Советская торговля не имеет права отдыхать столько времени, как простые трудящиеся, впрочем, что-то я путаю, похоже. В СССР новогодние выходные заканчиваются после первого января, хорошо еще, что в этом году второе и третье января – суббота и воскресенье, и так выходные дни по календарю.
Это уже при новой демократической власти два раза продлевали новогодние выходные и теперь не знают, что с ними делать, оставить так или перенести частично на майские праздники.
Пройдясь вдоль прилавков промтоварных отделов и оценив скромный, серенький ассортимент, я поворачиваю в Андерсенград, очень крутую копию старинной крепости в центре города, где вскоре стою в очереди за блинчиками со сметаной. Не то, чтобы я очень проголодался, однако желательно подольше погреться. Еще мне очень хочется вспомнить давно забытое ощущение довольно вкусной кухни в этом детском городке.
Наворачивая блины с мороженным и сметаной, я с удовольствием рассматриваю родителей с детьми в клетчатых пальтейках и шубейках из цигейки, отмечая лица симпатичных мамочек по привычке, когда замечаю пару знакомых курток местного хабзая, мелькнувших где-то около входа.
Эх, как хорошо сидеть здесь и наворачивать блины по сравнению с исчезновением где-то в пространстве.
Забыв про них, доедаю блины, выхожу на улицу, спускаюсь мимо старинной пушки вниз, когда слышу сзади нагловатый и хриплый голос:
– Эй, малой! Подожди-ка!
Поворачиваюсь и вижу эту пару птушников, выходящих из тоннеля под верхней частью крепости.
Тоннель постоянно используется как туалет нетерпеливыми гражданами и там всегда здорово невкусно пахнет.
Один, который повыше, курит с крайне деловым видом, второй, ростом почти с меня, выжидательно смотрит на мое лицо, отыскивая на нем эмоции испуга и страха.
Ага, спрятались тут перекурить и я как раз мимо прохожу, поэтому решили докопаться. Думают, что может получится денежкой разжиться на халяву, поднять свой статус в своих же глазах.
Раньше я бы немного струхнул, не зная, чего ожидать от непонятной ситуации, но вот с новыми взрослыми мозгами делать этого не собираюсь. Пусть я внешне маленький паренек, однако и противники не сильно крупнее меня, хотя и постарше, как минимум, на один год. А уверенность у меня уже есть, за долгую и боевую жизнь накопилась, пусть я и не вешу сейчас девяносто кило, а примерно раза в два поменьше.
– Чего вам? – спокойно спрашиваю я подходящих подростков.
– Слушай, деньги есть? Есть немного? – настойчиво спрашивает курящий и тоже глядит мне в лицо, ожидая увидеть неуверенность или испуг.
Сейчас я скажу, что нет, тогда они предложат поискать, поэтому отвечаю уверенно, что для меня теперь совсем не трудно:
– Есть, конечно! Что я, нищий какой-то, что ли?
Опа, уверенный голос и интонация показывают мелким шакалам, что жертва не чувствует себя жертвой, поэтому обобрать ее затруднительно. Они мнутся и делают вид, что готовы отстать с претензиями, раньше я бы ушел очень счастливый, но вот сейчас мне этого уже как-то маловато будет.
Пора дать им прикурить, чтобы узнавали издалека и не лезли с такими наглыми предложениями, как поделиться монетой, к будущему авторитетному парню.
Нужна победа за явным преимуществом, чтобы крылья за спиной выросли и уверенность перла из меня.
Я себя самого, конечно, не вижу сейчас, но перед моим взрослым и циничным взглядом мнутся двое щуплых девятиклассников, решивших срубить немного деньжат с невысокого подростка. Может быть, что они рискнули на такое дело первый раз в жизни, наслушавшись рассказов более старших и опытных товарищей, как щипать мелочь у мелких.
Хорошо бы им выписать прививку от попрошайничества именно сейчас, сломать на взлете, так сказать, криминальной карьеры. Вылечить и вернуть обществу полноценными людьми.
Поэтому я добавляю презрительно:
– И чего вам надо, бедолаги?
Парни понимают, что наезжают уже на них, лица становятся решительными, все же их двое здесь и они старше.
Но я больше ничего не жду, давно зажав в кармане куртки гайку в левой руке, легко сокращаю дистанцию, коротко и увесисто безо всякого предупреждения бью курящего по правой скуле. Кулак с тяжелой железкой прикладывается, как надо, сигарета вылетает изо рта парня, как бенгальская свеча. Совсем не ожидавший такого развития диалога птушник валится в снег и еще ударяется лбом об утрамбованный наст.
Неужели я его таким ударом из сознания выбил? Похоже, что выбил, упал он без контроля своего тела.
Второй поднимает руки достаточно неумело, ему я тоже быстро с ходу пробиваю двоечку, он не падает, потому что готов и просто отскакивает после ударов.
Сверху кто-то кричит басовитым мужским голосом, перегнувшись через каменное ограждение:
– Эй, мелочь! Ну-ка, прекратили драться! А то сейчас спущусь! Уши надеру!
Надо же, наша мелкая разборка привлекла внимание общественности, которая здесь – сила, а именно усатого мужика в меховой шапке с поднятыми ушами. Вон и второй к нему подходит, с интересом смотря вниз.
Пора уносить ноги, добивать никого не требуется, птушники превратились неожиданно для себя в потерпевших и ничего больше не хотят. Я сразу же поворачиваюсь и иду мимо пустого сейчас бассейна к парку Белые Пески, чтобы убежать, если что.
Но никто за мной не бежит, второй парень поднимает длинного, и они тоже уходят с места стычки вокруг крепости в другую сторону.
Я же на подъеме настроения забираюсь на самый верх горы, где смотрю на метеоритный кратер, который кажется мне очень большим и глубоким. Сейчас в середине дня он весь усеян детворой, малышня катается с визгом на картонках, ледянках и санках. Коварно опасных для стоящих и не ожидающих внезапного удара по ногам ватрушек еще не изобретено и не запущено в производство…
Не знаю, захочу ли я теперь здесь кататься, как раньше. Да и вообще, несоответствие моего тела теперь моей голове меня серьезно пугает, как я буду чувствовать среди одноклассников? И какие чувства станут вызывать одноклассницы или девочки постарше? Раньше вызывали живой и неподдельный интерес, а как будет сейчас?
Не окажется ли этот интерес своеобразной формой педофилии?
Вчерашний день с рыбалкой и шаровой молнией понемногу рассасывается в моей новой голове, а то, что я вижу вокруг себя сейчас, все более наполняется настоящим вкусом и цветом.
До какой же стадии дойдет мое вживание в тело подростка?
Я иду по верху парка, обхожу катающихся и на основном спуске вижу несколько смутно знакомых парней, но не подхожу к ним. Кататься откровенно холодно, поэтому я спускаюсь вниз, захожу сначала в овощной, где у меня когда-то стоял фотоотдел, рассматриваю страшноватые с виду овощи и фрукты советского плодоовощного агрокомплекса.
В самую старую часть города я решил не заходить сегодня, уже замерз порядочно. Еще опасаюсь встретить тех же птушников с группой поддержки возле кинотеатра или кафе "Дюны". Лучше я сегодня останусь в победителях за явным преимуществом, а там дальше посмотрим.
Поэтому возвращаюсь домой, по дороге навестив еще один универсам, тот самый, где мы со Стасом приноровились воровать конфеты. Конфеты лежат на месте, однако никакого криминального интереса предсказуемо у меня не вызывают.
Вечер провожу дома, размышляя над своей судьбой и выборочно рассматривая книги в книжном шкафу. Из особо интересного вижу "Черный обелиск" и "Трех товарищей", которых где-то по большому блату достал отец.
Слушаю его рассказы о прошлой жизни, задав сначала наводящие вопросы, потом мы ужинаем все вместе на крохотной кухоньке, смотрим черно-белый телевизор, какой-то неинтересный мне фильм.
Вечером я долго читаю книгу Ремарка в своей комнате при свете настольной лампы и внезапно меня осеняет.
Ведь почти все книги классика именно о нем самом, про его личную жизнь. Вот молодец, описал свое прошлое, немного сгустил краски и добавил интересного, пусть и не совсем своего.
Если прочитать внимательно "На Западном фронте без перемен", то кажется, что писатель пару лет провел в окопах, а на самом деле пробыл там всего полтора месяца до ранения и больше на фронт не вернулся. Но впечатление создается именно такое, ощущение полной сопричастности к происходящему в окопах на протяжении долгого времени.
Это и есть писательский талант, с чем никто спорить не станет.
Кроме "Время жить и время умирать" и еще книги про концлагерь, все остальные – это именно про него самого, насколько я помню. Ну, еще про гонщика под вопросом, какое-то отношение к гонкам Ремарк имел, только я этого не помню точно уже, больше не спросить в Википедии и у Гугла.
В каждой книге свой любимый алкогольный напиток, заканчивает повествование он в Нью-Йорке русской водкой и этнически русской подругой Наташей, как высшей ступенью своей эволюции. Что довольно символично после самой Марлен Дитрих.
Тоже такой своеобразный попаданец-беглец в совершенно новый для него мир широких авеню, белозубых ослепительных улыбок, кадиллаков и полного отсутствия войны вокруг. И эсэсовцы вокруг – только актеры в мундирах.
Потом откладываю книгу, долго смотрю на темное окно, оглядываясь время от времени на сладко спящую сестренку. Мне требуется много, о чем подумать и много чего решить про свою новую, старую жизнь.
После этого беру сдвоенный листок бумаги, на нем пишу на всякий случай, если забуду, конспект того, что случится в будущем, знание которого мне поможет по жизни. Вдруг пропадет полностью моя память о будущем, когда сознание взрослого мужчины окончательно устаканится в теле, а на поверхность вынырнет мое подростковое сознание. Пишу долго, вспоминая почти по дням свою жизнь. Листок прячу в одну из книг на своей полке, у меня их там немного, всего пятнадцать штук.
Сегодня я успешно подрался, потому что внутри меня не прежний добродушный паренек, не умеющий отстаивать свою точку зрения, а взрослый и жесткий мужик, прошедший по жизни и Крым и рым.
На самом деле, если с технической точки зрения, отстаивать свое достоинство мне не так сложно.
Ведь я уже ровно три года с середины пятого класса занимаюсь боксом, даже имею на ринге кое-какие успехи.
Год назад в седьмом классе я выиграл Всесоюзный турнир «Мирный атом», проводившийся в нашем городе. Выиграл очень легко и безо всяких проблем побил сначала какого-то парня из Москвы, в финале другого соперника, носящего интересный титул – чемпион города Пикалево. Не знаю, такой ли это город, чтобы хвастаться этим достижением, теперь у меня есть грамота за первое месте в категории до сорока килограммов. Да, до сорока килограммов и в седьмом классе это не то, чтобы совсем маленький вес, но гораздо ниже среднего по классу.
Даже не так, просто одноклассники, довольно многие из них, начиная с шестого класса обогнали меня по росту на одну-две головы и теперь весят по шестьдесят-семьдесят кило. Правда почти все они ушли в специальный класс для дзюдоистов в соседнюю школу, я встречаю их не так часто, тем более, что проблем с ними никаких не имею. Отношения вполне приятельские, правда смотрю я на них сильно снизу вверх.
Однако сейчас в восьмом классе маленькие рост и вес, и еще отсутствие тяжелого удара не то чтобы сильно отравляют мне жизнь, но тут есть над чем упорно поработать и исправить. Есть над чем попотеть и, возможно, поправить в своей новой жизни, чтобы наметить новые рубежи, к которым мне стоит стремиться.
В девятом классе я вытянусь до метра восьмидесяти в росте, стану выше среднего, но останусь очень тощеньким по фактуре пареньком, пусть и довольно жилистым.
Даже на пятом курсе военно-морского училища моя будущая супруга с некой печалью в томном взоре говорила мне не раз, что из мужского у меня только шея и член. А тогда я уже весил шестьдесят восемь кило, что тоже явно недостаточно для моего роста.
Она то, за свою крайне буйную биографию привыкла к более плотным мужикам на себе и рядом с собой, но на четыре года ее терпения на меня хватило и за это ей спасибо.
Тогда я не понимал, что сделать, чтобы поменять ситуацию в свою пользу, но теперь знаю, что полгода упорных занятий и мышцы понемногу раскроются на теле. Еще, конечно, требуется обильное и хорошее питание, теперь матушке придется готовить немного побольше для своего сыночка, который станет лопать за троих.
И впахивать в зале бокса, в том самом ПТУ, на немногих имеющихся там силовых снарядах не отлынивая.
И начну именно завтра впахивать, на каникулах тренировок у нас нет, зато тренера открывают зал в двенадцать часов дня до шести вечера, так что мне будет чем там заняться.
