Czytaj książkę: «Конец земной истории»

© Бачинская И. Ю., 2016

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

* * *

Все действующие лица и события романа вымышлены, любое сходство их с реальными лицами и событиями абсолютно случайно.

Автор

Глава 1
Тайное свидание

 
…Я люблю, я люблю, я люблю, я люблю,
Hе проходит любовь у меня…
Я люблю, я люблю, я люблю,  я люблю,
Твои пальцы браслет теребят…
Я люблю, я люблю, я люблю, я люблю,
Hо сейчас, вот сейчас ты уйдешь…
Я люблю.
 

Шарль Азнавур.

Ливень стеной, шквальный ветер, охапки желтых листьев бьют в стекло, всполохи молнии, рев грома. Женщина каждый раз вскрикивает, мужчина прижимает ее к себе, шепчет что-то утешительное, целует. Она обнимает его, отвечает на поцелуи, шепчет:

– Навсегда?

– Навсегда! – отвечает он. – До тех пор, пока смерть не разлучит нас.

– Не надо про смерть! Смерти нет! Мы навсегда!

– Не буду. Ты меня любишь?

– Я подумаю. Я подумаю!

– Ах так! Ну, держись! Сейчас выброшу в окно!

Это вроде игры, всякие фразочки: «Ты меня любишь?», «Навсегда?», «На всю оставшуюся жизнь?», «Да, да, да!», «Ты один!», «Навсегда!» Шуточки, подколки, радостный глупый смех без причины. Они ласкают друг дружку словами – разными, смешными, придуманными, производными и не существующими в природе словечками, интонацией. Эту игру придумала она, и он, сдержанный на слова и жесты, жесткий, грубиян и драчун, принял. Пробует слова на слух, постигает тонкую сладость любить словами. Просто любить, а не трахаться. Она многому его научила за столь короткое время, за короткую их историю, и ему уже кажется, они вместе всю жизнь. Часы и дни разлуки непереносимы, ему страшно, что она может пропасть, исчезнуть, попасть под машину, разбиться, принять яд и умереть. Она сказала однажды: «Я уже хотела уйти, насовсем… И ушла бы! А тут ты».

Банальное уличное знакомство. Она уронила сумочку – оборвалась ручка, щелкнул замок, и косметика, шоколадка, салфетки, защитные очки, деньги вывалились прямо ему под ноги. Он отпрыгнул, чтобы не раздавить яркие тюбики и футлярчики, взглянул на нее, она улыбнулась и… он пропал. Потом они сидели в уличном кафе, и он из шкуры лез, чтобы ей понравиться. Она бледно кивала, через силу улыбалась; не разрешила себя проводить. Но он все равно увязался, тайно, не понимая, зачем. Чем-то она его зацепила – то ли безрадостными глазами, то ли бледной неяркой красотой. Красотой? В том-то и дело, что… непонятно. Непонятно, красота ли. Да и неважно. Он думает о ней постоянно, ночью и днем, испытывая жалость, страх и ненависть. Ненависть к ее мужу, к ее дому, к ее кругу…

Они столкнулись через пару дней, совершенно случайно, как думала она, не подозревая, что он дежурил у ее дома. Он привел ее к себе, в свою небогатую квартиру. Жадно впился в ее губы – в прихожей, – стиснул, сдавил, потерял голову. Она была даже не в его вкусе – длинная, тонкая, бледная; если бы он был образован, то сказал бы «готика». В его кругу про таких говорят «ог-лобля». Да, видать, было в ней что-то – беззащитность, покорность… черт знает что!

Она подчинялась, не отталкивала его руки, позволила…

Уже потом, через месяц примерно, он предложил ей уйти, но она только покачала головой. Ты его не знаешь, сказала. Найдет, выследит, убьет. Тут надо по-другому. Подожди. Подожди. Подожди.

– Хочешь, я его убью? – спросил он.

Она закрыла ему рот рукой.

– Дурачок, ну что ты несешь? Убьет он! А потом? Сядешь? А я? Ты обо мне подумай!

До боли знакомая история. Молодая жена, вещь своего мужа – старого богатого деспота и насильника. И молодой, нетерпеливый, голодный любовник с горящими глазами. Пожар в крови, страсть, желание – ненасытное, яростное, до черных мушек в глазах, пересох-шие губы и пропавший голос! Ревность. А она – вещь. Чужая вещь. А чужую вещь трогать нельзя, с преступников спрос особый. Ворам отрубали руки… когда-то.

– Давай не будем, – просит она. – Мы вместе, спасибо и на том. Я живу тобой, будем благодарны за любую малость.

– А что дальше? – спрашивает он в который раз. – Я схожу с ума, ты с ним ночью, он тебя…

Получилось грубо, но образно, и его скрутило от ревности. Слово – сильное оружие. Он почувствовал ее пальцы на губах, она заставляет его замолчать.

Он вообще грубоват, незатейлив, что думает, то и говорит. Простой парень из предместья. Она – деликатнее, мягче…

– Нет, – сказала она. – Давно уже нет, у нас и спальни раздельные.

Он знает, что она врет, он ни капельки не верит ей, он ни за что не поверит… Ревность – о, это страшное ревущее чудище с зелеными глазами! Он проводит руками по гибкому длинному тонкому телу подруги, касается груди, ласкает, мнет… Она обвивается плющем, дальше – взрыв!

…Они лежат обессиленные, влажные, бездыханные. Разбросав руки, закрыв глаза.

– Я убью его, – говорит мужчина. Женщина молчит…

Он поворачивается к ней, хватает ее за плечо, притягивает к себе. Она вскрикивает от боли. Он испуганно отпускает – что? Присматривается и видит… синяки на плече, шее, спине… Она отпихивает его руки, хватает простыню, закрывается.

– Он тебя бьет? – глухой от ненависти и ярости голос.

Она тихо плачет, стараясь не всхлипывать. Они молчат. Он лежит, уставясь в потолок, сжимая кулаки, подыхая от ненависти, боли, любви.

– Он знает про нас, – говорит она безжизненным голосом. – Он меня убьет.

– Нет, – отвечает он. – Он тебя не убьет. Потому что я убью его первый. Молчи! Ты женщина, ты слабая. Решать буду я. Поняла?

Она покорно молчит…

Глава 2
Убийство старой дамы

Не очень молодая женщина в теплом плаще с тяжелыми сумками поднималась в лифте на четвертый этаж, сосредоточенно подсчитывая в уме, сколько ушло на продукты, сколько – на стиральный порошок и мыло, сколько – на коммуналку. Соображала, что еще надо прикупить. Не сегодня, и так руки чуть не оборвала, и ноги не казенные. Завтра. Или послезавтра. Нина Владимировна будет недовольна, характерец еще тот, выскажет, что думает. А ты стой дура дурой. Ладно, не впервой, пусть говорит. Зато деньги хорошие.

Она оперлась плечом о стенку; лифт трясся и дребезжал, того и гляди оборвется. Приличный вроде дом, а лифт – барахло. Если бы не четвертый этаж да не сумки, то можно и пехом.

Она отперла дверь, грохнула сумки оземь, стала раздеваться. Потащилась на кухню, удивляясь, что Нина Владимировна не окликнула, не позвала, не потребовала доложиться. Перегрузила продукты в холодильник, включила электрочайник. И пошла к хозяйке с отчетом.

Она застыла на пороге гостиной, удерживая рвущийся из горла вопль. Ее хозяйка лежала на полу у дивана лицом вниз, и вокруг ее головы растекалась темная лужица крови. Длинная синяя кофта, широкие домашние брюки; разбросанные руки, на безымянном пальце левой руки обручальное кольцо. Вдова. Уже двадцать лет. Сдвинутый журнальный столик, упавшие на пол две книги и журнал – видимо, Нина Владимировна, падая, толкнула его. Завернувшийся угол ковра. Комната как сцена – много света, за окном – яркий солнечный день, гардины раздвинуты…

Дрожащими пальцами женщина – ее звали Елена Степановна – набрала номер, да так и осталась стоять, опираясь плечом о дверной косяк, стараясь не смотреть на неподвижное тело, распростертое на полу, и не решаясь уйти вон. Ей было страшно, она плакала и тихонько подвывала. Дверной звонок заставил ее вскрикнуть. Приехали четверо; старший отрекомендовался майором Мельником. Они протопали через прихожую и сгрудились на пороге гостиной…

– Как вас зовут? – спросил майор.

– Елена Степановна Ухова, я у Нины Владимировны работаю по дому. Прихожу через день, убираю, готовлю, покупаю продукты. Вчера не работала, сегодня закупилась и пришла, а она… ее… – Она замолчала.

– Что вы можете сказать о вашей хозяйке?

– Зовут Нина Владимировна Сидакова, лет двадцать как на пенсии, работала судьей, все знакомые оттуда. Иногда приходят, тоже судьи, юристы, в карты играют. Мне помогла с адвокатом, когда сын попал в аварию. Интересуется… – Она охнула и закрыла рот рукой. – Интересовалась политикой, много знакомых, вечно разговаривала по телефону или по компьютеру, в театр ходила, на выставки, читала много. А летом на море. Крепкая еще, хоть и в возрасте, модой интересовалась, любила хорошо одеться… Пенсия хорошая, да и сбережения есть. Иногда продавала картины, от мужа остались, известный художник был.

Нина Владимировна Сидакова была убита ударом по голове тяжелым округлым предметом, возможно обрезком трубы. Удар пришелся в левый висок, смерть наступила мгновенно. По предварительному заключению судмедэксперта Лисицы, небольшого седого человека с приятным выражением добродушной готовности внимать и соглашаться на лице, убита Сидакова была около пятнадцати часов назад, то есть примерно в семь вечера накануне. Домработница не знала, ожидала ли хозяйка гостей, скорее всего, нет, так как продуктов в холодильнике совсем мало. То есть тот, кто навестил старую даму вчера вечером, был кем-то незначительным – просителем, возможно. Профессиональных связей Нина Владимировна не рвала и знакомства в судейской сфере имела самые широкие, к ней всегда кто-то обращался. «Одного с другим сводила и всем выгода», – с намеком сказала домработница. Тем более ни кофе, ни печенье не подавались. Случайный проситель, должно быть.

Следы грабежа выявлены не были, деньги на месте, ценности – золото, несколько вещиц с бриллиантами, три шубы, картины покойного мужа, несколько старинных бронзовых фигурок, латунные подсвечники – все на месте.

Нина Владимировна, оказывается, увлекалась астрономией. В спальне стоял на штативе телескоп – красивая блестящая игрушка. Елена Степановна вздохнула: «Нина Владимировна все вечера просиживала, все в небо смотрела, говорила, что это чудо! Мне предлагала посмотреть, да все как-то не получилось… Новая труба, недавно купленная, дорогущая! Нина Владимировна очень гордилась. И книг тоже накупила про звезды…»

Все осталось на месте. Похоже, убийца пришел убить и убил. После чего ушел, унеся с собой орудие убийства.

Соседи никого не видели. Говорили они с майором Мельником неохотно, и у него зародилось подозрение, что жертву в доме недолюбливали. Домработница, помявшись, согласилась, что действительно, не особенно любили, потому как у Нины Владимировны был характер. Не только не любили, но и побаивались, как дети, так и взрослые. Она была строгая, делала замечания, отчитывала, угрожала законом. Пьянчужка из квартиры напротив боялся ее как огня, а дворник брал под козырек. Она отчитывала матерей за шалости детей, мужиков за машины, запаркованные под окнами, вызывала полицию к соседям, которые «гуляли» после одиннадцати. И прозвище у нее было соответствующее: Мегера.

– Возможно, кто-то из соседей? – предположил майор Мельник. – С кем были проблемы в последнее время?

Елена Степановна беспомощно пожала плечами и пробормотала, что проблемы были всегда, но не до смертоубийства же…

Жертва была личностью неординарной во всех отношениях: писала маслом пейзажи, но картины не вешала на стенку, а прятала в кладовку; зимой купалась в проруби, а летом каждое утро в шесть утра совершала заплыв на ту сторону речки; не ела мяса, вела здоровый образ жизни, но зато пила много кофе; собирала марки. Над письменным столом в кабинете висела большая картина в богатой раме: яркий солнечный день, голубое небо, женщина в светлой короткой юбочке – молодая, стремительная, с теннисной ракеткой в правой руке, мячик в левой, колени полусогнуты, глаза прищурены – так и кажется, сейчас разогнется и влепит по мячу. Хороша! Чувствуется характер. Муж?

На письменном столе ноутбук последней модели. Фотографии в красивых рамочках: с мужем в парке; на море, в ярком сарафане; за границей, видимо, улицы не наши; с молодой женщиной на диване, на журнальном столике – чашки, в вазочке печенье…

В ящике письменного стола, среди бумаг покойной, были обнаружены три почтовые открытки, полученные в течение двух последних недель. Какие-то цветочки, все разные. Вместо текста стояли лишь цифры «1983», видимо год. Обратного адреса не было. На всех трех один и тот же год. И больше ничего. Шариковой ручкой, черными чернилами. Версия напрашивалась сама собой – месть. Майор Мельник прикинул, сколько времени займет поднять в архивах все дела судьи Сидаковой за тысяча девятьсот восемьдесят третий год, и застонал мысленно. Тогда ей было… прикинул он, около сорока. Больше тридцати лет назад! Кто-то очень долго ждал. Хоть и говорят, что месть – блюдо, которое подают холодным, но тридцать с гаком… не слишком ли большой срок? «Столько не живут» – вспомнил он старый дурацкий анекдот.

– Родственники? – переспросила домработница. – Есть младший брат, вроде по театральным делам, писатель, еще две племянницы и племянник, но она их не жаловала. С братом на ножах уже и не упомнишь сколько времени, никогда не звонили друг дружке, даже по праздникам, даже на Новый год. Говорила про брата – дурак с рогами, все время женится на молодых. Я его никогда и не видела. Не понимаю я этого… родные все-таки. Племянника, кроме как бездельник и… сейчас вспомню… слово такое, не наше… я еще спросила, а она отвечает: ничтожество. Лузер! Во-во, лузер. Кроме как бездельником и лузером, никогда не называла. Отношения были только со старшей, Ларисой, тоже по судейским делам, только не судья, а адвокатша вроде, свое дело. Они даже похожи между собой, и характер одинаковый. Незамужняя, в летах, уже не девочка. Одевается как старуха. Нина Владимировна смеялась над ней, говорит, что ж ты как старуха, у меня и то тряпки поярче будут, звала по лавкам, пошли, говорит, подберем тебе что путное, а то так старой девой и помрешь, а тебе еще замуж идти. А Лариска губы закусит, нахмурится, тетя, говорит, давайте оставим тему моего замужества, а голос-то, голос! Как у генерала, только команды отдавать. Какой замуж, прости господи! Кто ж посмеет с такой – страшно! Серьезная, не улыбнется никогда, слова доброго не скажет. Как зыркнет – аж на душе меркнет. Одно слово – судейская. Приходила, приносила печенье или цукаты, Нина Владимировна любила овсяное печенье, такое только в гастрономе на площади, «дельвита» называется. Гоняли чаи да свои дела обсуждали – законы, всякие известные случаи, убийства в городе… словом, как в газете – криминальные хроники. И так и сыплют всякими словами учеными, перебивают друг дружку, до хрипоты, чуть не до драки. Наследница. Нина Владимировна ей все отписала. Родственная душа, можно сказать, она ей вроде дочки была. Да вот она, на фото, чай пьют. Лариса…

– А вторая племянница? – спросил майор Мельник.

– Ну, та совсем девчонка, про нее и разговора никогда не было. Ничего про нее не знаю. Да и не видела ни разу.

– Кто забирал почту? Вот эти открытки, помните, может, хозяйка при вас их рассматривала, что-то говорила… – спросил майор Мельник.

– Про открытки ничего не знаю, – наморщила лоб Елена Степановна. – Я вынимаю почту, может, и было чего, да я не заметила. Не мое дело. Сейчас много чего бросают, я все приносила, складывала на тумбочке в прихожей в стопочку, она потом разбирала. Она их не выбросила, видать, что-то важное. Не знаю.

Что-то важное. Видать.

Глава 3
Из дальних странствий возвратясь…

Дождь лил как из ведра. Ветер мотал водяными струями, с размаху швыряя их в стены и в неосторожных прохожих, которых сподобило высунуть нос из дома. Было очень холодно, даром что только начало ноября. Крупный мужчина с громадным рюкзаком за плечами остановился у многоэтажки номер двенадцать по улице Вокзальной. Застыл на секунду, вспоминая код, потом решительно потыкал в кнопки. Замок щелкнул, и дверь отворилась. Мужчина ступил внутрь, отряхнулся, чем напомнил большого пса, и потопал на третий этаж, проигнорировав лифт по причине малого пространства. Постоял под дверью, унимая волнение, и нажал на красную кнопку звонка. Он слышал, как в квартире раздалось глухое дребезжание, потом топот детских ног, и наконец тонкий детский голосок спросил: «Кто там?»

– Олежка! – радостно закричал мужчина. – Это дядя Олег! Открывай скорей!

– Сейчас! Дядя Олег, не уходи! Сейчас я открою!

Дверь распахнулась, и мужчина подхватил на руки малыша лет четырех, который стоял на табурете.

– Олежка, привет! А где родители и девчонки?

– Мама пошла в магазин, папа на работе, Марка и Куся в школе. Дядя Олег, ты уже приехал?

– Приехал!

– А подарок?

– Есть и подарок, как же без подарка. Давай запрем дверь и поговорим, как мужик с мужиком…

…Здесь мы несколько отвлечемся от текущих событий и расскажем читателю, кто такой путешественник, что подошел к дому номер двенадцать по улице Вокзальной пятнадцать минут назад. Олег Христофорович Монахов приходился старинным другом и одноклассником хозяину квартиры, Жорику Шумейко, и крестным отцом маленькому Олежке, открывшему дверь. Была это вполне незаурядная личность, склонная к частой перемене мест, и жизнь эта личность вела также незаурядную, свободную от скуки, рутины, а также необремененную собственностью и семьей. Другими словами, это была свободная личность. Свободная от обязательств, любимой женщины, детей и коллег по работе. Бродяга и скиталец, другими словами. Правда, некоторая собственность все-таки была в наличии – совместно с Жориком Олег Монахов числился совладельцем фабрички пищевых добавок, которая носила незатейливое название «Зеленый лист», худо-бедно функционировала и даже давала прибыль. Жорик отвечал за техническую базу, Олег – за рецепты снадобий и связи с алтайскими и непальскими травниками.

Они дружили еще со школы, как было уже сказано, – дерганый, кипящий энергией и идеями расхристанный Георгий по кличке Жорик-Зажорик и благодушный толстый и солидный Олег Монахов. За общие шалости попадало, как правило, одному Жорику. Планида у них была такая по жизни. Уже тогда в Олеге проклевывался математический гений, а также и лидер. Он всегда был другой. И девочки за ним бегали, и учителя его любили, и конфликтные подростковые ситуации он улаживал, когда стенка шла на стенку. И не били его никогда, и драки его миновали.

За свою жизнь Олег Монахов… кстати, прозвище у него с детства было Монах, переменил множество профессий. В свое время он окончил факультет психологии столичного университета и физмат местного политеха, остался на кафедре, защитился, начал писать докторскую. И все без напряга, играючи. Была там какая-то некрасивая история с жалобой на него, соперник припомнил ему и панибратство со студентами, и увлечение эзотерикой, и дружеские посиделки с пивом, что несовместимо с образом педагога. Монах сообразил, что это шанс, и бросил на стол ректора заявление об уходе. После чего подался в бега – давно собирался, но не хватало хорошего пинка, да и привычка принимать горячий душ по утрам, да пить кофе, да чесать языки с коллегами держала якорем. Да лень. А тут все так сошлось и так легла карта, что стало ясно – или сейчас, или никогда, судьба ухмыляется, дает волну и попутный ветер, и тут главное – не опоздать. Так как жизнь проходит мимо и не сегодня завтра будет поздно. Подался в бега и с тех пор не мог остановиться.

Он бродил по Сибири с дикой бригадой шишкобоев, находя общий язык с беглыми преступниками, ворами и пьяницами, с самым последним человеческим отребьем. Собирал целебные корни, растения, от которых спишь как младенец, и нервы как канаты, ягоды и травы. Записывал рецепты народных медицинских и шаманских снадобий и пробовал на вкус, так сказать, а также заговоров и приговоров. Жил в палатке или под развесистой елкой, купался в проруби. Однажды зимовал в землянке неизвестно где, отбившись от стаи и потеряв тропу.

Таким необычным человеком был Олег Монахов по прозвищу Монах, школьный друг Жорика Шумейко. Сам же он совершенно искренне считал себя волхвом. И ведь действительно, было в нем что-то… он был как бы над миром, парил наверху непредвзятым арбитром в житейских делах близких – в том смысле, что мог дать дельный совет, но никогда не осуждал, и проблема казалась вполне решаемой, стоило ему появиться на сцене. Он видел человека насквозь, пронизывая его внутренним взором, ничему не удивлялся, был благодушен, никогда не дрался за место под солнцем, а просто уходил. При случае, для пользы дела, мог погрузить в транс и вырвать признание, внушить уверенность, успокоить расшатанные нервы, восстановить сон, аппетит, избавить от тоски и тревоги… словом, было дано ему от природы нечто. Одно время он даже практиковал как экстрасенс… было дело, и достиг определенной известности среди обывателей города, а потом бросил. Он все бросал в конце концов и снимался с места. Такая задача у него была по жизни – идти, не останавливаясь, – разве что ненадолго перевести дух. Перевел – и снова вперед. Бродяга, странствующий факир, фокусник и философ Олег Монахов…

Семья… была время от времени. Он был женат трижды, всякий раз на красивейших женщинах, включая приму местного драматического театра. С женами разводился тоже легко, оставаясь с ними в самых дружеских отношениях. Связи не терял, забегал на огонек, даже оставался ночевать иногда, под настроение.

– Живой! А я думал, тебя уже схарчили аборигены! – радостно встречал друга Жорик, когда Монах вваливался к нему как-нибудь поутру или на ночь глядя, грязный, обросший пестрой патлатой бородой, с неподъемным рюкзаком за плечами после двух-трехлетнего отсутствия. Друзья обнимались, замирали на долгую минуту, после чего Монах отправлялся в ванную, долго плескался в горячей воде, выливая на себя полбутылки шампуня, подстригал и расчесывал бороду и выходил оттуда уже новым человеком. Они сидели чуть не всю ночь, пили водку, закусывали чем бог послал и общались.

Монах, несмотря на легкость на подъем, всегда был толст. Даже тайга не заставила его похудеть. Ходит он легко, раскачиваясь для равновесия, в длинных рубашках навыпуск, чтобы замаскировать необъятный живот, и матерчатых китайских тапочках для удобства. Часто носит бороду и длинные волосы, отчего напоминает батюшку, и тогда бабульки крестятся ему вслед. Он солидно кивает и осеняет их мановением толстой длани. Говорит он неторопливо, басом. Все делает со вкусом. Со вкусом кушает, говорит, слушает, думает. Со вкусом лежит на диване, уставившись в потолок, рассматривая трещины. Он окутан такой мощной аурой покоя и надежности, что любому человеку становится легче от одного его вида.

«Ситуацией владеет тот, кто работает над ее овладением». «Цель оправдывает средства». «Главное – не попадаться под ноги бегущим». И др. Этот набор нехитрых истин был его жизненным кредо. Монах, как было уже упомянуто, считал себя волхвом и был как бы над моралью. Химера совести его тоже особенно не обременяла. Но справедливости ради нужно заметить, что при случае он мог поделиться последним куском или отдать с себя последнюю рубашку. Он испытывал к жизни и людям любопытство и нетерпеливое желание знать, что будет завтра и что происходит в других местах. Отсюда проистекала его любовь к перемене мест.

Кроме того, он был абсолютно уверен, что человек не заканчивается с земной жизнью, а существует после смерти в ином формате. Он сомневался, правда, что память отдельно взятого индивидуума сохранится в новом формате, но мысль, что рано или поздно он узнает наверняка, постоянно присутствовала на заднем плане его размышлений. Существует порядок вещей, считал он, и все на свете подчиняется этому порядку.

О себе он говорит: «Я же не Господь Бог и не ясновидящий, я всего-навсего скромный бродячий волхв с аналитическими способностями…»

Однажды Монах от нечего делать, да и настроение накатило подходящее, создал страничку в Сети, где пообещал помощь всем или почти всем страждущим. Соскучился по роли великого гуру, не иначе. Сайт назывался не совсем понятно и даже как бы со скрытым и не совсем понятным смыслом: «Бюро случайных находок». Какие такие «находки»? Почему «случайные»? Жорик, например, выразился скептически, что название дохлое, бесхребетное, и он не верит, что найдутся желающие, тем более экстрасенсов сейчас завались, как собак нерезаных, конкуренция, одним словом. Какие, к черту, случайные находки? И вообще тут в тему скорее не «бюро», а «сундук» или вообще «кладовка» со всяким старым хламом. Жорик был далек от понимания тонкостей стиля, он был прост и незатейлив, видел мир черно-белым – вернее, красно-зеленым в силу свойственного ему оптимизма, – без подтекста, и нюансы смысла от него часто ускользали, а потому Монах не обратил ни малейшего внимания на его критику.

Приводим объявление полностью, и судите сами – сунулись бы вы туда или нет. Итак:

«Бюро случайных находок. Вопросы и ответы»

«Здравствуйте, друзья! Меня зовут Олег Монахов. Я психолог, математик, мыслитель и путешественник. За свою долгую и пеструю жизнь я встречался с разными людьми, попадал в критические ситуации, иногда прощался с жизнью – было и такое… И сейчас я с уверенностью говорю вам: я могу помочь! У меня есть ответы на многие вопросы – приходите и спрашивайте. Попробуем разобраться в ваших проблемах вместе. Запомните: нет безвыходных ситуаций. Вернее, есть, но их мало. Иногда кажется, что – все! Тупик, конец, безнадега! Вы растеряны, вам страшно и хочется убежать… Но проблемы придется решать, от них никуда не денешься. Давайте сделаем это вместе.

Запомните… Нет, зарубите себе на носу: жизнь всегда продолжается!»

И тут же фотография: большой толстый бородатый человек в голубой рубахе навыпуск, похожий на добродушного медведя, сложив руки на груди, прищурясь, смотрит на зрителя…

Нельзя сказать, что от желающих сунуться и получить дельный совет бывалого человека не было отбоя. Нет. Но пару интересных дел он все-таки раскрутил…¹ После чего сбежал в пампасы и прерии. Отсутствовал около полутора лет и вот вернулся и позвонил, сдерживая волнение, в родную дверь…

…Через час появилась Анжелика, супруга Жорика. Монах сидел на ковре посреди комнаты, вытаскивая из рюкзака причудливые корни, камни и шишки. Рядом с ним сидел крестник – маленький Олежка. Анжелика взвизгнула и бросилась на шею гостю. Тут пошли сердечные объятия, поцелуи, расспросы – радость свидания, одним словом. Ближе к вечеру подтянулся Жорик, и казалось уже, что не было разлуки, что никто никуда не уезжал, что разговор возобновился с того самого слова, на котором закончился полтора года назад. Монах, с красной обветренной физиономией, с расчесанной аккуратно бородой и густой русой гривой до плеч, благостный после ванны, в новой голубой рубашке, подаренной Анжеликой, сияя синевой глаз, сидел во главе праздничного стола. На коленях у него прыгал крестник – маленький Олежка. Это был вечер рассказов, вопросов и ответов. Это была семья.

– Не нагулялся? – укоризненно приговаривал Жорик, разливая водку. – Не надоело? Сколько можно бродяжничать?

– Оставайся, Олежка, – просила Анжелика. – И правда, сколько можно? И возраст… Как твоя спина?

– Спина? – Монах завел руку назад и потрогал поясницу. – Нормально. Вы лучше расскажите, как вы, ребята. Как бизнес? Я привез материалы и образцы, навел мосты с целителями из Непала, работы непочатый край.

– Мосты – это хорошо, – отвечал Жорик. – Бизнес не так чтобы шибко, но стоим твердо. Твоя Кира² молодец, не баба, а конь с… Одним словом, бой-баба. – Помедлив, он добавил: – Кстати, она вышла замуж.

Наступила тишина. Анжелика и Жорик переглянулись. Монах смотрел в тарелку. Потом сказал неопределенно:

– Да, хватка у нее имеется, не отнимешь…

– А ты, Монах, дурак и уши у тебя холодные, – хотел сказать Жорик, который, будучи простым парнем, всегда говорил что думал. Анжелика пихнула его коленом, он проглотил рвущуюся с кончика языка фразу. Вместо этого сказал: – Может, осядешь? Квартирку прикупим, доход позволяет. Присмотрим хорошую женщину, вон у Анжелки полно неженатых подружек, и вперед с песней! Сколько можно? Романтика не надоела? Так и пропасть можно где-нибудь под елкой, а мы будем ждать, а годы будут идти… – Голос его дрогнул.

Анжелика промокнула глаза салфеткой.

– Ну, вы, ребята, прямо как на похоронах! Жив я, жив! – прогудел растроганный Монах. – Вернулся, живой-здоровый, полный сил, привез новые идеи, будем расширяться, расширять географию. Дел непочатый край, говорю, а вы как за упокой, честное слово! – Помолчав, он спросил: – За кого она вышла?

– За какого-то журналиста, Леша Добродеев рассказывал. А она никому ни словечка, промолчала, а я, когда узнал, собрал коллектив и поздравил. Выпили шампанского, подарили вазу, все честь честью. Она аж заплакала, смутилась, говорит, и свадьбы-то не было, потому и не сказала… и на меня зырк! Эх ты, Монах! Такую женщину упустил!

Монах покивал и спросил:

– Лина³ в городе?

– Лина? Уехала, давно уже, и след простыл. Забежала попрощаться, тебе привет. С тех пор ни слуху ни духу. Алеша Добродеев иногда звонит, интересуется, наказывает передавать привет от… сейчас, сейчас… – Жорик наморщил лоб. – От Детективного союза толстых любителей пива! Говорит, без Христофорыча как-то не то, скучно стало, жизнь пошла пресная, даже пива не хочется. Когда, мол, вернется, жив ли? Жив, говорю, может, бог даст, к зиме вернется. Живет в монастыре, набирается мудрости у далай-лам, волхв, как-никак. Леша пишет книгу, говорит, между прочим, ты у него главный герой, сыщик, имечко тебе придумал: «Руслан…» э-э-э… как-то там, не помню уже, вроде «Чегерин», что-то типа татаро-монгольское. Так что ты у нас теперь не Монах, а Руслан Чегерин, знаменитый волхв и ясновидящий частный детектив.

Монах поморщился.

– Лешка набуровит, – пробормотал. – А Эрик⁴ где?

– У нас, куда же это чудо теперь девать, наследство твое. Трудится, старается. Постригся, начал здороваться с коллективом. Ты вот скажи лучше, ты навсегда или опять до весны?

– Не знаю, Жорик, как карта ляжет. Если честно, подустал я бродяжничать, это романтика для молодых, а я чувствую себя… – Он вздохнул. – Как в той бардовской песне: я стар, я устал да и двигаться стал я с трудом. Время разбрасывать и время собирать, Жорик.

– Ну и правильно! Пора остепениться, обженим тебя, на свадьбе погуляем, – обрадовался Жорик. – Эх, люблю я погулять на свадьбе!

– Ты думаешь?

– А то! Оставайся, Монах.

– Я подумаю, Жорик. Я подумаю. Кстати, никто не писал в «Бюро»? У меня и компа не было, так, иногда просматривал почту при случае. В монастыре, кстати, есть. Цивилизация их тоже достала.

– Не знаю, Монах, – пожал плечами Жорик. – Да я и не заглядывал туда в последнее время, замотался, совсем времени нет. Брось ты эту ерунду, Монах, несерьезно это все. Тебе нужно фабрикой заняться, хозяин ведь. Что-нибудь новенькое привез?

– Займемся, Жорик, не бойся. Все будет пучком, – пообещал Монах, откручивая проволочку на пробке шампанского. – Привез, как же, всего привез. Поговорим. А сейчас давайте за встречу! Шампанское женщинам, покрепче мужикам. Если бы вы знали, ребята, как часто я о вас думал! Сижу у костра, верхушки деревьев пошумливают, речка журчит, на тысячи кэмэ ни одной живой души. Как там, думаю, ребята? Анжелика, думаю, читает детектив; ты, Жорик, со своими железками на диване. Люблю я вас, ребята…