Czytaj książkę: «Красная Книга»
Сейчас дослушаю
В мире мёртвых до конца
Песнь твою, кукушка.
Басё
Часть I
Красные Слова
Когда запутаешься, как рыба в сетях, главное – не делать резких движений. Замри на какое-то время – и что-нибудь произойдет.
Обязательно начнет происходить. Вглядись в мутный полумрак пристальней – и жди, пока там что-нибудь не зашевелится. Знаю по собственному опыту. Что-нибудь обязательно начнёт шевелиться.
Если тебе это нужно – оно обязательно зашевелится.
Харуки Мураками
Глава 1
Темница – Сюжетный Крючок
Ингвар Нинсон висел на дыбе.
Потом его тащили по коридорам с низким потолком, будто вырубленным в скале. Потом к нему пришёл призрак фамильяра Уголёк в образе чёрно-бурой ильки с янтарными глазами. Потом Ингвар попытался что-то сказать, но сразу закашлялся, и его ударили. И вот теперь он смутно восстанавливал эти «потом», шевеля скованными руками. В голове словно лежало тяжёлое ядро, оно давило на затылок и глаза, не давало дышать. Опять привиделся Уголёк, колдовской зверь, сотканный из клочков тьмы.
Ингвар повернул голову, чтобы рассмотреть цепи и крюки, пыточные инструменты. Волосы прилипли к мокрому лбу. По голой спине струились холодные ручейки.
В подвальном воздухе всё отчётливее проступал запах раскалённого металла. Железное тавро, брошенное на угли, наливалось сочным красным светом.
Мастеров заплечных дел было двое.
Крупный мужчина стоял, прислонившись спиной к двери и скрестив руки на заскорузлом фартуке. Про себя Нинсон назвал его «Мясником». Круглые плечи поблёскивали от пота.
Ингвар сидел в пыточном кресле, похожем на трон.
Руки в скобах на широких подлокотниках.
Ладони на виду у второго дознавателя.
Его Нинсон назвал «Костистым».
Ссутулившись, тот сидел напротив и читал вслух:
– Первые строки книги должны цеплять, завораживать, привлекать. Иными словами, стимулировать прочесть ещё пару абзацев. Иначе читатель возьмёт другую книгу.
Обложка сослужила службу. Художник сыграл свою роль.
Первую страницу прочли. Теперь всё зависит от слов.
Если первая же страница не ухватит читателя, не очарует его, не порскнет россыпью образов, то всё. Вы его упустили. Он сорвался!
Читатель блеснёт тугой покатой спиной и уйдёт на глубину.
Читатель – это хищник.
Он не может без движения и будет рыскать в поисках.
До тех пор, пока ему не попадётся достаточно острый крючок:
Интересная зацепка. Цепляющий образ. Лакомый кусочек.
Достаточно вкусный, чтобы его захотелось распробовать.
А не просто надкусить…
– Вроде складно. Это что-то из Лорема Ипсума?
– Да нет. Это Великан написал. Представляешь?
– Ну уж и Великан! – ревниво возмутился Мясник. – Ладно. На голову выше обычного мужика. Ну, на две. Но не прямо уж Великан.
Костистый дознаватель ухмыльнулся, подначивая напарника:
– На голову выше обычного мужика – это у нас ты. Поэтому ты у нас кто?
– Кто? – испуганно переспросил Мясник.
– Ты у нас Громила, или там Здоровяк, или, может быть, Бугай. А на голову выше высокого мужика – это не то же самое. Тут путать не надо.
– Я не путаю. Просто говорю, что какой он, клять, Великан?!
– Ну, мы о нём ничего не знаем. Вот его так и записали. Великан.
– Прямо так и записали? С большой буквы?
– Прямо так и записали, – подтвердил Костистый. – На, сам посмотри.
Мясник сунулся в бумажку.
– А что такое «порскнет»? Слово какое-то непонятное. Это типа нечто среднее между брызнет и вспорхнёт?
– Клять, откуда я знаю?! Может, он сам это словцо придумал. Вроде командирской заруки. Да янь с ним. Меня волнует, что этот колдун-сказочник всё никак не прочухается.
– Может, ты рано его прессовать начал? Всё же стодневка только закончилась. Не каждый такое перенесёт.
– Так этот из «неперенёсших» и есть. Доходяга. Потерялся во снах. Нам и отдали.
– А-а… Жалко. А на вид боевой мужик. Мог бы и сдюжить.
– Янь его знает. Зрачки, видишь, какие? Вагонетка проедет.
– Может, добавить?
– У него башка скоро лопнет, а ты собираешься добавить. Гляди, как его накачали. Ещё неделю глитчей ловить будет.
– А почём ты знаешь? Может, он и раньше… таким был?
– Да мне по янь, каким он раньше был. Как я его потом сдам, если от давления лопнет что-нибудь? У меня же эти ребята все по описи. Ценность, клять!
– Глянь! Проснулся, что ли?
– Не должен ещё.
– Это точно он? Рыхловат как-то.
– То он тебе боевитый, то рыхловатый. Ты, клять, определись!
– Ты мне пупок не заговаривай. Точно или не точно?
– Ишь, аптекарь нашёлся. Да не переживай ты. Точно тебе говорю. Кости чёрные, как у дракона.
– Думаешь?
– Ты посмотри, как камень светится. Будто у Великана чистый оргон в жилах.
Костистый открыл обложку гримуара. Вместо страниц – гладкое чёрное зеркало. В зазеркалье теплился потусторонний свет. Маленькие символы проступали с той стороны стекла, выплывая из темноты. Ингвар удивился гримуару, работающему в руках пустышки. Будь дознаватель колдуном, у него на тыльной стороне ладони был бы вытатуирован стигм.
Нинсон не мог рассмотреть, что именно показывало чёрное зеркало. Виден был только призрачный голубоватый отсвет, как от зимней луны или колдовского люмфайра.
Ингвар зашевелился, и дознаватель убрал гримуар.
Принялся делать вид, что изучает густо исписанный пергамент.
– Очнулся? Ну, гэлхэф! Повторяю вопрос, – выцедил он. – Твоё имя?
Эдакий злой гений в тёмно-серой рясе. Измождённое лицо. Запавшие глаза. В тонких пальцах обёрнутый лентой грифель, заточенный до игольчатой остроты.
– Я повторяю вопрос, – проскрипел дознаватель. – Твоё имя?
«Моё имя Ингвар Нинсон», – хотел сказать Великан, но не смог произнести ни слова.
Постарался восстановить в памяти последние события. Зачем его допрашивают? У него и секретов-то особых нет. И уж точно нет таких, какими могли бы заинтересоваться тиуны. Великан ещё раз постарался произнести: «Моё имя Ингвар Нинсон».
Костистый почувствовал это намерение и вцепился взглядом. Но не нашёл того, что искал. Или, наоборот, обнаружил что-то, что ему не понравилось. Во всяком случае, решил больше ничего не спрашивать.
– Давай-ка подвесим его, – наконец произнёс дознаватель и встал из-за стола, забрав с собой исписанный листок и высокий табурет, на котором сидел.
Мясник оставил пост у двери и принялся разматывать цепь.
Костистый встал у огня, перечитывая пергамент. Он переигрывал. Бездумно пробегал строчки глазами. Потом с притворной досадой скомкал листок и бросил на угли. Досаду он пересолил вздохом, как плохой лицедей. Пергамент пожух, но всё никак не загорался.
Костистый поворошил угли клеймом. Листочек занялся. На мгновение стало светлее. Ингвар приказал себе успокоиться, когда понял, что паника душит его, не даёт ни раскрыть рта, ни пошевелить языком.
Нет. Это не паника.
Язык лежал во рту, как мёртвый.
Ещё тёплый. Но уже неподвижный.
Костистый достал большую деревянную флягу и поморщился, понюхав содержимое. Приложился. Сдержанно выдохнул. Воду так не пьют. Привычно напомнил:
– Отвязать его не забудь.
– Да помню я, – буркнул Мясник, – тут просто цепочку заело.
Однако после этих слов перестал копошиться вне поля зрения Ингвара и принялся отстёгивать пленника. Зашуршали завязки ремня на шее. Удалось проглотить колючую слюну. Упал сдавливающий грудь ремень. Удалось сделать всхлипывающий вдох. Раскрылись пряжки ремня на щиколотках. Удалось пошевелить затёкшими ногами.
Мясник не стал освобождать руки Великана. Кажется, он думал, что жертва ещё сможет оказать сопротивление.
«Правильно-правильно. Я тебя ещё удивлю», – мысленно пообещал Ингвар, распалённый тем, сколь многое уже удалось.
В маленьком замке барона Шелли он поднаторел в самых разных работах. Верный человек, с книгой в руках приставленный к отпрыскам барона, должен был уметь постоять и за себя, и за своих подопечных. Ингвар сопровождал письма, которые не должны были попасть в руки барона Финна, негодяя, чьи владения начинались за межой. Приходилось ему выполнять и иные деликатные поручения. Потому барон Шелли самолично обучил Великана борицу.
Пустая бравада!
Это стало ясно, когда палач показал здоровенный мясницкий крюк. Самый кончик рыболовного крюка отогнут, как гарпун, чтобы не дать добыче соскочить. А у мясницкого нет никаких зазубрин, чтобы туша легче снималась.
– Руки ему не нужны будут? – буднично спросил Мясник, протирая крюк.
Покрытая коричневыми разводами ветошь, которой он очищал орудие, пахла затхлой кровью и больше подходила для нанесения яда на лезвие, чем для чистки.
Ингвара била дрожь.
«Ах ты, жалкое трусливое травоядное, – обругал Нинсон сам себя. – Успокойся!»
– Не-е… – протянул Костистый. – Раз ерепенится и не отвечает нормально, раз хочет оставить меня с незаполненным листком, то и руки ему не нужны!
Показное равнодушие и нелепое упоминание листка.
«Это же явно игра на публику, – подумал Ингвар. – Чтобы я понял, что тут всё всерьёз. Я уже понял! Срочно! Соберись! Язык, давай, оживай! Моё имя Ингвар Нинсон!»
На миг показалось, что он сейчас сможет заговорить.
Но Мясник уже собрал в горсть длинные волосы Ингвара и без рывка наклонил его голову вперёд, чуть ли не к коленям, насколько это позволял большой живот пленника и пристёгнутые к подлокотникам предплечья. Спина стала открытой.
Мясник пробил её крюком поблизости от левой лопатки.
Боль была такая страшная, что Ингвар ухнул в неё с головой, как в прорубь.
Сначала окатил босые ноги волной горькой желчи.
А потом закричал. Кричала каждая кость в теле.
Нинсон хватал ртом воздух, как вытащенная из воды рыба.
Он и был на крючке.
Сказочник истерично хохотнул, когда отметил, что для полного завершения аллегории осталось только дождаться милосердной колотушки и отправляться в уху.
Потянув за волосы, Мясник вернул его обратно. Голова стукнулась о спинку трона. Раздалось сухое тюканье, как поленом о колоду. Оказалось, Мясник выровнял Ингвара только с одной целью. Чтобы показать второй крюк. Точно такой же.
Мясник заметил, что подопечный поплыл. Пошлёпал Великана по щекам. Взял пятернёй за бороду и встряхнул так, что клацнули зубы. У пленника немного прояснилось в глазах. Тогда палач опять сгрёб в охапку волосы на макушке и без рывка потащил вниз.
Мясник пробил правое плечо. Треск кожи был таким громким, что казалось – это он, грохот разрываемой плоти, и причинял боль. Она наполнила пленника, как звук наполняет нутро барабана.
Липкий окровавленный шип вынырнул из плеча.
– Поднимаю! – скомандовал Мясник, то ли чтобы привлечь внимание напарника, то ли чтобы Ингвар мог приготовиться к новому жуткому удару.
Костистый пил из объёмистой фляжки и следил вполглаза.
Мясник зацепил крюки за цепь, которая погромыхивала где-то под потолком. Плюнул на руки. Покрепче ухватился. Подтянул. Отрегулировал натяжение с обеих сторон.
Ингвара замутило от предчувствия рывка.
Цепь уходила наверх, продевалась в блок и должна была поднять пленника. Чтобы он воспарил над троном на пробитых плечах, а зубья крюков уперлись в ключицы под тяжестью тела.
«Сейчас кто-нибудь войдёт и остановит это! Так всегда бывает!»
Нинсон рассказал отпрыскам барона Шелли тысячу сказок, и всегда в такой момент появлялся кто-то, кто…
«Кто-то, кто…»
Костистый демонстративно безразлично сделал ещё глоток, не глядя в тёмный зал, где теперь остро пахло рвотой и где отплёвывался Ингвар.
«Кто-то, кто…»
Мясник навалился всем весом на цепь, и металлические звенья гулко затараторили по истёртой деревянной балке под потолком.
«Кто-то, кто…»
Один крюк так и остался в теле. Мясник оказался прав – цепочку с левой стороны заело. А вот правый крюк рванулся вверх с удвоенной силой.
Палач так и не отковал руки Ингвара от подлокотников.
Забыл.
Они так и остались пристёгнутыми на запястьях и у локтей, а крюк послушным цепным псом взлетел к потолку. Плечо разворотило, крюк проломился через сустав и с лоскутом кожи и ошмётком жил повис над головой Нинсона.
Самой раны Великан не видел, только ощутил влажный рывок у правого плеча. Моросил кровавый дождик.
Ингвар кричал так, что щёки покрылись россыпью красных веснушек.
Радужки цвета глубокой северной воды исчезли под сплошными чёрными зрачками.
Костистый хотел что-то сказать. Он почуял неладное ещё в момент рывка. Пытаясь остановить непоправимое, замахал руками, поперхнулся, выплюнул настойку в огонь. Пламя жарко вспыхнуло, проглотив подачку.
Мясник выругался и отпустил цепь.
Вытер с мокрого лба крупные капли крови.
Ингвар сидел на троне ровно. С прямой спиной. Как прилежный ученик. Обвалиться кулем он не мог – покалечил бы другую руку. Рот открывался и закрывался. Ниточки вязкой слюны тянулись по спутанной бороде.
Предплечья всё ещё были крепко прикованы к подлокотникам. Под каждой скобой теперь рана. Костистый подскочил, оттолкнул глухо ругающегося Мясника. Вылил пахнущий свеклой самогон на рану. Мясо обожгло такой болью, что Ингвар захохотал.
Услышав этот смех, чистый и лёгкий хохот освобождения, Костистый укоризненно посмотрел на Мясника:
– Всё. Доигрались. Кукушка вылетела. Если колдун свихнулся, нам инь.
Тот огрызнулся:
– Я ему, что ли, бурды на рану вылил?! Твой свекольник не остановит кровь. Вон как плечо разворотило. Мазью нужно. И раствор приготовить. Можем не успеть. Истечёт. У меня есть неразбавленная огнёвка. Запечёт всё.
– Давай огнёвку!
– Слышь, а если он правда колдун, то почему рану не заживит?
– Так он железом скован. И язык, похоже, проглотил.
– Я думал, этот из тех, которые с железом дружат.
– Один янь, без языка и рук особо не поколдуешь, будь ты хоть кому друг.
– Ну, всё равно. Почему бы не попробовать?
Но Костистый не ответил.
Он уже начал придумывать пути отступления:
– Если что, скажем, что сам спрыгнул. Или колдовать начал.
– Нельзя так. Ты сам сказал, что он не может.
– Мажь давай! Я придумаю, что сказать. Нельзя, клять! А парня запороть можно?
– Тоже нельзя. Тем более такого. С чёрными оргоновыми костями.
Мясник нашёл то, что искал среди горшков. Вдохнув едкого дыма, сунул пробку обратно. Натянул тонкую кожаную перчатку и вылил на ладонь тягучую жидкость, цветом и запахом похожую на расплавленную лаву, и шлёпнул на плечо Великану.
Ингвар попытался повернуть голову и посмотреть, что там, но другой, чистой рукой Мясник ударил его по скуле. Вроде бы несильно, отпихнул, скорее. Но рот наполнился кровью.
Костистый внимательно заглядывал Великану в глаза, то ли пытаясь понять, свихнулся ли пленник, то ли просто жадно наслаждаясь чужим страданием.
Наверное, герой из легенд плюнул бы мучителю в лицо этим сгустком крови и желчи. На-ка, выкуси! Да мне смешны ваши потуги! Но Ингвар боялся, что за такую дерзость лишится зубов.
В сагах несломленная воля пленника восхищала кметей из службы поддержки. За пределами пергамента за такое наказывали. До тех пор, пока не оставалось воли.
Или к сопротивлению, или к жизни.
Ингвар чувствовал себя не просто сломленным. Не просто разбитым на куски, которые можно было бы ещё собрать и склеить. А перетёртым в пыль, уничтоженным.
«Как только откроют последнюю скобу, брошусь на них».
Уроки барона Шелли не пропадут даром. До сих пор Нинсон применял борицу только к подручным Финна, этого негодяя, чьи владения начинались за межой.
Нинсон собирался умереть в бою. Ну, или, чем Лоа не шутят, вырваться из этой передряги, Костистому проломить его умную голову, а Мяснику вогнать крюк прямо под массивную челюсть.
Мысленным взором он уже видел мощный пинок, которым отталкивает Костистого. Видел, как тот пролетает мимо стола, спотыкается о табурет, падает задницей на угли. Пролитая из фляги свекольная самогонка поджигает рясу.
Мясник смотрит на пылающего товарища. Кидается его тушить, вместо того чтобы привязать пленника. И получает удар окровавленным крюком, только что вынутым из плеча.
«Теперь мы с тобой одной крови, ублюдок…»
Вот он, крутой Великан, под героическую музыку во весь рост поднимается с пыточного трона и, победно ухмыляясь, размазывает по лицу кровь.
Но ничего не вышло.
Ноги не держали, а рука дёргалась, как перебитое крыло.
Мясник обнял пленника и поволок за Костистым, освещавшим путь охапкой лучин.
В стене попался ржавый факел с пустой корзинкой для ветоши.
Ингвар вспомнил борицу. Увидел, как выхватит факел и проломит голову Костистому, со всех сил ударив по маячившему впереди капюшону. Потом обратным движением воткнёт рукоятку в глаз Мяснику. Обыщет трупы, наденет рясу и попробует выбраться.
Пришли. Вот же дурень – надо было считать шаги и повороты, а не представлять побег. Впрочем, умей он вовремя отказаться от мечтаний, всё ещё был бы дельцом средней руки.
Глухая дверь с петлями толщиной в ладонь и замком, похожим на гирю для упражнений. Не дверь, а просто могильная плита. Доски такие толстые, а металлические полосы такие частые, что в этой камере пленника можно спокойно запирать с топором.
Просторное помещение без пыли и паутины. Блестит недавно вымытый пол. Чистое ведро с забытой на ободке тряпкой. В стене полка с огарком свечи, кувшином воды и огромной ковригой. Судя по запаху, сегодняшней выпечки. На полу толстый тюфяк со свежей соломой. Попона, пахнущая лошадью, вместо одеяла.
У Ингвара ещё достало сил удивиться, что в камере живёт кошка. Но он быстро понял, что тюремщики не видят зверька. Значит, это был его гигер.
Нинсон первый раз в жизни не узнал Уголька. Настолько призрак фамильяра был ободранным и запаршивевшим, едва живым. И только сверкавшие янтарные глаза напоминали то колдовское создание, что жило в больных костях Великана.
Руки и голову Великана сунули в колодки.
Затянули верёвку, обе половинки стукнулись друг о друга.
Нинсон остался сидеть.
Костистый гаденько пожелал спокойной ночи.
Мясник забрал с полки свежевыпеченную ковригу.
Хлопнула дверь. Прогрохотал засов. Пришла Тьма.
Глава 2
Темница – Призрак Фамильяра
Ингвар не мог слышать разговора палачей.
Знал, что речь идёт именно о нём. Что там ковры на полу, гобелены на стенах, благовония в жаровнях. Слуги подносят вина и закуски. Выискивают место на столах, среди стеклянных кубков и ножей, книг и свитков, навигационных карт и разложенных рун.
Знал о том, что на расстеленный платок бросают предсказательные дайсы и вершат колдовство, а из чёрных зеркал слышатся голоса далёких собеседников. Догадывался о том, что эта застольная беседа решала его судьбу. Его и ещё сотен пленников, которые не понимали, почему служба поддержки задержала их.
Ингвар знал обо всём этом. Но не точно, а лишь в общих чертах.
Ворохом образов, которые мог уловить призрак фамильяра Уголёк.
Он зыбкой тёмной змейкой выполз из проклятых костей Великана. Жирным чёрным дымом вытек болью выломанного сустава. Просочился через рану в плече и сквозь дверь, не касаясь железных скоб. Проплыл крохотным грозовым облаком между пьяными палачами. Сжался в плотный комок матовой тьмы. Опустился на стол хлопьями тяжёлой сажи. Загустел треугольными чешуйками, превратившись в чёрную жабу о трёх лапах.
Зажглись янтарные глаза.
Он не боялся, что его заметят. Никто не мог увидеть призрак фамильяра среди глиняных бутылей и липких кружек. Потому что Уголёк существовал только в мире Ингвара Нинсона, сумасшедшего сказочника. Это было его проклятие.
Призрак фамильяра, не видимый ни одному колдуну или лекарю, должен был свести Великана с ума. А костоломная лихорадка, вызванная поселившимся в суставах гигером, искалечить и приковать к постели.
Ингвар Нинсон ничего не знал о колдунье, наславшей проклятие. А окончательно не сошёл с ума только потому, что в замке барона Шелли подкармливал крысу с вырванным до позвоночника куском спины. То ли кипятком обварили, то ли защемило чем, то ли хищник ухватил, да зверёк выскочил в последний момент. К тому времени, как ослабевшая крыса попалась Нинсону на глаза, под шкуркой уже завелись зелёные мушки. Зверёк был обречён на смерть, несмотря на усилия сердобольного Великана.
Ингвар искупал крысу в настое целебных трав. А трудно сбережённую серебряную марку потратил на сильфум – чудодейственную травку, первую помощницу при грязных ранах. Нинсон не мог себе позволить воду из источника лугелы.
Сильфум изгнал жар и успокоил крысу. Но зверьку с потускневшей шкуркой и потухшим взглядом уже ничего не помогло. Хотя на сильфум надеялись даже при сильных заражениях. Много позже, взяв в руку настоящий сильфум, Нинсон понял, в чём было дело.
И что тот укроп, который ему продали под видом целебной травы, не помог бы в любом случае. И всё мягкосердечие пропало даром. Но именно тогдашним своим милосердием Ингвар объяснял себе, почему договорился с призраком фамильяра.
Ингвар с самого начала их односторонней дружбы принял гигера за странного, нуждавшегося в помощи крысёнка, потом за звериный дух, потом за призрак замученного зверька.
Так Великан сам себе объяснял присутствие странной тени, которую иногда мог ухватить уголком глаза. Особенно, когда резко поворачивался налево.
Других советчиков не было – никто другой не мог даже увидеть Уголька. Оттого Ингвар и считал своего дружка фамильярским призраком, случайно прибившимся к нему после смерти исконного колдовского хозяина. Вовремя не исчезнувшей иллюзией. Потерявшимся духом, что не нашёл свой ловец снов и заплутал.
Изначально фамильяр напоминал не то чёрно-бурую лисицу, не то блестящую ильку, не то крысу фантастических размеров.
Великан, почитавший Ишту, Десятую Лоа, в широте своего милосердия любил всех тварей, которых подкармливал во владениях барона Шелли. Вот и своё проклятье, заточённое в образ тёмного дымного зверька, он смог полюбить.
Полюбив – принять. Приняв – поименовать.
Насланную колдуньей хворобу, что обитала у него в костях, Великан нарёк Угольком. Почему-то он жил не в танджонах, где полагалось обитать призракам-паразитам или злым проклятиям.
Уголёк, столкнувшись с милосердием, не находил в себе топлива злости и постепенно учился принимать разные образы. Вначале, чтобы рушить разум Ингвара Нинсона, а потом, чтобы играть с ним, потихоньку учась у иных зверьков, прикормленных Великаном.
Оргоновый морок стал сказочнику спутником, сотканным из волглой мглы. Теперь Великан не мог отличить, происходило ли это с ним на самом деле. Было ли это воспоминанием о действительно случившихся событиях.
Или воспоминанием о сне.
Или и вовсе сном, принятым за воспоминание.
Может, то была какая-то сказка или давно прочитанная книга. Такая яркая, что образы представлялись живыми. И потом долго ещё снились… снились бы… если бы ему вообще снились сны…
На задворках Лалангамены, в подземной камере, мучительно умирал Великан Ингвар Нинсон.
Он хорохорился и всё ещё старался не скулить, так и сяк пристраивая в колодках выломанный сустав. У него оставались силы только на бессмысленную гордость. Но то была последняя толика. Сохранённая в зубе мудрости капелька оргона, которую раскусывают в последний момент, чтобы достало воли улыбнуться в лицо врагу.
Серемет лагай. Серемет лагай. Серемет лагай.
Нинсон не знал, как именно ему предстоит захлопнуть Мактуб. Но он чувствовал, что дочитал свою книгу. Пора уходить.
Кто приоткроет ему тринадцатую дверь? Лихорадка? Заражение? Кровопотеря? Просто боль? Или у него хватит сил дождаться завтрашних пыток? Он бы хотел, чтобы всё закончилось здесь.
В одиночестве и темноте. Тогда перестанет так болеть истерзанное тело. И тогда его проводит Уголёк. Янтарные глаза блестели в темноте, несмотря на то, что на них не падал свет. Илька умывался. Ждал, когда Великан позовёт его.
И Великан ждал, что ему дадут отдохнуть.
Дадут выбрать другую игру. С этой, похоже, всё. Серемет лагай.
…Уголёк, идём.
