Czytaj książkę: «Маска падшего»

Глава 1. Далёкая буря

41 г. ПВ.¹

Прогремели сизые тучи, темневшие вдали. Услышав этот рокот, испуганный орёл, до этого глядевший на равнину с видом гордого хозяина, ринулся со своей скалы навстречу ещё не зашедшему, не сокрытому тучами солнцу. Парил он над лесами, деревушками и поселениями. Пронесли его крылья и мимо крупного города, где с окраин к центру росли понемногу ещё молодые небоскрёбы. Миновав этот высокий металлический лес, устремилась птица к реке, объятой облачными лоскутами. У тех спокойных, вечерним солнцем ласкаемых вод стояло мелкое село.

Здесь целы лишь несколько перекошенных домишек – ещё с десяток же похоронены в собственных обломках и пепельных кучах. Разбиты все фонари, столбы повалены на землю, заасфальтированные дорожки пестрят буйной травой. На речном берегу – груды мусора, на краю села – поле пней. Где-то по пустым улочкам снуют стаи голодных собак; люди же почти не высовываются за пределы своих мелких дворов. И в этой серой, мертвенной пустоте в одном лишь полуразрушенном доме возгорелся этим днём жизнерадостный свет: под крошащейся крышей беседки целая семейка готовила стол к праздничному ужину, сопровождая это песнями, танцами и смехом. У ворот припаркован дорогой автомобиль званных гостей.

Явилась и сюда грозовая туча, успев по пути рассеяться и принять обличье невинно-серой простыни; пролилась скромная морось, коей целый месяц молились тысячи людей.

Тремя домами далее, в поросшем сорняками огороде работал старик. В зелёном фартуке, сидел он устало на коленях и молча полол траву. Нежная влага ласкала старческое тело, а шелест тёмной листвы и скупого дождя служил музыкой его ушам. Но ритмичность её нарушил тихий скрип проржавевшей калитки.

Явились двое. Один, лысый крепкий мужчина в чёрной куртке, встал тут же, облокотившись на хлипкий забор, и скрестил руки, демонстрируя безразличие к непогоде. Другой, напротив, не брезговал ничуть пользоваться зонтом – семнадцатилетний юноша в сером дождевике и плотных сапогах аккуратно обошёл весь сор, переступил через грядку и встал в паре шагов от старика.

– Здравствуйте, учитель, – выдал он несколько прохладным голосом.

По небу прокатился гул.

Старик только сейчас обратил внимание на гостей – спохватился, оглядел вновь прибывших и протараторил:

– З-здравствуй, Гарри! Кто сей человек?

Лицо молодого Гарри, с правильными чертами, окаймлённое чёрными, слегка вьющимися волосами, выражало непонятную тоску и задумчивость. Вместо него с раздражением ответил тот мужик у калитки:

– Шон! Для тебя, старик, – господин Хэтрик!

– Шон Хэтрик, телохранитель Нормана Райтера, – тихо добавил Гарри, очнувшись от своего оцепенения. – У вас есть пара минут на разговор?

– Конечно, мой хороший, – улыбнулся седой старик. Пропитанный покоем голос его заиграл низким бархатом. – Пойдём в дом? Чаем угощу…

– Ах, благодарю, не стоит. Я хочу спросить: кто я для вас?

– Э… Ты задаёшь весьма странный вопрос, мальчик мой. – Старик, усмехнувшись, призадумался. – Я учитель истории и философии, а ты есть мой любимый ученик. И, главное, ты есть мой хороший, пусть и юный весьма друг!

– Вы недоговариваете, учитель, – возразил юноша, почти не изменяя интонации. – Будь это так, вы бы не подошли ко мне первым с тем, чтобы поговорить о проблемах цивилизации. Сорок один год непрерывных войн после тысячи лет мира во всём мире, помните? Я хочу сказать… вы словно выбрали меня. Только не таите, прошу вас.

Старик пусто поглядел на чернозём под ногами Гарри, становящийся всё мягче и мягче. Он никогда и не собирался скрываться от любимого ученика – просто решил не посвящать его во всё сразу.

– Сие есть чистая правда – я избрал тебя.

– Почему? Я простой мальчик, увлекающийся естествознанием. Что заставило вас думать, будто я неравнодушен ко всему – в противовес моим сверстникам?..

– А не тебя ли три года назад класс поднял на смех за твой вопрос? Помнишь?

– «Зачем люди хотят друг с другом воевать?» – прошептал Гарри.

– Я тридцать лет не видел ребёнка, смысла войн, государств, партий, армии не понимающего. Лишь сей ребёнок и может, думал я, всерьёз озаботиться увядающим миром нашим! И согласился ведь ты со мной – решили мы вместе работать над этим.

– Так и было.

Шон, пожёвывая жвачку, не сумел удержаться от страдальческого стона.

«Вам плохо живётся без высоких материй и старых словечек?!»

– Да, – кивнул старик и дружески поглядел Гарри в его тёмные от мыслей глаза. – Что же встревожило твою душу? Что сподвигло тебя сие спросить?

– Я покидаю вас, – бросил юноша.

Равнодушие его голоса точно обухом ударило старческую голову.

– Как поня…

– Нашим путям суждено разойтись. Вы бедны, и ваша участь – писать книги дальше, надеясь, что кого-нибудь это когда-нибудь убедит. Быть может, вы найдёте ещё немало сторонников. Бездействие же не по мне – я пойду другим путём…

– Каким же?! – воскликнул старик, чувствуя необъяснимую панику.

– Мою семью решил опекать Норман Райтер – в обмен на их профессиональную помощь. Я пойду с ним…

– Шутить изволил, Гарри?! Он убийца! Он сотворил состояние… государственных размеров! на производстве оружия! – и отправляешься ты с ним?!

– Да. По крайней мере, моя семья будет обеспечена… и не будет довольствоваться теми грошами, что получают отец и дядя в нашей больничке.

– Ты!..

Старик исступлённо вытянул руку, как бы норовя схватить юношу за одежду, но тот развернулся и направился к калитке. Учитель же, почувствовав боль в спине, грохнулся лицом в грязь, продолжая отчаянно тянуться рукой.

– А-ай!.. Я… Гарри!..

– Я прошу прощения за то, что не оправдал ваши надежды, учитель, – добавил Гарри. – Ах, не отчаивайтесь только, прошу вас! И желаю вам удачи в поисках… более упёртого ученика. Идёмте, господин Хэтрик!

Старик потерял дар речи. Весь в грязи, глядел он заплаканными глазами вслед удаляющимся Гарри и Шону, не имея сил выразить то щемящее чувство одиночества и ту боль предательства, что терзали сейчас его душу. Протянув ещё раз руку в сторону ученика, уронил он голову и замер…

Тихий шелест дождя сопровождал юнца и спутника его всю дорогу до того ветхого домишки, где с десяток человек резвились, пели и танцевали, готовили мясо на гриле и распивали спиртное, словно не замечая происходящего вокруг них увядания. Когда вернулись Гарри и Шон, толпа встретила их с распростёртыми объятиями, не интересуясь вовсе, куда и зачем они ходили, так что те очень скоро растворились в буйном оживлении, не вспоминая больше несчастного старика.

В празднованиях участвовали и пожилые сельчане, и взрослые мужчины в расцвете лет, и юные матери с ещё крохотными детьми. Первые, устроившись на лавочках, расставленных промеж яблонь, скрипели обо всём подряд; вторые гремели у гриля, под сводом беседки, в своих нескончаемых дискуссиях о политике и спорте; дети же носились круговертью по брусчатым тропинкам, поросшим сорняками, под строгими взорами своих внимательных матерей. Во дворе, в общем и целом, был немалый разнородный шум и стоял стойкий аромат прожаренного мяса вперемешку с благовонием пропитанных влагою трав, так что неподготовленному (или не слишком любящему шумное общество) человеку почти невозможно было избежать головной боли. Вот почему самый почётный гость этого праздника жизни, чей автомобиль и был припаркован снаружи у шаткого забора, предпочёл провести время до застолья в доме, в компании хозяина и его семьи.

На балкон, деревянные перила которого отмечены искусной резьбой, вышел мужчина тридцати четырёх лет отроду, роста выше среднего, обычного телосложения. Внешность его и ранее, и сейчас и даже далее оказывалась поистине уникальной – действительно, много ли людей день ото дня являются перед другими в одном и том же сером деловом костюме, всегда чистом и глаженном притом? Официозность стиля портили объёмная кудрявая шевелюра цвета воронова крыла и чёрное пенсне на длинном носу. Лицо этого человека ярко выделялось крупными скулами и выпирающей, невзирая на худобу, складкой подбородка, притенённой щетиной; тёмные глаза его при детальном рассмотрении оказывались вострыми и пронзительными, а слегка выпирающая тонкая губа ложно приписывала обладателю чувство превосходства. Тем не менее, при взгляде на этого человека любой готов был утверждать, что видит доброго, безобидного и несколько простоватого, допустим, клерка, хотя и выделяющегося внимательным отношением к себе.

Итак, этот мужчина, держа в одной руке фужер, вышел на балкон, укрытый настилом, облокотился на перила и поглядел с прищуром вниз, в пышущий оживлением сад. В глубине дома хозяин, мужчина тридцати двух лет, стройный и высокий, с короткими каштановыми волосами, беседовал бойко, улыбаясь, с одной женщиной в лёгком белом платьице. Эти двое похожи лицами как две капли воды: оба выделяются ломаными чертами, крупными карими глазами, горбинками на носах и, главное, тонкими и длинными бровями. Когда короткий разговор их, изобилующий смехом и задором, подошёл к концу, женщина, бросив на человека в сером костюме нежный взгляд, удалилась, а мужчина же поспешил, не теряя заразительной улыбки, подойти к дорогому гостю.

– Народ стекается рекой, да, Норман? – проговорил хозяин, с дружеской заботой и немалым уважением глядя на мужчину в сером.

– На удивление, – усмехнулся тот, сопровождая глазами Гарри и Шона. – Спасибо, что согласился устроить такую, гм… вечеринку, Роджер.

Роджер и Норман – близкие друзья с самого детства. Если первого описывали обыкновенно как взрослого и сообразительного, умного человека, то второму зачастую к уму приписывали чудаковатость и даже толковали порой о его приступах безумства. Действительно, отличавшийся незаурядными мыслями Норман Райтер страдал временами «вспышками безрассудства», как называл их Роджер: ему ни с того ни с сего в голову приходило навязчивое желание, быть может, не сочетавшееся с предшествовавшими мыслями и действиями, совершенно нелогичное, но невообразимо сильное, похожее на манию. Такие «вспышки» нередко не только ставили Нормана в затруднительное или некрасивое положение, но даже подвергали его смертельной опасности. И всегда спасением ему был Роджер – единственный, способный вразумить друга. Проблемы возникали тогда, когда поблизости Роджера не оказывалось – так однажды Норман чуть не женился на необразованной официантке.

– К твоим услугам, дорогой друг! Ты уже и Вайтмунов пригласил! – воскликнул Роджер, чуть не выронив бокал. Брови его вскочили полукругом. – Они произвели на тебя приятное впечатление?

Норман, услыхав эту фамилию, в последние дни и так прочно сидевшую в его голове, живо перевёл взгляд на пару мужчин лет тридцати, молча слушавших чью-то перепалку у гриля: один – низкий, лысеющий и оттого добродушный на вид увалень, с восторгом и азартом внимающий спорщикам; другой – долговязый, вечно хмурый мужчина, скрестивший горделиво руки, с презрением смотрящий на крикунов. Оба – родные братья, удивительно разные и несовместимые на вид, а на деле души друг в друге не чающие, как говорят их ближайшие знакомые.

– Да. Они немного отличаются от обычных людей, – пробурчал Норман и добавил затем с усмешкой: – Ну, знаешь, тех сопляков, которые работают спустя рукава, жалуются на зарплату и называют себя взрослыми уважаемыми людьми. Вайтмуны – стойкие, и при этом знают своё дело. А сын их – вообще гений! Жаль, я не застал их родственника.

– Бернарда? Он в командировке, – пояснил Роджер, поравнялся со своим другом и пригубил вина. – А у Освальда ещё такая милая девочка растёт – ровесница наших с тобой, девять лет. Может, познакомишь своего сына с ней?

– Нет-нет! – прыснул Норман. – Сводить его с кем-то, в таком возрасте – не-а! Может, в университете встретятся.

– Только их осталось слишком мало… – скорбно вдруг прошептал Роджер.

– Да.

Одна туча сизой лапой ослепительно царапнула лес вдали.

– Эх, Роджер! – с тоской вздохнул Норман, уставив потускневший взор на ту самую тучу, что в мгновенья грозовых вспышек обретала поистине ужасающее сияние. – Мы с тобой давно знаем друг друга. Столько войн позади, столько опасностей… И сколько их, должно быть, ещё будет!

– Тринадцать войн, и в каждой хоть раз да были в бою.

– И выжили! Волшебство какое-то… Ты веришь в волшебство, Роджер?

– Нет, дорогой мой Норман, по-прежнему нет.

– Почему? – спросил Норман, всем напряжённым телом повернувшись к расслабленному другу. – Иногда в мире происходят такие вещи, что без волшебства их и не объяснишь. Как некоторые в одиночку переворачивают историю?

– Не припоминаю таких замечательных людей. И я не сказал, что волшебства нет, – я сказал, что не верю в него.

Норман покрылся испариной.

– Я тоже…

– А что может сделать человек в одиночку? – Роджер развёл рукой, тем самым показывая своё наслаждение беседой. Пожалуй, он единственный из окружения Нормана, кто не только терпел, но и поддерживал склонность того к фантазированию. – Физически он такой же, как и его товарищи. Любые его свершения – на самом деле, их свершения.

– Плохо, что человек только волшебством, наверное, и может пересилить общество: люди в основном являются алчными и агрессивными, а адекватные находятся в меньшинстве и не способны ничего сделать.

– И ничего не поделаешь, друг! Мы не боги, чтобы менять миропорядок, увы.

– Мне иногда кажется, что нам вообще ничего не подвластно, даже наши действия и мысли. Скажи, Роджер, зачем мы живём?

– Если бы я знал, дорогой мой Норман… – Роджер покачал головой со снисходительной улыбкой, присущей наставникам, что отвечают на меткие вопросы своих подопечных.

– Каждому дано время, и каждому же предначертано умереть, – упрямо продолжил Норман, устремляя нездорово вытаращенные глаза в небо. – Что же человек должен сделать тогда до того, как умрёт? Провести свои годы в удовольствии или, наоборот, делах, в награду за которые получит деньги и опять удовольствия? Бордель напоминает!

– Что ж, человек должен постричься в смиренные монахи, – хихикнул Роджер, потянувшись к алкоголю. И чуть не захлебнулся: Норман смерил его таким взглядом, точно был смертельно оскорблён.

– Я не шучу. И погода, кстати, не располагает.

– Ничего не могу тебе на это ответить, Норман. И как я могу, если не задумывался никогда?

– В этом и проблема! Ты не задумывался, жена моя не задумывалась… Наши с тобой дети не задумаются. Сенат не задумается! Годы идут, люди гибнут на войне, а мы воспринимаем это как должное!

– А как ещё это воспринимать? – вздохнул Роджер, обречённо поставив бокал на перила. – Если ты хочешь знать моё мнение, Норман: сейчас только безнадёжные дураки продолжат обсуждать всё происходящее в политике и всерьёз следить за действиями правительств. Умные люди знают, что от народа ничего не зависит.

– Какая разница, кто думает о политике, а кто нет?! – грозно выдал Норман, взмахнув рукой. – Не об этом говорю! Меня стало сильно раздражать, что люди гонятся за счастьем: ищут себе «половинки», рожают детей, развлекаются без конца, проблемы решают на скорую руку и стараются не обращать на них внимания!

Роджер опешил и с непониманием вытаращил глаза.

– Тебя раздражает то, что люди пытаются быть счастливыми, я правильно тебя понял? – переспросил он, понизив голос.

Норман застыл, точно прислушиваясь к собственным же словам; бледнота выдала его: он осознал, что упустил несколько важных деталей. Но в рассуждениях своих или их изложении?

– Я… я, наверное, не так выразился…

– Пожалуй, – кивнул Роджер и взял бокал. – Знаешь, Норман, не желаю больше говорить об этом. Слишком тяжёлая и занудная тема. Над этим можно философствовать сколько угодно, а придём всё равно к тому, что пытаться искать своё счастье – нормально и правильно. Как и создавать семью, делать успешную карьеру, путешествовать по всему миру… И это, кстати, ты мне должен об этом говорить!

Смешок Роджера, обыкновенно ободряющий и обнадёживающий, на этот раз опустошил Нормана, внушив ему глубокое отчаяние и одиночество – чувства, знакомые ему с детства и с юношества же им позабытые.

– Наверное, – усмехнулся он с искусной фальшью.

Будь в руке Нормана меч, он, пожалуй, немедля бы вспорол себе живот. И резкий раскат на том и кончил их беседу.

Глава 2. Зной

Май, 52 г. ПВ.

В этот ясный день из солнца свет сочился так, что небо словно выцвело – едва ли в нём можно было различить голубые оттенки. Лучи точно желали высушить всё в городе существующее: здания и деревья плыли, а очертания их поминутно то выпрямлялись в чёткие струнки, то вновь расходились волнообразными нитями. Какому-нибудь туристу могло почудиться, что прибыл он не в средние широты, а в самую настоящую пустыню, по ошибке. Но оцепеневшие ясени и липы, укутанные в сочную зелень, тотчас же доказывали ему обратное.

На вымощенной булыжником улочке, сокрытой от соседей плотно прижавшимися друг к другу низенькими зданьицами, не было никого. Там строение порушено, тут у полупустого магазина дверей нет, здесь и вовсе одни руины остались. Где-то в треснутых, а то и вовсе разбитых окнах проглядывали серьёзные и злые лица, в маленьких закоулках меж жилыми домами скапливались группки бездомных по два-три человека, все мрачные, грязные и неопрятные, кто с бутылкой, а кто и с ножом. Лишь из этих закутков временами доносились рычания да хрипы – в остальном же улица была безмолвна, словно по ней только-только пронёсся ураган.

Каждое такое утро тишину здесь нарушали ритмичные шаги. Это двое молодых студентов третьего курса Медицинской академии, единственный корпус которой – громадное здание в античном стиле, – располагался в нескольких кварталах отсюда. Парни, оба в парадном, качая в руках свои портфели, с озабоченным и невесёлым видом шли по тротуару в сторону учебного заведения, постоянно поглядывая и на местных люмпенов, и на места их встреч, и на руины.

– Третий год, а как будто в первый раз – всё как и было, – тоскливо протянул один из них – стройный парень среднего роста с шоколадными волосами. Широкий подбородок его дрогнул, выразительные глаза слегка прикрылись и тяжело запрыгали от дома к дому. – Разруха и нищие…

– Типичные жертвы войн, – равнодушно констатировал его собеседник, примерно такого же роста крепкий человек с шевелюрой цвета воронова крыла.

– Но когда-то это должно закончиться, Александр! Музеи разрушены, памятники разрушены! Глянь, сколько этих бездомных! Да когда вообще такой их процент был в истории! – воскликнул товарищ Александра, отчаянно взмахнув рукой.

– Огорчает и радует, что такое везде… Я имею в виду, совсем везде, – подтвердил Александр.

– А я про что! И ты погляди – всюду олигархи, предприниматели, куча богатого сброда, а народ-то страдает!

– Не перегибай палку, – послышался смешок. – Если бы не эти олигархи, рассказываю, бомжей было бы вдвое больше…

– Не защищай своего отца! Он тоже в этой среде, значит, тоже виноват в страданиях народа!

На это Александра ответил лишь озорной улыбкой, особенно чудно сочетающейся с его острыми чертами лица.

– Да-да, все у тебя виноваты… Между прочим, рассказываю, большинство бизнесменов помогали стране оружием, а людям – продуктами и бытовыми товарами, поэтому и стали такими. Не хочешь похвалить их за смелость, а? До всех этих войн наша страна почти, это, социалистической была!

– Только твоего отца и можно похвалить как «первооткрывателя»! Остальные до него боялись чихнуть не по закону! – пропыхтел неугомонный оратор.

– Ты, это, лучше скажи, во что там опять вляпался Вендель? Мне, как всегда, никто ничего объяснять не собирается.

– А кто-то должен?

– Никто и не должен, но я почему-то всегда всё узнаю последним!

Александр недовольно приподнял бровь и достал из кармана толстенький телефон. В нынешнее время такие вещи могли позволить себе люди либо с необычайно высоким доходом, либо обожающие трудиться до изнеможения, ибо доступные каждому модели были здоровыми и не показывали время.

– Ну, что ж… Это ещё что? – Напарник его недобро нахмурил глаза.

– Опытный образец. Отец за границей купил и дал испытать.

– А наши тебе не испытывается?

– Наши телефоны – вечно ломающееся… дерьмо!

– Но это наши телефоны, понимаешь?! Нам необходимо поддерживать отече..

– Только не начинай загонять мне, что я должен любить товары своей страны, какими бы плохими они ни были, – этот спор мы никогда не закончим! – захохотал Александр.

Над камнями парило едва терпимое зловоние. Через дорогу стояла покрытая дырами и трещинами высотка. У подножия ещё лежали здоровые валуны, что совсем недавно пускали неприятели из катапульт при осаде города; бросали тогда и новоизобретённые бомбы. Иной прохожий взглядом цеплял эту картину и поражался тому, как за последнее время развилось человеческое искусство разрушать.

Порыв горячего воздуха неохотно пробежал мимо неторопливых студентов, задорно потрясши их галстуки и заодно усыпав слоем желтоватой пыли, да таким плотным, что пришлось тем зажмуриться.

Александр протёр глаза и похолодел: через дорогу шустренько перемахнула группка люмпенов. Все одеты в тёмную рванину: кто в куртки, кто в халаты, кто в ветровки, запачканные тут и там. Все были смуглы, – кто от рождения, солнца, а кто от грязи и пыли, – и все до единого заросшие, лохматые. Один из них, старик, хромал; другой с синяком, третий без мочки уха, а четвёртый вообще со свёрнутым набок носом.

Бездомные живенько окружили студентов. Кривоносый дерзко, хриплым голосом обратился к Александру:

– Пацан! Мобильник за сколько встал?

– Можете отойти? У нас времени нет, – ответил товарищ за Александра, выступив вперёд.

– Слышь, пацан! – Люмпен положил руку на его плечо, говоря столь вкрадчиво, сколь мог позволить ему голос пьяного в осадок человека. – Не мешай, когда взрослые люди толкуют! Ну, по-братски тебе говорю, ну?

Через несколько минут все бродяги дёргались на камнях, а студенты только кулаками хрустели.

– Ну и какого чёрта ты достал этот «опытный образец», а? Да в таком-то районе? – набросился на Александра пылкий приятель, отряхивая портфель.

– Забудь, – отмахнулся Александр и ускоренно зашагал по дороге. – Я не привык к такому безобразию.

– Не привык? Ты в этой стране родился и в ней живёшь с самого рождения, а криминалы повсюду! – Товарищ поспешил за ним.

– Вот потому я и хочу свалить отсюда!

– Свалить?! Сбежать в другую страну? В университет езжай лучше на машине, а то тебе голову печёт!

– Плевать, Артур. Мне чертовски неприятно жить рядом с этой чернью! – брезгливо поморщился Александр.

– Чернью?! Они не сами такие – война их в это превратила! Это у нас с тобой родители имеют море денег, но они-то!

– Хочешь сказать, пьянство и наркомания – тоже из-за войны? Слабо верится. Я считаю, что даже бедняк может жить скромно, но с человеческим достоинством.

– Что?! – Артур вкопался в недоумении. – Да по статистике регулярно выпивают только четырнадцать процентов, а наркотой увлекаются и того меньше – около трёх!

– А кого анкетировали? Государство, рассказываю, так и создаёт иллюзию лояльности и прекрасной жизни.

– Чёрт возьми, ты безнадёжный! – стиснув зубы, простонал Артур и замолк. На лице его проступила угрюмая задумчивость, сменявшаяся порой яростным оскалом.

– Да, есть немного, – усмехнулся Александр немного погодя.

Тишина не спешила явиться: слышались впереди какие-то выкрики, стоны, ругательства и пьяные рычания. Улочка начинала плавно уходить вверх, на вершине холма виднелась огромная Медицинская академия – студенты были почти у цели. Но звуки избиения, исходившие из одного-единственного переулка в ста метрах далее, настораживали их и заставляли замедлять шаг.

Когда друзья подошли к затенённому проходу, поступь их была тихой и мелкой, словно они обворовывали чей-то дом. Александр осторожно прислонился к пыльной стене невысокого домика с мансардной крышей и слегка высунул голову из-за угла; Артур встал прямо за товарищем, ожидая вестей.

Черепичные крыши над переулком пересекались и плохо пропускали солнечный свет, потому тени властвовали здесь безраздельно, хотя видно было по-прежнему много. В середине, рядом с заколоченной дверью, несколько люмпенов избивали какого-то парня, изрыгая ручьи издевательств. Красные глаза некоторых выпучены, рты искривлены в ухмылке; кто-то временами передёргивался без причины, кто-то падал и снова вставал на кривившиеся ноги; один не то смеялся, не то кричал подобно обезьяне.

Видно было, что страдалец носит белую запылённую рубашку и рядом с ним лежит коричневый портфель – раскрытый, такой же запылённый, как и его владелец. Хорошо заметны кровавые пятна на руке и на брючине жертвы. Вот один из нищих приподнимает бедолагу за грудки и вдавливает его в стену. Нищий сжал свою трясущуюся костлявую руку в кулак и пусть неловко, но сильно прошёлся по скуле бедняги. Ещё удар, и ещё; сдавленные крики эхом отражались от полуразрушенных домов, кровь мелкими брызгами летела, оседала на земле и стенах, тоненькими струйками стекала из носа и рта беспомощного. Второй люмпен с безумным взглядом и искривлённым ртом оттолкнул первого, вцепился в плечи паренька и выбросил его к другой стене, где уже стоял жуткого вида человек с ржавым кинжалом наготове…

– Снова нищие, – тихо проговорил Александр товарищу. Тот только вопросительно вздёрнул подбородок, требуя больше информации. – Пьяные, некоторые под кайфом… как бы это… избивают кого-то. Похож на студента.

– И это наша страна! Позор! – шёпотом воскликнул Артур, гневно сжав кулак.

Люмпен с кинжалом выбросил руку вперёд, да столь отвратительным образом, что клинок его лишь царапнул бедолагу, рухнувшего на землю.

– Хороший повод для гордости, правда? – едко отреагировал черноволосый.

– Но не повод оставлять всё как есть. Дерьмо надо выбивать, слышишь?

– И чего мы ждём?

Артур поравнялся с Александром, скомандовал кивком, и студенты влетели в переулок. Нищие не успели отреагировать должным образом – отчасти благодаря опьянению и увлечённостью процессом. Четверо вмиг упали на землю, корчась от боли. Оставшиеся, хоть обратили своё рассеянное внимание на гостей, никакого отпора дать не смогли: движения их оказались заторможены, глаза – мутны, а отравленные мозги не успевали работать.

Закончив, запыхавшиеся студенты перевели дыхание и подошли к спасённому ими человеку. Это действительно был студент, как и предполагал Александр. Более того, это был студент из той же Медицинской академии, их приятель – молодой худощавый парень совсем невнушительного вида, роста чуть выше среднего, с волосами длинными, спутанными даже в чистом состоянии, чёрными подобно безлунной ночи. На прямом носу его ещё недавно сидели толстые квадратные очки в роговой оправе, ныне разбитые вдребезги; два крупных карих глаза, притенённых длинными ресницами, благодарно глядели на своих спасителей. Опухшее лицо запачкано, в нескольких местах украшено синяками; одежда вся в грязи, в крови. Пытаясь сквозь дикую боль подняться на ноги, он одновременно с этим, заикаясь, шептал спасителям:

– С-спасибо вам б-большое…

Александровы веки словно щипцами оттянули – никак не ожидал он увидеть самого, как толкуют, умного студента академии здесь, в безлюдном переулке, в таком-то неблагополучном районе. Впрочем, если строить маршрут от дома, принадлежащего хоть самую малость благополучной семье, до Медицинской академии, минуя эти самые неблагополучные районы, выйдет приличная загогулина.

– Давай помогу, – участливо предложил Александр и, не дожидаясь ответа, положил руку страдальца на плечо своё и помог тому подняться. – Каким Фрейдом тебя сюда занесло, Томас?

– Очень смешно… – чуть слышно ответил студент, прикрыл глаза и тут же обмяк.

Артур разорвал лохмотья нищих на лоскуты, смочил их питьевой водой из своего портфеля и перевязал ими раны Томаса. Бедолага оживился малость и тихим голосом ответил:

– Я х-хожу через Медный м-мост, но вчера он б-был подорван террорис-стами. А в а-академию безопасной дорогой слишком д-долго идти…

– И это чуть не стоило тебе жизни. Здесь телефонные будки поблизости есть? – обратился Артур к Александру (напарник его довольно часто гуляет в этом районе), на что тот покачал головой. – Скорой не жди… Тогда пойдём, в академии ему окажут помощь. Мы и так времени потратили!

Выдав это обеспокоенным тоном, да ещё с хмурым взглядом вдобавок, студент быстренько выбежал из переулка обратно на тротуар. Дорога до университета выглядела безопасной. Вернулся Артур, вторую руку Томаса аккуратно водрузил на свои плечи и вместе с Александром повёл раненого.

Подъём продолжился, пусть и гораздо медленнее. На этот раз никаких звуков – только лёгкие завывания горячего ветерка, отдалённый птичий хор да несколько сбитая, неровная дробь каблуков.

– Что они на тебя так запали, а, Томас? – съехидничал Александр, на что тут же отреагировал Артур:

– Ему нельзя разговаривать!

– Я физически с-слаб, – ответил Томас, в глазах которого окромя боли отразилась некая печаль. Знал он, что от молчания только хуже почувствует себя. – Они п-пьяны были, а пьяным доставляет уд-довольствие издевательство над с-слабыми…

– Что же ты тогда «физически слаб», а? – воскликнул с дружелюбной улыбкой Александр. – Рассказываю, взял спортом позанимался!

– Да, это проще, чем всезнайкой стать… – согласился Артур.

– С-слова дают больше, чем сила. А чтобы г-говорить правильно, нужны знания, – ответил Томас, легко уловив намёк и бросив попутно укоризненный взгляд.

– Некоторые понимают только язык силы.

– По-моему, все сейчас на нём талдычат, от нищих до политиков! – вставил слово Александр. Троица почти поднялась на возвышенность.

– В других странах так же, поверь!

– Не верю – ты же там не был! – едва не рассмеялся вечный соперник Артура.

– А тебя, кажись, и тут нет – привидение здесь, которое не знает, где летает! Наш народ дружелюбием славен на весь мир!

– Хлеб-соль да пистоль – гость сыт и до конца времён почивает!

– Прекратите вы эту п-перепалку, – умоляюще застонал Томас. – Никак не зависит число ж-жестоких людей от страны! Это всеобщая проб-блема…

– А всё от этих чёртовых войн, – неожиданно мрачно выдал Александр.

– Войны тоже откуда-то начинаются, – многозначительно поднял палец Артур. – А начинаются они, как известно, с того, что кто-то начинает ставить себя выше других. Кто там пятнадцать лет назад говорил, что наша нация – потомки рабов?

– Ты тогда ещё не знал, в чём отличие страны от государства, а новостями того времени интересуешься!..

– На мой вопрос это ответа не даёт.

Томас проглотил вертящиеся на языке слова – тактично, с одной стороны, и при этом вынужденно, из-за недостатка сил, – с другой. Он знал, что Александр с Артуром довольно упрямы, и спорить с ними – задача не из лёгких, а потому аргументы должны быть безупречны. Таковых у него не было.