Czytaj książkę: «2028», strona 2

И Роман замолчал, но его последние слова заставили задуматься и меня.

Достигнув пика своего развития, человечество было уничтожено. Не само себя погубило, но убили его извне. Природа, космос, Бог – неизвестно. Как и неизвестно, выжил ли кто-то ещё кроме нас, хоть малая кучка таких же отчаянных душ, или мы последние представители нашей цивилизации, которые безнадёжно стараются сохранить свой маленький, тлеющий огонёк. Которые изо дня в день выбираются из своей пещеры, как неандертальцы прошлого. И которые всё ещё борются с враждебным внешним миром. Для чего? Какая в этом цель, и есть ли конец этой борьбы? Я стоял и думал над этим, но спросить это в слух не решился.

– Скажи мне, как ты это объяснишь своей наукой? Вычислениями? Математикой? – спустя минуту спросил Роман у Максима.

– Эта дрянь залетела к нам вместе с астероидами из космоса. А то, что было там, не до конца ещё изучили. Не успели просто. – Максим пожевал желваками и устремил взгляд куда-то в сторону, явно не желая отступать от своего даже перед таким аргументом.

Роман, смотря на него, молча усмехнулся и потом перевел взгляд вперёд. Спор они больше не продолжали.

И в этот момент, справа, с моей стороны, из тумана медленно выбрело нечто. Оно двигалось осторожно, перемещая свою тушу на четырёх искривлённых лапах. Я стащил с плеча ремень, не сводя глаз с пришельца, и взял в руки автомат. А существо продолжало хромая ковылять по зернистому бетону, будто и не замечая огней на балконе и дозорных. Его туловище покрывала бурая свалявшаяся шерсть, местами выдранная клочьями, а на левом боку и вовсе отсутствовавшая, как и сама плоть. В зияющей дыре вырисовывались рёбра, за которыми можно было различить торчащие органы. Существо на миг остановилось по центру площадки и тоскливо подняло свою морду, наконец обратив внимание на балкон. И сейчас его увидели все.

Наверное, когда-то это была собака. Черты её морды, туловище, хвост и лапы говорили об этом. Ростом она была не такой высокой. Овчарка, может быть, подумал я про себя. Один глаз собаки был, вроде, нормальный, а второй показался мне издалека сплошным белком в глазнице. От прежнего вида собаки осталось только… Да ничего не осталось.

Один из студентов медленно снял с плеча свою винтовку и устремил дуло вниз, прицеливаясь. Егор, стоявший рядом, положил ладонь на ствол.

– Не стоит, – тихо проговорил он.

Собака некоторое время смотрела на нас снизу и, казалось, будто зловеще и со злорадством улыбается нам. А потом, тяжело опустив голову, словно та дополнительным весом нагружала её и без того ослабшее туловище, поплелась в сторону уходящих вниз ступеней и через некоторое время скрылась во мгле.

– Вот что стало с нашим миром… – тихо проговорил Роман и перекрестился.

Потом наступило молчание – какое-то гнетущее и вязкое. То ли увиденное заставило всех погрузиться в самих себя, то ли, как говорил Роман, окутавшая округу мгла переменилась в настроении, которое затронуло и наши души тоже.

Прошёл час после этого. Мы в безмолвии несли своё дежурство. А потом, ещё через полчаса, во мгле показались маленькие мерцающие точки. Сначала блекло и в отдалении, а потом всё ярче, выстраиваясь в ряд огоньков, что двигались в нашу сторону. Два, три, четыре огонька, неровно колыхающихся на легком ветру. А вслед за ними, наконец, показались и силуэты.

Первым из тумана по бетонным ступеням поднялся человек, одетый так же, как и Андрей, во всё чёрное и с противогазом на лице. На его спине громоздился камуфляжный походный рюкзак. Шёл он впереди мерцающих огоньков, а в руках держал свой – факел. За ним из завесы вышли остальные семеро. Остановившись на площадке возле центрального входа, человек в противогазе посмотрел наверх и поднял руку. Егор медленно кивнул в ответ со «стены» и вошёл в аудиторию.

– Поисковики вернулись, – бодро отметил Максим. – Интересно, что нашли в этот раз?

Я проводил вернувшийся отряд взглядом, чуть подавшись вперёд и наклонившись над парапетом.

– Паш, смотри не свались, – усмехнулся Максим. – А то придётся тебя потом соскабливать.

Отряд миновал раскрывшиеся двери центрального и исчез из вида.

Потом я простоял в дозоре ещё пару часов. За это время не показалось больше ничего необычного и подозрительного, только один туман тёк перед глазами. Некоторые из студентов начали тихо перешёптываться от утомительной скуки. Их ли это были ощущения, или же сам туман просто начал скучать?

Я всё смотрел вперёд, всё ждал, но никто из тумана больше не показался. Когда прошёл ещё один час, и округа начала медленно наливаться бледным светом, на балкон вернулся Егор.

– Парни, смена. В аудиторию, сдаём оружие.

Все охотно подались внутрь, и только я медленно шёл вдоль парапета, не отводя глаз с горизонта. Вошёл я последним, на входе в аудиторию немного задержавшись; ожидая, что именно сейчас кто-то выйдет из тумана. Но никто больше не показался на горизонте.

Я вошёл внутрь самым последним.

На вылазку уходили две группы. Обратно вернулась только одна.

В аудитории нас уже ожидала сменная группа, примерно столько же человек сейчас собирались встать в караул. Здесь стало как-то тесно и даже, как мне показалось, душно.

Мы передали сменщикам оружие и респираторы, и мигом покинули аудиторию.

Студенты разбрелись кто куда. После смены времени у всех было много: кто-то сразу уходил в свою аудиторию и ложился спать, кто-то бродил по университету за компанию с друзьями, кто-то направлялся в другой корпус – в коворкинг.

Я не спеша шагал по второму этажу. Продольный широкий коридор был разделён границей: одна его сторона была освещена льющимся с запылённых окон тусклым утренним светом и огнями керосинок, вторая же скрывалась в тени, и по центру коридора проходила тусклая граница света, которую обе стороны будто боялись нарушить. Двери с теневой стороны были по большей части закрыты, лишь пара из них зевом прохода показывали свои внутренности: там, где раньше стояли столы с техникой и прочими необходимыми вещами, сейчас была пустота. Все необходимые вещи были перенесены в другие корпуса, а брошенные аудитории пустовали, не нашлось им должного применения.

Я миновал застеклённые двустворчатые двери и спустился по левой от меня лестнице в вестибюль. Там сейчас стояли несколько человек из вернувшейся поисковой группы. Возле костра сидели уже другие студенты, хотя я надеялся встретить Антона или Васю и расспросить у них о новостях, которые им удалось узнать первыми.

С поисковиками общался Андрей. Лишь только я миновал костёр, начальник караула пожал одному из них, обёрнутому в чёрный плащ, руку и поисковики спешно удалились. Я проводил их взглядом, после чего подошёл к Андрею. Тот молча стоял на месте, смотрел куда-то в пол и о чём-то думал. Лицо его было озадаченным.

– Извините, что отвлекаю, – обратился я к Андрею. – Я видел, группа вернулась…

Андрей ответил не сразу. Он сделал пол-оборота на мой голос, пальцем правой руки поглаживая себя по щеке, а его взгляд был всё также устремлён в пол. Лишь спустя несколько секунд он словно вернулся в эту реальность и посмотрел на меня.

– Да. С вылазки вернулись. Говорят, кое-что нашли, но не так много. Но, в целом, вылазка удалась.

Андрей говорил отрезано, рублеными фразами. Я смотрел в его лицо и чувствовал, что начальник чем-то озабочен.

– Всё хорошо? – решил спросить я прямо.

– Да. Паш, – Андрей положил руку на моё плечо, – иди отдохни. Тебе придётся сегодня снова выйти в ночную. Двоих забрали на фасовку, у них там что-то не так идёт, и ты должен будешь сегодня выйти вместо одного из них.

Я лишь молча кивнул. Мне показалось, что Андрей просто перевёл тему разговора.

– А где вторая группа? – уже не чувствуя неуверенности, задал я вопрос напрямую.

Андрей некоторое время смотрел мне прямо в глаза, а когда открыл было рот, чтобы что-то сказать, позади него раздался бас, будто овчарка гавкнула.

– Андрей, надо поговорить.

Поодаль от нас, в открытом дверном проёме, отделяющем небольшое помещение от вестибюля, стоял пожилой человек в чёрной охранной форме. Это был Виктор Петрович – командир одной из поисковых групп. Ему было уже за семьдесят, он был среднего роста, жилист, а лицо, скуластое и исхудавшее, испещряли морщины. Седые волосы в короткую стрижку и острая, как ежовые иголки, борода слегка отблёскивали здешний багровый свет. Видимо, Виктор Петрович снял противогаз и всю амуницию только что, и его голова была ещё влажной от пота. Однако, хоть командир поисковиков и был в приличном возрасте, его прыти могли бы позавидовать некоторые из числа наших студентов. Этот человек, несмотря на свой старый вид, излучал энергию и силу, а его голос был железным. Слушая его, очень не хотелось ему не повиноваться.

Андрей лишь слабо похлопал меня по плечу и сказал:

– Иди, отдыхай. – Он развернулся и пошёл к Виктору Петровичу. Оба зашли в помещение и закрыли за собой дверь.

Когда дверь заперлась с той стороны на замок, я медленно развернулся в сторону костра. Меня потянуло пойти к двери, подслушать: пластиковая преграда была не толстой, и через неё было всё хорошо слышно. Но я быстро одёрнул себя от этой мысли: как бы это паршиво выглядело со стороны – Павел подслушивает разговоры взрослых! Какой абсурд!

Но и уйти я не мог. Внутри у меня в этот момент загорелось какое-то непонятное чувство; странное, резко и глубоко кольнувшее ощущение. Я снова посмотрел на закрытую дверь: о чём они могли разговаривать в такой приватной обстановке, находясь сугубо наедине? И главное – где второй отряд, который должен был вернуться вместе с первым? Они почти всегда возвращались вместе. Конечно, были и непредвиденные случаи… очень редко. Может, сейчас такой из них?

Ладно, когда они вернутся, я обязательно спрошу у Виталика, почему они задержались. И как там вообще – снаружи?

Вздохнув, я отправился в сторону лестницы. И, поднимаясь по ней, осознал, что родившееся в душе чувство поднимается следом за мной…

Глава 2. Предчувствие.

Но что это за чувство, которое никак не оставит меня?

Оно отогнало во мне усталость. Если после выхода из аудитории мои глаза слипались от её подступи, то сейчас меня всего будто бы перевернуло сверх наголову. Разум разогнался, и хотелось думать.

Погружённый в свои мысли, я поднялся на третий этаж, прошёл по центральному коридору и свернул в перпендикулярно уходящий от него в соседний корпус. Белые стены здесь сомкнулись плотнее, а перед глазами в противоположную моему движению сторону лился белый кафель на полу. В тусклом освещении нескольких керосинных ламп, которые находились на редких столах и здесь, кафель показался мне куда-то утекающим ручейком.

Этот корпус отвели под жилые помещения. После катастрофы, когда около трёхсот человек оказались заперты в стенах университета, было решено выделить два корпуса для обустройства жилищ. Корпус на третьем этаже заняла уцелевшая профессура и начальство, а на втором располагались студенческие жилые аудитории. В аудиториях средних размеров студенты жили парами, а в тех, что побольше, группами по пять-семь человек. Моя аудитория находилась на втором этаже, но в противоположном корпусе. Делил я её вместе с Виталиком.

Пройдя мимо одной из аудиторий, я задержался. Дверь была открытой. Из аудитории доносились голоса: ректор вела беседу с кем-то, каким-то мужчиной. Вроде, с деканом. Мне от чего-то показалось, что все вокруг притаились, подозрительно пряча какие-то секреты от посторонних ушей. Даже стены здесь создавали ощущение закрытости и замкнутости. Я молча стоял напротив входа, а беседовавшие внутри сначала меня не заметили. Через некоторое время ректор откинулась на своём кресле и заглянула за плечо своему собеседнику.

– Всё в порядке? – спросила она. Мужчина обернулся и окинул меня строгим оценивающим взглядом.

Я понял, что поступаю неприлично, вторгаясь в приватную беседу и воруя внимание ректора; кроме того, меня ужалило чувство стыда из-за чрезмерного подозрения ко всему окружению, хоть и возникло оно лишь на мгновение.

В ответ на вопрос я молча кивнул и пошёл дальше. Свернул налево и вышел в корпус, параллельный главному.

Здесь когда-то располагалась кафедра физической культуры. Теперь же её просторный спортивный зал выделен под плантацию по выращиванию различных культур. Студенты естественных наук используют свои знания, чтобы разводить растения из семян и выращивать грибы, которые сыграли не малую роль в нашем пропитании. Конечно, много провизии у нас было в хранилище, консервов нам хватало, но после первого года стеллажи начали опустошаться. Приносимые консервы, сухпайки, полуфабрикаты поисковиками извне компенсировали наши потери, но все отлично понимали, что и снаружи нетронутые запасы еды рано или поздно истощатся. Огромный гипермаркет, расположенный за проезжей частью, мы разоряли по два раза в неделю, таща оттуда всё нужное в университет. Поэтому начальством было принято решение обустроить и развить плантацию для предотвращения массового голода.

По всему спортивному залу были расставлены длиннющие ряды столов, позаимствованных из аудиторий. Ряды образовывали секторы: в одном разводили семена, в другом их рассаживали и выращивали овощи, а третий отвели под грибы. Необходимый для работы свет давал генератор. Студенты делились на группы и посменно занимались сортировкой: бобы, грибы и всё, что получалось вырастить, раскладывали по ящикам и коробкам и сгружали в комнаты, где раньше находились раздевалки. Работа нелёгкая – ей занимались те, кто был приспособлен к тяжёлому физическому труду. Таких, в основном, брали из числа дозорных. Вот и приходилось некоторым выполнять две повинности: стоять в карауле и работать на плантации. Успех от этой работы был, но было и много неудачных результатов: иногда целый сектор не приносил урожай, и тогда приходилось начинать цикл выращивания по новой.

Я и сам работал на плантации. Каждый студент был приспособлен к разноплановой работе: сегодня ты вкапываешь в ящички с землёй семена, а завтра стоишь на стене с оружием в руках. Трудовая повинность касалась абсолютно каждого, кроме тех, кто числился в рядах поисковиков. Они имели освобождение от других работ, потому что их работа считалась самой опасной и ответственной: поисковики не только пару раз в неделю отправлялись в гипермаркет за провизией, но и занимались разведкой местности.

Для них были установлены чёткие границы, за которые они не переходили. Одна из таких – гипермаркет внизу, за которым расстилался огромный пустырь, а дальше граница земли очерчивалась водной гладью широкой реки. Рядом с гипермаркетом был ещё один большой спортивный магазин и торговый комплекс. И если в первый иногда забредали в поисках чего-то необходимого, то второй избегали. Конечно, торговый комплекс включал в себя множество разноплановых магазинов, в том числе и ещё один гипермаркет внутри, и первое время поисковики доходили и до него. Но что-то странное творилось в стенах огромного комплекса… Поисковики говорили о существах, описать которых они толком не могли. Кроме того, в тот день, когда всё это случилось, рядом с торговым комплексом располагался большой приезжий цирк с животными. И наши разведчики, сидя после первых вылазок у костра, с трудом поведали о том, во что превратились эти животные.

От этих новостей мурашки исходили по коже. Первое время всем было трудно засыпать по ночам, зная, что где-то там, за дорогой, совсем близко к нам, развелись страшные твари, чья природа и характер были нам неизвестны. И только одно лишь чудо уберегает нас от них, делая нас недосягаемыми для их нюха и чутья. Цирковые звери и не подозревают о нашем присутствии… Или подозревают, но не решаются перейти магистраль и подползти к нашим стенам. Пока…

А делает эта всякая мелочь. Первый год после гибели мира мы прятались в стенах учреждения, не навострив свою бдительность, не ожидая какого-либо нападения извне. Мы думали, что раз всё вокруг сгорело в пожаре метеоритного дождя, то некому было посягать на наши чудом спасшиеся жизни. Как же мы ошибались…

Первая волна тварей грянула на второй год. Это были не то собаки, не то огромные крысы. Их стая, не очень большая, приползла к нашим стенам, стараясь проникнуть внутрь. Тогда всеобщий переполох чуть не стоил всем жизни: некоторым тварям удалось вломиться через центральный вход в вестибюль, а потом пробраться и на второй этаж. Эти шныряющие по коридору порождения забредали в аудитории, сеяли ужас, и кому-то не повезло оказаться на их пути. Но именно в тот день поисковики должны были отправиться на очередную вылазку. Наверное, это и спасло всех нас от неминуемой гибели.

Виктор Петрович вместе с Алексеем Третьяком – командиром второй группы – смогли организовать оборону. Вооружённые студенты из их отрядов отстреливали мутантов на втором этаже, и спустя целый день продолжительного боя смогли очистить его и вестибюль, и убить тех, кто находился снаружи. Никто не знал, что это за твари, и поэтому никто не геройствовал. Стрелки медленно, методично продвигались по этажу, иногда им приходилось подолгу занимать позиции возле угрожающе распахнутых дверей аудитории, из которой доносились шум и ужасное верещание. И потом – громыхание автоматных очередей, разносящихся эхом по всему этажу; багровые отсветы, озарявшие пол, стены и потолок, а когда выстрелы затихали – протяжный звон наливал уши, и запах пороховой гари ещё долгое время висел в воздухе. Битва за наш университет была тогда выиграна. Первая битва.

Потом были другие волны: одна через полгода, потом ещё две – через год. Но несмотря на то, что они были явлением редким, после того чуть не ставшим для всех роковым дня было принято решение организовать круглосуточный дозор, вооружив студентов оружием. Двери главного входа мы укрепили с обеих сторон железными листами, в других частях здания заперли и наглухо заколотили досками, а окна перекрыли решётками. Такие меры предосторожности вселили в нас спокойствие и уверенность, и вот уже три года мы не теряем бдительность, готовясь встретить тех, кто снова явится к нам из мглы.

Что же их потянуло к нам тогда? Что приводит их к нам снова? Чувство голода? Стремление к теплу? Страх? А если последнее, то от кого такие мерзкие твари могут бежать? Кто может быть ещё страшней и опасней, чем они сами? Туман скрывает множество тайн, и даже поисковики, решающие шагнуть в его беспросветное царство, не сталкиваются и с большинством из них. И слава богу.

Ну а мы до сих пор живём, цепляемся своими пальцами за этот мир. Возводим, разграбляем, защищаемся и даже заводим семьи. Некоторые из студентов решились на женитьбу, у некоторых даже родились дети. В глазах молодых родителей горело счастье. И казалось, привычное для нас никуда не ушло. Однако правила жизни изменились кардинально.

Смотря на их счастливые лица, я нередко задавался вопросом: понимают ли они, что делают? Осознают ли всю опасность для жизней, рождающихся в этих стенах? Ведь за ними расположился враждебный, непонятный нам мир, и наше будущее стоит под угрозой полного уничтожения. Так не является ли легкомыслием, или даже преступлением их действия? Смогут ли они защитить новую жизнь, если и самим нужна защита?

В очередной раз я подумал об этом, проходя мимо центральной части корпуса. Слева от меня спускалась двойная лестница, ведущая в ещё один вестибюль. В отличие от первого, он был освещён лучше, и людей здесь было намного больше.

Этот корпус был всегда многолюден. Чуть выше, за поднимающимися ступенями, у перехода на четвёртый этаж располагается огромная аудитория с двустворчатыми дверьми по обеим сторонам от лестницы. Раньше в ней проходили потоковые занятия с огромным числом студентов, а также проводили конференции и торжественные мероприятия. Сейчас она используется нами для собраний, на которых решаются важнейшие вопросы.

Возле закрытых дверей сейчас сидели на ступенях студенты: кто отдыхал после рабочего дня, кто только готовился заступить на смену. Они обменивались новостями, сплетнями; кто-то пускал шутку, не всегда приличную, и группа заливалась звонким смехом.

В просторном вестибюле на первом этаже тоже сейчас находились студенты. За стенами с решетками с обеих сторон располагались технические помещения. Раньше в них находился гардероб. Я хорошо помню эти длинные очереди, выстраивающиеся по обеим сторонам. Пока стоишь и ждёшь, обсуждаешь с сокурсниками прошедшие пары; узнаешь, у кого какие хвосты закрыты, ну а кто идёт на отчисление. Сейчас тут обустроены мастерские и склад с различными инструментами. Рядом расположился технический персонал: работники занимаются уборкой помещений и ремонтом. По самому вестибюлю расставлены столы, сооружены небольшие палатки, в которых ремонтируют всё ещё имеющуюся в распоряжении технику.

Как и тогда, в прекрасные времена прошлой жизни, вестибюль сейчас был наполнен гулом голосов, и только не хватало музыки из радио – собственного, университетского, – которая когда-то разлеталась по этой части университета.

Я прошёл мимо раскрытых застеклённых двустворчатых дверей, таких же как и в коридоре центрального корпуса, поздоровался с идущими навстречу знакомыми. Потом вышел на перепутье окрашенного в жёлтый цвет коридора: здесь располагался деканат одного из институтов, влево уходил другой коридор, а справа был выход на лестничную площадку. Я осмотрелся; много студентов сейчас было и здесь. Потом двинулся дальше, в сторону коворкинга.

Из общего гула голосов до меня долетели обрывки разговора. У зарешеченного окна справа стоял студент с парнем, одетым в чёрную куртку, серые плотные штаны, заправленные в кожаные берцы, и с длинным рюкзаком – почти баулом! – на спине.

– А собаку вы видели? – обратился к нему студент.

– Собаку? Какую ещё собаку? – недоумённо спросил тот. Чуть замедлив шаг, я взглянул на него: это был один из вернувшихся с вылазки, которого я встретил в вестибюле. – Не натыкались мы ни на каких собак.

– Она как раз спустилась по ступеням в том направлении, откуда вы пришли, – студент немного недоверчиво глядел на поисковика. – Вы должны были, по идее, на неё наткнуться.

– Не, никого мы не видели. Ни души вообще. Да и тихо было в этот раз, спокойно. Прям как на кладбище.

Не задерживаясь более возле них и не привлекая к себе лишнего внимания, я пошёл дальше.

За квадратом входа впереди расступался просторный зал, озаряемый багровым светом горящего костерка в центре помещения и керосиновых ламп, стоящих на столах у стен. Низкий потолок упирался в каменные квадратные приземистые столбы, стоявшие по центру. Белая побелка на стенах в некоторых местах осыпалась, и кое-где проступали небольшие трещины. Устеленный серым кафелем пол был вычищен насколько было возможным, и в определённых его местах отражались бликами от горящего костра.

Привычно именуемый нами «коворкинг» был сейчас запружен людьми. Раньше в этом месте рядами стояли разноцветные диваны, сейчас же большинство из них отсутствовали, и эта пустота будто бы делала помещение шире и объёмнее, а наличие скамеек и стульев в некоторых его местах не нарушало ощущения простора.

В основном студенты располагались по центру, за костерком. Сидели на полу: кто на голом кафеле, кто на расстеленной ткани. Другие сидели на скамейках у стен: кто беседуя, кто в обнимку и держа в руках слабо извивающийся свёрток. С противоположной от выхода стороны стены помещения чуть сужались, и в том месте располагались столы и некоторые из тех самых диванов: словно находились они там не просто так, а как напоминание о прошлой жизни.

Рядом, за бетонным ограждением, располагался закуток, называемый среди студентов «баром», в котором хранились в работающих на генераторе холодильниках различные напитки. Из алкоголя там не было ничего крепкого – лишь низкого градуса напитки, чтобы после дозора, вылазки или другой тяжёлой работы унять напряжение и успокоить нервы. Их выдавали по талонам, которые необходимо было заработать в смене на плантации, в дозоре или в техперсонале. Талоны распространялись только на данные напитки, а еда и вода здесь были бесплатными, но раздавались по времени, разделённому на завтрак, обед и ужин. Такая система позволяла равномерно распределять провизию. Для питания мы использовали столовую, которая находилась за коворкингом. Там работали те, кто в той или иной степени умеет готовить, и даже у некоторых, стоит признать, получается это отлично.

Коворкинг был погружён в полумрак; багровые пятна костра и керосинок мерцали на стенах, тёмном от копоти потолке, на полу – но даже в таком скудном освещении здесь ощущался некий комфорт. Бывает, придёшь сюда из вечно пустого главного корпуса после дозора, сядешь возле костра в центре, послушаешь байки, шутки или звон гитарных струн, и приятное тепло разливается внутри.

Здесь была сердцевина нашей общины, магнит для наших душ. Коворкинг впитывал в себя все наши страхи и опасения, как деревья – углекислый газ, а взамен вырабатывал умиротворение и счастье, и давал их нам вместе с теплотой. И мы дышали уютом, который прямо пропорционально рос от нашего пребывания здесь, от наших голосов, смеха и разговоров. Это помогало нам не забывать нашу прошлую жизнь.

Я спустился по тоненьким ступеням, пожал руку сидящим рядом на скамейках знакомым и подошёл к костру, вокруг которого сгрудилась немалая группа. Среди отдыхавших у огня я заметил Антона. Поздоровавшись со всеми, присел рядом с ним. По ту сторону обрезанной закоптившейся бочки сидел Владислав – наш местный музыкант – и о чём-то оживлённо спорил с соседом, держа на коленях гитару.

– Тох, хотел у тебя спросить кое-что, – обратился я к Антону. – Ты ведь долго оставался ещё в вестибюле. Не слышал, что говорили поисковики, когда вернулись?

– Не-а, они и не говорили ничего. Виктор Петрович сразу, не снимая противогаза, пошёл в караулку, другие в вестибюле остались, всё также при снаряжении. Кто у выхода стоял, кто сидел на скамье у стены. Нам показалось, что они словно ждали чего-то, или кого-то.

– Ничего больше подозрительного не видел? – я не спускал глаз с Антона.

– Да нет, вроде. Только это. А, вот ещё что, – Антон чуть приподнялся и поправил свой настил, – Виктор Петрович, всё так же в противогазе, позвал одного к себе. Они долго находились в вестибюле, никто не снимал рюкзаки, даже респираторы не снимали, и держали руки на оружии. Потом Виктор Петрович пару раз выходил к ним, по вестибюлю проходил, рацию из рук не выпускал. А я ещё думаю, чего это они одни вернулись?

Тут я почувствовал какое-то облегчение внутри от убеждения, что нахлынувшее странное ощущение опасности – это не моя собственная паранойя. Не я один проникся к этому с должным вниманием. И, увидев в Антоне напарника по проблеме, спросил:

– Ты тоже думаешь, что что-то случилось?

– Ну, знаешь, на вылазках всякое бывает. Задержались немного, кто знает? Они всегда возвращаются. Это вопрос времени.

Я опустил глаза, потом перевёл взгляд на огонь. Больше Антона не спрашивал по этой теме.

– Да нет же, говорю тебе: в музыке важна сама мелодия, её звучание, её ритм. То, как она льётся. Именно музыка настраивает нас на определённую волну, вызывает те или иные чувства. Вспомни великие композиции прошлого: Бах, Вагнер, Чайковский. Какую силу они имели! А слова в музыке – дело вторичное. Многие слушают песни, наслаждаясь её ритмом и темпом и не вникая в смысл срифмованных строк. – Владислав горячо доказывал свою позицию собеседнику, после чего взял гитару и начал настраивать струны.

– Вторичное не вторичное, но не сходятся эти твои строки: «И лучи восходящего солнца оживят эту землю, и мир возродится из пепла». Это звучит претенциозно, – возразил его собеседник.

– Вместе с ритмом самой музыки слова будут звучать как надо, – убеждённо ответил Владислав. – Вот, послушай.

Он проиграл мелодию для разогрева, потом сосредоточился, взял гитару поудобнее и начал играть вступительную, мерно льющуюся мелодию, которая становилась всё грозней, как и его голос, напевающий вслух слова:

Слышишь?

Завывает ветер – предвестник печали.

Унося в бездну радость и память.

О том мире, который мы потеряли.

И осколки бьются об острые скалы.

Разлетаясь о скалы.

Знаешь…

Грозный рокот льётся над небесами.

Унося всё прежнее и оставляя,

Нашей доле, тяжёлую, горькую правду.

О мире, который родился из мрака.

Родился из мрака.

Но воспрянем!

Сплотившись пред бездной, сжимая огонь свой.

И знамя!

Что вьётся над нами в порыве холодного,

Ветра!

Развеет морок и лучи восходящего,

Солнца!

Оживят эту землю и мир возродится из пепла.

Возродится…

Когда Владислав закончил и бережно, как своего ребёнка, уложил гитару на колени, вокруг костра повисло молчание. Было видно: каждый рядом сидящий погрузился в себя. Я и сам смаковал смысл слов, что текли в такт звону гитарных струн, словно воссоединяясь в медленном, но грозном танце, как танцор и его партнёрша; внушая одновременно и чувство безнадёжности, и ощущение внутренней несгибаемости, и желание собрать все свои силы в кулак и вернуть утраченное. Наше время, наши мечты, наши надежды и наше будущее. Да, сочетание слов, их расстановка были сложными, такие редко используются в музыке, тем более что каждая строка не наполняется новой рифмой – здесь слова будто бы рождаются сами по себе и вместе составляют единое целое. И если прочитать их на листке бумаги, то сложно будет проникнуться той силой и мощью, которые передадутся при их прослушивании в такт с музыкой. Нет, это надо обязательно слушать.

Вокруг сновали люди, и было много голосов: смех, шутки, кто-то с кем-то спорил, но сейчас всё это до меня долетало откуда-то из далёкого-далека. Некоторые из тех, кто сидел на скамейках у стен, тоже слушали музыку Владислава. Я взглянул на них – их лица, погружённые в сумрак, стали задумчивыми.

Потом один из студентов почесал подбородок и сказал:

– Мрачноватенько…

– Воинственно, – вставил я. – Грозно даже. Такое подошло бы для каких-нибудь военных времен.

– А сейчас разве не такое время? – спросил у меня Антон, вальяжно развалившись боком к костру на своей подстилке. – Песня соответствует актуальности.

– Ну, она ещё не закончена, – на лице Владислава проступила гордость. – Это только первые куплеты и припев, я буду её расширять.

Сидевший рядом с ним парень, некоторое время назад споривший о слаженности строк, сказал:

– Знаешь, Влад, беру свои слова назад. Это хорошие строки, припев хороший, воодушевляет. Но это надо слушать. Если просто слушать слова, без музыки и интонации, будет совсем не то.

– Мне она напомнила одну песню… По мотиву и ритму. Забыл, как называется, но в нашей стране была когда-то у многих на слуху. Там слово с «воспрянем» немного созвучно, – сказал один из студентов.