Czytaj książkę: «Когда прилетит ворон»
Редактор И. М. Харитонова
Иллюстратор Виктория Пачковска
© Илона Муравске, 2021
© Виктория Пачковска, иллюстрации, 2021
ISBN 978-5-0055-6003-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глава 1. Сильвия
Я разговаривала с вороном.
Во сне.
Сны мне снятся нечасто. Сплю я крепко и снов обычно не помню.
Но если уж приснится что-то, то утром я помню всё-всё, до самой крошечной детали.
Сегодня вот ворон приснился.
Думаю, неспроста.
Моя бабушка вообще считает, что все сны снятся неспроста. Просто надо знать, как все эти знаки из сна распознать и расшифровать.
Бабушка говорит, а я слушаю. Она верит, значит, и я верю.
Теперь вот ворон во сне. А это точно ничего хорошего.
Все знают, чёрный ворон – это почти чёрный маг.
Воронов всегда боялись и старались стороной обходить. Кому хочется стать свидетелем смерти, войны или голода.
Вот поэтому и интересно, что означает ворон в моём сне?
Несчастье? Горе? Беду?
Неужели мама вернётся из командировки позже, чем обещала? Или что совсем плохо – продлит свой контракт и останется ещё на год?
Или этот сон из-за того, что Йоля пропала.
Ведь не может же учитель просто так взять и пропасть, правда?
Вчера после сна подумала, что надо обязательно снять о воронах влог для канала. Чтоб разбавить контент веганской кухни. Будет новая рубрика. Например, «Посиделки с подушкой».
Как же Йоля сейчас помогла бы!
Можно было бы позвонить ей прямо сейчас и рассказать обо всём.
Она всегда говорила, что в творчестве важен контраст. Нельзя всё на одном дыхании делать. Иногда полезно и замедлиться, «сделать паузу», как она говорит, и написать о чём-то совсем другом.
О вороне вот, например.
Но Йоли нет.
И творческой студии нет, и собрания книжного клуба в школьном календаре не отмечены.
Ничего нет.
Как-то Йоля сказала, что школа – это маленькая жизнь.
А где тогда большая жизнь? За стенами школы?
У Йоли, скорее всего, да. Иначе бы она не исчезла так внезапно. И точно бы разобралась со всеми этими снами и воронами. А теперь даже поговорить на эту тему не с кем.
Вот у меня большая жизнь в школе. А ещё у бабушки на кухне, когда снимаю свои видео для влога.
Наверное, Йоля даже не знает о нём. И в сторис в инстаграм не заглядывает. Я проверяла статистику. Нет Йоли среди тех, кто смотрит.
Вот подсказал бы кто, где найти ту, у которой за плечами Хугин и Мунин1. Я ещё раньше знала, не просто так эти два ворона у неё поселились. Просто так ни один ворон не прилетает. А тут целых два!
Я даже чувствовала, что-то произойдёт.
Ещё в конце учебного года она подошла ко мне и сунула в руки папку.
– Прочитаешь когда-нибудь, ладно? – сказала.
– А что это? – удивилась я.
Папка была толстой и тяжёлой.
– Прочитаешь, узнаешь! – засмеялась она.
Конечно, прочитаю.
Но так и не собралась, ведь лето – это совсем другая жизнь.
Впереди было так много всего, что в голове не укладывалось. И мысли о расширении канала на Youtube, и написанный уже контент-план, даже книга веганских рецептов была почти собрана. А ещё намечалась поездка в Закопане, если мама приедет в отпуск, и Таллин в августе. И йога по утрам на крыше.
Я просто забыла о папке.
И вспомнила о ней только сейчас. Сейчас, когда пришла в школу, а Йоли нет. И замены нет. И её уроков в расписании нет. Совсем ничего нет.
Но самое странное, что никто из нашей творческой студии о ней даже не спросил. Будто никто и не заметил, что учитель исчез.
– Не знаешь, где Йоля? – спросила я у кого-то из девчонок, из тех, что ходили на наши занятия в субботу.
– Какая Йоля? – девочка посмотрела на меня с удивлением. – Это кто вообще?
В учительской тоже ничего не знали. Плечами пожимали, как будто первый раз о Йоле слышат.
И расписание было совершенно новым, без кружков и студий, а суббота вообще свободная, чего не было давно.
Только начало учебного года, а я уже думаю, когда он закончится.
Надо срочно начать читать Йолину папку. Вдруг там ответы на все вопросы?
Да и название папки интересное – «Записки о воронах».
Глава 2. Йоля
(Записки о воронах. Обо мне и маме)
Мы сидим на подоконнике спинами, не дышим почти, переговариваемся шёпотом, как в детстве, будто боимся разбудить кого-то. Слушаем, как позвякивает колокольчик на колпаке, когда ты поворачиваешь голову к окну и смотришь на улицу.
Вглядываешься в какую-то далёкую, мне невидимую точку, напрягаешься, вытягиваешь голову, прижимаешься тёплым мягким боком.
И я тоже вижу, как по двору идёт декабрь, как тащит по снегу большой неуклюжий чемодан, как оглядывается на наши окна и машет нам варежкой, то ли здороваясь, то ли прощаясь.
Ты зажмуриваешься, и я зажмуриваюсь вместе с тобой. Как когда-то. Очень давно, когда мама подарила мне тебя, кошку-копилку. Глиняную кошку с разноцветными полосами по спине.
– Собирай себе на куклу! – сказала. – Купим потом самую красивую!
Кошка смотрела на меня с подоконника большими жёлтыми глазами и позвякивала первыми монетами.
Иногда я поворачивала её к окну, за которым шумела улица. Кошка настороженно оглядывала весёлых прохожих, суетящихся у городской ëлки, а потом потягивалась, сворачивалась в клубок и засыпала мгновенно, смешно укрываясь глиняным хвостом.
– Вот увидишь, – говорила я, садясь рядом, – скоро дед принесёт ёлку и нам. Новый год же! Мы с бабушкой будем её украшать. Ты видела ёлку?
Кошка лениво приоткрывала один глаз, удивлённо смотрела на меня и зевала.
Дед привозил ёлку из леса на санях. Вносил потом её в зал, большую, снежную ещё.
Полдня топтался, устанавливая: оглядывал со всех сторон, подрезал нижние ветки, гладил зелёные иглистые лапы, даже шептал что-то, похожее на заклинание.
И ёлка оживала, расправляла спину, стояла от пола до потолка, поглядывая на нас сверху.
А мы с бабушкой наконец-то доставали с антресолей заветные коробки с игрушками. Сначала, устроившись за столом, разглядывали: рыбки, сказочные герои, птицы, сосульки, шары, бусы, мои любимые ватные куклы, сшитые бабушкой давно, ещё когда меня не было и мамы, наверное, тоже. Удивительные стеклянные орехи, серебристые снежинки, фонарики, мельницы.
– Целая эпоха, – говорил дед, пыхтя трубкой.
А мы с бабушкой, приставив стул, уже ловко вешали на мохнатые лапы стеклянных хоккеистов и циркачей.
А потом пили чай. С маковым пирогом-столистником.
Бабушка доставала из буфета свои лучшие фарфоровые чашки с мадоннами и заваривала большой чайник.
Кошка чинно садилась мне на колени и тоже получала блюдце с вкуснейшим праздничным пирогом.
– Скоро мама приедет, – шептала я. – Бабушка всегда пирог к её приезду печёт. Мама приедет, вот увидишь.
Мне даже казалось, что мама вот-вот войдёт в сени, хлопнет дверью, отряхнёт снег с сапог. Как раньше. Как всегда, когда приезжала.
– Просто она опаздывает, – оправдывалась я. – Мама опаздывает, потому что у неё много работы. Или опаздывает поезд, и она долго идёт пешком от станции, и иногда дед едет её встречать.
Кошка понимающе жмётся ко мне, трётся лбом о мою шерстяную кофту.
– Но ведь мы дождёмся, правда? – спрашиваю уже в постели. – Мы ведь дождёмся её и Деда Мороза. Ты всё увидишь, да? И мы обязательно поедем кататься на санках с городской горки, а потом на коньках. И на лыжах. Мы ходим далеко в лес по тропинке. Я тебе покажу!
Уже засыпая, я услышала, как в дверь постучали.
– Мама, наверное? – я обернулась к кошке на подоконнике. – Не опоздала.
Дед, кряхтя, слез с кровати и пошёл в сени отпирать. За ним поднялась бабушка. Я видела сквозь щель, как она шаркает тапочками и набрасывает на плечи платок.
– Казимир!
– Нам звонят, – почему-то хрипло ответил дед, не заходя в комнату. – Пойду к Эве.
Я заглянула в окно и увидела, как дед бежит по снегу вместе с соседкой. Где-то в конце нашей улочки виднелось жёлтое пятно её окна.
Как же плохо, что у нас нет телефона! Можно было бы маме звонить хоть каждый день.
Сердце забилось. Кошка глянула на меня с тревогой. Мы упёрлись лбами в холодное морозное стекло. Причудливые узоры – ветки, мосты, сугробы, а где-то за ними мама.
Дует на озябшие руки, отряхивает снег с шапки и пальто. Как всегда.
Дед вернулся один. Бабушка стояла на крыльце, смотрела пытливо, куталась в сползавший с плеч платок.
– Что? – спросила.
Спрашивала много раз, падала, поскользнувшись, а дед подхватывал её и прижимал к себе, но она всё равно падала, выскальзывала из его рук, оседала прямо в снег, в сугроб, раскинув руки, как крылья.
– Что? Что?
– Дочка… – он выдавил это из себя, выжал, выстонал, выхрипел. – Эльжбета наша умерла.
И тогда бабушка застонала. Протяжно и страшно, как раненый зверь. Закричала. Забилась.
А я зажмурилась всего лишь на одно мгновение. Взобралась на подоконник, всматриваясь в причудливые морозные узоры. В мохнатые ветки, в высокие мосты, в сугробы.
Кошка упала. Спрыгнула на пол почти неслышно. Оглянулась, глянув огромными глазами-блюдцами. Рассыпалась, звякнув своими первыми монетами. А я неуклюже наступила на них босой ногой.
Мы сидим на подоконнике спинами, не дышим почти, переговариваемся шёпотом, как в детстве, будто боимся разбудить кого-то. Слушаем, как позвякивает колокольчик на колпаке, когда ты поворачиваешь голову к окну и смотришь на улицу. Вглядываешься в какую-то далёкую, мне не видимую точку, напрягаешься, вытягиваешь голову, прижимаешься тёплым мягким боком.
Зажмуриваешься, и я зажмуриваюсь вместе с тобой.
Как когда-то. Очень давно, когда мама подарила мне кошку-копилку. Глиняную, с разноцветными полосами по спине.
Глава 3. Сильвия
YouTube
Silva_vlog
Привет! Меня зовут Сильвия. И сегодня я снимаю новое видео!
И в этот раз не будет рецептов из моей книги веганской кухни. Сегодня я снимаю для вас видео о снах.
Да, да, сегодня мы поговорим о снах.
О том, что нам снится и нужно ли каждый раз заглядывать в сонник, если приснилось что-то такое, от чего волосы на голове становятся дыбом.
В последнее время мне снится ворон. Один и тот же. В одном и том же месте, как будто специально дожидается меня в каждом из снов.
Моя бабушка говорит, что у воронов плохая репутация. Чаще всего ворон – беда, несчастье, даже смерть.
Но в моём сне ворон не казался мне предвестником чего-то страшного. Наоборот, мне было интересно его слушать.
Мы, словно старые знакомые, сидели на подоконнике и болтали обо всём на свете.
Об учёбе, о моей поездке в Осло на осенних каникулах, о том, какой кофе вкуснее – обычный американо или мой любимый латте.
Представляете, мой ворон (я буду называть его сонным) разбирается в кофе.
Я не думаю, что посиделки с таким вороном – это беда или несчастье. Мне кажется, это я вам по секрету говорю, он совсем не простой, а какой-то волшебный, особенный ворон.
Могут же сниться особенные сны? Ведь в волшебные сны не верят только маглы, да?
Напишите в комментариях, что вы думаете о снах. Расскажите, какие сны вам снятся? И обязательно, обязательно напишите, что вы думаете о моём сонном вороне.
И конечно, не забывайте заглядывать в сторис в инстаграм. Там вся я!
Хорошего всем дня!
* * *
Выдыхаю, но камеру не выключаю.
Смотрю на себя – другую. Блогера, у которого двадцать пять тысяч подписчиков.
Какая я для них?
Как-то на занятиях в творческой студии Йоля сказала, что люди уже давно забыли, какие они на самом деле.
У каждого теперь маски. У каждого теперь роли. Все артисты. И даже ни режиссёров, ни сценаристов не надо. Все давным-давно написали себе сценарии, в которых у каждого своя особенная роль.
Ин-ди-ви-ду-аль-ная!
Вот интересно, сколько масок у меня? Три или четыре?
Йоля говорила, что маски меняются с возрастом.
У взрослых их гораздо больше. На работе у них одна маска, дома другая, среди друзей – третья. Попробуй, раскуси, какая ты в действительности!
Что любишь? Что не любишь?
Какой цвет тебе нравится или не нравится?
Вот что я люблю взаправду? Наверное, яблоки. Но не магазинные, а те, что росли в саду у бабушки.
Когда маме предложили новую работу, бабушка дом продала и переехала к нам.
Я знаю, она не хотела продавать. Мама уговорила. Говорила, что одной бабушке трудно по хозяйству управляться, что здоровье уже не то, что внучку, то есть меня, не с кем оставить.
Конечно, мама могла тогда отказаться от той работы. Запросто могла бы, но не отказалась.
А сейчас даже на карте не найти, куда она уехала. И звонит редко.
Если бы папа был. Если бы был, то всё-всё было бы по-другому. Я знаю, когда есть папа, всё иначе.
Но папы нет.
Сначала мама говорила, что папа погиб. Мне, наверное, лет пять или шесть было, но я уже тогда понимала, что это неправда. Вот так просто взял и погиб? Разве можно погибнуть, когда не война?
Мама говорила, в аварии. Разбился.
А я почему-то была уверена, жив.
Живёт себе и не знает, что у него есть я.
И, наверное, он тоже носит маску, чтобы другие не знали, что на самом деле происходит внутри него.
В бабушкином доме сейчас живут чужие люди. И сада нет. И яблок.
В тот же год новые хозяева всё спилили. Да и дома старого нет, на его месте совсем другой дом, чужой, не бабушкин.
Ничего нет.
От бабушкиной жизни ничего не осталось, только название деревни и улица.
И вообще ничего того, что в детстве было, теперь нет.
Выходит, и у бабушки, и у меня – маски.
Кто что любил? Когда любил?
Может, я и канал на YouTube тоже ради маски выдумала?
И Йолю тоже. Выдумала для себя такого человека, которого никогда не было. Вымышленного друга, с которым обсуждала Кафку и Эко. Пила чай на летней террасе, кормила воронов крошками от грушевого пирога.
Собирала летний дождь в бутылки, сажала розы на пустыре, подбирала бродячих кошек и училась летать на метле.
Если бы я не знала о Йоле так много, я могла бы сказать, что не знаю о ней вообще ничего. Всё и ничего.
Что можно сказать о ветре? Всё и ничего.
Как и о Йоле.
Муссоны, например, приносят обильные дожди. Бриз – долгожданную прохладу. Бора – холод. Фён – сухой и горячий ветер.
Йоля может быть любым из этих ветров. Попробуй поймать ветер!
Попробуй понять, какой ветер дует в её голове теперь? Бриз? Бора? Фён?
Глава 4. Йоля
(Записки о воронах. Когда начинается война)
Снег шёл стеной.
Вился под небом, роем взлетал и оседал на крыши, залеплял дыры на окнах, стенах, улицах.
Огромный экран телевизора на центральной площади так и застыл с изображением улыбающегося президента.
– Опа! Опа! Америка, Европа! – Димка смешно прыгал у самого экрана, пробуя вытряхнуть снег из ботинок. – Допрыгались уже! Вот придурки! Нацепят себе ещё одну медаль за мир! А мир так и не узнает, что они с ним сделали.
Снег уже почти залепил весь экран. Лиц на экране не видно, только президентская улыбка осталась. Картинка не двигалась, пряталась под снежным слоем, расплывалась.
– Как весной! – говорю зачем-то.
Но Димка не слушает.
За баррикадами слышится марш. Кто-то уже машет нам оттуда, мы ныряем под обломки, поближе к костру и заброшенному дому.
– Ты выжить хочешь? – кричит Димка в самое ухо. – Тогда передвигай ноги, ладно? Иначе замёрзнешь тут, поняла? В глыбу ледяную превратишься. Как легендарный Карбышев.
– Нам необязательно воевать! – упрямо шагаю через снег. – Необязательно верить!
– Тогда и жить необязательно, понимаешь?
Танки уже стреляли. И больше не скользили по белому покрывалу. Больше не вспахивали снег, не заглядывали в глаза. Перед зарядами в стволы пушек забили буханки хлеба. Перед каждым выстрелом кричали в толпу:
– Откройте рот, закройте уши!
Потом солдаты.
Одни прорывались вперёд, другие стреляли в людей, разгоняя их с территории телецентра.
– Назад! Назад! По домам!
– Но ведь дома стыдно быть, да? – я оглянулась на Димку. – Стыдно и страшно.
– Давай в туннели! – он толкает меня в спину. – Там кротовые норы. И не высовывайся! Через день-два успокоится.
От залпов у людей из ушей текла кровь. Многие сидели на снегу, обхватив голову дрожащими пальцами, и покачивались из стороны в сторону, как китайские болванчики.
– В туннель беги! – сквозь пальцы у Димки проступила кровь.
– Только не умирай тут без меня, ладно? – оборачиваюсь.
– Не дождёшься! – смеётся. – Я тебя найду!
А потом внезапно наступала тишина. Она, крадучись, шла по длинным коридорам туннеля, останавливалась у самой стены, садилась на корточки и молилась.
Сначала беззвучно, едва шевеля губами, а потом всё громче и громче, тянула заунывную песню, распахиваясь навстречу пробегавшему ветру. Сжимала его в кольцо, ловила за край невидимого плаща, затягивала потуже развязавшийся пояс. Выла, подпевая уже ветру, стыла, поджимая под себя озябшие ноги.
– Благодарю Тебя Господь за то, что Духом Святым Ты вошёл в моё сердце. Я молюсь Тебе во имя Иисуса Христа… Аминь.
И камни оживали. Двигались вместе с нами. Шли невероятно шумной толпой по нашим следам, утопая в болотной жиже, хлюпая грязной водой в ботинках. Иногда они оступались. Ударялись головой в стену, рассыпались под ногами с треском, царапали наши пятки острыми углами.
– А ты знаешь, что самое страшное? – шепчу, пряча дыхание в холодных ладонях. – Что мы никогда, никогда не будем прежними. После нас ничего не останется. Мир останется другим, да?
Я представляла, как мы таем под огнём пулемёта, растворяемся в зиме, а снежная лавина окунает с головой в омут, где мы не вдохнём и не выдохнем, а так и будем лежать, как бесхвостые рыбы. Лежать с выпученными глазами, ломать пальцы об обломки льда, бить ногами, скользить затылками, не дышать.
Вспоминать, может быть, что в той жизни можно было выучить ещё хинди или румынский, поехать на каникулы в Ниццу, попробовать жареные каштаны, а по утрам пить карамельный латте.
Ещё помнить запах жухлой травы из-под снега, дольки мандарина, капли дождя и раскаты грома. Обязательно вспомнить закон Ньютона – Декарта (зачем это?) и страницы из Торы.
– Мы ведь больше не будем прежними.
Покроемся чешуёй, у нас вырастут хвост и клыки. Мы будем выть на Луну и охотиться на зайцев.
Или же наши лица станут лисьими. Мы спрячемся в норы, по ночам будем вынюхивать следы и воровать в деревнях кур.
А может, мы станем чересчур добрыми. Будем парить в небе, надеясь быть поближе к Богу. Мы приблизимся к Солнцу, и крылья вспыхнут от горячих лучей вместе с ними.
Мы упадём в море. С шумом в белые гребни, рассечём воду на две половины, спрячемся за подводные камни, переведём дыхание – одно на двоих – как прежде.
В шестнадцать всё можно. В шестнадцать не страшно или же страшно, но совсем по-другому, иначе.
* * *
Дом рушился прямо на глазах.
Проваливался, рассыпался на мелкие кусочки гравия, и мы наступали на них промокшими ботинками.
– Никого не обманешь, – говорю. – К Святому Петру выстроилась очередь.
– Наглотаешься ветра! – Димка не оборачивается. – Не стой, продует.
Кровь проступает сквозь его слова.
Сочится по рубашке (уже не по венам), прячется в мокрый песок.
– Не остров Святой Елены, да? – спрашиваю. – Ведь у моря свои законы. Не важно, где провести последние дни.
– Или сны, да? – Димка уже оборачивается.
Я не вижу глаз.
Дыры.
Ямы.
Темень.
– Или сны, – повторяю.
Я знаю, что это ещё один сон, в котором Димка рядом. Ещё один сон, где мы вместе бредём по тёмным туннелям. Ещё один, когда можно говорить так, как будто это явь.
Я знаю, ещё чуть-чуть – и бесконечность наполнится солнцем.
Солнечные лучи вольются в сон постепенно, по одному, заполняя даже самые маленькие отверстия. Они пробуравят шершавую поверхность, полыхая и обжигая огнём. Будут дышать на потемневшие стекла, рисовать на стенах, оседать проседью на солдатских касках, скользить едва заметными бликами по сугробам.
– Когда-нибудь мы найдём частицу мира. – Димка смотрит на меня из-под длинной чёлки. – Правильного мира, понимаешь? Даже если нам придётся взорвать все коллайдеры в мире. Знаешь почему?
– Почему? – дышу прямо в губы.
– Потому что эта частица будет в нас. И тогда не надо будет стрелять в людей, чтобы заставить их думать так, как хочется кому-то другому. Это избитая истина всех времён. Но любую истину можно переписать заново.
Солнце скользит по морю. Перекатывается, как мяч.
Прыгает по волнам, догоняя белый, почти невесомый катер вдали.
– У моря свои законы, – говорю зачем-то. – Это тоже истина. И её тоже можно переписать заново.
Во рту привкус горечи.
Горько-кислый.
Глава 5. Сильвия
YouTube
Silva_vlog
Привет!
Это опять я!
Всем, кто смотрит меня впервые, представлюсь. Меня зовут Сильвия. Мне 16 лет.
Сегодня у нас будет ещё одно «разговорное» видео – «Посиделки с подушкой».
И подушка как раз кстати, потому что сегодня мы продолжим разговор о снах.
Так что устраивайтесь поудобнее. Сны – это такая тема, что за десять минут и не расскажешь.
К прошлому видео я получила очень много комментариев. Как же интересно было узнать, что вам снится!
Да, всем нам снятся разные и в то же время одинаковые сны. Чаще всего нам снятся образы того, что нас тревожит, о чём мы беспокоимся, то, о чём мечтаем. А ещё нам снятся люди. Те, кого любим или, наоборот, ненавидим.
Я вообще читала, что сны можно заказать. То есть заставить сон работать на тебя, заставить его присниться.
Фрейд считал, например, что «сон – это осуществление желания». А не верить Фрейду – это как не верить себе. Он же психолог, психоаналитик, точно ерунду всякую говорить не будет.
Так что заказать себе сон – это не магия, а вполне реально.
Кстати, заказ сна – это традиционная практика тибетских йогов и индейских шаманов. А уж они точно знают толк в таких вещах.
Поэтому сегодня мы тоже будем заказывать себе сон. И готовиться к этому будем вместе прямо сейчас.
Во-первых, вечером никаких тренировок, велика и пробежек. Спокойный вечер, добрая книга, мирный сериал. «Сверхъестественное» точно не смотрите!
Во-вторых, никакого обжорства. Просто съешьте что-то лёгкое. И не важно, что мама испекла пиццу на обед, а вам страшно хочется доесть оставшийся кусочек. Сегодня мы заказываем себе сон, поэтому можно потерпеть до завтра, правда?
В-третьих, тишина. Не вздумайте засыпать в наушниках. Музыка всё испортит.
В-четвёртых, засыпайте на спине. Согласна, не самая удобная поза, но ради желанного сна что только не сделаешь.
Запомнили?
Всё. Теперь просто лежать и думать о том, что ты хочешь увидеть во сне.
Уверена, вам точно приснится именно то, что вы задумали.
У меня сработало. В этот раз в моём сне не было никаких воронов. Проверьте мой сторис!
Делитесь потом в комментариях, приснилось или нет.
Я буду держать за всех кулаки!
На сегодня всё!
Спасибо всем, кто меня слушал.
И да, следующее видео выйдет в субботу. Так что ждите новинки веганской кухни!
Всем пока!
* * *
Мама не позвонила.
Я сидела на подоконнике до темноты, пока бабушка не пришла и не включила свет.
– Чайку тебе заварила! – сказала. – Любимый. С травкой.
Травкой бабушка называла чабрец. Летом мы обходили все окрестные луга, поля. Собирали, сушили, раскладывали по бабушкиным холщовым мешочкам.
Бабушка говорила:
– Придёт время!
И время приходило.
Длинные осенние вечера. А потом такие же долгие зимние ночи.
И бабушка на кухне курит трубку. Иногда я наблюдаю, как она надавливает табак пальцем, чиркает спичкой, едва слышно бранится, когда огонёк гаснет, зажигает новую. Набирает полный рот ароматного дыма и, наконец, выдыхает: Бра-ги.
Сначала я не знала, как его зовут. Я даже не сразу поняла, что это буквы и их надо просто сложить, чтобы узнать имя, а потом увидеть, как он появляется из дыма.
Как достаёт из-за пазухи мольберт и, напевая, наносит на холст первые мазки.
Чёрточки, длинные кривые линии. Туннели где-то на необитаемых островах.
Его имя появлялось лишь на мгновение, слишком быстро исчезало, растворяясь на ходу. И он тоже исчезал вместе с ним.
Лишь однажды я услышала, как он спускается по ступенькам, как хлопает входная дверь. Слышала, как скрипит снег у него под ногами у нас во дворе. Видела в окно, как он покупает в киоске газету и пачку сигарет.
Я пробовала бежать следом. Но, кроме ветра и снега, на улице не было никого.
Но однажды я всё-таки успела схватить его за край плаща.
Браги удивлённо обернулся и улыбнулся.
– Ты кто? – спросила.
Но он лишь приложил палец к губам. И опять исчез, пропал, даже шаги не были слышны под окнами.
– Ты видела кого-то? – спрашивала бабушка.
Но я качала головой.
– Нет, конечно!
Кто захочет признаваться в том, что по вечерам на нашей кухне рисует парень, похожий на Орландо Блума.
Бабушка вздыхала и шла стелить постели, а я ждать маму по скайпу. Хотя она не звонила. И значок «Нет на месте» висел у неё в профиле уже вторую неделю.
Говорят, там плохая связь. Хотя никто не знает, где это «там». Я злилась на маму, на её работу, на бабушку и таинственного художника. Но больше всего я злилась на себя. На свои сны. На чёрных воронов, что кружили за окном и заглядывали за занавеску.
Я злилась на уроки. На школу. На Йолю.
И даже на Сергея. Хотя Сергей тут был вообще ни при чём.
Сейчас ни при чём.
– Это всё твои причуды, – сказала бы мама.
Но мамы не было. Её всегда не было, когда она была нужнее всего.
* * *
Как-то мы встретились с Йолей в Старом городе.
Случайно.
Как раз заканчивался год моего удалённого обучения в новой школе, я собиралась вернуться в прежнюю, к Йоле, и опять скупала тетрадки и ручки в каждом канцелярском магазине, пока не забрела в «Офис».
Раньше здесь магазин для вязальщиц был. По вечерам они собирались тут за большим столом, пили чай, вязали. Я часто видела их в окно, когда проходила мимо.
Я вообще люблю в окна смотреть.
Йоля, пожалуй, тоже любит, иначе она бы не заметила меня тогда.
– Сильва! – её кудрявая голова высунулась в стеклянную дверь. – Эй! (Ох, уж это её «эй»! Особенное, Йолино.)
В «Офисе» даже кофе особенным был. Скорее всего, из-за того, что Йоля была там. Кофе с корицей, с лимоном, с мёдом, даже латте с капельками шоколада сверху.
– Возвращаешься? – спросила Йоля.
Я кивнула.
– А почему уходила?
Неожиданно я рассказала ей всё: и про маму, и про бабушку, и про чай с чабрецом, и про травлю в последний год, и про канал на YouTube, и даже про ворон.
Думала, сейчас она возьмётся меня поучать, советовать, как все взрослые, когда им секреты рассказываешь, но Йоля только головой покачала:
– В школе нелегко! В школе вообще всегда было нелегко. Особенно белым воронам, не знала?
Я знала.
Вернее, я вдруг почувствовала в себе ту самую ворону. Белую, ту, что Аполлон сжёг в ярости, когда она рассказала ему о предательстве любимой.
Я ощутила, как мои белые перья превращаются в угли, как пламя жжёт меня изнутри, рвёт на части и подбирается к сердцу. И тысячи, тысячи огней рисуют на моём теле какие-то замысловатые руны и знаки.
Кажется, Йоля говорила ещё что-то, но голос был незнакомый, хриплый, простуженный.
– Не так просто белому стать чёрным, – говорил она. – Сначала надо по-настоящему опериться. Хочешь, познакомлю тебя с моими мальчиками?
Я даже вздрогнула.
– С мальчиками?
На ладонях всё ещё горели руны. Я всё ещё видела их, расползающихся по линиям жизни красными молниями.
– Да, у меня есть мои мальчики. Хочешь познакомиться?
Она улыбалась.
– Пойдёшь? – Йоля потянула меня за руку.
Руны исчезли. Как и огонь внутри, что почти добрался до сердца.
Я поспешно встала из-за столика.
Ничего.
Пусто.
И на ладонях ни одной линии жизни. Стёрто.
«Абсолютная чистота!» – сказал бы Сергей раньше. Хотя, возможно, он уже и не говорит так. За целый год от него ни сообщения, ни звонка. Как в воду канул. Каплей или камнем. Грузом. Мешком, набитым камнями. Сбросили в воду и пошагали себе дальше налегке.
Вот я и шагаю рядом с Йолей к её мальчикам.
Я шла и думала о Сергее, которого не видела целый год, хотя я должна бы была не думать и не вспоминать. Не слышать, не помнить, не чувствовать.
– Иногда легче быть слепым и глухим, – говорит Йоля, открывая калитку во двор. – Проще.
Смотрю на неё с удивлением: иногда кажется, она читает мысли. Как будто прислушивается к тебе, вчитывается в твои мысли, заранее знает, что скажешь, что сделаешь.
На уроках тоже так было: обязательно спросит, если не подготовился, или, наоборот, передумает писать запланированную контрольную.
Скажет:
– Ладно, вижу вы ничего писать не хотите. Напишем в другой раз!
Хотя, кто вообще хочет контрольные писать? По-моему, тут и суперсилой обладать не надо, чтобы понять, что контрольная на седьмом уроке – это нонсенс.
– А вот и мои мальчики! – оборачивается ко мне у террасы. – Красавцы, да? Знакомься!
Два чёрных ворона сидели прямо на столе.
Огромные. С острыми массивными клювами. Поглядывали на нас круглыми чёрными глазами.
– Хугин и Мунин! – представила их Йоля. – Давно здесь живут. Не помню даже, когда прилетели.
– Как у скандинавского бога Одина, – говорю.
Йоля смеётся.
– А чем я не Один? Нравятся?
Киваю.
Хотя я не знаю, нравятся ли мне вороны. Ворон на подоконнике – это к большой трате денег. Встретил ворона на камне – к опасностям. Увидел, как из леса вылетает целая стая – голод, несчастье, мор.
Я помню, что бабушка говорила: чёрные вороны – чёрные маги.
Но вряд ли Йоля верит в бабушкины приметы. Хотя никто не знает, во что она верит? В Одина? В Аполлона, в Гелиоса, в Афину? Каждый год ездит в Свентокшиские горы2 поклониться Лелю и Ладе? Или в Штеттинский замок3, где был храм бога Триглава?
Зачем ей вороны?
– Ну, не прогонять же их! – отвечает Йоля. – Захотят, сами улетят. Я им еду оставляю. Кашу или суп. Пусть едят!
Вороны бродили по двору. Важно. Поглядывали круглыми чёрными глазами. Искали что-то среди травы, взмахивали большими крыльями.
– Сказка есть. Про двенадцать братьев, что превратились в двенадцать воронов. Сестра их по свету искала, хотела спасти от злых чар. Читала? Мне кажется, сестра их до сих пор не нашла. А я нашла. Двоих. Поэтому и не гоню.
Я не читала сказку. Я вообще не любила сказки. Хотя согласна, что в сказке ложь, а в ней намёк, добрым молодцам урок.
– Почитаем как-нибудь на собрании, да? – Йоля улыбается. – Ты же запишешься в студию, надеюсь? Сергей приходит. И ещё три девочки из вашего класса.
Киваю. Неуверенно, но киваю. Из-за Сергея хоть на край света. Когда-то могла, теперь не знаю.
Непросто простить предательство. Вообще непросто простить что-либо, но предательство сложнее всего.
