Czytaj książkę: «Дни поздней осени. Пушкин. 1833 год»

К 180-летию Болдинской осени

Издано при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям в рамках Федеральной целевой программы «Культура России»

Виталий Горяев. Рисунок из графической серии «Пушкин».

© И.Ф. Смольников, текст, 2013

© А.А. Веселов, макет, 2013

Предисловие

Осень – любимое время года Пушкина. Осенью он написал немало прекрасных произведений в стихах и прозе. Пик каждой осени приходился на девятнадцатое октября. В этот день он особенно пристально воспринимал природу, размышлял о судьбе России, о своей собственной судьбе, возможно, подводил итоги года, вспоминал друзей и, прежде всего, однокашников-лицеистов. Если в этот день оказывался в Петербурге, непременно принимал участие в традиционном застолье лицеистов первого выпуска, которые вместе с ним поступили в Лицей в 1811 году.

О них он писал в стихотворении «19 октября» осенью 1825 года в михайловской ссылке, как будто предчувствуя горькую судьбу самых близких ему друзей – Ивана Пущина и Вильгельма Кюхельбекера, будущих декабристов.

Спустя одиннадцать лет, в день лицейской годовщины собралось всего одиннадцать человек. Первый биограф Пушкина П.В. Анненков писал о том, последнем для поэта застолье: Пушкин «развернул лист бумаги, помолчал немного и только начал, при всеобщей тишине, свою удивительную строфу:

 
Была пора: наш праздник молодой
Сиял, шумел и розами венчался,
 

как слёзы покатились из глаз его. Он положил бумагу на стол и отошёл в угол комнаты, на диван…»¹

Следующую годовщину, в 1837 году лицеисты отмечали без него…

Судьба распорядилась так, что дважды в день лицейской годовщины Пушкин оказывался в нижегородском имении отца Большое Болдино.

В 1830 году он заканчивал там последнюю, десятую главу романа «Евгений Онегин». Тогда же он её и сжёг: в ней речь шла о декабрьских событиях 1825 года.

Пушкин оставил потомкам зашифрованный текст этой, крамольной для его времени главы. Она сохранилась в отрывках. А расшифровали их лишь в начале следующего, двадцатого столетия.

Об этом дне 19 октября 1830 года и о том, как Пушкин зашифровывал и сжигал листы с текстом десятой главы, я в своё время написал новеллу. Она печаталась в моих книгах «Болдинская осень», «И с каждой осенью я расцветаю вновь…», «Годы и вёрсты Пушкина», а также в сборнике исторических повестей и рассказов «Опальный философ».

Осень 1830 года была первой Болдинской. Она и через 200 лет поражает небывалым взлётом творчества.

Значительную часть осени 1833 года Пушкин вновь проводит в Болдине.

Они конгениальны, эти две осени, по творческому вдохновению, по напряжённости размышлений о прошлом и настоящем России, по силе и страсти личных переживаний. Упомяну в этой связи письма к Наталье Николаевне, которая стала его женой (о них в нашей книге особый разговор).

Осенью тридцать третьего года он написал всего два стихотворения – «Когда б не смутное влеченье…» и «Осень». Первое имеет в черновике пометку – «1833, дорога, сентябрь». В черновике второго рядом с пятой строфой проставлена дата – «19 окт.».

Картинам природы и двум-трём эпизодам деревенской жизни посвящены первые девять строф этого стихотворения. И хотя эти строфы по-пушкински выразительны, не в них заключена суть поэтического замысла. Она в другом. В чём же? Об этом мы тоже поговорим позже, в последней главе нашего повествования.

А сейчас повторю: как это случалось уже не раз в октябрьские дни и особенно в день лицейской годовщины, давние и недавние события особенно остро занимали воображение Пушкина. «Минувшее проходит предо мною». Эти слова Пушкин вложил в уста своего персонажа, летописца Пимена, в трагедии «Борис Годунов».

«Давно ль оно неслось, событий полно, волнуяся, как море-окиян?» И это голос самого Пушкина.

Минувшее было неотвязным. Давнее и недавнее. То, что прошумело и в этом году, и год назад… И то, что будоражило совсем недавно, когда в сентябре он отправился в путешествие по местам пугачёвского бунта.

В памяти оживали важные встречи, лица, разговоры. Всё, во что окунулся он во время путешествия в первый осенний месяц тридцать третьего года и что должно было обрести новую, неистребимую временем жизнь под его пером.

Осень тридцать третьего года воистину была полна событий. О них и пойдёт разговор в этой книге.

Часть первая
В преддверии осени

Императорский дворец на Каменном острове. Литография. 1820-е гг.

Глава первая
На Чёрной речке

24 февраля 1831 года, вскоре после свадьбы Пушкин писал своему другу и помощнику в издательских и литературных делах П.А. Плетнёву: «Я женат – и счастлив; одно желание моё, чтоб ничего в жизни моей не изменилось – лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что, кажется, я переродился»².

Семейное счастье долго не изменяло поэту. Правда, с каждым годом прибавлялись хлопоты, но это были хлопоты семейного человека.

В мае 1832 года у Пушкиных родилась дочь Мария, в июле 1833 года сын Александр. Машка и Сашка – как называл их ласково и любовно Пушкин. Расходы на семью увеличивались.

Ещ ё в письмах из Царского Села в первые месяцы семейной жизни можно услышать отголоски этих, начавшихся и уже не прекращавшихся до конца его дней денежных забот.

Вот одно лишь место из письма П.В. Нащокину, ближайшему другу:

«Мне совестно быть не аккуратным, но я совершенно расстроился: женясь, я думал издерживать втрое против прежнего, вышло вдесятеро. В Москве говорят, что я получаю 10000 жалованья, но я покамест не вижу ни полушки; если буду получать и 4000, так и то слава Богу».

Жалованье, о котором он упоминает, связано было с определением его в Коллегию иностранных дел. Пушкин, однако, пошёл на это не только из-за денег, а из-за возможности получить доступ в государственные архивы. «…Царь взял меня на службу, – объяснял он Плетнёву, – но не в канцелярскую, или придворную, или военную – нет, он дал мне жалование, открыл мне архивы, с тем, чтоб я рылся там и ничего не делал. Это очень мило с его стороны, не правда ли?»

В пушкинских словах можно уловить иронию к самому себе – «чтоб я рылся там и ничего не делал». Но мы не имеем права обманываться. Первый основательный биограф Пушкина П.В. Анненков писал: «Он вообще любил закрывать себя и мысль свою шуткой или таким оборотом речи, который ещё оставляет возможность сомнения для слушателей: вот почему весьма мало знали Пушкина, что называется, лицом к лицу»¹.

Архивный труд был необходим Пушкину. Он знал, на что шёл, определяясь на службу. Знал и то, что просто так царь денег платить не станет.

У царя же на поэта были свои виды. Допуская его в архивы, Николай I рассчитывал на то, что из-под пера Пушкина появится труд, который послужит благу и просвещению отечества. Как «История государства Российского» Карамзина в царствование Александра.

Пётр I. Гравюра Я. Губракена с портрета К. Моора

За право работать в государственных архивах приходилось платить дорогой ценой – утратой независимости (она, правда, и раньше была условной: к примеру, на каждую отлучку из столицы Пушкин должен был испрашивать разрешение у властей).

Над чем же работал Пушкин в канун осени тридцать третьего года? Зачем понадобились ему архивы? Почему позже, стремясь избавиться от унизительного камер-юнкерства и подав просьбу об отставке, он выговаривал право посещать архивы? Почему взял просьбу обратно, когда царь отказал в этом, «так как право сие может принадлежать единственно людям, пользующимся особенною доверенностию начальства»²?

«Пользующиеся», естественно, должны были служить, а значит, находиться под непосредственным контролем этого самого начальства. Как выразился в связи с этим эпизодом шеф жандармов Бенкендорф, «лучше, чтобы он был на службе, нежели предоставлен самому себе».

Работа в архивах была связана с замыслом Пушкина написать «Историю Петра I». Кроме того, он начал, но не закончил роман «Арап Петра Великого».

Кстати, почему он не был окончен?

Возможно, по мере всё более глубокого изучения петровской эпохи Пушкин стал осознавать: в романе вся эта эпоха и фигура Петра при всей их выразительности занимают всё-таки не главное место. Роман-то был, в общем, не о Петре, а о предке Пушкина по материнской линии Абраме Петровиче Ганнибале. Для Пушкина же на первое место выходил исторический деятель, усилиями которого был совершён поворот в судьбе всей России.

Есть важное свидетельство В.И. Даля, с которым Пушкин говорил о Петре во время поездки по пугачёвским местам осенью 1833 года. «Я ещё не мог доселе постичь и обнять вдруг умом этого исполина, – передаёт Даль слова Пушкина, – он слишком огромен для нас, близоруких, и мы стоим ещё к нему близко, – надо отодвинуться на два века, – но постигаю чувством».

Роман как раз и ставил автора слишком «близко» к герою, как бы стирал временное пространство между двумя эпохами – пушкинской и петровской. «Отодвинуться» от неё и от фигуры Петра можно было в сочинении другого рода – научно-историческом (понятно, что форма исторического исследования не исключала для Пушкина и «постижения чувством»).

Работу над «Арапом Петра Великого» он оставил в конце лета – начале осени 1827 года. К 1833 году Пушкин изучил сотни печатных и рукописных источников, делал выписки, копии, добывал мало кому известные, а то и вовсе неизвестные, недоступные другим историкам документы. Но вдруг прерывает эту работу и обращается к Пугачёву.

Опять возникает вопрос – почему?

Для того чтобы ответить на него, нужно вспомнить другие его замыслы – роман «Дубровский» и план произведения о дворянине, который примкнул к Пугачёву.

Этот дворянин, офицер Шванвич всё больше занимал воображение Пушкина. В конце января 1833 года он записал третий вариант плана произведения об этом человеке, а в феврале оставил работу над «Дубровским». Романтизированный герой-«разбойник» вытеснялся реальным лицом, связанным с грандиозными событиями крестьянской войны.

Впоследствии фигура Шванвича трансформировалась и воплотилась в двух контрастных персонажах «Капитанской дочки» – в Швабрине и Гринёве.

Работа над «Капитанской дочкой» стала идти параллельно с «Историей Петра». До поры до времени они не мешали друг другу. Но пришёл момент, когда Пушкин должен был сосредоточиться на пугачёвской теме. Будущий роман требовал новых, дополнительных данных – их можно было почерпнуть в архивах, а также на местах предполагаемых в романе событий.

Работа в архивах над документами подтолкнула и к решению написать историческое исследование пугачёвщины.

Таковы были в самых общих чертах последовательность и характер работы Пушкина над пугачёвской темой.

Чёрная речка. Гравюра неизвестного художника. 1830-е гг.

Пушкин оставляет на время «Историю Петра». Это было неизбежно ещё и потому, что она требовала по крайней мере трёх-четырёх лет работы. Новые же замыслы могли быть завершены в более короткий срок. Для Пушкина такая возможность была весьма существенной.

Вот свидетельство из его письма А.Н. Мордвинову, управляющему III отделением Императорской канцелярии: «Мне необходимо месяца два провести в совершенном уединении, дабы отдохнуть от важнейших занятий и закончить книгу, давно мною начатую, и которая доставит мне деньги, в коих имею нужду. Мне самому совестно тратить время на суетные занятия, но что делать? они одни доставляют мне независимость и способ проживать с моим семейством в Петербурге…»

Летом 1833 года Пушкины жили на даче в районе Чёрной речки. «Она очень красива, есть большой сад, дача очень велика», – писала мать Пушкина его сестре Ольге.

Дом, который наняли Пушкины, располагался не так уж далеко от города, но всё вокруг выглядело и дышало по-деревенски: сады, огороженные низкими заборчиками дачные участки, деревья, которые нависали над немощёными улицами и за Чёрной речкой уже представляли собою настоящий лес; разноголосое пение птиц, выкрики редких разносчиков, скрип проезжающих возов с сеном и весёлый шум нарядных кавалькад.

Дачи Миллера на Чёрной речке. Литография. 1820-е гг.

Сельская вольготность сочеталась со столичными удобствами. Наталья Николаевна выезжала в магазины на Невский, посещала на Каменном острове театр, ездила в гости и принимала гостей у себя. Беременность вынуждала её ограничивать себя, однако, оправившись после родов, она возобновила даже прогулки верхом. Она была прекрасной наездницей; мало кто из светских дам и барышень мог с ней сравниться в верховой езде.

Пушкин подолгу гулял с беременной женой пешком. Такие прогулки они чаще всего совершали под вечер, когда он возвращался из города и, выкупавшись, готов был принимать участие во всех домашних делах и затеях жены.

Купался он в Большой Невке и в Чёрной речке. Вода в ней была кофейного оттенка, но прозрачная и чистая. Речка вытекала из лесов и болот северного побережья Финского залива. У её истоков гнездились водоплавающие птицы, строили свои плотины бобры. Жители расположенных по соседству Новой и Старой деревень утверждали, что вода в Чёрной речке целебна.

От дачи до Чёрной речки было рукой подать. Раскидистые вётлы склонялись над водой и образовывали укромные места с песчаными плёсами. Лучшие условия для летнего купания трудно было найти. Пожалуй, лишь берега Сороти в окрестностях Михайловского могли бы привлечь Пушкина больше.

Неподалёку жили его знакомые, друзья, родственники. Редкий вечер в доме не бывало гостей. Навещали их Александр Тургенев, Елизавета Михайловна Хитрово и её дочь Дарья Фикельмон³, тётка Натальи Николаевны – Екатерина Ивановна Загряжская и другая Загряжская, Наталья Кирилловна, кавалерственная дама⁴, рассказами которой о людях и событиях XVIII века Пушкин заслушивался.

Е.М. Хитрово. Рисунок О. Кипренского. 1816–1817 гг.

Ныне мало что напоминает тот, пушкинских времён, район Чёрной речки⁵. Ничего не осталось ни от дач, ни от построек начала прошлого века.

Большую территорию занимает здесь военно-морская академия, а далее, к устью Чёрной речки, по обе её стороны – многоэтажные дома. Зелёные участки – в двух местах: за академией (часть бывшего Строгановского парка) и рядом со станцией метро. На них растут столетние деревья, и оба они имеют выход к Большой Невке.

Есть ещё один зелёный, совсем невеликий участок, чуть подальше, за Чёрной речкой, вверх по её течению, за железнодорожным переездом. Место пушкинской дуэли.

«Бывают странные сближения», – писал Пушкин по поводу своей поэмы «Граф Нулин», которая создавалась 13 и 14 декабря 1825 года. О «странных сближениях» невольно думается на берегах Большой Невки и Чёрной речки, на бывшей Строгановской улице (ныне улица академика Крылова), что соединяет два моста – через Чёрную речку и Большую Невку.

Именно здесь пролегала дорога, по которой Пушкин ехал в санях на дуэль и по которой, смертельно раненного, в карете увозили его с места дуэли. Этой же дорогой он ездил и ходил многократно – и один, и с женой, – когда жил здесь летом 1833 года.

Маршруты пушкинских прогулок… Последний, трагический маршрут поэта… О чём он думал тогда, что вспоминал, проезжая в карете по знакомым, занесённым снегом местам?..

Н.К. Загряжская. Акварель П. Соколова. 1820-е гг.

Е.И. Загряжская. Акварель А. Брюллова. 1830-е гг.

Пушкины снимали одну из дач Миллера⁶. Дачи располагались, по всей вероятности, перед Чёрной речкой. Так, по крайней мере, подсказывает старинная литография с их изображением. Мост на ней – это Строгановский мост (теперь – Ушаковский), а строение с башенкой, возможно, дача президента Академии художеств Строганова, построенная А.Н. Воронихиным, перестроенная до неузнаваемости в начале XX века, а ныне не существующая, поскольку на её месте в тридцатые годы возвели здание военно-морской академии.

Пушкины могли жить слева от Строгановского моста, где по соседству располагалась деревня, получившая название Новая. Участок с дачами это, видимо, тот, где в конце XIX – начале XX века был парк, а в нём увеселительные заведения «Аркадия», «Самарканд», «Вилла Роде»⁷, а затем – уже в послереволюционное время – сад под названием «Вулкан». Выйдя из метро на станции «Чёрная речка», мы попадаем в тот район, где Пушкин жил летом 1833 года.

Когда он отправлялся в архив, то переходил Большую Невку по Строгановскому мосту. Слева от него на Каменном острове стояла – да и сейчас стоит – стилизованная под готику, сложенная из красного кирпича церковь Иоанна Крестителя. В ней Пушкин крестил родившегося тем летом Александра.

Вид на Неву и корабли. Литография. 1820-е гг.

За церковью, в глубине парка виднеется Каменноостровский дворец. Его строили, как предполагают, по проекту знаменитого В.И. Баженова. Дворец любил Александр I. Осенью в начале наполеоновского нашествия он вообще поселился в нём…

Отправляясь работать в архив, Пушкин шёл по Каменноостровскому проспекту, потом мимо Петропавловской крепости, переходил по Петербургскому или, как его ещё называли, Троицкому мосту Неву и по набережной направлялся в сторону Зимнего дворца.

И августа 1833 года он стал свидетелем спуска на воду 84-пушечного корабля «Владимир». Это происходило рядом с Зимним дворцом, на Английской набережной при огромном стечении народа. Он даже написал стихи:

 
Чу, пушки грянули! крылатых кораблей
Покрылась облаком станица⁸ боевая,
Корабль вбежал в Неву – и вот среди зыбей
Качаясь плавает, как лебедь молодая.
 
 
Ликует русский флот. Широкая Нева
Без ветра, в ясный день глубоко взволновалась,
Широкая волна плеснула в острова…
 

Главный штаб. Литография. 1820-е гг.

Пушкин любил такие картины. Они радовали глаз, веселили сердце, как и воинственная живость парадов, как весенний ледоход на Неве.

Стихотворения он так и не закончил, но через два месяца, в Болдине вспомнил его, когда писал вступление к новой поэме «Медный всадник». Там были – не вошедшие, правда, в окончательный текст – такие строки, воссоздающие праздничный образ северной столицы:

 
Или крестит средь невских вод
Меньшого брата русский флот…
 

Стихи позволяют прикоснуться к тому безостановочному потоку впечатлений, которые получал Пушкин в то лето и которые сопрягались в его сознании с образами замышлявшихся произведений.

Главный же источник интересующих его в то лето сведений был в Государственном архиве. Он помещался в левом крыле возведённого недавно Карлом Росси здания Главного штаба.

Разрешение работать в этом архиве Пушкин получил ещё два года назад. Но то было разрешение на доступ к документам петровской эпохи. В 1833 году Пушкину потребовались бумаги о Пугачёве.

Министр иностранных дел К.В. Нессельроде после смерти Пушкина сообщал Бенкендорфу: «Покойный камер-юнкер Пушкин занимался в самом доме Министерства иностранных дел прочитыванием и деланием выписок из бумаг, касающихся до царствования императора Петра Великого, и из дел о бунтовщике Пугачёве, для чего отведена была ему особая комната. По мере прочитывания он возвращал даваемые ему бумаги»⁹.

Чиновничье, казённое по духу и языку (впрочем, иного стиля и не могло быть) свидетельство о допуске поэта к недоступным для большинства людей того времени архивным материалам… Да ведь и Пушкину не так просто далось разрешение заняться пугачёвским архивом. Вначале он вообще опасался раскрывать чиновникам свой интерес к Пугачёву. Тема была запретной.

Писать о Пугачёве можно было лишь как о бунтовщике и злодее, а о пугачёвском восстании – как о бунте.

В феврале 1833 года поэт обратился к военному министру А.И. Чернышёву с просьбой разрешить ему просмотреть документы, относящиеся к Суворову. Министр, зная о разрешении Пушкину работать в архиве, но, возможно, не зная, какими именно документами он интересовался всё это время, не заподозрил в его просьбе ничего странного. Он лишь поинтересовался, что именно Пушкину нужно. Тогда Пушкин ответил:

«Следующие документы, касающиеся истории графа Суворова, должны находиться в архиве Главного штаба:

1) Следственное дело о Пугачёве

2) Донесения графа Суворова во время кампании 1794 года

3) Донесения его 1799 года

4) Приказы его к войскам».

Понятно, что Пушкина интересует лишь пункт первый, а три остальных указаны для отвода глаз. Деятельность Суворова в 1794-м, а тем более в 1799 году не имела никакого отношения к Пугачёву, то есть к событиям середины 70-х годов. Равно как приказы его к войскам, ибо, прибыв к финалу пугачёвского восстания, когда сам Пугачёв был уже арестован, Суворов не мог отдавать «приказы» к войскам, воевавшим против восставших.

Министр просьбу удовлетворил. Пушкин ответил ему письмом с выражением благодарности. Но историю Суворова он писать не собирался.

Военный министр, в отличие от Пушкина, наверное, не слишком отчётливо представлял степень участия прославленного полководца в пугачёвских событиях. Министра нетрудно было убедить, что задуман труд именно о Суворове. Нов бумагах, полученных из ведомства Чернышёва, естественно, не оказалось большинства интересующих Пушкина документов. Ему нужны были «донесения» не 1794-го, а 1774 года!

Однако первый шаг в отношениях с Чернышёвым был сделан. Пушкин идёт на второй. В начале марта он пишет министру ещё раз, вновь прибегая к такому стилю выражения благодарности, которого, скорее всего, можно было бы избежать в иной, не столь «тонкой» ситуации: «Принося Вашему сиятельству глубочайшую мою благодарность, осмеливаюсь беспокоить Вас ещё одною просьбою; благосклонность и просвещённая снисходительность Вашего сиятельства совсем избаловали меня».

После чего прямо, без обиняков излагает суть дела, а оно касается Пугачёва.

«В бумагах касательно Пугачёва, – разъясняет Пушкин, – полученных мною пред сим, известия о нём доведены токмо до назначения генерала-аншефа Бибикова, но донесений сего генерала в военную коллегию, также как и рапортов князя Голицына, Михельсона и самого Суворова – тут не находится. Если угодно будет Вашему сиятельству оные донесения и рапорты (с января 1774 по конец того же года) приказать мне доставить, то почту сие за истинное благодеяние».

Знаменательны упорство, с каким Пушкин пробивается к интересующим его документам, настойчивость в стремлении получить все материалы, относящиеся к его герою, осторожность, осмотрительность в переписке с правительственными чиновниками. Он не без основания опасается, что, узнав об истинной цели его интересов к этой эпохе, они могут закрыть доступ к архивными материалам.

Всех фондов Пушкину всё равно не открыли. Оказался ему недоступен один из самых главных – с протоколами допросов Пугачёва. Шестьдесят лет спустя после этих допросов они являлись строжайшей государственной тайной.

Но многое Пушкин получил. В очень короткий срок, менее чем за два месяца, он написал первую редакцию «Истории Пугачёва» – к 22 мая 1833 года. Очевидец тех событий, Гоголь, сообщал в Москву историку Погодину: «Пушкин уже почти кончил Историю Пугачёва. Это будет единственное у нас в этом роде сочинение. Замечательна очень вся жизнь Пугачёва. Интересу пропасть! Совершенно роман!»¹⁰