Czytaj książkę: «Собирание игры. Книга третья. Петушки-Зазеркалье»
В делах людей бывает миг прилива,
Он мчит их к счастью, если не упущен,
А иначе всё плавание их жизни
Проходит среди мелей и невзгод.
У. Шекспир
… – С тех пор я не приходил в сознание, и никогда не приду – хрипло бормотал Веничка, с удивлением рассматривая бурую кровь, хлынувшую из его раненного горла – А где, где багрянец?… Пурпур?… Ангелы мои господни!… Опять непроницаемая завеса тайн… И что случилось со Временем?
– Да, Веничка. Тайны! Каждый пловец когда-нибудь утонет в Реке Времени… – ответила Алиса, улыбаясь и осторожно вливая в рот убитого жидкость с пряным запахом трав. – Если! Если не научится ходить по воде… – девочка посмотрела куда-то в даль – Тогда можно уйти в бесконечность!
– Угу… А чем ты поишь меня? Это что? Альб де десерт?
– Это мой животворящий сбитень… На основе росы…
– Мне бы «Зубровки», а? Или «Кориандровой»… А? – жалобно попросил умерший.
– Потом, Веничка… Когда сядем в наш поезд… Я дам тебе немного «Хереса».
– Угу… А что за поезд? Экспресс на Пермь? – с надеждой спросил Венедикт.
– Нет… Маршрут вне расписания… Вне Времени, вне пространства… Просто вне. «Петушки – Зазеркалье». Правда – замечательный маршрут?!
– И я, наконец, увижу Кремль?
– Нет, Кремля не будет… И не будет более избиения!
– Но это же о-за-да-ченность! Ангелы милостивые! – всё шире открывал трезвеющие глаза возвращающийся к жизни Поэт.
– Конечно, это так. Но! Но если бы это было так, это бы ещё ничего. Если бы, конечно, оно так и было. Но так как это не так, то оно и не этак. Такова логика вещей.
– Дааа…Понимаююю… Не будет избиения… И не будет изгнания?
– Хм… Изгнание, разумеется, будет! Не расслабляйся, Поэт! – девочка выросла на пол метра и добавила – Но мы будем zashtsheeshtshay-oyshtshyshsya…, э, защищающиеся… Защищённые!
– Это хорошо… Только я не умею… И благоразумным быть не умею… Но благодарю тебя, девонька ясная! И мысли, и планы твои такие ясные… Простые и понятные любому, кто знает толк во фразе: «И немедленно выпил». А как тебя зовут, Ангел мой путеводный?
– Алиса… Хм… Неужели не узнал?!
– Ах, да! Извини!… Конечно… Но зачем время…
– Стоп! Время – не «зачем». Время – «потому что». И всё!
– Хм… Я попался… в твою в гораздость… Но я буду скучать! По Курскому вокзалу…, Петушкам… По букве «Ю»! – грустно запричитал вдруг новый жилец.
– Будет Жизнь на Предъявителя! Будет путь! Будет буква «Ю»! И твой сынок будет ждать тебя там, в Зазеркалье! Вот же твои гостинцы ему… Орехи… Конфеты «Василёк»…
– Хм… А «Кубанская»?! А «Розовое крепкое»?! А моя любимая бл…ь с косой до попы?!
– Нууу… Может только когда мы, подъезжая к Байкалу,… сделаем пару остановок в греческих деревнях… Там такую лавочку держит Аристотель. Подковать Пегасика поможет кузнец Демосфен… Хорошие мужики! Простые, без затей… И честные! Когда они ездят порыбачить на озеро Байкал и им в сети попадается «золото Колчака», они почти половину отдают жёнам.
– А другую… половину?
– Мне на приданное копят… – равнодушно ответила девочка.
– Хм… Не всё я что-то…
– Плохо! А ещё поэмы постмодернистские сочиняешь… В прозе алкогольного бытия… Хорошо, что хоть чемоданчик свой заветный, ха, «литературный», потерял!
– Без чемоданчика, Алиса, трудно бороться с томлением духа… Как открывать душу для впечатлений бытия? Я же – писатель, печально тяготеющий к суровой и загадочной правде о вечно одинокой, вечно скорбной человеческой жизни… И пишу я тоже, не предполагая всего сюжета… Что произойдёт на этой станции? А что – после той?
– Не обманывай себя! Уж я-то знаю: всё ты предполагал! И финал тоже! «Русская Одиссея» знает финал!
– Ангел мой скорбный! Ты так умна! Да – я писа́л, как пи́сал. А ты, в виду своего недюжинного ума, знаешь – насколько это интимное действо. Как я стесняюсь даже себя! Тем более ведь люди не прощают ни таланта, ни мыслей иных, никакой тактичности вообще. «Ишь – «тактика» у него кака! Умнее всех, что ли?!» – Веничка помолчал секунду – А там, в Зазеркалье меня простят? Поймут?
– Ты – замечательнейший писатель! Только и ты, к сожалению, тоже очень умный… Шибко образованный! Тебе чуть углупиться! И тогда наши люди, ну… те, что с такими белыми, влажными и выпуклыми глазами, непременно примут тебя! И полюбят! Ты думаешь, что ты достаточно обвалялся под взглядами нашего народа! Хо! Ты лишь подрумянился, ты…
– Да вроде «обагрянился» уже…
– Ну, смерть – ерунда! Что о мелочах думать? Ты – вечный!
– Изувечно-вечный – хмуро пошутил классик.
– Да и умер-то ты в первый раз… Вот если в третий – да! Всё, что умирает по три раза в одной жизни – истинно!
– О, девонька мала! Я пытаюсь прозревать твои «кувырки» и парадоксы, но ни хр…а не …
– Не ругайся при девоньках малых! А то я сейчас вытянусь ростом в три метра… Хотя… Ты мило ругаешься! А прозреть ещё труднее, чем протрезветь! И ещё… Убитое сердце останавливает вечно неуверенную мысль…
Веничка незамедлительно выпил… Сбитня.
– О, да! Да, славная! Вечно неуверенную! – Веничка с надеждой узреть «новые впечатления бытия» почти с «восторгом бытия» смотрел на Алису.
– Ты – хороший! Ты – иноходец! Ты – чужой в толпе белых глаз… И возле Кремля, и возле Курского вокзала и… везде…
– Но почему? За что?
– За то! Цена у тебя высока! И мера высока! Твой ум не неуверенный… Ум вообще любит загадки! А твой ещё и любит медленное и неправильное, а сердце – грустное и растерянное…
– Но нет неги! Нет неги! А как без неги и запаха жасмина? А? – он с гневом в ставших жёсткими, рысиными глазами, посмотрел куда-то вбок, затем на девочку… Уже мягче – Куда бы засунуть все эти правила?! Эх! Ты, небось, думаешь, девочка светлая, что дурака я валяю, что моя поэма – пьяный стёб?! Как этот… критик, бл…, один: «Язык и стиль блестящие, но основная идея ложная». И нет, мол, восторга бытия!
– Это Боль твоя чудесится и Ум восстаёт! Я ведь не маленькая! Я – разная! И по возрасту тоже. Людей бесит образ Венички потому, что они в этом «кривом зеркале» видят свою низость, а его – Высоту! Видят! А стилистика мятежного, эстетизирующего маргинала, покаянного и пафосного, саморазрушающегося и разрушающего всё вокруг, даёт им, ханжам, возможность боднуть тебя их жалкой моралью… Одна своего мужа-«бухарика» вспоминает, другой – вечно злого отца, третий – свои бездарные поэмки… Не желает мещанин дать себе отчёт в том, что пьяниц, да, много, а Поэтов – единицы! Обывателю не нужен твой Код! Он – для своих!
– Хм… Дааа… Точно… Когда Фрейд пытался пояснить одной дамочке-клиентке смысл своих методов…, и основ, так сказать – первопричин её проблем, он сказал: «Сознайтесь, фрау! Ведь для вас иногда банан – и не банан вовсе! И огурец – не огурец! А огурчик! А?», та вспыхнула и, вскочив с кушетки убежала, гневно ругаясь… В овощной магазин, ха… Поэтика сатирического и лирического абсурда, сюра и мыслей-кувырков-пируэтов афористичных (да и не моих зачастую!)… ну, весь «джельтменский» набор фирменных коктейлей постмодернизма Венички – не для любителей… противного голоса Ивана Козловского… Необычное, дерзкое,… неправильное любят нежные и высоколобые…, пьющие замедленно и «некультурно»… одиночки…
– Да… Гораздые и углуплённые… С растерзанной в хлам душой… – Алиса, повзраслевшая лет на сорок, тронула Веничку за плечо – Но ты сейчас по-плохому гневен и высокомерен! Не идёт это тебе! Да… Послушай ещё раз: пассажиров, грязно улыбающихся и зло глядящих на тебя, в нашем поезде не будет… Не будет! Ни унижения, ни зависти!
Веничка с трудом привыкал к «пируэтам» Алисы, меняющейся ростом и возрастом… «Я, взыскующий Бога, убеждаюсь в его теперь явном (хоть и не очень-то и явном) присутствии? В образе этой посланницы?! Может для этого Он и убил меня? Дааа… Такая вот моя теофания… Или Мой Ангел снизошёл?» – мысли Венедикта взяли философский крен и тернистой тропой стали брести в метафизическую хрень.
Силою постмодернистической воли, тонущий, подобно барону Иерониму Карлу Фридриху фон Мюнхгаузен, вырвал себя поэт из топи «хрени» Прави и Нави, и, вновь ощущая себя в Яви, зачем-то давольно живёхонько возвысился в голосе:
– О-о-о! Я больше не смо-о-о-гу вынести унижения!
Зря он так возвысился… И горло ещё болит… И больно уж смахивает это на арию Ивана Козловского. Он добавил уже скромнее:
– Этт-о-ой черно-о-ты за окном не смогу… Начальничков всяких и пошляков высокодуховных – не смо-о-гу!
– Да ты не упирай на гласные, друг мой! Тебе не нужно более стесняться в средствах выражения! Любой матолог скажет, что твои эти средства – высоки! Как высокие хлеба крепкого словца задавливают собой банальные слова-сорняки. Ха! Да-да! В нашем славном Зазеркалье слова-сорняки иные. И большей пошлости, чем лживость и глупость – нет!
– И мне, пыльному мудаку, будут в пояс кланяться высокие хлеба и улыбаться васильки?
– Конечно! Ещё как! И всё будет страньше и страньше! И всё чудесатее!
– Спасибо… Спа… – ком в горле и боль в горле мешали быть Веничке взволнованным «мудаком»… – Но… Трудно тебе, солнышко, будет со мной… Душа моя свободная! И хочет жить в неге и в «Хересе»! Хоть… ещё раз шило в…
– Человек не должен быть одинок!
– Нет – должен! Да, сфинксы и дураки ему не нужны… Людишки с камнем за пазухой и шилом в рукаве… С заточкой… Э… вот послушай моего любимого Генри Миллера: «Существует лишь одно великое приключение – и это путешествие внутрь себя…».
– Да, я понимаю… Ты о другом одиночестве говоришь: о том, когда «дверь заперта изнутри» и ты всегда можешь выйти прогуляться из своего уединения… А я о том, когда «тебя заперли снаружи»… Когда и свобода, и уединение постылы!
– Наверное, милая… – и тихо, но вслух – Хм, заперли… Гневного Улисса, высокомерного Одиссея… Уединённая «Одиссея» гневного – ого-го-о…
* * *
Савва Арсеньевич выпрямил спину, отложил ручку… Хмыкнул про себя: «Хм… Одиссей не Улисс, мой Елисей – и Улисс, и Одиссей!… Скрипач-трепач скрипел пером-заточкой, ставя точку… Композитор аккомпанировал сюжетной композиции… Кантиленной Какофонии… Искал Меру Слова, его мелодию… Хм… За что там ратовал наш друг Иммануил Кант? Ну, кроме imperativusa своего? За аперитивус, может? Ха… Серьёзно: где ставить точку в точности фразы? Он говорил: «Почувствуйте гармонию мысли, её глубину и всеохватность»… Но мысли, приятной и сердцу? И в каком соотношении с этим… ну, с остротой пароксизма, парадокса и иронии… И самоиронии, вкуснятины этой для искушённого ума… И для искусителя нашего… И Того, может, тоже… «Правдо…», «Псевдо…», «пост…» и «нео…». Жанры, стили, стилистики, все эти мистификации мистерий магии… Вот «Одиссея»… Все говорят Гомер, Гомер… А «Колобок» – не «Одисея» разве? А «Мёртвые души», а «Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок»?… А я напишу так, что Колобок сел на нос Лисе, да и цапнул её за нос этот… Да так, что она и «гигнулась». А может он всех перекусает? И медведь «дуба даст»… С задором, брат Саввик!… Можно ведь таких демонов в душу Колобку заслать… Дааа… И у Данте, и у любого дантиста зубы застучат… Трепет, страх, ожидание, триллер… Ладно! Не спеши! «Дай сделать себе мнение!». Говорила мне каждый раз тётя Броня с Привоза… «И шо ви скажите за мои синенькие»?
Савва вспомнил отрывок из сна, того, что стал ему сниться каждую ночь… Словно сериал, сон-видение-сериал…
Он точно видит поезд… Электричку… В тамбуре мужчина и девочка… Она протирает окошко от грязи.
– Кто это там – испуганно спрашивает мужчина – Вон в том, другом поезде? Голова и крылья орла, а тело… льва.
– О! Да это же Грифон! Он имеет «классическое» образование! Всю жизнь играл «в классики». Аккуратист! Чистюля! Весь вагон до блеска надраил! Приятно нам будет ехать… в наше Зазеркалье!
– А по вагону кто движется? Хм… Улыбка… Одна!… Зубы страшные… А хвост добрый!
– Да мой Чеширик! Чеширский кот же!
– Ах, ну… если «же»… Да, от него веет негой и запахом же… жасмина…
– Молодцы! Все готовят наш поезд в путь! В поезде и другие гости будут! Не удивляйся ничему!
Что-то затарахтело и Черскому стало плохо слышно… Обрывки…
– Путей немало в мире есть… Нет, сначала приключения! – … Тогда всё равно, куда идти… Лишь бы да… Хоть от «Колобка» до «Курочки Рябы», хоть до «Репки»… А Золотая Рыбка?… Конечно! Иначе ни одному старику не справиться со своей старухой… А любовь?… Ну разве что…
Савва Арсеньевич сделал три больших глотка своего «сбитня по-Черски». Он варил его сам. Варил по-разному… С вариациями «адажио», «анданте» и «аллегро». Сегодня он ещё рано утром приготовил фирменный «Аллегро от одесского УГРО», то есть чуточку хмельной «Абсентиус… для обос…, для обса…, для обсерваториуса… восторгов бытия и лучшего усвоения всей категоричности импера… ампера… аперити… Канта-Данте-тёти Брони». Сегодня композитор в обычную композицию из мёда, ореха, имбиря, кардамона, чабреца, зверобоя, душицы, мяты и ромашки добавил меру полыни, гвоздики, перца, лавандового листа, аира и чистейшего спиртиуса. И аниса не забыл! От такой изощрённости гурмана-интеллектуала не то что «слезу комсомолки» вышибает, стоп-краны могут придти в дрожь! О нет, не в крепости, конечно, дело! Слабо-же-алкогольный! Но «вставляла» кантиленность составчика! Да не состава поезда, а состава сбитня… И не леность Канта… Ну вот – действует же! Стоп! Кран! А может состава пассажиров… в том составе? Хм! Что же… Будем разбираться, когда доедем… Если…
Франт и даже шармёр-обаяшка, народный артист и почётный академик Черский, сидящий сейчас с «глазами с кашей» у себя на даче в «видавших виды» шортах и сандалиях без пятки, не утрачивал своей импозантности даже в таком домашнем гардеробе «а-ля биндюжник в санатории». Сейчас эта отвязанная импозантность без привычной и надоевшей солидности как раз и была нужна профессору Одесской национальной музыкальной академии. Он в отпуске, и сейчас эти два месяца он не хотел даже в малейшей мере готовиться к своему шестидесятилетнему юбилею в начале марта следующего года. Он был намерен готовить себе трёхлитровые «баллоны» сбитня и не желал сбиваться с намеченного стиля созерцательности, не желал быть «сбитым» какой-то случайной суетой или нудной аналитической философией. Профессор жаждал чего-то нового, антинаучного, что ленивой грациозной кошкой легло бы ему в душу. Не ленивое безделье ему, трудоголику, нужно было сейчас. Нет! И не смена труда! Нужна спокойная замена одного сильного увлечения другим, ещё более увлекательным. Увлечение-приключение внутри себя! Новая внутренняя Одиссея!
Он только месяц назад вернулся из творческого турне по Европе. И не только творческого. Он дерзнул в другой Игре, он предпринял Поиск, Собирание Рода. И он таки нашёл! Он нашёл могилу своего прадеда, тоже композитора, презамечательнейшего новатора в музыке Елисея Стефановича Черского. Прадед пропал без вести в конце тридцатых годов прошлого века. Нашёл в Бернских Альпах. Ох, много удач-поражений (кто их разберёт?) было за пять последних напряжённейших месяцев! И много странностей и чудес!
Савва, подобно Елисею, четыре последних года искал себя в новых музыкальных жанрах и стилях. Новых, разумеется, более для себя, но… Но и новых в музыке вообще… Он не стремился к юбилейной «сюрпризности», не задавался вопросами отличия оригинальности от новаторства, он просто вдруг открыл для себя прадедову музыку и влюбился в неё! Он наслаждался работой! И он, конечно, сомневался, и он, конечно, ни в чём не был уверен… В чём он преуспел? Насколько? Какие-то его Зодиакальные Мистерии почти не уступали Елисеевым… Он употребил в Мистериях не только этнические и классические инструменты, подобно Елисею Стефановичу. Он употребил электронную музыку! Но что значит – «употребил»? И что с того?
Да, был успех! Гастроли по Европе, где Черский-младший впервые показал широкой публике Мистерии (и Елисеевы, и свои), очень громко и лестно были отмечены в прессе. На концертах аншлаг! Но… Это вечное «но»! Вечное «почти», вечное «некое»… «Ах, как делает мне нервы эта вечная неудовлетворённость собой, как грызёт этот «творческий потенциал»…, это «шило в зад…е». И ещё… Ещё! Эти два милых, патлатых, молодых австрияка… Музыканты, виртуозно игравшие на этнических инструментах, и которых Черский возил с собой по всем гастролям… Во время завершающего банкета они очень хвалили Савву, они очень благодарили его за щедрый гонорар. Но затем, захмелев, что ли, они заметили…, так, словно невзначай, вскользь, что… мол,… дерзновения Елисея… свежее, гораздее Саввиных… Что Елисей уже на Олимпе, а Савве Арсеньевичу ещё… «Не канает, не вставляет…» – заметили… И заметили! Поставили «чёрную метку»! Вроде – ерунда, двое пижонов… Но Черский-младший всё понял! Он понял, что живёт давно, «прислушиваясь к мнению», что много делает правильного и везде спешит. Вот и не ка-на-ет!
Медленно и неправильно жил Саввик на своей любимой даче под Одессой… Чуть уставшим, несколько грустным и в меру растерянным. Что говорить: и победы, и успехи, и терзания творца приводят к одному результату – сбитню, старым сандалиям и жажде уединения. Жена и дети прекрасно всё понимали. Они привыкли к такой рефлексии. Они чувствовали её необходимость, её целительную силу. Они очень хвалили Черского. Они говорили, что он «талантище и герой». Более всего семья была восторженно поражена и обрадована находкой могилы прадеда! Дочь Ленка со своими друзьями-музыкантами из её группы «Зов мистика» исполняла уже не только подаренную ей отцом ко дню рождения «Рождественскую сюиту», но и (с разрешения отца) Мистерии Овна и Тельца прапрадеда Елисея Стефановича. Она гордо и счастливо объявляла: это мой знак (Телец), а это моего любимого брата Игната (Овен). Она придумала очень интересные аранжировки (под гитару и саксофон, в частности), и сама освоила дополнительно и дудук, и варган, и индейскую флейту. А её ударник так самозабвенно стучал на вертикальных барабанах, что «мистика» действительно завладевала сердцами публики.
А жена Алинка аж всплакнула от торжествующе-горделивой радости, когда муж подарил ей по приезду из турне, как раз накануне её дня рождения свой «Магнификат». Подружки и жёны друзей мужа за праздничным ужином слушали произведение и завистливо поглядывали на именинницу. Никого не удивила «зимняя» тематика новых сочинений отца и мужа, никто и не смог заметить, что лицо Саввы «запорошила» не просто усталость и рефлексия. Замела лицо задумка!
Конечно, он отдохнёт немножко, он будет дорабатывать и в отпуске свои «незавершёнки», их накопилось уже так много! И они столь интересны! Но! Настоящий кураж он испытывал только от «задумки», от чего-то главного, что он должен теперь же начать! Муза что-то нашёптывала, ласкала, уговаривала на «сладенькое». И крылышки почёсывались под лопатками Саввика. «Не упусти мига прилива! Вот твой корабль, Одиссей! Новые приключения ждут тебя! Они стократ прославят имя Черских!»
Муза – это хорошо. Но Дума! Муза притащила в своей летящей карете кучу сундуков с Думами. И крылья Пегасику нужны, ох, крепкие и мощные. Иначе – не осилить! Новое, свежее и неожиданное! То, что дало росток. Да что росток?! Петля! И она не отпустит. И назвать это просто увлечением умный и многоопытный в искусстве композитор не мог… Но и Даром, другим Даром тоже не осмеливался. Но он чуял! Он чувствовал, что другой талант стучит ножками в живот.
«Может отдать все свои незавершёнки дочке? Она справится… Она одарена в музыке точно не менее, чем я… Ей нужен правильный толчок…, вектор и мотивация… гораздые… И вообще трио…, нет – квартет бы организовать… А самому отойти от концертной деятельности, да и от преподавания… И заняться только новой Поэмой! Новой Блажью… И блаженством! Хм… Квартет «Черские и К0» Хм… Какое К0? Ученики? Всё же они? Не вижу кандидатур… Это новое Собирание Игры… Хм… Потом…».
Савва вспомнил Моцарта, Баха… Истории их жизни и смерти… Ему было ясно, что зависть Сальери – не единственная причина смерти Моцарта. Точнее, смерти – может и да… Но гибели? Гибели – нет! Это экзистенция…, яд «чёрного человека». Ведь Моцарта уже не повторить. Нет подобных. И не может быть! А музыка должна развиваться дальше. И что делать? И что делать с Бахом? Таким же! «Хм… Что-то говорил мне об этом Хирон? Кажется, что Проведению угодно делать гениям очистительные, горизонторасширяющие клизмы… Или «шило» тудой-сюдой: может в горло, а может в зад. Да, да… Ещё скривился и хмыкнул тогда: «И вам, Савва, везунчику-«девятке», «Рыбе», плывущей и «тудой», и «сюдой», будет шильце в зад… Ха-ха». Да, Кащей мой милый! Ты всё угадал, и ты всё запустил! Ты научил меня чудесатости и гораздости! Ты научил меня святому неправильному! Хм… Все варианты всегда случаются… Да… А кто это там ухмыляется… Ах, это Мартовский Заяц… Слово «случаются» его взбодрило… Ну, наливай! Что, что? Ах, Белый Кролик тебя сердит? Будит и суетится? Да ладно… Ввиду преклонного возраста он не склонен часто случаться… Что ещё-то? Ах, ввиду своего слабосилия и слабоумия он ещё и дерзит: пытается спорить с квантовой физикой? Ну и не наливай ему!».
Полдень… Медлительный Черский незамедлительно выпил… Так…, стопятьдесят… И подошёл к панорамному окну на втором этаже дачи. Посмотрел вниз, в лощину. Он любил постоять здесь, поискать в этом «возвышенном» со-стоянии ответы… Ответов никогда не было. Бывали видения. И сейчас случилась некая галлюцинация: три кота, Чеширский, Шредингера и Бегемот в кепочках-хулиганочках плясали что-то из тюремного шансона… Лапы в карманах, в зубах папироски. «Дааа… Всё, сплясанное тремя котами становится истинной…» – перефразировал Алису. «Нет, не тюрьма, а что?… Дорога дальняя? Кроличья нора?».
Скрипач вернулся к письменному столу. Посмотрел на свои записи… Взял в руки скрипку, провёл смычком… Раз, два, три… Нет истины! Подошёл к роялю, тронул пальцами клавиши… Раз, два, три… Ну нет её! Подошёл к дивану, прилёг… Закурил свою трубку… Начал рассматривать кольца дыма… «Это вот знак бесконечности, а это круг, знак закольцованости всех тайн бытия, а это спираль, тоже знак… повторение в более высокой…, или, ха, более низкой точке… И всё…, всегда…, случается! И одновременно! Алеф!».
Только вчера он перечёл Ричарда Баха «Единственная»… «Да, скольжение, полёт по разным линиям Судьбы, того возможного, что записано на Скрижалях… И у Лотмана есть такая мысль… Хм… А ведь можно всю жизнь прожить у тихого лесного озера… И прожить её полно, глубоко… Вглядываясь в его, озера, загадку… И в свою…».
Савва Арсеньевичу вспомнилась одна история, произошедшая с уже совсем старым Фрейдом. Геббельс собирался отправить «дряхлого, никчемного еврея» в концлагерь. Но Мария Бонапарт, правнучка императора и ученица психоаналитика выкупила его! Отдала фашисту два своих замка! Он постелила приехавшему к ней Фрейду красную императорскую дорожку… И это история про любовь, против которой любые сексуальные инстинкты бессильны… Про человеческое… Про тихое лесное озеро.
Здесь истина? Возможно…
Черский снова подошёл к столу. Посмотрел на модель парусника, подарок жены. Посмотрел на фигурку «танцующего дервиша», подарок Игната, посмотрел на модель корабельного штурвала, подарок Ленки. Вновь задержал взгляд на деврвише. Почему сын подарил этого суфия? Что это значит? Что-то эзотерическое? Сын тогда пожал плечами и сказал с лукавинкой: «Не знаю, папуль, но так нужно…». «Почему?» – Спросил отец. «Потому, что жизнь – это большое путешествие» – туманно пояснила дочка. «Хм… Танец, кружение, круги, спирали, горизонтальные восьмёрки» – в который раз отметил про себя музыкант. «И что-то ещё! Мой какой-то горизонт… Одиссея… Я чувствую… Знаю!»
А «шило»-то было таким: литература! Сочинительство! То ли практика написания дневников в Берне, то ли похвалы за слог Арецкого… Или вот это его замечание: «Не желаете ли написать поэму? Ну вот хоть… «Петушки-Зазеркалье»… Нет, текст должен первенствовать! В смысле – сначала текст, а затем – музыка, фоном окрашивающая содержание поэмки…» – взгляд мудрого Кащея, куда-то в сторону, с прищуром «тухлого глаза». Заметил! Метка! И приговор! Да, приговор к свободе, так как Савва уже давно ощущал себя приговорённым к однообразной жизни, к одной «колее». Он мучился «синдромом отложенной жизни». Нет! Он ещё взойдёт на парусник, возьмёт в руки штурвал! Он – Одиссей! И от закружится в новой Игре!
Савва Арсеньевич угадывал, как наставительно-насмешливо отзовётся его старый и верный со школьной скамьи друг, искушённый и укушенный сочинительством Китаврасов, «Гоша-Кит».
– Саввик, поц ты неуёмный! Музыка – твоя жена. Преданная тебе Алинка. А «слово» тянет только на любовницу! И даже в моём сорокалетнем «сожительстве» с ним… Чуть отношений – чаще сношения… Ха! Случайная, лукавая, многообещающая и многозначная неуловимость. Незавершённость, неразгаданность, невыразимость. Н4! Мучаю себя всю жизнь. И мне не поставят памятника… И на мою голову не накакает белоснежная чайка… Ха-ха… Как можно доверять? Ты шо? Вот хоть учти такой пустячок: слов на презренную букву «Г» в три раза больше, чем на обворожительную «Ю»! Как тут пребывать в литературной неге, а? Посыл-то ложный, на букву «Г»…
Я возражу:
– Сам-то строчишь! Кайфуеш!
Он и согласится, и возразит. Строго:
– Я играю на своём поле!
Ах, эти родные диваны! Черский опять плюхнулся в диванный уют и негу. «Только они позволяют философам правильно думать! Впрочем, не так… Карл Густав Берман, ещё один мой Бернский друг, утверждал, что философ – тот, кто на пару правильных вопросов даст десяток остроумных, логически точно выверенных неправильных ответов. Зато на десяток неправильных вопросов – два гениальных ответа. «Опытная кухарка сочиняет, творит чудеса, часто наудачу собрав в холодильнике набор продуктов. Посыл ложный, а пальчики оближешь. А философ – антиповар. Хоть и… «лепит» из хаоса «танцующую звезду». «А сочинитель? – спросил я его тогда – В повара-то сгодится?» Бедный Берман потел, краснел, пучил глаза…, и ушёл от точного ответа. Александр Александрович рассмеялся, помню, и мудро резюмировал: «Та же мучка, да другие ручки».
«За одарённых стряпух!» – Савва сделал большой глоток и отправился к холодильнику. Закусить. А и приготовить, и закусить он умел! В сочинении музыки, и в гурманстве своём он, везунчик, исповедовал мудрую неправильность: «Нужно прыгнуть с обрыва! По пути обязательно вырастить крылья! Только в полёте рождается Полёт… Намерения не выпросишь, не отбрехаешся целомудренным блеянием… Да и понятно: не рискуя, рискуешь ещё больше! Дааа… Но вот как… – размышлял он, медленно пережёвывая пищу и свои мысли – как запустить это сочетание?… Музыки и текста… Как им случится?… Эх, случаться-сочетаться… Сочетание слов – Код. И колебание звуков, вибрация – тоже код. Так как бы ключики подобрать?… эх, в чужом огороде, да неопытному…».
Савва вспомнил слова альпийского мудреца, старика Мартина:
– Новички построили Ноев Ковчег. Профессионалы – «Титаник».
«И во что эта затея обернётся? Через год, через пять… – он трусливо сложил крылышки и попятился. Впрочем, быстро нашлось чужое оправдание – Чехов вот, уж какой умница, и тот ныл, что надоела ему, вся эта канитель…». И что ушёл бы в монастырь, кабы не надо было молиться… Дааа… И потом… Текст без музыки мне всегда представляется немножко «немым», что ли… И я сам, читая, создавал либо видеоряд (своё кино), либо звукоряд (свою музыку)… Хм… немой, не мой… Канительная кантиленность… Ленность… Кант… Фило-софия-логия-софистика… Ещё ведь… Классическую музыку не то что сочинять – её понимать сложно. Нужно немало учиться, практиковаться… В сочинении художественных текстов тоже есть своя Игра и Нора… «Норы и ловушки – говорил Китёнок – Так трудно искать верную Тропинку… на этом болоте…, если, конечно, слишком трезв.» Дааа, частенько ведь мы трепались на эти темы… Он, помню, что-то умное говорил, антинаучное что-то, всегда нескучное… Ах, да! Что литература гетерогенна… И ещё эта…, эта… Дискурсная гетерогенность… Это когда в слове, фразе не один смысл. И легко промахнуться. Уж это точно! Раз – и ниже пояса… Раз – и мелкотой, пошлятинкой обывательской подвоняло… И накал превратился в «накак», просто в кал. Да уж: накакал некий Гена со своими гетерами… Гоша, помню, так многозначительно разобяснил мне сказочку про «Курочку Рябу»… Так прям-таки и разложил всех гетер по дискурсам… Ха! Первое: лучше всего нести обычные, съедобные яйца…, без, э… «творческого подхода». Второе: яйцо – вселенная! И ничто не вечно в этом мире… Эта версия – так себе… Третье: это история об упущенном шансе… Я ему: «Да? Это вроде – «Золотая рыбка»? Он мне: «Дурак!» «Сказка о золотой рыбке» – это притча о любви!» О, как! Четвёртое: это притча о хрупком человеческом счастье… Э-хе-хе… Пятое: о Чуде… И т.д…. Ой, пацаны! Шо ви мне травите за тот структурализм?! Я и сам умею! Но чувства-то юмора не теряйте! И самоиронии! Уже берегов не видите, поцы… В этом структурализме, как в банальной ссоре, всё и всегда заканчивается далеко от того места, с которого началось. И, главное: процесс не вскрывает глубинных первопричин и связей… Всё – повод! И повод – всё! Эх… опять нету неги истины… Чехов… Да, он… Литературщиной… драму человеческой жизни не объяснишь… Только драмы в жизни… Все слова в нашем обыденном мороке и «стюдне» – ложь! «Блудяш, белебень, ёмоть и о́блудь» – это Гришкины словечки… Его Код для своих. Любимые его «словечки с косточками». А «фраер заигранный»? Разве не прелесть? Кто понимает… А «пыльный мудак»? И цельно, и мудро. Целомудренно. Кто понимает…
Дааа… Кит – филолог. Как и Карл Густав Берман… Ну тот, бернский, психолог-самоучка и философ-свободный… хм, на столько свободный, что свободно и очень остроумно может довести до абсурда любой тезис… Доведёт, гад, потом кувыркнётся, и ещё раз доведёт… Но уже иначе… Эх, жалею, что с Карлом мало поговорил об «Игре в бисер»… Об этих «стеклянных бусинах» Гессе… Он тоже ведь, кстати, жил в Берне… Да и о модернизме вообще. Этот яйцеголовый обожает жонглировать всеми культурологическими, искусствоведческими, научными и мировоззренческими символами, знаками и смыслами… Игрок! Стоп… О ком это я? О Ките или Густаве? Или Гессе? Да они похожи… Во все семиотические штудии любят засовывать свой острый и бледный глаз! Увлекаются психоанализом и людей, и слов, и знаков! Игроки!
У Гоши мне нравятся художественные его вещи: романы, повести, рассказы, пьесы… Жаль, что сейчас он увлёкся языкознанием, литературоведением и лингвистикой всей этой… Пишет прозу редко… Вообще в журналистику окунулся. Свой «толстый журнал» издаёт, на телевещании передача своя: обзор и анализ культурных событий недели… Раз в неделю – беседа с кем-то из «зубров», высоколобых, редко – с новичком… Раз в месяц – «круглый стол» с тремя-пятью интеллектуалами… Читают сей журнал и смотрят его передачу эти же «три-пять»… Ну, три сотни…».
