Czytaj książkę: «Скиталец»

Пролог

Ветер нес с востока запах песка и корицы. Еще полчаса назад он был удушающим и жарким, живо напоминая о тяготах пути через пустыню, но потом широкой полосой потянулись мрачные облака, темно-серые с густой синевой. Легкий ветерок изменил направление и теперь дул с моря, неся с собой прохладу и свежесть морской воды, а также запах водорослей. Ненадолго на побережье воцарились тишина и покой, которые вскоре должны были смениться неистовством бури.

Волны в мгновение ока налились угрожающим свинцово-серым оттенком. Ветер усилился и вскоре заметался меж валунов с ревом, достойным доисторического чудовища размером с замок. Он, словно взбесившись, рвал в клочья пену на гребнях воли и клонил к земле пальмы. Сети, которые рыбаки не успели снять с шестов, были подхвачены и унесены в море.

У подножия невысокой, но обрывистой скалы волны били в берег; начал сечь косой дождь, однако даже он не мог усмирить бушующее море. Под могучими ударами волн иногда раскалывались валуны. На побережье Сирии бури, как и дождь, случались нечасто, особенно такие сильные, и никто, конечно, не догадывался, что непогода привлечена в Палестину магической силой некоего уроженца Корнуолла. Впрочем, даже если бы крестьяне и узнали об этом, они бы не заинтересовались. Какое им дело до магических сил? Тем более – до причин благословенного дождя.

Сидящий на скале человек все кутался в плащ, натягивал мгновенно промокший капюшон на голову поеживался, когда струи или ветер начинали хлестать особенно сильно, но не уходил. Он сидел на самом юру, и казалось настоящим чудом, что его оттуда все еще не снесло. Потом ветер ослаб, но усилился дождь. По скалам вниз катились мутные потоки. Казалось, что на этом обыкновенно выжженном солнцем побережье в одночасье появился миллион рек, а может, даже и больше. Но жизнь этих потоков была так же коротка, как и существование пылинки в пламени свечи.

Перед тем как утихнуть, ливень усилился. Он хлестал прямо в лицо сидящему, но тот и не шевельнулся. Когда потоки воды, стекающей с вершины, стали напоминать полноводные реки, из-за камня, похожего на нелепо приплюснутый гриб, появилась огромная черная змея с опаловыми бликами на длинном теле. Она свернулась клубком и замерла. Вода, омывавшая ее, превратила матовую чешую в нечто мягко искрящееся, и, как обычный окатанный прибоем камешек в воде подобен изысканному полудрагоценному камню, а на воздухе становится скучным серым булыжником, так и огромная змея превратилась в подлинное произведение искусства.

Может, именно потому она и не внушала никакого страха. Хотя бояться змей – в крови человека.

Потом ливень превратился в дождь, а дождь – в мелкую морось, которая тоже скоро иссякла. С моря потянуло холодным ветерком. Промокший до нитки человек вздрогнул – должно быть, от холода – и повел плечами.

В тот же миг змея встала с земли в облике девушки с бледной матовой кожей и черными волосами до плеч. Длинное синее платье, широкий плащ неопределенного цвета – обычная одежда небогатых людей. Единственное, что удивило бы стороннего наблюдателя, если б ему удалось рассмотреть подробности, – поверх простенькой ткани на девичьей груди сиял крупный драгоценный камень, а у пояса висел кинжал в ножнах.

– Ты весь промок, – сказала она сидящему мужчине. – Замерзнешь.

– Как промок, так и высохну, – хрипловато ответил он, поднимаясь. – Боже, я об этом мечтал почти год.

– Меньше, родной. По нашему времени мы провели в Сирии одно-единственное лето. – Она помолчала. – Как ты себя чувствуешь?

– Уже значительно лучше.

Мужчина встал и зашагал в сторону суши. Склон был пологим, лишь в двух местах пришлось прыгать.

В пещерке с низким сводом, в которую вел узкий, неудобный проход, горел костер. Дождь вполне мог добраться даже сюда, потому что проход был хоть и тесным, зато коротким. Но на сухом песчаном полу не оказалось ни одной капли. Костер потрескивал весело и умиротворенно; над двумя горящими поленцами, пристроенный со знанием дела, висел котелок с похлебкой. В стороне, задумчиво пережевывая овес, стояли две лошади – обычный мерин и иссиня-черный, дивно красивый арабский скакун, укрытый от ветра попоной.

Сбросив мокрый плащ на пол, мужчина стал без стеснения раздеваться и отжимать одежду.

– Где ты раздобыла овес? – спросил он девушку-змею.

– Наколдовала, – спокойно ответила она. – Главное, что кони довольны.

– Молодец. А одежду просушить можешь?

Он отжал рубашку и, развернув, встряхнул ее над костром. На угольях зашипели капли воды.

– Могу. Но не стану. Тебе следовало раньше думать.

– Хорошо. Тогда буду красоваться перед тобой голый.

– Ничего. Я не падаю в обморок при виде обнаженного мужчины.

Он разложил свою одежду возле костра – на сумках, заготовленном валежнике, просто на песке – и подсел к огню. Тепло охватило его, и на короткое время он почувствовал себя на верху блаженства. Но ненадолго. Скоро слишком близкое пламя стало обжигать колени, и он отодвинулся. Повернулся к костру спиной.

– Что, решил подрумяниться с разных сторон? – фыркнула девушка.

– Пожалуй… Кстати, ты не пыталась связаться с Трагерном?

– Нет. А ты?

– Я пытался. Мне не удалось. Почему – не знаю, хотя теперь и я склонен с тобой согласиться – он жив. Должно быть, чудом оказался вместе со своими друидами в каком-нибудь тайном, хорошо защищенном убежище. Все-таки я еще не до конца восстановил силы.

– Боюсь, ты их вообще не восстановил, родной. Тебе нужно на Кипр, искупаться в твоем источнике, иначе никак. – Она помолчала, потянулась к котелку и помешала варево ложкой. Пламя почти касалось ее руки, но боли девушка словно бы совсем не чувствовала. – Я, честно говоря, поражена, что ты вообще жив. Не представляю, как ты смог выдержать схватку с Далханом. Да еще заставить его улизнуть первым. Я думала, это невозможно.

– Магический дар, сама понимаешь.

– Твой магический дар – обычная сила медиума, ничего больше. Да, ты в силах набрать и выплеснуть большой объем энергии, но, чтобы на его основе создавать сильные заклинания, надо долго учиться.

– Так уж и медиум. А природное умение перемещаться между мирами?

Девушка задумалась. Она попробовала варево и решительно сняла котелок с огня.

– Об этом я не подумала. Возможно. Но, во-первых, умение перемещаться между мирами у тебя не совсем природное, а во-вторых, учиться все равно надо.

– Так я учился.

– Да сколько ты там учился! Год в диаспоре друидов, потом кое-чего нахватался от меня. Несерьезно. Чтобы стать настоящим магом, надо пару десятилетий потратить на учебу.

– Зачем, если я и так справился с Далханом?

Она вздохнула, но не ответила ничего. Впрочем, ее неодобрение мужчина прекрасно чувствовал и сам. Рассмеявшись, он поднял ладонь.

– Да я не спорю! Не отказываюсь учиться. Я просто шучу.

– Дошутишься… Бери ложку.

– Мясо там есть? – Он запустил ложку в котелок.

– Дик, ну ты что. Какое тебе мясо? Откуда я его возьму? Скажи спасибо за капусту.

– Спасибо. Но мяса все-таки очень хочется.

– Можем съесть твоего мерина. Пойдет?

– Я не хочу конины. Я хочу свинины.

– Ну и хоти. Привередливый мой.

– А еще я хочу тебя.

Она посмотрела на него с ласковым терпением, свойственным добрым матерям. Какое-то время они молча ели из одного котла, стараясь не зацеплять ложку ложкой, а потом он оделся в подсохшую нижнюю одежду, решив, что досушит на себе. Девушка не имела ничего против того, чтобы ее обняли, но прикосновение холодной мокрой рубашки никому не придется по вкусу. Она покосилась на спутника, пробормотала: «Не мытьем, так катаньем…» – и жестом руки высушила ему одежду. Правда, только ту, что была на нем.

– Что будем делать? – через какое-то время спросила она.

– Неторопливо собираемся и отправляемся в Италию.

– Почему в Италию?

– Потому что оттуда ближе к Германии. Можно будет обновить багаж слухов.

Девушка склонила голову набок и частым гребнем, купленным накануне в ближайшем селении, принялась расчесывать волосы. Густые пряди цвета мокрой змеиной кожи в свете костра скоро заблестели, как дорогой шелк. Хоть и одетая в самое простое платье, она выглядела изящной, как дочь короля, и прелестной, как мечты юного рыцаря.

– Ты уверен, что слухи верны? – проговорила она, помолчав.

– Насчет судьбы короля? Увы. Кажется, все так и есть, как говорят.

– Но как такое могло случиться? Как можно взять в плен короля самого могущественного королевства Европы, если он посреди своего войска…

– А он не находился посреди войска. В том-то и дело. Помнишь его поведение во время путешествия по Италии?

– Конечно, помню.

– Тогда ему повезло. Но, должно быть, государь решил, что ему будет везти до смертного часа. И в результате оказался в плену.

Девушка смотрела на своего спутника с тревогой.

– И что ты собираешься делать?

– Сперва надо выяснить, что именно произошло. Кто предал короля, если его кто-нибудь предал. Куда и как его увезли. И кому это выгодно.

– Ну и как же ты будешь это узнавать?

Дик неотрывно смотрел на огонь. В оранжевом свете черты его лица обострились, словно осунулись от усталости или горя, губы сжались. На самом деле никакого горя он не испытывал – только решимость.

– Кое-что я уже узнал, – сказал он.

Глава 1

Два месяца понадобилось гонцу, чтобы из французского графства Нормандия добраться до Кипра с известиями, предназначенными королю Английскому. Командор тамплиеров, обосновавшийся в лефкосийском замке, потребовал гонца к себе и беседовал с ним больше часа. Хотя все это время оба угощались лучшим кипрским мавроном, гонец стойко держал при себе свои тайны. Он пересказал тамплиеру только те французские и английские новости, которые в Европе давно были известны всем. Командор, не так давно благополучно уморивший Исаака Комшша, бывшего императора Кипра, а потому чувствовавший себя совершенно свободным от дел, решил вместе с гонцом «прогуляться» в Сирию.

Ему хотелось увидеть выражение лица короля Ричарда.

Выражение превзошло все его ожидания. Созерцая, как его величество то краснеет, то бледнеет, командор испытал глубокое наслаждение и счел себя отмщенным (еще год назад Ричард как-то походя оскорбил командора, даже не заметив этого, но тамплиер-то ничего не забыл…).

А новости и в самом деле были не самые приятные. Во-первых, выяснилось, что графу Моргену, то есть Иоанну Безземельному, в простонародье известному как принц Джон, надоело сидеть и покладисто ждать возвращения брата, который некогда обещал со временем выделить ему какое-нибудь королевство в Сирии. Больше всего на свете Иоанн желал, чтобы его брат и вовсе погиб на Востоке. В этом случае корона вполне могла оказаться на голове самого младшего сына Генриха. Но всем известно – человек верит в то, во что хочет верить. Принц верил, что его брат погибнет, и забыл, что это лишь его желание. Он решил, что именно так все и произойдет.

А раз дело обстоит подобным образом, то не следует терять времени. Ричард, считая себя слишком молодым, чтобы думать о завещании, не распорядился о том, кого в случае его смерти считать наследником – Иоанна, младшего брата, или Артура, малолетнего племянника. Кто должен это решить в случае гибели короля в Сирии, было неясно, но Иоанн понимал одно – если он еще до этого «печального» и такого долгожданного события захватит в Англии власть, вопросов ни у кого и не возникнет.

Но как же быть с клятвой, данной Иоанном Ричарду, – не совать носа па Британские острова до возвращения воинов из похода в Святую Землю?

Принц думал недолго. В конце концов, нарушение клятв было для него привычным делом, как и для всех представителей европейской знати (впрочем, дела на Западе обстояли не лучше чем на Востоке), и он быстро нашел лазейку. Ведь во Францию уже вернулся король Филипп-Август! Не так ли? Так. Он был в богоугодном походе? Был. Значит, поход закончился, а клятва выполнена. Значит, хитроумный принц может вернуться в Англию.

Там он первым делом выгнал в три шеи ставленника своего брата – Вильгельма Лоншана, канцлера и юстициария, назначенного наместником. Лоншан едва успел избежать казни, а принц начал распоряжаться, как в собственной вотчине. Разумеется, снабжать воюющего в Сирии брата деньгами он не собирался. С чего бы это? А вдруг тот погибнет? И куда в таком случае денутся деньги? Пропадут? Может, король уже погиб. Зачем зря волноваться?

Но и это было еще не все. Добравшись до Парижа, Филипп-Август вздохнул свободнее, пересчитал имеющихся у него солдат, деньги и вассалов, после чего объявил свою клятву не воевать против Англии, пока не вернется Ричард, недействительной. И напал.

Что ж ему – в самом деле ждать, пока английский правитель всласть навоюется в Сирии?

Да и глупо это. Клятва клятвой, а королевское достоинство – королевским достоинством. Филипп-Август счел свое королевское достоинство ущемленным.

От такого известия Ричард стал равномерно-малиновым, и Эдмер Монтгомери решил, что короля сейчас хватит удар. Он поддержал было сюзерена за локоть – и едва увернулся от мощной оплеухи. Хоть и граф, он не был застрахован от подобного обхождения со стороны короля. Приходилось мириться.

– Fumier!¹ – завопил его величество. – Grue! Salope!²

Придворные переглянулись. Вне всяких сомнений, все сказанное относилось к королю Французскому, и хоть ругательства звучали несколько не в тему, никто из сановников и не подумал заступиться за Филиппа-Августа, то есть объяснить своему суверену, что обзывать Капетинга женщиной… да еще легкого поведения по меньшей мере несправедливо. Иметь дело с разъяренным королем было попросту опасно. Этак можно схлопотать под горячую руку.

Что, в конце концов, вассалам английской короны до репутации французского государя?

Правда, покричав немного, Ричард Львиное Сердце глубоко задумался.

– Но, государь, – осторожно возразил граф Суссекс. – Вы не можете так просто покинуть Сирию, где уже полстраны пало к вашим ногам. Допустимо ли оставить Иерусалим в руках сарацин, когда до него – лишь один шаг?

В аду вопит тот, кто последним посмел указать, что я могу, а чего нет! – крикнул король, и графу стало очень не по себе. – По-твоему, я должен безропотно отдать свое наследие этому надутому индюку? Этому a set avoiton de tribu Capete? Pourquoi donc?³

– Государь, я…

– Молчать, Суссекс! Пока еще я – ваш король!

С этим никто не стал спорить.

Принимать решение было мучительно. Больше всего король желал быть одновременно в двух местах. В Нормандии – чтобы наподобие своего предка Рольфа де Маршала, первого герцога нормандского, всадить длинную иглу в жирную задницу французского короля. Но и здесь, в Сирии, ему тоже хотелось находиться, причем неотлучно. Ему казалось, что Сирия – осенняя яблоня: стоит лишь потрясти как следует, и города спелыми яблоками сами попадают в его корзину.

Первая мысль была о маге – если кто VI в состоянии сделать так, чтобы король смог поспеть и там и там, так это лишь он. Но Дик Уэбо, граф Герефорд, совершал паломничество и до сих пор не вернулся. Предполагать можно было что угодно – в том числе и то, что он не вернется уже никогда. Дороги охваченной войной страны всегда очень опасны.

Вторая мысль была о том, что во Франции осталось некоторое количество его войск. Пока Филипп-Август будет брать один замок за другим, он истощит свои силы в боях (ведь французский король – не самый талантливый военачальник), и тогда-то из-за моря накатит на него волна английских войск…

Конечно, добрая половина солдат в армии английского короля говорила на разных французских диалектах, но это не имело никакого значения. В те времена нападали не на страну, а только на конкретного барона или графа или короля, и воюющие никогда не делились на англичан и французов или, скажем, французов и испанцев – только на своих и чужих. Вчерашний враг на следующий день мог по каким-нибудь своим соображениям перейти на другую сторону – и немедленно становился союзником. До «великих отечественных» войн было еще очень далеко.

Поразмыслив, Ричард просветлел лицом. Он решил, что и в самом деле, если уж Сирия так просится в руки победителю, лучше быстренько захватить Иерусалим и тогда возвращаться в Европу. Король не сомневался: потребуется совсем немного времени, чтобы разделаться с султаном, а потому приказал готовить корабли.

Знать приуныла. В первую очередь новость заставила погрустнеть тех графов и герцогов, которые были спокойны за свои земли, поскольку те располагались не во Франции, а на Британских островах. Им, конечно, не было дела до земель французских собратьев. Куда больше интересовали их собственные приобретения. Лишь тогда королевство Иерусалимское могло стать королевством, когда Иерусалим оказался бы в руках франков. И лишь тогда Генрих Шампанский принялся бы на радостях одаривать всех землями направо и налево.

А новые земли – это новые доходы. Кто ж откажется?

Противоречить королю Английскому было опасно, но иногда жажда наживы оказывается сильнее страха смерти. Несмотря на всю свою репутацию жестокого тирана, король не сомневался: его вассалы не станут подчиняться, на подготовку к отплытию они смотрят косо. Они мечтали подмять под себя Сирию. А еще неплохо было бы заполучить в свое распоряжение сокровищницу султана и его гарем.

Знать всегда охотно исполняла лишь те приказы, которые были ей по вкусу.

Королям, даже самым жестоким, приходилось идти на уступки.

Франкские войска неправдоподобно быстро собрались под стенами Акры и, на этот раз не заходя в Яффу, отправились через пустыню прямиком к Святому Городу. Мрачный Ричард, ехавший верхом на своем огромном черном жеребце, невольно поглядывал по сторонам. Он думал о том, что его «придворный маг» и превосходный телохранитель все-таки может попасться ему на глаза. Вдруг он не погиб, вдруг просто заплутал в пустыне? Или задержался в Иерусалиме у какой-нибудь покладистой девицы? Король слишком привык видеть рядом его неизменно спокойное лицо. То, к чему он привыкал, быстро становилось законом (Ричард умел настоять на своем), и отсутствие Дика раздражало короля не меньше, чем все остальное.

Саладин прекрасно понимал, куда будет нацелен следующий удар франков, уже успевших овладеть прибрежными городами. Если в руках врага оказались все торговые центры от Берута до Дарумы, все караванные дороги и морские торговые пути – значит очередь наконец дошла и до Святого Города с его христианскими реликвиями. Когда султан понял, что Даруму ему не удержать, он поспешил перебраться под Иерусалим и приказал рыть укрепления. Да побольше, да повыше, да побыстрее…

И пока в Тире претенденты на иерусалимский престол делили вдову бойкого Конрада де Монферра, вокруг Святого Города росли валы и углублялись рвы. Сарацины работали день и ночь, таская камни и землю, а из Египта и Месопотамии постепенно прибывали войска. Правда, не так много, как хотелось бы султану, но он не падал духом.

А король тем временем ехал по пустыне и размышлял. Он все еще сомневался, что решил правильно. Бог его знает, что успеет начудить Филипп-Август в его французских владениях. Равно и младший брат способен на многое. Иоанн на фоне своих буйных братьев, постоянно воевавших, мирившихся, опять ссорившихся или что-то деливших, казался тихоней. Но не зря поговорка «В тихом омуте черти водятся» есть почти в каждом языке – младший сын Генриха начал с отца, а теперь и брата поражал своим поведением. Ричард, который никогда ни с кем не считался (и сам, сказать по правде, на месте брата поступил бы так же), теперь лишь воздевал руки к небу. Он не притворялся, что изумлен наглостью и бессовестностью брата – он действительно был поражен.

Впрочем, общеизвестно, что любой порок куда труднее простить ближнему, нежели себе.

Ричард помнил, как чуть более трех лет назад Иоанн, почувствовав, что рука отца-короля ослабела (и, кроме того, за много лет убедившись, что батюшка, хоть и топает ногами, и угрожает, на деле все спускает сыновьям), решился на участие в заговоре. Его расчет был верен – дело не дошло даже до встречи на поле боя лицом к лицу. Генрих, в самое сердце пораженный предательством любимого младшенького отпрыска, скончался.

Впрочем, благородный сын и наследник Жоффруа Плантагенета и сам был виноват. В течение десяти лет он тиранил сыновей, не считаясь ни с их чувствами, ни с самолюбием. Когда же то один, то другой сын, то все разом восставали против него, воюя, пока хватало сил и гонора, а потом прося прощения, Генрих охотно прощал. Он мнил себя великодушным, а на самом деле просто не понимал, что нельзя быть и тираном, и добряком одновременно. Он не умел справляться с нежданно возникшими перед государством трудностями, опасался непокорных, властолюбивых сыновей. Сперва провоцируя бунт, а потом прощая, он будто косвенно намекал своим отпрыскам, что бунтовать можно.

Из всей этой истории Ричард вынес твердое убеждение: никому и ничего нельзя прощать.

Так что нынче он жалел лишь о том, что, когда братец впервые оказал ему сопротивление, он не пресек его в зародыше. И опасался Иоанна в первую очередь потому, что слабо себе представлял, чего ожидать от этого тихони.

Слухи о поведении принца доходили до него и раньше – правда, сперва Иоанн не рисковал распоряжаться Лоншаном, наместником, – и Львиное Сердце потихоньку подумывал «слетать» в Англию, оставив кого-нибудь за себя. Мыслью он поделился всего с парой своих приближенных, те – еще с парой, и через несколько дней до Плантагенета добралось известие, что знать уже выбрала себе предводителя на случай, если король решит привести свой смутный замысел в исполнение. И этим предводителем был объявлен Конрад де Монферра.

Ричард внутренне взбесился, увидев в намерении соратников выбрать вице-короля лишь попытку обрести самостоятельность, которую он собирался пресекать. Но свою ярость, как ни странно, не показал, отнесся к новости почти равнодушно, и в этом хорошо знающие Ричарда люди позже нашли лишнее подтверждение слуху, будто именно он приказал убить короля Иерусалимского. Известие о смерти Конрада де Монферра добралось до Акры через пару дней после собрания знати. Тогда о наделении Конрада особыми правами еще даже не было объявлено.

– Вам следовало бы решительно объявить о своем отношении к этому убийству, – осторожно сказал Монтгомери своему суверену.

– Тебя ничему не научила судьба предшественника? – лениво спросил Ричард, припомнив между прочим, что когда-то казнил прежнего главу дворцовой стражи. – Не тебе указывать, что мне следует делать, а что нет.

– Кто же скажет вам правду, раз уж под рукой нет Герефорда…

Король метнул на Эдмера предостерегающий взгляд, и тот не решился продолжать. Лишь осторожно добавил:

– Ваше отношение к этому убийству…

– Я очень рад этому убийству и не вижу причин скрывать это. Де Монферра правильно сделал, что умер. Плакать по нему никто не будет. – Ричард слегка усмехнулся. – Даже его жена.

– Но обвинять в его смерти будут вас, государь.

– Пусть обвиняют, – нетерпеливо отмахнулся он и отослал Эдмера. – Доказательств ни у кого нет.

Король Английский действительно был очень рад. Его беспокоило растущее влияние Конрада, а наглая и беспринципная ловкость последнего вызывала у Плантагенета смутную зависть. И Ричарда совершенно не волновало, обвинят его в убийстве Конрада или нет. Кто и как сможет потребовать от него ответа?

– Всем известно, что де Монферра убили исмаелиты, ассасины-убийцы, рабы Старца Горы. Кто может подозревать меня в том, что их отправил я? Разве они подчиняются моим приказам? – холодно возразил король на чей-то осторожный намек. – О чем же говорить?

Он считал, что привел весьма веский довод. Поэтому беззастенчиво воспользовался своевременной смертью Конрада, чтобы посадить на трон иерусалимского королевства своего родича и вассала. И теперь знал, что Генрих Шампанский будет ему верен, довольствуясь тем куском, который ему предназначен, и исполняя указания Англичанина.

Но, даже имея в Тире своего человека, королю Английскому не хотелось оставлять Сирию, не завоевав ее окончательно.

Войско встало лагерем все у той же Бэйтнубы – а по-гречески Бетанополиса, – откуда до Иерусалима было рукой подать. Уже второй раз Ричард смотрел с вершины Модинской возвышенности на Святой Город, который никак не давался ему в руки. Иногда от досады королю хотелось зареветь, словно раненому кабану, но он лишь скрипел зубами. Сарацины, чувствуя за спиной последний и самый лакомый для франков город, дрались как сумасшедшие. Но самое главное – за зиму Саладин снова набрал армию, может, не слишком многочисленную, но со свежими силами. Теперь под началом у султана было приблизительно столько же солдат, сколько у франков год назад.

Тогда французы и англичане потеснили и почти разбили сарацин. Но это было год назад. Теперь у Ричарда не было тех сил, что раньше.

Иерусалим окружали скалы с узкими проходами между ними. За год сарацины возвели среди естественных укреплений искусственные, и стало ясно – с налету город не взять. Теперь Святой Город имел несколько кругов обороны, не хуже, чем самый неприступный европейский замок, а отсутствие воды – то есть рвов – вполне возмещали лишние стены и валы. Да и небольшое количество родников и колодцев играло немалую роль – попробуй драться, если в горле ежом засела жестокая жажда.

На совете, который Ричард собрал в угоду традициям, вовсе не ожидая, что кто-нибудь сможет предложить ему что-то ценное, знать раскололась на два лагеря. Половина носителей громких титулов настаивала на дальнейшей войне в Сирии, требовала немедленного захвата Иерусалима, чего бы это ни стоило. Вторая половина твердила, что Святой Город не взять, что укрепления неприступны, воды слишком мало, солдаты устали – словом, пусть Саладин подавится Иерусалимом, побережья пока вполне достаточно для того, чтобы получать значительные доходы, и вообще, не пора ли наведаться на родину?

Легко догадаться, что настаивавшие на возвращении были французами, всерьез озабоченными судьбой своих имений и замков.

Словно очнувшись ото сна, король Английский с недоумением оглядел присутствующих, будто видел их впервые. А они совсем забыли о своем короле – их спор уже перешел в скандал. Каждый поминал соседу все его грехи, в том числе и не имеющие отношения к войне. Косточки, кажется, перемывались уже и отсутствующим родственникам – и все это на повышенных тонах.

– Молчать! – рявкнул Ричард, стукнув кулаком по подлокотнику кресла. Подлокотник треснул.

В шатре мгновенно воцарилась тишина. Голос у государя Английского был такой зычный, что мог, наверное, перекрыть даже трубы Иерихона. А уж вопли ссорящейся знати – свободно.

Король оглядел графов и герцогов хмурым взглядом и бросил:

– Еще три дня. – Он незаметно поморщился. – Если за три дня город не будет взят, мы снимаем осаду и возвращаемся в Акру. Где и сядем на корабли.

– Но как же так! – Гийом де Дрэ, который все еще мечтал о богатых владениях, пусть даже и в Сирии, побагровел.

– Через три дня мы снимаем осаду – я сказал.

– Если государю Английскому угодно уйти, пусть так и будет. – Сеньор де Дрэ набрался смелости так говорить с Плантагенетом лишь потому, что не был его вассалом. Ну и еще потому, что мечта, которая вот-вот должна была осуществиться, опять ускользала от него. – Но мы, истинные христиане и добрые рыцари, останемся отстаивать Гроб Господень.

И тут Гийом осекся – он увидел глаза Ричарда. Из-под черных бровей англичанина на французского барона смотрела сама смерть, и деньги, владения и положение в обществе сразу показались де Дрэ сущей ерундой.

– Если барон не подчиняется приказу короля, – медленно сказал Плантагенет, – он становится мятежником…

И ничего не стал добавлять. Все было понятно, причем не только французу, но и всем остальным. Графы и герцоги, достаточно влиятельные и могущественные, чтобы иметь собственные армии и быть практически независимыми от воли кого бы то ни было, ощутили себя мелкими букашками на безбрежных песках. Это было для них непривычно и оттого смирило их особенно быстро.

Через три дня, так и не взяв Иерусалима, армия Ричарда оставила Бэйтнубу и вернулась в Акру. То, что на ближайшие несколько лет война закончена, было очевидно всем, в том числе и султану. Дело осталось за малым – заключить перемирие.

Почуяв лишнюю возможность для себя выторговать какие-то преимущества, Саладин решил набраться терпения. Эта война надоела ему не меньше, чем Филиппу-Августу, который воспользовался первым же предлогом, чтобы вернуться во Францию. Огромное сирийско-египетское государство волновалось. То на юге, то на востоке вспыхивали очаги недовольства и мятежа – как всегда, если не прошло и столетия после образования нового государства. Мир был выгоден султану – он мог воспользоваться им, чтобы навести порядок у себя в стране. Но упускать свое он не желал и, кроме того, как государь просто не мог себе этого позволить.

Переговоры заняли несколько дней. Поэтому наряду с решением важных вопросов два правителя вместе пировали, любезно общались через переводчика и наслаждались зрелищами, которые только мог предложить им обоим пышный двор султана. Иногда на подобные трапезы Ричарда сопровождали супруга и сестра, а Саладина – его любимая наложница, которая ничего не ела просто потому, что не могла – густая паранджа не позволяла ей даже отпить из бокала.

В какой-то момент, обсуждая с султаном эту войну, король Английский предложил ему в жены Иоанну. В Европе брак был самым простым способом заключения мирного договора, неважно, заключался ли он между двумя королями или между мелкими дворянами, не поделившими заливной луг (надо сказать, во втором случае подобный мир, как правило, оказывался прочнее). Для Саладина, впрочем, такой обычай тоже был не совсем чуждым, только на Востоке союз через брак воспринимали несколько иначе.

Но жениться на христианке?

Но выдать вдовствующую королеву Иоанну замуж за мусульманина?

Присутствующие на пиру христиане и мусульмане переглянулись.

Султан прекрасно владел собой. Он помолчал, после чего спокойно заметил, что уже имеет четырех жен, положенных по закону, и больше не может вступать в брак.

– Но у тебя есть сын! – воскликнул Ричард.

Да, есть… Даже не один. И старший, Малек Адель, наследник, пожалуй, мог бы жениться, поскольку пока имеет только двух жен. И королева могла бы даже считаться его старшей женой – из уважения к ее высокому происхождению и богатому приданому.

Но разве такое возможно?

Малек Адель, присутствующий на этом пиру, невольно взглянул на королеву Иоанну. Выросший на Востоке, он не привык смотреть в лицо женщинам, если они, конечно, не были его женщинами, и потому до сей минуты не обращал внимания на сестру английского короля. Перспектива женитьбы на вдове сицилийского правителя не так угнетала его, как то, что она была христианкой, то есть неверной, которая всю жизнь ходила с непокрытым лицом, словно блудница. С другой стороны, он не мог не оценить красоту ее бледного лица и яростный блеск прелестных глаз.