Czytaj książkę: «Иллюзия вторая. Перелом», strona 19
– И где черпать?
– Везде, – дракон явно говорил загадками, – на каждом шагу, в каждой мысли, в каждом действии и поступке, в каждом взгляде, в каждом звуке, в каждом запахе и вкусе, в каждом очертании и в каждой тени…
– Но как??? – я растерянно повторял одно и то же слово, – как? Как?
– Постойте, как это – как? Вы получили бесценный подарок – телесные чувства. Запомните, природа никогда и ничего не даёт просто так. Используйте этот подарок как инструмент. Начните же, наконец, чувствовать! Иногда ваши чувства будут дарить вам крылья и возносить в небеса, а иногда – совсем наоборот – швырять оземь с казавшейся вам доступной высоты. Иногда вы будете парить над облаками, а иногда срываться вниз. И находясь высоко над горами, всегда помните – внизу острые скалы, которых не избежать. Никому и никогда не избежать. И их острые пики готовы наколоть вашу плоть и оросить себя вашей же кровью, а их каменные склоны с радостью продолжат начатое дело, размазав по твёрдому камню ваше израненное и разодранное тело. Но и это будет не конец. Пройдёт время – и пройдёт дождь – он смоет вашу кровь и она уйдет глубоко в землю, а дождевая вода пробудит спящее зерно, и точно в этом месте вырастет могучее дерево. Вырастет на голом камне, питаясь исключительно вами – вашей плотью и вашей кровью. И на своих крепких ветвях оно поднимет вас, своего хозяина, выше облаков, где вы летали, и даже выше воздуха, где вы дышали, поднимет вас выше даже самых далеких звёзд, где казалось бы, уже и дышать нечем. Но и тогда помните – вы обязательно сорвётесь опять – но сорвётесь лишь для того, чтобы впоследствии подняться ещё выше, и для того, чтобы ваше следующее падение было ещё стремительнее. И чем глубже и дольше будет ваше падение, чем сердитее и злее будут вгрызающиеся в камень скалы корни вашего дерева – тем гуще будет его крона, тем упоительнее прохлада его тени, тем вкуснее и жирнее смола его древа, – Артак замолчал думая о чём-то своём, а мы с Агафьей Тихоновной застыли в ожидании, – но и тогда не спешите радоваться или огорчаться. Не торопитесь переживать. Не убивайте себя сожалениями. Просто двигайтесь дальше. Ни один взлёт не бывает последним, и, следовательно, ни одно падение не сможет быть смертельным или даже просто невыносимым. Чередование всего со всем будет вашим учителем, и нет на земле мудрее этой злой и колючей истины, – дракон погладил меня по голове, осыпав золотым светом.
– И вот тогда, не раньше и не позже, только тогда все ваши вопросы – как, зачем и почему – отпадут сами собой. Отпадут за ненадобностью, отпадут как спелый плод. Действуйте же! Безостановочно и беспокойно. Действуйте, неумолимо врезаясь в твердый камень! Действуйте, стремительно рассекая телом воздух. Для этого оно вам и дано! Действуйте же! Всё в этом мире боится только одного – и это единственное – действие. Начните действовать и вы сами не заметите как добрая половина ваших вопросов исчезнет, даже не успев сформироваться, а другая половина – будет отвечена и забыта. И полученные в действиях знания, приобретённый в пути опыт уже не будут просто информацией, которую можно записать на бумагу. После того как вы пропустите их через своё сердце – они станут неотъемлемыми качествами вашей личности, которые с лёгкостью смогут изменить даже ваше собственное бытие. И тогда всё остальное уже не будет важно.
– Действовать? – я недоверчиво посмотрел на своего дракона, как бы сомневаясь в его словах.
– Действовать! – Артак кивнул в знак согласия, – именно действовать! Используйте ваш инструмент, используйте ваше тело – оно подскажет как. Оно не подведёт. Оно не может подвести. Оно просто-напросто не обучено этому, оно не умеет. Природа создала тело для помощи человеку, для осознания им своей сути, но никак не желая ему навредить. И в этом его высшее предназначение, – Артак невольно и совсем не больно уколол меня своим когтем, – только научитесь доверять своему телу. Полностью. Без всяких «но» и «если». Будьте к нему внимательны и снисходительны. Любите его, в конце концов. Слушайте свою энергию – она выведет вас к свету. Собственно, для этого вы её и получили.
– Энергию?
– Да, энергию. Время. Тело, функционирование которого ограничено влитой в него энергией. Это ваш инструмент ученого, наполненный ничем непреодолимой и никем неодолимой силой.
– Чтобы черпать любовь?
– Чтобы обрести бессмертие. Черпать любовь – лишь одна из промежуточных задач игры… Но именно она наполняет смыслом вас и ваше существование, – Артак устало зевнул и опустился на пол, вновь превратившийся в зеркало.
Жестом он пригласил нас с Агафьей Тихоновной сделать тоже самое.
– Что есть бессмертие?
– Бессмертие – лишь место на троне времени. Лужайка на вершине горы. Взгляд, брошенный над облаками. Полет орла над полем сражения.
– Бессмертие – это победа?
– И победа и поражение. Бессмертие – это конец существующего начала и начало его конца. Бессмертие – это всё вместе. Это выделенный из пространства ноль, который ты держишь в своих руках. Держишь, крепко обхватив его дугу – справа и слева, держишь схватив побелевшими костяшками пальцев, держишь, растягивая и проворачивая в разные стороны – правой рукой к себе, а левой – от себя. Или наоборот.
– Перекрученный ноль?
– Да, – Артак зевнул, – перекрученный ноль. Ну, или знак бесконечности, – он нарисовал в воздухе замкнутую кривую – лежащую на боку восьмерку, знак, известный всем математикам – скрученный вензель – символ и герб для всего разумного человечества.
– Так я и думал… – только и произнес я, склонив голову.
Мы трое опустились на твердую и абсолютно ровную поверхность, зеркальное покрытие которой охотно отразило то, что нами двигало в данный момент, а именно – нашу необходимость в отдыхе. Необходимость диктовала свои правила, она ставила жёсткие условия и нельзя было просто взять и проигнорировать, нельзя было не замечать их.
Природа не позволит – она жестоко мстит за недостаток отдыха и сна.
Природа всё равно вернёт твой поезд на правильные рельсы.
Ведь ты не властен над сетью железных дорог – ты властен лишь над скоростью и глубиной передвижения.
Будущее тем и примечательно, что находит каждого, как бы он ни зажмуривал глаза.
Почему?
Потому что оно уже есть, оно уже существует и существует неотвратимо, бросая свою длинную тень на настоящее.
Эта тень прямо сейчас касается вашего подбородка.
Она поднимается к глазам и расширяет ваши зрачки.
Она спасает вас от палящего солнца настоящего и укутывает ваши плечи спокойной прохладой понимания – понимания ваших личных обязаностей, понимания тех дел и действий, которые вы должны совершить, чтобы достичь этой скалы – чтобы достичь своего будущего.
Ведь каждый абсолютно точно знает то, что дОлжно сделать, как и то, чего делать не дОлжно и, конечно же – то, что делать абсолютно противопоказано…
И чем масштабнее ваше предназначение – тем фактурнее отброшенная вашим будущим тень. Но и как любая тень – она темна, незряча и расплывчата. В ней могут только угадываться очертания того массива, который её отбросил.
В ней можно даже спрятаться, но не надолго – спрятаться авансом, ибо время пройдёт в любом случае и солнечное настоящее настигнет вас где бы то ни было.
И нет такого места во всей вечности, где вы смогли бы разминуться с этим массивом.
Нет и никогда не было.
Каким вы его найдёте? Каким вы встретитесь со своим будущим? Каким оно обнаружит вас? Зрячим или слепым? Видящим или ослеплённым? Думающим или праздным? Понимающим или равнодушным? Удовлетворённым или сожалеющим?
Есть безошибочные маяки – это ваши мысли.
Есть свет этих маяков – это ваши действия.
Настоящее – это яркий солнечный день.
Ближайшее будущее – светлый полумрак предвечерья. Полумрак, приятный как глазам, так и мыслям.
Дальние же ваши свершения сокрыты за завесой ночи.
Но утро наступает всегда. Даже после самой темной ночи.
Каким оно будет?
Решать только вам.
Отдых опустился на наши тела словно невесомый пух.
Его прикосновение было нежным – он дотронулся до наших век, ласково предлагая закрыть глаза и смахивая в сторону нашу усталость.
Так горячий и вязкий летний воздух обнимает людей в безветренную погоду.
Так звенит тишина в абсолютный штиль.
И мы провалились в бездну, провалились в глубокий и здоровый сон – в сон познавательный, в сон, несущий в себе множество открытий – и чудных – как сказал бы классик, и закономерных – как подумал бы математик, и неотвратимых – как диктовала нашему уму та бессмертная бесконечность или то бесконечное бессмертие, в котором и заключена любая суть любого из существований – человека ли, камня ли, дерева – неважно.
Хоть и целого Космоса.
– Существование? – пробормотал про себя Артак, словно во сне, – Существование? – он рассмеялся, – Существование ещё так далеко… Многие думают, что получив Имя и Форму они обрели Существование… Как же они ошибаются. Имя и Форма им может быть и дана, но это совсем не значит что конкретно это Имя и конкретно эта Форма достигнут берегов Существования.
– Но рано или поздно Существования достигнут все? – тихонько прошептал я.
Мои сонные мысли были отрывочны и волшебны.
– Имя и Форму получает каждый. Из тех, кто в пути, – Артак засыпал, но продолжал говорить, – но даны они лишь для материализации ваших чувств, для соприкосновения с игрой, для определения собственных желаний, для утоления жажды этих желаний, для осознания привязанности к ним и для расправы с полученной привязанностью, да мало ли для чего… – он усмехнулся, – мало ли для чего… Но только после окончательной победы над всеми привязанностями, после принятия своего Я, после обязательного прекращения борьбы – только тогда и наступает оно – ровное и тихое Существование. Вязкое, как болотистое устье реки, дошедшей до своего океана. Опасное, как трясина в сердце болота. Идеальное, как зеркальная поверхность океана в безветренную погоду… Существование. Оно самое. Единственное. Глубокое. Наступает…
– А дальше? – из последних сил – я прошептал уже проваливаясь в тёмную несознательность сна, а если быть точным – то находясь уже практически там.
– А дальше ты родишься, – дракон тихо засмеялся серебряным смехом, – и тогда, когда наступившее Существование действительно наступит – оно прежде всего наступит тебе на горло – и когда ты захочешь вырваться, захочешь вытянуть себя из болота, когда ты захочешь раскрыться и взлететь, когда у твоей реки не будет другого выхода, кроме как раствориться в океане, к которому она так стремилась – только тогда ты родишься. Это и будет твоим настоящим моментом рождения – рождения уже не временного тела, но рождения безвременного духа. Духа, который породило, а может быть, просто освободило данная тебе Форма. Духа, перерождённого твоим Именем. И уже он – дух – будет обладать главным природным качеством – делиться и освобождать себе подобных…
– А дальше? Дальше?
– Рожденный должен будет умереть. Другого пути нет.
– Но где же бесконечность? Где она? Где бессмертие?
– Не забегай вперёд… – мысли дракона становились всё более отрывочны и неразборчивы, – не забегай вперёд, – повторил он, – наслаждайся тем, что уже есть… Разве этого мало? На каждом этапе у тебя есть всё необходимое чтоб наслаждаться. Так делай же это! Просто делай…
– А что есть?
– Сон… Крепкий и здоровый сон. Но скоро будет утро и твоё тело проснётся… И когда-нибудь, но обязательно, будет и такое утро, когда проснётся твой дух. Этого не избежать никому. И тебе в том числе…
Артак плотно закрыл глаза и замолчал, но спать, однако, совсем не собирался. Он лишь изображал сонливость чтобы усыпить нас с Агафьей Тихоновной. У него были свои дела.
Важные, как рассвет.
И такие же красивые.
Он собирался подготовить нам красочные сны, сны-подсказки.
Да и могли ли спать мысли?
Могли ли?
Мысли…
Спать?
19
Я стоял посреди огромного зеркального зала, держа в руках вывернутый наизнанку мешок с казалось бы простой и ясной, абсолютно недвусмысленной и однозначной надписью – Любовь.
Что в человеческой жизни требует меньше всего объяснений и толкований, как не любовь?
Ведь любовь определённо понятна всем без исключения.
Понятна абсолютно всем.
Без исключения.
Любовь понятна и приятна каждому.
Однако, так ли это на самом деле? Так ли она проста и безусловна? Так ли она заведомо ясна? Так ли отчетливо очевиден её смысл? Так ли чеканно одинаково её звучание, так ли безоблачно сияние её кроны?
Возможно, люди не задумывались над глубиной этого родника, возможно людям совсем не понятно, возможно им просто КАЖЕТСЯ.
Кажется, что любовь понятна.
Кажется, что она проста.
Кажется, что она равноправна.
Возможно, большинству людей доступно лишь однобокое видение этой её части, где все счастливы и всё сострадательно и примитивно?
Возможно, люди ищут скорее незыблемое спокойствие, а не любовь?
И это душевное спокойствие, переходящее в духовную леность даёт им, людям, уверенность в их безусловно правильном восприятии и знании? Может быть так?
Табличка с этим словом была внутри мешка, буквы на ней тускло переливались освещая внешнее, теперь заключенное внутрь, пространство ровным, мягким, молочно-белым светом.
Почему внешнее пространство пребывало внутри?
Да потому что мешок был вывернут наизнанку и всё, что ранее было снаружи, само собой, оказалось внутри, а его внутреннее содержимое – соответственно – совершенно наоборот – выплеснулось наружу.
Наверное, если и когда мне захочется придать мешку первоначальную форму и заключить любовь туда, где она и должна быть – внутрь мешка с соответствующей надписью – мир станет немного правильнее, потому что надпись снаружи будет соответствовать содержимому внутри.
Если мне удастся это сделать, конечно.
Ну а пока всё было с точностью до наоборот…
Я стоял посреди зала, рядом с кучей самых разных мешков и мешочков – с чувствами и страстями, с принципами, с привычками, с поступками – стоял понурив голову – одинокий человек с одним – самым главным, и почему-то вывернутым наизнанку мешком с надписью «Любовь».
Никого больше не было. Разве что свет окружал меня, но кто это такой или что такое есть свет – я не знаю. Наверное, он и был содержимым этого мешка – свет, отпущенный на волю из темного плена старой и пыльной мешковины – свет-прародитель всего, мудрый и вездесущий свет-отец.
Он лился отовсюду – сверху, снизу, с каждой из сторон; он лился даже изнутри меня.
Зеркальные стены, точно такой же пол и потолок отражали густое и мягкое, бестеневое свечение. Что же было его источником? Что было тем бездонным колодцем из которого свет черпал свою скорость и мощь? И был ли этот источник вообще?
Казалось, сама природа посмеивалась, видя мою бессильную растерянность. Ну или зеркальное отражение этой растерянности, которое можно описать двумя обратными словами, словами-наоборот – растерянное бессилие…
Свет был повсюду. Оглянувшись через плечо и внимательно осмотревшись вокруг, я заметил что в этом зале не было ни одной тени, не было ничего, даже отдаленно напоминающее это обязательное и неотвратимое порождение света в привычном нам, животно-человеческом мире. Не было тени, и, следовательно, не было и иллюзий, не было световых миражей и химер.
Не было призраков – этих неизбежных, кровных родственников любой тени, любого марева, любого КАЖЕТСЯ.
Интенсивность, густота и выразительность света была одинакова в каждой точке пространства, а его неразрывное, неизменное течение словно усмехаясь, отрицало наличие самого времени. И хотя само помещение было наполнено разным, никому не нужным чердачно-подвальным хламом – свет легко струился, не спотыкаясь ни об одно из препятствий – он обтекал их чистой родниковой водой, пропитывал самой жизнью всё то, что здесь было свалено в одну пыльную, большую кучу. Но даже самые старые – серые, ватные комки мягкой пыли сверкали настоящим волшебством в его ярких лучах, они искрили и лучезарили – они жили в этих лучах, не имеющих ни начала, ни конца, ибо если бы луч где-то начинался, он неизбежно порождал бы КАЖЕТСЯ, порождал бы призрак, порождал бы эту самую пресловутую тень от любого, встретившегося ему на пути препятствия. На его пути из начала в конец.
Но теней не было. Следовательно, не было ни начала, ни конца…
Прошло достаточно много времени, прежде чем я перестал любоваться этим сиянием и понял что источник самого света мог находиться только в одном месте – в месте, недоступном животному, но досягаемом моему человеческому взору – в том единственном месте, которое нельзя увидеть глазами, но можно почувствовать сердцем, в том волшебном месте, которым можно было даже управлять… Управлять не только возможно, но и необходимо…
Если только ты смог перерасти своё животное, если только ты смог стать Человеком.
Место это – я сам.
И рождение света происходило где-то внутри меня, где-то в моей глубине, в моей утробе, где-то в моих недрах, в моём сердце, в моей самой сокровенной сути и в моём же предназначении.
Именно оно – это место или, скорее, я сам – выполнял возложенную на меня миссию – я трудился – я дарил свет.
Но если это так, то…
Артак появился внезапно, но был невидим полностью – сначала я узнал его жёлтые драконьи глаза, которые с усмешкой смотрели на меня немного свысока.
Свысока, но не снисходительно. Свысока – пространственно. Территориально свысока.
– Если это так, то… – машинально повторил я, глядя в мои любимые, родные, в солнечные, сверкающие золотом глаза.
Более всего они напоминали сам свет, без контуров и без границ – всепроникающий, всезнающий, вечно отдающий свет. Почему же я решил что именно этот свет и был глазами дракона?
Не знаю.
Видимо, такова была моя первая, спонтанная и, значит – бесспорно правдивая мысль, видимо таков был мой Артак – с каждым вдохом набирающий мощь дракон; такова была сила моей мысли – с каждым выдохом освобождающая себя самое от предрассудков – навязанных обществом, религией, государством, самим собой – неважно.
Таков был этот свободный дракон – с каждым исторгающим выдохом рождающий пустоту – ту самую пустоту, которая была готова к принятию истины. Ибо истина может родиться только там, где для неё есть место, там, где оно с любовью подготовлено хозяином этого места – истина рождается только там где убрано, там где чисто.
Истина рождается там где её ждут, и ждут, как самого дорогого гостя.
Могло ли в пустоте родиться что-либо другое? Не думаю. Всё и так истинно, искривлено лишь человеческое восприятие – оно иллюзорно затуманено, оно похоже на рябь на поверхности океана – рябь, сквозь которую никак не удастся проникнуть взглядом. Рябь, скрывающая спокойную, чистую воду.
Раз – и истина скрыта, хоть и вот она – руку протяни, а не рассмотреть.
Но таков природный метод охраны самого главного и самого ценного из того, что у неё есть – скрыть, не пряча.
И только мысленный взор способен проникнуть внутрь, оставить рябь позади и насладиться спокойствием целого океана.
Сама же пустота – эта прозрачная, кристально чистая живая вода, родившись из отрицания (ведь выдох – не что иное, как отрицание вдоха), как оказалось, уже была насыщена той самой, долгожданной истиной – объясняющей всё без слов и без их материальных воплощений – истиной, которая просто БЫЛА.
Была, несмотря на то что её не было. Была в невозможной для осознания человеком пустоте, была в точке ноль, была в бесконечно иллюзорной линии горизонта, была в математической бесконечности Вселенной, была везде где она отсутствовала – была и одновременно отсутствовала в любом месте своего личного, высшего существования.
– … то источник света в твоем сердце, – медленно закончил за меня фразу дракон, играя светом своих глаз.
– Но почему свет снаружи?
– Почему свет снаружи? – рассмеялся Артак прямо мне в лицо, – почему снаружи мешка? Или почему снаружи тебя? – уточнил он, не переставая смеяться.
– Ну, скажем, снаружи меня… Ведь если его источник в моем сердце…
– Может быть, ты точно так же, как и этот мешок, вывернут наизнанку? – улыбаясь спросил дракон, – может быть, твоя суть и твой свет заключены именно в понимании взаимоисключающих, но вечно подтверждающих друг друга вещей? Может быть, твой свет стремится наружу, а попадает внутрь, впрочем, как и наоборот? Может быть мешок с любовью существует лишь в руках того, кто эту любовь создает? В руках созидающего? – сыпал вопросами Артак, и вдруг замолчал и добавил, кивая на мешковину, которую я крепко-накрепко держал, – может быть мешок и есть ты, а ты есть мешок? Может быть, твой вечный рождающий сосуд, а именно – твоё сердце – истерзанное своим и твоим восприятием – такое доброе и злое – самое обыкновенное человеческое сердце, может быть, оно и есть мешок, который ты держишь в исколотых своими поисками руках? Может быть такое? – Артак замолк, внимательно глядя прямо мне в глаза.
Я нахмурился пораженный внезапной догадкой…
– Истерзанное своим и моим восприятием?
– Ну конечно, – мой собеседник просто кивнул желтыми сверкающими глазами, – конечно, – ведь ЕГО восприятие и ТВОЕ – различны. Пока ТВОЕ восприятие боролось со своим окружением – оно терзало тебя об скалы, созданные другими созидающими. ЕГО восприятие при этом страдало в ожидании. Пока ТВОЕ восприятие трактовало понятия добра и зла – оно ранило ЕГО восприятие, ибо сие трактование под силу только тому, кто создаёт эти скалы, под силу только ЕМУ – сердцу. И взбираясь на эти скалы ты, тем самым, тренировал и себя и его. И если они созданы не тобой, но для тебя – тогда не избежать ни боли, ни ран, но тогда они есть благая цель. Ведь никому не избежать даже смерти, но в этом случае – она будет благом, ибо принесет в себе новые возможности и, в конце концов, приведет тебя к единственной существующей истине – СОЗИДАЮЩИЙ прибрежные скалы сам толкует их смысл, сам вырезает их острые углы и сам наполняет их вершины словами и пониманием. И только он, СОЗИДАЮЩИЙ, вправе остаться в этих скалах живым, невредимым, и что немаловажно – счастливым, ибо созданы они или им, или специально для него. И только они могут привести его к настоящему величию человека – к величию его духа, к величию и к щедрости его сердца – к величию милости, которым ОНО, в таком случае, будет обладать…
– Но…
– Не надо «но»… Стань им. Стань созидающим. Стань творцом. Только это даст тебе право жонглировать добром и злом, перебирать их общий смысл и наделять эти понятия божественной силой. И тогда, сталкиваясь с этой силой уже будут идущие вслед за тобой, они будут ранить свои молодые тела, они – КАРАБКАЮЩИЕСЯ на твои скалы люди, они будут говорить друг с другом о смысле понятий добра и зла – будут говорить, пока не поймут что подняться ввысь, подняться на отстроенные тобой скалы, конечно, можно, но дОлжно подниматься лишь на свои собственные скалы – дОлжно преодолевать лишь свои личные препятствия. Ведь только тогда их собственное добро и зло станет абсолютным, и, следовательно, подлежащим их личной смысловой корректировке.
– Но…
– Только тогда они, КАРАБКАЮЩИЕСЯ, забудут про тебя, и это будет благо – как для тебя – ибо твои скалы опять станут девственно чисты, так и для них – освободившихся от твоих препятствий.
Это и будет высшим благом – благом самой пустоты.
С этими словами Артак, каким-то образом, притушил общее сияние и принял свой привычный облик дракона. Он опустился на зеркальный пол рядом со мной.
Только сейчас я заметил что всё это время в стороне тихонько, переминаясь на одном месте, стояла Агафья Тихоновна. Стояла, словно чего-то ждала, но стеснялась подойти и спросить.
– Что происходит? Почему она, – понизив голос, я кивнул на акулу, – так странно себя ведёт?
– Разве странно? – Артак покачал головой, словно сомневаясь, – и в чем её странность? В том, что она молчит? В том, что она отрицает свою суть? – он засмеялся, – ведь речь сама по себе не может молчать. Речь и есть отрицание молчания, как такового. Это ты имел в виду?
Я лишь недоуменно пожал плечами, ничего не сказав.
– Настоящей любви не нужны слова. Никакие и никогда. А она любит вас. Возможно, она сомневается в том, что необходима вам сейчас. Возможно, она усомнилась в своем праве присутствовать. Но что бы ни произошло – она не перестала вас любить, и именно поэтому она молчит. Возможно, её молчание и есть самое что ни на есть настоящее красноречие, – дракон потрепал меня по волосам нарушив их порядок и взбаламутив мои мысли.
– Ну что вы! Что вы! – вскричав, я подбежал к Агафье Тихоновне, схватил её за плавник и силой притащил в центр зала, – что вы! – повторил я свои собственные слова, – я никогда не откажусь от вас.
Глаза пожилой белой акулы покрылись влажной пленкой, которая придала им чуть больше глубины, чем слой глянцевого лака.
И она произнесла:
– Спасибо. Я просто не хотела мешать. Ведь всему на этом свете своё время и своё место. Для этого они и существуют, – она усмехнулась, – они, – повторила она, – времена и места. Пространство и время. Они существуют для того чтобы всё и всегда было на своих местах. Другого назначения у них нет, да и быть не может, – с этими словами она улыбнулась и повторила:
– Благодарю вас. Благодарю. От всего своего мощного акульего сердца благодарю.
Слово «Благодарность» выскочило из её пасти языками пламени и засияло огромными золотыми буквами прямо передо мной – оно повисло в воздухе, раскачиваясь в такт моему сердцебиению. От него исходил свет и распространялось тепло.
Продолжая покачиваться, оно ураганом влетело в моё тело, мягко уколов меня тёплой стрелой в самую мою середину – в самое обыкновенное, в живое и пульсирующее человеческое сердце.
– Раз, – произнес дракон, загибая когтистый палец.
– Что – раз? Что это было? – я был растерян, растрепан, но румян и счастлив.
– Ничего особенного, – Артак внимательно смотрел прямо в мою суть.
Казалось, там он читал огненные, никем доселе не виданные письмена.
– Просто вы начали собирать любовь, – дракон усмехнулся немного устало и погладил меня по голове, – значит, вы положили начало. Дали старт. Сделали первый шаг. Зачерпнули сердцем, как ковшом. Вы проделали важную работу. И вы уже не остановитесь ни на мгновение, ибо ваше сознание, единожды расширив свои границы, уже никогда не вернется в границы прежние, а ваше сердце, научившееся черпать любовь – уже не остановить. Ибо это и есть его суть, это и есть то, что никому не позволено отнять – ни богу, ни человеку, ни мне, ни вам, ни самой жизни. А если уж даже ваша мысль бессильна, то что уже говорить про любое ваше действие… Следовательно, – Артак глубоко вдохнул, – следовательно, вы в пути, – он шумно выпустил воздух, создав нечто наподобие ветра, который слабо пошевелил мешки с поступками и действиями и, затронув мешки с чувствами и ощущениями, прикоснулся к мешкам с мечтами – с мечтами, которые каждое новое мгновение становились реальностью…
Я закрыл глаза и представил пустоту.
Живую и трепетную, благодарную и благодатную, но пустоту. Она сияла, переливалась всеми возможными и даже невозможными красками – она обволакивала, сжимала, отпускала и снова покрывала меня с головой. Она билась в своём собственном, но, одновременно, и в моём сердечном ритме – с каждым новым толчком отстукивая все возможные жизненные вероятности. Она наполняла меня до самых моих человеческих краёв.
Только теперь я окончательно понял и ясно осознал, что пустота – это не там где пусто. Это не там, где ничего нет. Пустота – это самое что ни на есть настоящее и, возможно, единственное реально существующее наполнение.
Единственное реально существующее из всех настоящих наполнений.
Единственное наполнение станции Существования.
Пустота – как пространство между яблоками в доверху наполненной корзине. И если яблоки – уже сформированная и зафиксированная материя, которая ничем не может стать, кроме того, чем она уже является – кроме самих яблок, то пустота между ними – это основа, фундамент, это база. В неё можно всунуть ещё кусочек яблока или положить орех, а можно засыпать горсть песка, но в само яблоко уже не уместить ничего. Ничего, кроме того яблока, которое уже присутствует там в полном объёме.
Пустота же, в каждый момент готова взорваться любым чувством, любой мыслью, любым воспоминанием, любой мечтой. И уж потом, она – вневременная мысль, и пробуждает видимую человеческому глазу материю – видимую и, к сожалению, воспринимаемую им, человеком, как нечто первородное, нечто незыблемое и нерушимое – ибо появившееся ниоткуда; но она есть всего лишь нечто тленное – ибо исчезающее в никуда.
Но нет, нет, на самом деле всё происходит совсем не так. Всё сущее в физической материи и было рождено в этой самой пустоте, и именно она всегда была незыблемой и нерушимой. Она не появлялась и не исчезала, ибо её нет. И ничего в ней нет, потому как есть именно она.
Только она и есть.
Сама пустота – основа всех основ, она – наш самый древний прародитель, она – первородок, она – Абсолют… Она служит подиумом, ареной, она является сценой для спектакля, разыгрываемого пространством и временем, где они – пространство и время, крепко взявшись за руки, сплетаются в невообразимом для человеческого восприятия танце.
Сплетаются, выбивая чечетку в наших человеческих сердцах; сплетаются, танцуя в своём страшном танце освобождённого страдания – страдания от человеческого непонимания природы их танца; сплетаются, кружась и роняя себя самое на всём своём пути – кружась и разбивая себя на отрезки пути и на мгновения времени, кружась в тайной надежде, что если уж человек и не может охватить своим взором всё и сразу, то, может быть, это удастся ему сделать по маленьким частям – по сантиметрам и метрам, и по минутам, секундам, мгновениям.
Мгновение.
Ещё одно. Ещё. Ещё.
Сердечный стук.
Ещё один. Ещё. Ещё…
Так человеческая жизнь и проживается – в безумном танце непонимания, неделимая на части и вечно присутствующая в одном и том же мгновении настоящего, как бы человек ни пытался перенестись в постоянно отсутствующее мгновение будущего.
Жизнь, рожденная своей матерью – пустотой.
Жизнь, прожитая и отданная туда же.
Отданная в собственное – у каждого своё – в строго назначенное время – в один-единственный, чётко определённый миг.
Мгновение – вот и есть самая точная характеристика человеческой жизни.
Одно-единственное, однажды данное, но, тем не менее, вечное мгновение.
Всего лишь миг. Один. Единственный. Неразрывный.
И надо бы успеть оставить след, надо бы впечатать свое имя на сцене, надо бы выдавить золотом буквы, надо бы остаться в памяти и в мыслях людей, и тогда – кто знает – может быть, когда-нибудь, какой-нибудь случайный взгляд внезапно выхватит из пустоты эти впечатанные золотом буквы и прочтёт их, неспешно перебирая пересохшими губами, и тогда – мысль этого читателя – мысль, возникшая при этом священном акте – акте чтения, перепрыгнув в РЕАКТ – в реакцию понимания написанного, может быть, эта ставшая живой мысль сможет пробудить ещё одну пылинку живой материи – материи, зовущейся человеком.
