Czytaj książkę: «Маленький искатель приключений. Повесть о послевоенном детстве»
…моим дорогим внучкам Софье и Анне Филипповым
Предисловие
Той памятной ночью я сидел у лесного костерка и ни о чем серьёзном не думал. Был конец апреля; три дня назад открылась весенняя охота. Постояв два вечера на тяге и взяв трех рыжих лесных куликов, решил сбегать на глухаря, послушать его весеннюю песню. Расстояние от деревни до токовища не более трёх километров. Это, если идти напрямую. А «по кривой», как обычно в лесу и ходят, мне пришлось сначала переправляться через реку, переходить по бобровой плотине затопленный участок леса, долго топать по сосновым буграм вдоль заброшенной лесной дороги, преодолевать топкое моховое болото. В общей сложности набежало километров семь бездорожья. Под конец, взойдя на сухой сосновый бугор, с радостью – как старого друга – встретил знакомое старое кострище. Расположенное в укромном месте, оно сообщило мне, что с весны прошлого года людей здесь не было. Этот ток знали многие, но уже давно – лет с десяток – он считался выбитым, поэтому местные охотники сюда не захаживали. А ток без охотничьего пресса ожил, количество поющих петухов медленно увеличилось, и в эту весну слетелось на него около двадцати певунов. Это я понял на вечернем подслухе, подсчитав шумные посадки громадных птиц.
Вернувшись с подслуха к костру, раздул прикрытые золой угли и поставил котелок для чая. Пока он закипал, удобно устроился на куртке, привалившись к мощному стволу старой сосны. Было очень тепло. Безветренно. Маленький костер почти не дымил; сухих сучьев хватало. От костра до края тока топать двадцать минут, вселявших уверенность, что чуткие птицы не заподозрят моего присутствия. Свет костра освещал небольшую полянку вокруг лагеря. Временами какая-нибудь сухая веточка вспыхивала особенно ярко; свет, казалось, пытался проникнуть подальше в лес, однако без особого успеха, только тени становились глубже. Где-то в глубине леса несколько раз ухнул филин, да с испугу в кроне сосны тенькнула разбуженная синичка…
Спать почти не хотелось. Искры костра, уносимые вертикально вверх, сначала ярко разгорались, потом – постепенно остывая – становились малиновыми и гасли в вышине, оседая пеплом. Иногда костер пыхал небольшим облачком дыма, возникшим от какого-нибудь мокрого сучка, подброшенного в костер по недосмотру; и тогда забавно было наблюдать, как дымок, завиваясь косами, подхватывал яркие искорки и, кружа в ночном вальсе, уносил особенно высоко, где искорки превращались в яркие звезды…
Так шло время. Чай был выпит, пара бутербродов съедена. Слегка дремалось, сказывалась усталость от преодоления весеннего бездорожья. В полудрёме вместе с искрами костра кружились обрывки воспоминаний, всплывали какие-то мысли, чудились чьи-то голоса… всё это вдруг обрывалось частыми пробуждениями… и уже было трудно сообразить, где явь, а где сон…
Надо думать, в конце концов крепкий сон сморил меня. Иначе я не могу объяснить то, что пережил в эти несколько минут… Среди сна меня как будто что-то толкнуло, и я пробудился. Костер горел по-прежнему, но… его пламя замерло. Замерли искры над костром, замерли попавшие в световой круг ветки сосен, часы на руке не тикали, стрелки стояли, слившись в полночной точке. Остановившееся время застало врасплох писк синички, голосок которой бесконечно выпевал одну и ту же высокую ноту…
Рядом со мной сидел отец, вокруг костра удобно расположились люди. Масса людей. И всем хватало места, что меня почему-то совершенно не удивило. Приглядевшись пристальней, я обнаружил, что все эти люди хорошо мне известны; это были близкие и дальние родственники, друзья и знакомые. Холодок забрался за воротник, быстро пробежал по спине, оставив на коже трусливые пупырышки; развалившееся сознание отказывалось воспринимать невероятное: всех этих, сидящих вокруг костра людей, давно не было на свете… За отцом сидел мой родной брат, далее дядя, потом – мой самый близкий друг… У их ног лежали собаки, также давно ушедшие из жизни, в том числе и мои, дорогие и любимые… Все эти люди и собаки пристально и молча смотрели на меня. Не мигая. Словно вопрошая о чем-то. Казалось, что они-то знали ответ, тот единственный ответ, который только и может спасти их, и который именно я должен понять и уяснить для себя. Но я, не в силах оторваться от их глаз, неподвижно, и в то же время пронзительно смотрящих на меня, бесконечно долго не мог уловить их просьбу…
Сердце омертвело. А потом в него острым ножом врезалось понимание. Понимание, чего хотят все эти феерические существа. Они хотели, чтобы я донес из глубин прошлого их мысли, чувства и поступки, причем все без исключения: мужественные и трусливые, честные и лживые… Чтобы сквозь время снова зазвучал их смех, проявились желания, мечты, любовь и ненависть… И только тогда, когда я расскажу об их жизни всем ныне живущим, разъясню, почему они поступали именно так, а не иначе, только тогда их души найдут вечное успокоение. И ещё я понял, что мне обязательно придется это сделать, даже, может быть, против собственной воли.
Сразу же, как только ответ был найден, замершее время снова пошло. Костерок выбросил дымный язычок, увлекший сноп искр вверх, закачались от слабого ветерка ветки сосен, маленькая синичка допищала свою музыкальную фразу до конца… Часы затикали; стрелки показали пять минут первого…
Существа растаяли… Я сидел у костра, пока он окончательно не затух, засыпавшись серым пеплом. Стало зябко. Быстро светало. Весенний лес разноголосо защебетал, на клюквенном болоте зачуффыкали тетерева, пролетел, простуженно хоркая, одинокий вальдшнеп. Где-то очень далеко прокричали журавли. В утреннем небе заголосили гуси. Ночное наваждение окончательно покинуло меня. Но память о нем осталась. Навсегда.
На ток я не пошел, а, неторопливо собравшись, потопал к дому, прикидывая в мыслях, о чем же мне написать свою первую повесть. Наверное, она должна быть о самых истоках моей жизни – о детстве, когда каждый день казался бесконечным, а все вокруг были ещё живы…
Часть первая. На развалинах Кёнигсберга
Глава первая. Я живу в Военно-Морском Училище!
Пробуждение. Загрубевшие от работы пальцы нежно касаются моей кожи.
– Пора вставать! - ласково гладит меня по щеке бабушка.
Игорь Филиппов, 5 лет. Июнь 1951 года
Мы все зовём её бабулей, даже отец и мама. Мне нравится, когда она будит меня поутру, хоть я уже давно и не сплю. Специально жду момента бабулиного прикосновения. И делаю вид, что меня не добудиться. Но бабуля давно изучила мои хитрости, и, после нежного поглаживания, резким рывком стаскивает одеяло. Потом подходит к окну и отдергивает штору. Да, с бабулей не забалуешь, надо вставать! Открываю глаза, и … солнечные лучи на мгновение ослепляют меня. Тут же я вспоминаю, что сегодня нас с Сашкой ждёт утром у бассейна тётя Римма, чтобы учить плавать. Ура! Наконец то я буду плавать, как Олег! Поясняю: Сашка – мой самый близкий и верный друг, Олег – родной брат, старше меня на тринадцать лет, курсант Высшего Военно-морского училища, в одном из корпусов которого находится наша квартира. А тётя Римма – преподаватель физкультуры в этом самом училище. И именно сегодня она начнет нас с Сашкой учить плавать.
Мама, я в 4 года и наш старина курцхаар Рекс. 1950 год
Мне пять лет, и начинающийся день кажется бесконечным. Быстро-быстро вскакиваю и еще быстрее одеваюсь. Появляется мама, она впускает коричневую шоколадку – курцхаарика Рекса, радостно вертящего обрубком хвоста и вообще всем своим задом. Мама подходит и целует меня. Как могу, уворачиваюсь от обязательного утреннего поцелуя: что за телячьи нежности, я ведь уже совсем взрослый, и сегодня буду учиться плавать! То ли дело большой язык Рекса, которым облизывает меня повизгивающий от радости кобель. Так он здоровается. У него впереди такой же бесконечно долгий день, который мы проведем вместе. Мама заставляет меня переодеть одетые задом наперед короткие штанишки с дурацкими лямками. Лямки я ненавижу; ведь их носят только совсем маленькие дети, и однажды – в прошлом году – взял большие бабулины ножницы и отрезал насовсем. А отрезанные лямки выкинул в мусорное ведро. Но на следующее утро они оказались пришитыми снова.
Бегу умываться, потом в столовую завтракать. Опять манная каша… терпеть её не могу, но приходится есть каждое утро. На белоснежной, до хруста накрахмаленной скатерти, выставлены хлеб, молоко и эта самая каша. Больше ничего нет. Совсем недавно отгремела Большая война: людям не до разносолов. Мне, родившемуся в год Победы, всё это кажется обычным и привычным. Я не жил до войны, и мне не с чем сравнивать. Вполне достаточно того, что я каждый день узнаю что-то новое и интересное. А чем там накормят, то и съедаю. Мгновенно. Кроме манной каши, конечно…
Город, в котором мы живем, называется Калининград, реже произносится другое его название – Кёнигсберг. Он весь в развалинах. Груды кирпичей, обломков бетона, скрученных взрывами металлических балок, обгоревших досок, – вот и все, что осталось от большинства домов города. Дороги расчищены кое-как, видны воронки от бомб и снарядов. Люди ходят по обочинам, обходя неубранный мусор войны. На обломках стен домов намалеваны надписи. Полу-затертые немецкие и свежие русские. Больше всего надписей «Бомбоубежище», «Мин нет». Или «Проход запрещен. Мины!». Зимой мама научила меня читать, и я, когда мы иногда гуляем по городу, с увлечением читаю все надписи подряд.
Развалины Кёнигсберга после взятия крепости Советской Армией. 1950-е годы
Отремонтированные совсем недавно корпуса училища выделяются на фоне городской разрухи. Они возведены из красного кирпича, когда город был ещё немецким. Училище занимает довольно большую площадь, а мне – мальчишке – вообще кажется огромным. Меня совершенно свободно отпускают гулять по территории, но каждый раз требуют не уходить за забор. Мест, где можно пролезть на волю, несколько, и все они хорошо известны и исследованы, но пока хватает приключений и в училище. Основательно за забор я полезу следующим летом.
Отец. Стрелки на больших стенных часах показывают восемь. Отец давно на службе. Он начальник этого огромного Военно-морского училища. Я очень люблю бывать у него в кабинете. Кабинет находится на втором этаже, над парадным входом в училище. При входе за загородкой стоят Знамя училища и Военно-Морской флаг. Их день и ночь охраняет караул. Курсант, который охраняет, вообще не двигается, только изредка моргает.
Пройдя охрану, надо подняться по широкой лестнице с красными дорожками, и сразу будет кабинет. На двери надпись «Начальник ВВМУ контр-адмирал Филиппов А.М.». ВВМУ, это значит – Высшее Военно-Морское училище. Контр-адмирал – это военно-морское звание, а А.М. значит Андрей Михайлович. Так зовут моего отца.
Я очень горжусь отцом, но немного его стесняюсь. Знаю, что он геройски отвоевал всю войну на Черном море, на торпедных катерах, и у него вся грудь в орденах и медалях.
Самый красивый орден называется «Орден Ушакова». На его голубом фоне виден силуэт старинного русского адмирала Федора Ушакова. Этот орден вручили отцу за удачно проведенную военно-морскую боевую операцию. А еще у него три ордена «Боевого Красного Знамени», орден «Красной Звезды» и орден «Ленина». И много медалей: «За оборону Одессы», «За оборону Севастополя», «За оборону Кавказа», «За боевые заслуги», «За победу над Германией», и еще какие-то другие. Есть у него и наградное оружие: маузер с серебряной табличкой, большая сабля, которую отец называет шашкой, и кортик с рубиновой звездочкой. Войну отец начал капитаном второго ранга, а закончил контр-адмиралом. Это звание ему было присвоено после освобождения Севастополя от фашистов, в 1944 году, когда отцу было всего тридцать пять лет. Сейчас-то он уже немножко старый; ему исполнился сорок один год. А в Севастополь он вошел одним из первых.
Второе Балтийское ВВМУ. Главный вход. Фото начала 1950-х годов
Кабинет большой и очень длинный. Высокими окнами левой стены кабинет выходит на плац. Отец обычно сидит за столом. На столе много всяких предметов, которые мне очень хочется взять в руки и повертеть, но отец не разрешает. И я рассматриваю их издалека. Вот несколько моделей военных кораблей. Большой парусник, крейсер, эсминец и маленькая подводная лодка. И конечно торпедный катер. А еще маяк на скале, который высится над бурным морем. Крутые волны, как настоящие, застыли вокруг скалы и маяка. Если нажать на потайную кнопочку, то маяк начинает мигать, говоря кораблям, куда идти. И что здесь скалы и опасно. Еще на столе стопки книг, тетрадей, папок, а также огромный письменный прибор, с двумя чернильницами, кубками для карандашей и ручек, и большой штуковиной, похожей на детскую качалку. Она называется непонятным словом «пресс-папье». В нее заправляют промокательную бумагу. Отец все время что-то читает или пишет, макая металлическое перышко в одну из чернильниц. А потом промокает чернила качалкой, чтобы не испачкать. Иногда отец берет остро оточенный толстый карандаш – синий или красный, они называются «Тактика» – и что-то отмечает в тексте.
На стенах кабинета висят большие разноцветные карты с морями и океанами, и картины про морские сражения, и про геройские обороны наших городов от фашистов. Больше всего мне нравится картина «Взятие Кёнигсберга». Там весь Кёнигсберг в огне разрывов и в дыму, а по реке плывут наши бронекатера и стреляют по фашистам. Сразу над столом висит портрет человека с усами и трубкой в руке. Человек хитро улыбается. Я уже хорошо знаю, что это наш самый главный вождь Иосиф Виссарионович Сталин. В войну он командовал нашими войсками, и поэтому мы победили немецких гадов-фашистов. В простенках между окон стоят большие часы, каждый час гулко отбивающие время, и несколько белых гипсовых голов выдающихся русских флотоводцев: Ушакова, Нахимова, Сенявина и Суворова. Суворов не флотоводец, а полководец, но отец его очень уважает и часто произносит Суворовские изречения. Поэтому гипсовая голова Суворова тоже стоит здесь. А в одном углу большой стеклянный шкаф, где находятся огромные книги, которые даже отец переносит на стол с трудом. Они называются «Атласы». В них изображен весь мир, вся наша Земля, на которой мы живем. И все горы, пустыни, моря, реки, железные дороги, города и деревни.
Начальник 2-го Балтийского ВВМУ контр-адмирал Филиппов А.М. 1951 год
Иногда отец дает мне листы белой бумаги и карандаши, и я рисую. Срисовываю корабли на столе, картины, или – по памяти – рисунки животных из Брэма. И тогда получается, что мы оба работаем.
Когда в кабинет приходят офицеры, то отец их усаживает за длинный стол, приставленный прямо к середине его стола буквой «Т». Все садятся, и начинается совещание, а меня прогоняют.
А еще я люблю смотреть парады. И даже участвовать в них. Все училище выстраивается на большой квадратной площади, которая называется плац. Дядя Саша Ачкасов – начальник строевого отдела – громко и красиво рапортует об этом отцу, а потом торжественно, под оркестр, выносится Знамя и Военно-Морской флаг. По команде отца происходит перестроение, и все училище, рота за ротой, с оркестром, выходит маршировать по улицам Калининграда. И я марширую рядом. И Сашка. И еще много всяких городских мальчишек присоединяется к нам. Мы идем все время рядом с оркестром, до самого конца маршировки, пока курсанты и оркестр не скроются в воротах. И мы с Сашкой заходим вместе с ними, а другие мальчишки завидуют нам, потому что их не пускают.
Мне кажется, что отец – самый лучший начальник на свете. Самый добрый и все всем разрешающий. А самое главное на сегодня, что это по его приказу вырыли и одели в бетонные берега бассейн, где ждет тётя Римма.
Друг Сашка. Когда мы с Рексом выбегаем из дома, меня уже ждет друг Сашка Дедов, мой однолеток, с короткой челкой белобрысых волос надо лбом.
2-е Балтийское ВВМУ. Построение на плацу. 1950-е годы
Его отец дядя Петя – капитан 1 ранга, служит вместе с моим отцом. Живут они неподалеку от училища, в чудом уцелевшем немецком домике на Советском проспекте, № 61. Во дворе домика – маленький запущенный сад. Семья Сашки большая: отец, мать тетя Кира, сестры Рита и Таня, и бабушка Евгения Васильевна. Друг Сашка одет точно так же, как и я. У меня кожа смуглая, а у Сашки – белая и веснушчатая. Поэтому я быстро загораю, а Сашкина кожа краснеет и слезает. Когда мы врём, то краснеем оба. Только у меня краска совсем не заметна, а у Сашки видна сразу. Наши родители определяют, когда мы врём, по Сашке. По его краснеющей коже.
В 5 лет легко забираться куда угодно. 1951 год
Мы оба физически развиты не по годам, крепкие, но худые; мамы говорят, что мы «совсем отбились от рук и избегались». «Избегались» – это нам понятно, а вот что такое «отбились от рук»? Как это вообще можно – «отбиться»? Получается, что родители нас били, а мы «отбивались от их рук»? Но родители нас никогда не бьют. Наказывают, конечно, но по-другому; за всякие наши промашки мы с Сашкой уже много раз стояли в углах, и в нашей квартире, и у него дома…А еще наказывают нас не гулянием; и вот это самое страшное наказание. В тот раз, когда я был совсем маленький и лямки обрезал, меня, конечно, поставили в угол. Я стоял в углу и ревел. Больше для показа, какой я несчастный и одинокий. Комната, где я коротал время в углу, была недавно обклеена новыми обоями. И угол был обклеен. Стоя в углу и подвывая, я размазывал сопливые слезы по бумажной стене. Стена потихоньку намокала, и, в конце концов, в обоях протерлась большая дыра… Когда все это обнаружилось, меня наказали не гулянием на три дня…
Неразлучные друзья Сашка Дедов и Игорёшка Филиппов. По 6 лет
Рекс облизывает Сашку, мы здороваемся и бежим к бассейну, на бегу разговаривая и перебивая друг друга. Надо поделиться новостями. Самая главная – дядя Петя обещал Сашке и мне дать сегодня на стрельбище выстрелить из пистолета! Впервые! Вот это так новость! Стрельбище располагается неподалеку от бассейна, за маленькой речушкой, текущей по территории. Мы вполне успеем, после того, как быстренько научимся плавать, пострелять из пистолета, метко засадив все пули в мишени с силуэтами фашистов! А вдруг дядя Петя обманет?! Пообещал Сашке, чтобы тот отвязался от него, а после забудет?! Так, обсуждая эту тему, мы подбегаем к бассейну. Еще рано, и там никого нет.
Бассейн. Ложимся меж бетонных стартовых тумб и смотрим в воду. Рекс устраивается между нами и, забавно свесив башку с отвисшими ушами, тоже внимательно смотрит в воду. Бассейн открытый, поэтому в его глубине всегда можно заметить какую-либо живность. Воду давненько не меняли; водных существ появилось множество. Вот быстро, рывками, движется жук-плавунец, а вот машет ногами-вёслами гладыш, почему-то плывущий на спине. Неделю назад такой же вот гладыш пребольно укусил меня за палец. На поверхности воды бегают водомерки и суетятся блестящие жучки-вертячки. По слегка заиленной стенке бассейна медленно ползет странное существо – водяной скорпион. Сзади у него длинный трубчатый яйцеклад, похожий на жало настоящего скорпиона. Раз скорпион с длинным яйцекладом, значит это самка. У самцов такого яйцеклада не бывает.
Все эти занимательные подробности мы вычитали в толстых книгах Брэма, роясь в библиотеке отца. У него «этих Брэмов» несколько: про зверей, птиц, насекомых, земноводных и пресмыкающихся. Пока мы с Сашкой не умели читать, изучали в них чудесные картинки. Вот почему в нашем малом возрасте мы уже так основательно знаем животных. К тому же в центре города располагается замечательный зоопарк с оставшимися от немцев животными, в который мы очень любим ходить, и где продолжаем изучать зверей и птиц. В зоопарке нам особенно нравится огромный скелет кита, собранный из настоящих костей, позеленевших от времени. Мы залезаем на него, прыгаем по позвонкам и трогаем длинные ребра. А еще мы любуемся большим деревом при входе, с листочками в форме веера. Оно называется «гингко».
Бассейн построили в прошлом году, когда мы с Сашкой были еще маленькие, не умели даже читать. Рыли его лопатами и большой механической штукой с ковшом. Называется эта штука очень трудным словом – экскаватор. Один раз экскаватор вырыл огромную неразорвавшуюся бомбу. Её во время войны скинул самолет, а она возьми да и не разорвись! Только в землю глубоко ушла и там затаилась. Вызвали специалистов, взрывников и минеров, а с территории училища всех прогнали. Мы хотели прокрасться поближе, чтобы посмотреть, но нас тут же отловили и расставили по углам. Там мы и простояли всё самое интересное. А бомбу увезли далеко за город и подорвали. Взрыв был очень сильный. И только после взрыва нас выпустили на улицу.
Когда котлован под бассейн был вырыт, а стенки забетонированы, получилась огромная пустая коробка, в которой дно почему-то с наклоном уходило вглубь. Над глубоким местом из металлических труб сварили высокую вышку с двумя площадками. Мы потом выяснили, что та, которая пониже, была пятиметровой, а высокая – десяти. Сбоку, чтобы залезать на площадки, приделали лестницу, тоже металлическую. По ней мы моментально начали забираться наверх. Но долгое время на самый верх трусили; добирались только до нижней. Сейчас-то мы, конечно, на самую верхнюю забираемся запросто. И не страшно ничуть. И не упали ни разику.
После, когда всё построили, стали закачивать воду. Ее заливали из водопроводной трубы, поэтому долго. А когда вода застаивалась, ее откачивали помпой, сливая в ту самую речку, которая протекала по территории. Отец сказал, что все это очень удобно получилось. Когда воду накачали, начались всякие тренировки и соревнования. В плавании, нырянии и прыжках. Брат Олег очень хорошо плавал; он сразу попал в сборную команду училища. Плавал он брассом. Это такой стиль, когда плавают по-лягушачьи. А еще прыгали с вышек. Разными прыжками. И по-разному. Иногда кто-нибудь шлепался спиной или животом, и летели брызги. Одного курсанта увезли в госпиталь; так сильно он приложился спиной с высокой вышки. Потом он из госпиталя вышел и прыгал по-прежнему, но уже лучше. И мы с Сашкой решили, что всем прыгунам надо бы сначала полежать в госпитале, чтобы потом прыгать лучше. Отец сказал, что мы дураки и ничего пока не понимаем. И очень смеялся.
Брат Олег, мама и я в 6 лет. 1952 год
Самое интересное в бассейне случилось недавно, в этом году, на празднике «Пять лет со дня Победы». Один из пловцов показал очень сложный трюк. На дно бассейна, в глубину под вышкой, бросили учебную не разрывающуюся гранату, которая тут же утонула. На вышку залезли двое: один связал пловцу руки за спиной и привязал к ногам тяжелый груз. Затем подвел пловца к краю площадки и… столкнул вниз. Мы с Сашкой сразу подумали, что человек утонет, но через пару минут он вынырнул с гранатой в руке! И груза на его ногах не было. Все зрители стали кричать, радоваться, и долго хлопали. Мы с Сашкой тут же решили, что, как только выучимся плавать, завяжем друг другу руки и прыгнем в бассейн с вышки. Чтобы и нам зрители долго хлопали. И восторженно орали. Вот только непонятно было, кто же завяжет руки мне, если я сначала свяжу Сашку, или Сашке, если он сперва свяжет меня. Отца или дядю Петю звать было нельзя, потому что нас тут же расставят по углам. Так мы и не решили, как поступить.
Большие деньги. Но вот раздается грозный голос тёти Риммы:
– Опять плюёте в воду?!
Почему она решила, что мы плюём, не знаем. Вот решила, и всё. Оправдываться бесполезно. На самом деле мы и плюнули-то всего по одному разику. С вышки. Так ведь не удержаться же, чтобы не плюнуть вниз, когда подползёшь к краю площадки на десятиметровой высоте. Не кирпичи же с собой носить наверх. Кирпичи нельзя; когда воду выльют из бассейна, их сразу увидят и поймут, что это мы с Сашкой. Больше некому.
Тётя Римма маленького роста, худощавая, с чёрными волосами, завитыми колечками. Лицо у неё некрасивое, с большим носом. Наверное, поэтому мама называет её брюнеткой. Когда мы с Сашкой хотим подразнить кого-нибудь, или ругаемся друг с другом, мы обзываемся вот этим словом – «брюнетка»!
Вообще-то мы с Сашкой редко ругаемся, только один раз, недавно. И тоже тут, у бассейна. В тот раз мы пришли сюда в обед, когда никого не было. Только что прошел дождь, и на бетоне вокруг бассейна были лужи. Солнце их быстро высушивало. Вдруг Сашка увидел в одной луже бумажную деньгу, один рубль. Тут же и я нашел такой же рубль в другой луже. А потом мы – уже вместе – увидели мокрые три рубля одной бумажкой. Что такое деньги, мы знали, но у нас их никогда не было. Бумажки быстро высохли на жарком солнышке, и мы стали думать, что с ними делать. Всякие там сладости нам перепадали редко, поэтому сразу решили их купить. Но дальше мы поругались. И долго обзывались «брюнетками». Потому, что Сашка хотел на эти деньги купить шоколадки в зеленых обёртках, где нарисована белочка, грызущая орешек, а я предлагал купить конфеты «Кавказские». Чтобы было больше. Потом уже, узнав про нашу ссору, отец снова смеялся, и сказал, что эти большие деньги нас «испортили».
На территории училища был маленький магазинчик, его называли «лавка». В нём продавались и шоколадки, и конфеты, и разные другие продукты, но мы, когда помирились, решили, что не станем там покупать, потому что продавщица непременно расскажет маме или бабуле. И мы опять будем стоять в углах. За то, что мы нашли деньги и не отдали их родителям. А те вернули бы их людям, кто потерял. А мы деньги «утаили и присвоили»; так очень серьёзно сказал отец, когда нас потом ругал. И решили мы закупить все эти прелести в городском ларьке.
Училище располагалось на широкой улице с названием Советский проспект. В конце забора училища проспект заканчивался площадью, где находились семь ларьков-палаток. В них продавалась всякая всячина. Это место все называли «Семипалатинск». Потом мы узнали, что где-то далеко есть город, названный так же. Наверное, в честь нашего. И вот, когда мы, впервые проникнув на волю через дыру в заборе, подошли к нашему «Семипалатинску», то увидели, что особенно бойкая торговля шла у палатки с надписью «Пиво-воды». Стояла длинная очередь мужиков, однако «воды» никто не брал, а каждый отходил с пивной кружкой в руках, сосредоточенно сдувая пену. Что такое пиво, мы уже знали; тайком попробовали на каком-то празднике. Пиво нам не понравилось, горькое. То ли дело бутылочный лимонад или газировка! В ларьке с надписью «Продукты» мы стали покупать шоколадки и конфеты. И тут нас поймал дядя Петя, отец Сашки. Оказывается, он вышел в обед выпить кружку пива, и вдруг увидел нас. С деньгами и конфетами. Меня он передал бабушке, а Сашку отправил домой. И мы снова долго стояли по углам. Мы не успели договориться, что будем врать про деньги, поэтому врали неодинаково, и нам влетело еще больше; нас наказали не гулянием.
Учимся плавать. Тётя Римма пришла не одна, а с помощником. У них в руках широкие брезентовые пояса с верёвками. Их тут же нам подвязывают на грудь, сдвинув под плечи. Потом нас разводят в разные места бассейна. Мне достается верёвка, отходящая от тёти Риммы, а Сашке – от помощника. И сразу же, по команде тёти Риммы, нас сбрасывают в воду. Не знаю, что чувствует Сашка, а я захлёбываюсь и быстро тону. И слышу, пока тону в водных глубинах, гавканье Рекса. Потом мне тётя Римма рассказала, что Рекс с лаем метался вдоль бассейна и хотел прыгнуть, чтобы спасти меня, но его отогнали. Тётя Римма вытягивает меня на поверхность и громко кричит: «Работай руками!». Я работаю руками, но снова иду ко дну. К этому моменту я уже здорово нахлёбываюсь воды и соображаю, что рот открывать нельзя. Тётя Римма вытаскивает меня несколько раз, пока я вдруг не начинаю плыть. По-собачьи. И проплываю я по-собачьи несколько метров. Тогда тётя Римма окончательно выволакивает меня на бетонную стенку и говорит, что плавать я уже научился. И Сашка тоже. И что завтра мы можем прийти в это же время, если не забоимся, и тогда она покажет нам, как правильно дышать в воде, и как плавать с досками. Мы с Сашкой очень радуемся, что научились плавать, быстренько одеваемся и убегаем. А то вдруг тётя Римма опять обвяжет нас верёвками и снова скинет в воду. Для тренировки.
Засев в кустах у стрельбища, мы обсуждаем, что это за доски такие, о которых говорила тётя Римма. И решаем, что к этим самым доскам нас завтра привяжут и бросят в воду, но уже без верёвок. И немного спорим. Сашка думает, что доски привяжут нам на грудь, а я – что к спине, чтобы можно было, плавая, дышать в воду. Тогда Сашка начинает кричать, что так непременно захлебнёшься, а я – ещё громче орать, что тётя Римма умеет дышать водой и нас научит. Кричим мы очень громко, и Рекс подскуливает, а потом лает во весь голос. Ему не нравится, когда громко кричат.
Стрельбище. Тут кусты раздвигаются, и возникает дядя Петя. Он шел на стрельбище с курсантами, чтобы учить их стрелять, и услышал наши крики и лай. Дядя Петя говорит, что если мы будем и дальше так вопить, то он нам не даст выстрелить ни разу. Мы сразу же затихаем, даже Рекс.
Перейдя деревянный мостик через речку, мы оказываемся на стрельбище. Длинный и узкий участок территории вдоль забора огорожен толстыми кирпичными стенами, чтобы пули не поранили кого-нибудь. Крыши совсем нет, а в конце, где прикрепляют мишени, находится деревянная стенка из очень толстых досок. За стенкой навалена гора песка и камней, чтобы пули, если вдруг пробьют деревянную стенку, в этой горе застревали. В землю на разном расстоянии от мишеней воткнуты таблички с цифрами: «25 м», «50 м» и «100 м». Дядя Петя говорит, что это – «дистанции стрельбы», и что со ста метров стреляют из автоматов и винтовок, а сегодня курсанты будут стрелять из пистолетов Стечкина с дистанции пятьдесят метров.
Всю дорогу, пока шли на стрельбище, мы с Сашкой радовались, что нам сразу выдадут пистолеты, и начнем стрелять. Но, когда пришли, дядя Петя велел нам отойти подальше, привязать Рекса, чтобы он не шлялся под пулями, сидеть молча и ждать. Курсантов делят по четвёркам. Первую четвёрку подводят к столам, стоящим на дистанции «50 м». На столах лежат красивые черные пистолеты и какие-то продолговатые деревянные штуковины. По команде дяди Пети курсанты берут в руки эти штуковины и вдруг приделывают к ним пистолеты. И получаются короткие винтовки! После этого курсанты по очереди сообщают, что они готовы, и начинается стрельба. К этому времени мы подползаем поближе к стреляющим, поэтому громкие резкие звуки выстрелов нас немного оглушают. И мы начинаем переживать, решимся мы выпалить или нет.
Раньше, когда на стрельбище занятий не было, мы пробирались к мишеням и удивлялись, с какой силой пули врезаются в доски, расщепляя их на острые щепки. Мы вытаскивали пули, застрявшие в досках и песке, стараясь отыскать не расплющенные. А ещё мы набирали пустые гильзы, и у каждого из нас была уже целая коллекция. Мы знали все их названия. У нас были гильзы от винтовок «трёхлинеек», от автоматов ППШ, от пистолетов Стечкина и ТТ, маленькие гильзочки от мелкашек, и даже по гильзе от ракетниц. Узнав о наших коллекциях, дядя Петя подарил нам гильзы от немецких автоматов – «шмайссеров», несколько гильз от противотанковых ружей ПТР и по большой гильзе от зенитных снарядов. Играя, мы расставляли эти гильзы в определённом порядке, и у нас получались армии; Сашкина и моя. Гильзы от зениток были командирами. Связывая резинки для поддержки трусов небольшими кольцами, мы стреляли во вражеских солдат, разыгрывая целые сражения. Поэтому нам было нужно очень много гильз, чем больше, тем лучше. Ещё у нас были металлические шарики от огромных подшипников, и мы иногда катали их в армии противника, валя врагов десятками.
