Легенда о Феофане

Часть первая: корни

Дождливой весною под взглядом луны

На лавочке в парке сидел и курил

Угрюмый китаец, в очках и беззубый,

В руке теребил свой единственный «Дюрекс».

Ему он достался от брата в подарок.

Его постирал он, погладил от складок.

Сидел и курил, размышляя о бабах:

«Сего не дають енти дефки полапать?

Хотя бы немозько? Хотя бы сосёк?

Хотя бы потыкать мне б пальцем в пупок…»

С Китая свалил он по той же причине —

Ему не давали и нос воротили.

И вот ему 40, живет он в Зимбабве.

Куда ни взгляни – кругом шоколадки.

И тут не дают, он чахнет от скуки,

Зато очень сильный стал он на руки.

Окурок он в урну хотел было бросить,

но ветер поднялся, с его папиросой

взлетел, закружился и что же? О боже!!!!

Мулатка по лужам брести еле может,

Губная помада по щёкам растёрта,

Вся тушь растеклась, на блузке заклепки

Оторваны напрочь. Чуть ниже пупка

Едва уцелела заклепка одна.

И вот в эти груди шестого размера

Его папироса-то и залетела,

Прижгла всё межсисье, она заорала:

– Вот это ты снайпер в очках, узкоглазый!!!!

– Просьтите, позалуйста! Я, цессно слово,

Совсем не хотель вам обзець васи дойки.

Она все орала, а он извинялся

И так вот случайно ей заинтересовался,

Подул восемь раз он на черные сиськи,

И вот уж она сияет улыбкой:

– Ну ладно, китаец, че было – то было.

Скажи, как зовут тебя, снайпер дебильный?

– Меня зовуть Кхуя, фамилия Кхердже.

Друзя на работе зовут Хуем-хером,

А мама моя, сто осталась в Китае,

Звала меня ласково Кхуясик ебае…

Ебае-то значит на насем могусем —

Мой младсий сыносик, любимый и умный.

– Давай-ка присядем, Кхуясик, на лавку,

Чутка поболтаем, чутка поворкуем…

– Ведь доздь зе ебасит на улисе страсный,

Вся зопа сирая узе у меня зе.

Быть мозет, мы сходим в кафеску Сяйтана?

Возьмем бомз-пакеты, заварим там сяю?

– Откуда ты знаешь кафэху Шайтана?

– Сяйтан – он мой друг, он с Безбезкитана,

Сосед по границе насих селений.

Мы в детстве варили с картоски варенье.

Картоску мы пизьдили носью в подвалах,

Вот там-то его менты и поймали.

Поймали, побили и выгнали прось,

Теперь он в Зимбабве зивет и поет

Про дом нас, про птисы. Поет в караоке.

Он здесь раскрутился, и друзбу он помнит,

Вот и меня он сюда пригласил,

Устроил на стройку. Ебасю, как ЗИЛ…

– Пойдем, посидим, я тоже без сил.

Меня зовут Ирма, фамилия Ким,

Мой папа – кореец, на вахте в Суоми

В стрип-баре «Лоханка» сидел и бухал.

А мама моя у шеста танцевала,

Он ей в труселя три тенге запихал.

Она ему ночь всю приват танцевала,

А он все бухал, на мамку не глядя.

И вот, в жопу пьяный, в четыре утра,

Взблевнув с-под текилы в неполный бокал,

Его вышибалы за горб волоча,

Турнули на улицу, сволочи, бля…

– А он был горбатый? – китаец спросил.

– Конечно, к тому же еще и дебил!

Так вот до утра он в снегу и валялся,

Пока моя мама плясала там танцы.

Потом она вышла, увидев его,

Вдруг сердце кольнуло её, ё моё…

И вот в неотложке, с мигалкой жужжа,

Везут их всех вместе три добрых врача.

Ее положили в палату сердечных,

Его в хирургию или калечных.

Пока он в сугробе ее лежал ждал —

Все руки и ноги мороз пожевал.

Отрезали всё ему – руки и ноги,

Лишь хер пожалели его не здоровый.

Сантима четыре была его шляпа,

Но мама моя и этому рада…

– Ты хосесь сказать, сто твоя мама

Вот так полюбила сего бедолагу?

– Конеш, полюбила, а что оставалось?

Ей было за сорок, и часто ебалась

Она после танцев с бухими хуями,

А замуж ее не брали… не брали…

– Здорова, Сяйтана! Дай два бомж-пакета

По разным тарелкам, конесно, и сяя!

Вот так, проболтав под весенним дождем,

Кхуясик и Ирма дошли до кафе.

– Давай продолзяй, моя сладкая кукла,

Сто дальсе-то было, хосю я послусать?

– Короче, они потом поженились.

Папа, как овощ, лежал на квартире,

Мама моя продолжала ебаться.

И надо же негру было нарисоваться!

Он-то ее оприходовал круто,

Вдул пару раз – выросло пузо.

Потом из него и я появилась.

Отец потом этим очень гордился.

– Смотрите! – глаголил он всем соседям. —

Без рук, и без ног, и с маленьким хуем,

Висячим, без ебли и прочей рутины

Моя подарила мне черного сына!

– Но ты зе ведь дось? Или срезала на хрен

Писюльку свою, скормить стоб собакам?

– Конечно, я дочь, он сильно допился,

Ослеп, одурел, а потом и скурился…

– Помёр от сигары бесславный папаса?

– Ага, от бычка «Лайки страйка»…

Маманя ему докурить предложила

И вставила в зубы, сама удалилась.

В ванну пошла, помылась, побрила

Ноги, пизду, подмышки и клитор.

Вышла – пиздец! Горит полквартиры!

Он же без рук, пепел не скинет…

Вот и сгорел мой отец документный,

По крови отца не знаю совсем я.

Когда восемнадцать мне ебануло,

Маманька отправила меня в институт, бля.

Туда я вообще поступить не сумела,

Съебалась в Зимбабву, тут обляденела…

– Ты сто, сильно мерзнешь? На улице сорок,

В тени тридцать сесть, зара, кипяток, блядь!

– Совсем я не мерзну, мне жарко тут очень,

Ебусь я за деньги и днем, даже ночью.

Вот и сейчас я иду от клиента,

Он ёб меня в сраку, ну, дело не в этом…

– Так, знать, ты салава? И падсая баба?

– О да, я такая… меня всегда жарят!

И ты вот прижарил меня очень сильно,

Неделю прогулы теперь из-за сисек…

– Просьти меня, Ирма, позалуйста, правда!

Давай я неделю тебя буду трахать?

Я денег скопил, триста семьдесят два

Рубля зимбабвиских есть у меня…

– За эти деньжищи, Кхуясик-ебае,

Дрочи себе сам, ставка большая

У меня за миньет —

Три тыщи семнадцать и вкусный обед…

– Тогда, мозт, позенимся, о королева?

Я малый хоросий, хоть сделан в Китае…

И вот поженились два этих чуда,

И в брачную ночь случилося чудо…

Ну вот, наконец-то, лоханка открыта!

«Дюрекс» надел китаец на дилдо.

Только вошел – тут хлопок прозвучал,

Китаец подумал, что яйца звенят,

А это не яйца, то лопнул гондон,

И через минуту довольненький он

Свой хер вынимает, о боже, беда!!!

На хуе гондона нет ни хуя…

И вот через месяцев 8 иль 9

На свет появился первенец Кхердже,

Назвали его в честь прадеда Ольги,

А Ольга была их соседкой по койке.

Они же все жили в глухой коммуналке,

Где сброд весь торчал, на городской свалке.

Ольга была из знатного рода,

Она из России, но не из народа.

Ее прадед Палыч, при князе – султане

Был алкоголиком и капитаном.

Военным он не был, он был алкоголик,

А китель в «Ашане» нашел, шопоголик,

Купил и, повесив его на крючок,

Ни раз не надел и видит – идет