Czytaj książkę: «Расцвет русского могущества»

© Оформление. ООО «Издательство «Вече», 2016

Глава I. Заселение русской страны славянами

Древнейшее начало русской истории. Откуда взялись новгородские словени? Появление славян в Европе. Их первобытная культура. Их первоначальные обиталища. Их первоначальное имя. Древнейшие торговые пути по нашей стране. Венеды – словени, промышленники и коренные колонизаторы нашего Севера. Следы их поселений от устьев Немана и до Белоозера. Словенская область Новгорода

Первая страница русской истории, и самая достоверная страница, была написана в то самое время, почти в тот же самый год, когда впервые огласилось в истории и русское имя. Она написана знаменитым цареградским патриархом Фотием в его окружной грамоте к восточным святителям, в которой он впервые обличает Западную церковь в отпадении от православия, в неправедных захватах, в высокомерии и властительстве, – где, следовательно, строгая и точная правда каждого слова служила ручательством святой истины всего дела.

Патриарх Фотий справедливо почитается светилом учености и образованности своего века. Этот век (девятый) ученые не без основания именуют веком Фотия, потому что «во все продолжение существования Греческого царства, от Юстиниана до падения Византии, никто не принес стольких услуг наукам, как патриарх Фотий». При нем положено начало славянской образованности в переводе священных книг на славянский язык. Славянский первоучитель святой Кирилл был учеником Фотия.

Что касается церковной распри между Востоком и Западом, подавшей повод к написанию упомянутой грамоты, то она возникла все из-за той же Болгарии, тогда еще новорожденной в христианской истине. Латинский Запад в лице римского папы во что бы ни стало хотел забрать новую паству со всею ее землею в свои руки. С этой целью он послал к новопросвещенным своих епископов и стал сеять на новой ниве свои западные плевелы и мудрования. Дабы положить конец властолюбивым притязаниям, Фотий окружной грамотой призывал святителей решить дело собором и поставлял на вид, как благоприятное для борьбы знамение времени, крещение болгар и русских, говоря, что если и языческие народы отлагают свои старые заблуждения и приходят в разум истины, то, по благодати Божией и содействием собравшихся святителей, возможно будет исторгнуть и западную ложь.

«Не только болгарский народ переменил прежнее нечестие на веру во Христа, – писал он, – но и тот народ, о котором многие многое рассказывают и который в жестокости и кровопролитии все народы превосходит, оный глаголемый рос, который, поработив живущих окрест него и возгордясь своими победами, воздвиг руки и на Римскую империю – и сей, однако, ныне переменил языческое и безбожное учение, которое прежде содержал, на чистую и правую христианскую веру и вместо недавнего враждебного на нас нашествия и великого насилия с любовью и покорностью вступил в союз с нами. И столь воспламенила их любовь и ревность к вере (благословен Бог вовеки! – взываю я с Павлом), что и епископа, и пастыря, и христианское богослужение с великим усердием и тщанием приняли»¹.

Это было написано в 866 году.

Смысл этих немногих слов очень обширен: в нем заключается, можно сказать, изображение целого периода русской истории, изображение первоначального возраста русской народности. Народ, о котором уже в 866 году многие из греков многое рассказывали, успел к тому времени достаточно окрепнуть на своем месте и пораздвинуть свои силы по сторонам. Он успел уже поработить окрестные племена и, возгордясь своими победами, победоносно явился даже под стенами самого Царьграда. В жестокости и кровопролитии он превосходил все народы… Такими выражениями византийцы всегда обозначали особенную силу и могущество своих врагов. Наконец, оставив язычество, этот народ принял святое крещение и с любовью и покорностью вступил в союз с греками.

«Происшествие важное для всей христианской церковной истории», – замечает Шлецер.

Рассуждая об этой дорогой для нас Фотиевой повести и по своей норманнской системе никак не желая признать в этом достославном росе наших руссов киевских, Шлецер все-таки принужден был сказать, что здесь рисуется «многолюдный и ужасно сильный народ, который не составлял простой разбойничьей шайки, бегающей с места на место, а был сильным завоевательным народом, не знавшим ни кротости, ни уступчивости, с которым византийский двор, даже и после испытанного нашествия и великого насилия, почитал необходимым войти в союз и заключить мир, и привлек его к тому богатыми подарками из золота, серебра и дорогих одежд»². После таких свидетельств и заключений критики становится очень понятным, что руссы, попавшие в 839 году к немецкому императору Людовику на Рейн, действительно могли быть только руссы киевские, ездившие в Царьград от своего кагана для заключения союза с греками, хорошо знавшие круговой Варяжский путь по морю и мимо Новгорода и потому возвращавшиеся к Балтийскому поморью по западной окраине, вероятно, из опасения пройти в малых силах Русским путем по степному Днепру. Очень понятным становится и то обстоятельство, почему хазары в 834 году строят на среднем Дону крепость Саркел³ – не против печенегов, как обыкновенно толкуют, а, несомненно, против того же роса, ибо помещение крепости на речном перевале из Дона в Волгу обнаруживает заботу и опасение больше всего со стороны водяных сообщений, чем со стороны конных степных печенежских набегов, для которых прямая и ближайшая дорога к хазарской столице лежала гораздо южнее, сухим кочевым путем, и была для печенегов сообразнее.

Итак, в 866 году в Греческом царстве русь уже славилась как народ, совершивший все те подвиги, посредством которых создается полное начало народной самобытности и самостоятельности. Русь покорила окрестную страну, проложила свободный путь в Царьград, заставила льстивого грека искать с нею союза и договора и как бы в удостоверение, что обнаруженные кровожадность и жестокость, т. е. сила и могущество молодого народа, происходят не от дикой и вполне варварской разбойной стихии, а от стремлений гражданских, склонилась даже к христианской вере.

Все это было еще до 866 года. Этот год представляется рубежом особенной, древнейшей русской истории, о которой мы знаем очень немногое. Но замечательно, что те же короткие слова Фотия в полной мере прилагаются и к истории того столетия, которое по пятам следовало за первым годом русской славы. Все, что начальная летопись рассказывает о временах Олега, Игоря, Святослава, Владимира, есть только дальнейшее развитие тех же самых подвигов: покорение окрестных народов, походы на Царьград, мирные договоры с греками и в конце – всенародное принятие Христовой веры – вот чем было исполнено движение русской жизни включительно до времен святого Владимира.

Естественно предполагать, что и начертанная Фотием история со своими славными, но неизвестными нам делами и событиями продолжалась несколько десятков лет, а может быть, целое столетие. Мы указали на два события, дающие довольно явные намеки о том, что в 30-х годах IX столетия в Русской стране что-то происходило: посылались в Царьград послы, хазары строили крепости… Наша летопись об этом времени ничего не помнит и начинает говорить о русских делах почти с того только года, в который написана была повесть Фотия. Очевидно, что все годовые числа летописи, приставленные к первым русским временам, в действительности представляют, по словам Шлецера, одно ученое вранье, основанное летописцем на невинном соображении, что, когда в греческом летописании впервые появилось русское имя, с того только года началась и самая жизнь Руси.

В воспоминаниях детства трудно говорить о верности годовых чисел, а в воспоминаниях народного детства целые десятки и сотни лет застилаются событием одного года, который и выставляется вперед сообразно умствованию первого летописца.

Но если легко отринуть начальную годовую таблицу, в которой с такой правильностью расставлены отдельные случаи наших народных преданий, то очень нелегко, да и совсем невозможно одним росчерком пера, так сказать, отрезать эти предания от настоящей истории народа⁴.

Предания, если только их в источнике нет и следа сочинительских литературных сказок-складок, если они рисуют жизненную правду и идут от основных великих народных движений или народных героических дел, каковы предания нашей летописи, – такие предания очень живучи: они сохраняются в народной памяти целые века и даже тысячелетия. Они особенно крепко и долго удерживаются в народном созерцании, если народная жизнь и в последующее время течет по тому же руслу, откуда и первые ее предания, если к тому еще народ не знает писаного слова или мало им пользуется.

Основные черты древнейших русских преданий, которые невозможно определить годами, заключаются в том, что славяне разошлись по своим странам от Дуная, что Христово учение было проповедываемо славянскому языку еще самими апостолами и их ближайшими учениками, – это для общей славянской истории. В частности, для Русской земли первые предания свидетельствуют, что некоторые русские племена – радимичи, вятичи – пришли в Русскую землю от ляхов, т. е. от западных славян, что в самом начале в Русской стране господами были на севере варяги, приходившие из-за моря, на юге хазары, тоже приморские жители; что, следовательно, страна находилась в зависимости от своих морей, на севере от Балтийского, которое так и прозывалось Варяжским, на юге от Каспийского, Азовского и Черного, так как хазары господствовали на этих южных морях.

О дани хазарам поднепровского населения говорит византийский летописец Феофан в начале IX века. О варягах наша летопись помнит, что они как пришельцы, колонисты, населяли все знатные города севера, и что сами новгородцы хотя и были словени, но были варяжского происхождения, т. е. колонисты с Варяжского моря, а эту заметку можно объяснять не только заселением, но и торговой промышленностью новгородцев, сделавшихся по своей промышленности истыми варягами. Затем предание говорит, что север изгоняет варягов и потом призывает к себе князей от варягов-руси, что от этой варяжской руси прозывалась Русю и вся земля.

Далее, наше предание хотя и дает начало Киеву от туземца Кия, но выставляет также на вид, что в оное время этот город был собственно варяжской колонией Новгорода. В одном из поздних списков летописи даже прямо сказано, что первые поселенцы Киева были варяги⁵. Затем предание уже с видом полной достоверности говорит, что все северные люди, призвавшие князей-варягов и впереди их сами варяги собираются под предводительством Олега, идут на юг, захватывают Киев и остаются в нем на вечное житье. Здесь все варяги, славяне и прочие прозываются русью, начинают покорять окрестные племена, а затем ходят на Царьград.

Связь всех этих преданий не только не противоречит рассказу Фотия, но и подтверждает его. Самое уверение летописца, очень настойчивое, что страна прозвалась Русью от варягов-руси, явившихся освободителями народа от чужих даней, совпадает тоже с далеким преданием, записанным в византийской хронике под 904 годом, где между прочим говорится, что «россы прозвались своим именем от некоего храброго Росса, после того, как им удалось спастись от ига народа, овладевшего ими и угнетавшего их по воле или предопределению богов»⁶.

Несомненно, что это предание для Киевской страны имело то же значение, как для радимичей и вятичей предание об их происхождении от ляхов, т. е. от западной ветви славян; как и предание о новгородцах, что они, бывши в начале словенами, сделались потом отродьем варягов. Для подобных преданий годовых чисел не бывает, и потому они могут относиться к незапамятной древности.

Киевская сторона, прилегая к широким кочевым степям, находясь на перекрестке народных движений с востока на запад и с севера на юг, должна была с незапамятных времен не раз подвергаться завоеваниям и угнетениям и при благоприятных обстоятельствах снова возрождаться в прежней свободе. При Геродоте, за 500 лет до Р. X., над скифами-земледельцами господствовали скифы-кочевники. В конце I века до Р. X. Диодор Сицилийский рассказывает, что кочевых скифов вконец истребили размножившиеся и усилившиеся сарматы, которые под именем роксолан сразу после скифов становятся господами всей нашей Черноморской украйны. Страбон распространяет жилище роксолан до крайних пределов известного тогда Севера. Очень ясно, что роксоланы и были освободителями днепровского народа от угнетения скифов. Было ли это имя туземным, или оно принесено северными людьми, об этом мы ничего не знаем; но из положения очень давних торговых связей Балтийского моря с Черным и Каспийским – можем не без оснований гадать, что такое имя могло быть принесено и от Севера. Затем в IV столетии на днепровские места случалось нашествие готов, против которых, пользуясь приближением уннов, первые восстали именно росомоны, или роксоланы, и вместе с уннами прогнали их от Днепра. С тех пор в стране от устьев Дона до устьев Дуная господствуют унны. Мы почитаем этих уннов вендами, или ванами скандинавских саг. Их именем, как потом именем руси, или прежде именем роксолан, как всегда бывало, покрывались все местные племена, и славянские, и кочевые. При появлении уннов имя роксолан исчезает, но исчезает ли их свобода, неизвестно. С течением времени от внутренних усобиц унны ослабели, и чтобы совсем их искоренить, греки призвали аваров, которые снова угнетают страну. Через 200 лет страна снова освобождается и от аваров уннами-булгарами, но вскоре снова подчиняется новым властителям, хазарам.

Таким образом, угнетения и освобождения днепровской страны отмечены историей не один раз. И вот объяснение, почему в Киеве жило предание не о Росе – родоначальнике, как у радимичей и вятичей о Радиме и Вятке, но о Росе – освободителе от иноземного ига. Такие предания вполне достоверны уже потому, что они всегда изображают, так сказать, самое существо народной истории. По этим преданиям можно заключить, что быт радимичей и вятичей до подданства их хазарам проходил мирным растительным путем, в то время как быт днепровских полян время от времени, не один раз, подвергался покорениям и освобождениям.

Как бы ни было, но связь всех преданий нашей летописи о Русской земле сводится к одному узлу, что жизнь Руси вообще поднялась от прихода северных людей. При этом предания указывают, что первое движение исторических дел началось в ильменской стороне, в ее главном городе, который прозывался уже Новым городом, следовательно, был потомком какого-то Старого города или старого периода жизни, совсем исчезнувшего из народной памяти. Об этом старом времени у летописца сохранялось только одно сведение, что славянское племя, пришедшее на Ильмень-озеро, прозывалось своим именем – словенами, что оно построило тут город, назвавши его Новгород.

Эти словени, как совсем особое племя, в первые два века нашей истории довольно точно отделяются своим именем от других соседних славянских же племен. Это была самая верхняя, т. е. самая северная ветвь всего славянского рода. Каким образом и в какое время забралось сюда это племя и по какому случаю оно оставило за собой имя словен – об этом летопись ничего не помнит. Однако это самое славянское имя, хотя ж не в полной точности (ставаны, свовены), почти на том же месте упоминается уже в географии II века по Р. X.

Существует ли какая-то связь между голым именем славян в древнейшей географии и началом нашей истории в IX веке?

Чтобы ответить на этот вопрос, чтобы узнать старую историю Нового города, нам необходимо поближе осмотреть первоначальную древность славянских поселений в нашей стране. Мы увидим, что не только появление на своем месте Новгорода, но и весь характер русской истории, как она обозначена в первое время, вполне зависел от древнейших связей и отношений балтийского славянского севера и черноморского греческого юга, проходившего по нашей стране именно теми путями, где сплошными поселками искони сидело и до сих пор сидит одно русское славянство.

Споры и рассуждения о том, когда пришли славяне в Европу и какой они собственно народ, азиатский или европейский, теперь вполне и навсегда упразднены рожденной на нашей памяти наукой сравнительного языкознания⁷. Она освободила славян от тьмы невежественных европейских предубеждений и предрассудков, которые и в науке, и в политике не выделяли достойного места славянству как народности, не сумевшей стать господином в своей земле и потому будто бы не имеющей равных дарований и талантов с остальными европейцами. Весьма точными и подробными исследованиями состава и истории европейских языков наука сравнительного языкознания утвердила теперь несомненную истину, что все европейцы, в том числе и славяне, родные братья между собой; что все они происходят от одного отца-прародителя, от одного народа – древних ариев, живших некогда, как предполагают, в Средней Азии, за Каспийским и Аральскими морями, наверху рек Сыр-Дарьи и Аму-Дарьи, в тех местах, где находится известный нам Ташкент и где лежат земли древней Бактрии. Та страна в древности так и называлась семенем ариев. Оттуда в течение многих веков и, быть может, тысячелетий разные племена арийцев мало-помалу разошлись в разные стороны, подобно тому как, по нашим преданиям, славяне разошлись от Дуная и Карпатских гор. Южные племена, индусы, передвинулись дальше к юго-востоку, в области рек Инда и Ганга; другие переселились на ближайший запад, в области нынешней Персии; иные потянулись вон из Азии на Европейский материк, т. е. на дальний запад и северо-запад от своей родины.

Вероятно, это происходило еще в те времена, когда Аральское, Каспийское, Азовское и Черное моря составляли одно Средиземное море между Европой и Азией, отчего и сухопутная дорога ариев в Европу должна была проходить в двух направлениях: для южных племен – по Малой Азии, для северных, именно для славян, по северным берегам упомянутых морей, по нашим прикаспийским и черноморским степям, через все реки, впадающие в эти моря из нашей равнины.

Имя арии, как толкуют, значит «почтенные, превосходные».

Кто из европейских ариев пришел прежде, кто после, трудно судить, но, основываясь на теперешнем размещении европейских народов, естественно предполагать, что кто остался, так сказать, позади в этом шествии с востока, тот, конечно, и пришел после всех. По северу славяне и литовцы искони живут на востоке Европы, ясно, что если они шли по северному пути, то пришли сюда позднее других, в то время, когда все места дальше к западу были заняты. То же можно сказать о греках в южных странах Европы.

Предполагают, что первыми пришли кельты, италийцы и вообще племена романские, занявшие крайний европейский запад, за ними греки, а уже потом германцы и славяне. Знаменитый первоначальник науки языкознания, Бопп, на основании исследований о языке славян и литвы высказал твердое убеждение, что эти языки должны были отделиться от своего азиатского корня позднее всех других европейских языков. Таким образом выводы лингвистики только подтвердили, так сказать, физическую истину, т. е. географическое местоположение нашего племени относительно других европейских арийцев.

Не менее знаменитый Шлейхер, напротив, думает, что от первобытного индоевропейского народа сперва отделилась и начала свое странствование та часть, из которой позднее произошли народы литво-славянский и немецкий. Другая часть выделилась позднее и населила юго-запад Европы племенами кельтов, италов, греков. Отделившись от первобытного корня, славяно-немецкая ветвь вначале составляла одно племя, один язык, один особый народ. Прожив долгий период времени единым племенем, она потом распалась на две части, литво-славянскую и немецкую. Где произошло это распадение, на дороге ли из Азии или уже по прибытии в Европу, узнать невозможно. После и литво-славянская ветвь, в свою очередь, точно так же распалась на две части, литовскую и славянскую, а наконец, и особая славянская ветвь разделилась на многие особые же отрасли. Некоторые (Гильфердинг) не соглашаются с выводами Шлейхера об особом кровном родстве славян с немцами⁸. Но эти выводы, ввиду дальнейших исследований, очень важны в том отношении, что явственно обнаруживают если не коренное родство, то беспрестанные связи, соседство и взаимодействие между славянством и германством.

Таково предполагаемое родословное древо европейских народов и наших славян. По этому древу славяне оказываются родственниками, с одной стороны, немцам, а с другой – в особенности по звуковому составу языка, очень близкими родственниками очень далеким индусам. «Славянский язык, – подтверждает Бопп, – из европейских находится в самом близком родстве к санскриту», а санскрит есть древний язык индусов и древнейший, хотя и не первоначальный, язык всех арийцев.

Любопытнее и важнее всего тот вывод сравнительного языкознания, что прародитель европейцев, первобытный народ ариев, живя в своей стране, обладал уже такой степенью развития, которая совсем выделяет его из порядка так называемых диких людей. Он не был уже кочевым звероловом или кочевым пастырем скота, он был земледелец и жил в обстановке и в устройстве первоначального оседлого быта. Положительные сведения об этом добыты из коренного словаря всех арийских племен, который составился сам собой, как только были произведены сравнительные изыскания об однородности языка древнейших ариев. Отсюда и выведены несомненные истины, что прародитель арийцев умел устраивать себе жилище, дом, в котором были двери, печь из камня; что главное его имущество и богатство составлял домашний скот, коровы – говядо, быки, туры, волы, лошади, овцы, свиньи, поросята, козы и даже птица – гуси. При стаде и доме жила собака, но кошка еще не была домашним животным.

Главное его занятие было хлебопашество. Он орал землю ралом, сеял жито, семена которого могли быть полба, ячмень, овес, но рожь и пшеница появляются после; умел молоть зерно, печь хлеб, ел мясо вареное и даже чувствовал отвращение к сыроядцам, т. е. к дикарям кочевникам. Питался также молоком; употреблял в пищу и мед, и пил мед как хмельной напиток.

Кроме скотоводства и хлебопашества он знал и некоторые ремесла, знал тканье, плетенье, шитье; знал обделку золота, серебра, меди.

«Поэтому каменные орудия, находимые в Европе, – замечает Шлейхер, – не могли принадлежать индоевропейцам, потому что они знали металл до переселения сюда, и нельзя себе представить, чтобы народ с течением времени забыл его употребление. Стало быть, каменные орудия надобно приписывать древнейшему слою населения в тех странах, которые были заняты потом индо-европейцами.

Прародитель умел плавать в ладьях при помощи весла. Его умственное развитие выразилось в знании счета по десятичной системе; однако он считал только до ста.

Устройство людских связей и отношений было родовое; его корнем была семья, жившая союзом брака, единоженства. Степени и связи родства обозначались теми же самыми словами, какие живут и доселе: отец – батя, мать, сын, дочь, брат, сестра, нетий – племянник, зять, сноха, свекор, свекровь, деверь, вдова. Замечательно, что в языке прародителя существуют только слова для изображения мирных занятий и нет слов, обозначающих деятельность воинственную. Такие слова появились уже у поздних потомков, когда арийцы разделились и разошлись по странам.

Понятие о боге прародитель выражал тем же словом бог, богас – податель благ. Он поклонялся вообще существам природы, и прежде всего светлому небу – Диву, солнцу, заре, огню, ветру и матери-земле.

Таково было наследство, полученное европейцами от своего прародителя; таковы были розданные им таланты, с которыми они потом разошлись по своим землям. Развитие этих талантов у каждого отделившегося племени вполне зависело от обстоятельств времени и места, от того, с кем встречалось племя на пути, где поселялось в новых местах и кого имело у себя соседом. Так, греки в своем переходе с прародительской земли основались по преимуществу на морских берегах, по морям Средиземному и Черному, где встретили финикийцев и египтян – народы высокого развития, и сделались достойными наследниками их культуры. Морские берега, их особое количество и качество, повсюду благоприятствовали человеческому развитию, и потому кто поселялся на таких берегах, тот сразу приобретал неоценимое сокровище для дальнейшей жизни.

Благоприятное развитие италийских племен точно так же вполне зависело от количества и качества морских берегов, от этого многообразного европейского полуостровья, которое они заняли для своих поселений.

Отделившиеся от прародителя народы немцев и славян, по-видимому, с самого начала основались в луговых, лесных и горных местах серединной Европы. Здесь, по указанию Шлейхера, они присоединили к арийскому житу посев пшеницы и ржи и выучились варить пиво.

Конечно, не эти одни предметы характеризуют степень развития первобытных славян и германцев. Наука о языке указывает только примерные черты этого развития, которое полнее выяснится при дальнейших ее исследованиях. Но именно эти злаки и этот напиток уже достаточно объясняют, в каких местах, под какой широтой существовали первые поселения славян и немцев.

Выводы сравнительного языкознания очень важны для нас по преимуществу в том отношении, что они раз и навсегда утверждают неоспоримую истину, что славянское племя ни в какое время древнейшей, а тем более средневековой европейской истории не находилось на том уровне развития, который именуется вообще диким, что поэтому и Несторово изображение первобытной дикости русских племен во многом преувеличено для наибольшей похвалы родным полянам.

Если и самые прародители всех европейцев не были народом, похожим на цветных дикарей Америки и Австралии, как представлял себе наших славян знаменитый Шлецер, то все рассуждения о первобытной медвежьей дикости немцев и славян, говорит Шлейхер, по меньшей мере не имеют значения.

Понятия об этой дикости и особенном варварстве наших предков мы приняли по наследству от древних греков и римлян, которые не без особенной похвальбы самим себе почитали весь остальной мир диким и варварским. Так точно и теперь образованные и необразованные европейцы, тоже не без особой похвальбы самим себе, почитают нас, русских, полнейшими варварами, приняв это мнение тоже по наследству от греков и римлян, больше всего литературным путем. В глазах теперешнего европейца Россия есть та же Скифия греков и Сарматия римлян. Западная школа, как упрямая наследница школы латинской, и вся западная образованность учит эту истину уже более тысячи лет. Даже братья-славяне, особенно католики, как ученики той же латинской школы, точно так же смотрят на нас свысока и, по римскому взгляду, почитают нас тоже варварами. Не говорим о поляках, которые вместе с французами старательно доказывали в одно время, что мы даже и не славяне, а туранское племя.

Само собой разумеется, что арийское наследство, а именно земледельческий и оседлый быт, который славяне принесли в Европу, подобно евангельскому таланту, не составляло еще полного богатства. Оно заключало в себе только твердые основы для дальнейшего развития, такие основы, которые, несмотря на все превратности исторической судьбы нашего племени, все-таки спасали его от совершенной погибели и разорения, т. е. спасали от совершенного одичания. И это особенно должно сказать о восточном славянстве, так как ему одному из всех славян выпала на долю бесконечная борьба именно с кочевыми дикарями. В этом отношении восточное славянство больше других арийцев показало, насколько тверды и прочны были первобытные основы арийского быта. В своих беспредельных лесах и степях оно не было побеждено ни бесконечным пространством своей дикой равнины, ни бесчисленными полчищами своих диких врагов – кочевников. К тому же его богатые братья – европейцы никогда ему и не помогали. Напротив, и в древнее время, и в современной нашей борьбе со старыми кочевниками они употребляли все усилия, чтобы по возможности ослабить и разорить восточного бедняка уже только за то, что он скиф, что он сармат. Нужно ли говорить при этом, какой дорогой ценой этот бедняк добывал и приобретал у своих богатых братьев плоды всякого просвещения, знания, образованности.

Арийское наследство славян, как мы сказали, заключалось в земледельческом быте со всей его обстановкой, какая создалась из самого его корня.

Еще до распадения на многие отрасли, живя единым первобытным племенем, славяне «были народ по преимуществу земледельческий». «Скотоводство у них было распространено больше, чем у германцев»⁹ несомненно по той причине, что они жили в лучших пастбищных местах, каковы были их приднепровские и придунайские степи. Любимым и самым сподручным их промыслом было бортевое дупловое добывание пчел, т. е. добывание воска и меда. Еще фракийцы рассказывали Геродоту, что в землях, лежащих к северу от Дуная, столько водится пчел, что людям дальше и пройти нельзя. Известные доселе роды хлебов и овощей: рожь, овес, ячмень, пшеница, просо, горох, чечевица, мак, дыня и пр., плодовых дерев – яблоня, груша, вишня, черешня, слива, орех, и лесных – дуб, липа, бук, явор, верба, ель, сосна, бор, береза; известные доселе земледельческие и другие орудия – плуг, орало, серп, коса, секира, мотыга, лопата, нож, долото, шило, игла, как и хозяйские устроения – гумно, мельница, житница, не говоря о доме и дворе с различными постройками, о деревне – веси и т. д.; известные доселе ремесла – коваль-ковач (кузнец), гончар, ткач, суконщик и пр., а следовательно, и разные предметы ремесленных изделий – все это было известно еще народу-прародителю всех славянских племен. Он знал стекло, корабль, полотно, сукно, одежду – рубаху, ризу, плащ, обруч, браслет, перстень, печать; копье, стрелы, меч, стремя; он знал письмо – книгу (доску), образ в смысле рисунка; он знал гусли, трубу, бубен.

Домашнее и общественное устройство людских отношений и связей и у прародителей было такое же, какое находим и у всех разделенных племен. Слова: земля, народ, язык, племя, род, община, князь, кмет, воевода, владыка, староста, не говоря об именах родства, все принадлежат языку прародителя. Существовали уже понятия закона, правды – права, суда. Существовал торг, мера, локоть, пенязь (деньги), взятый едва ли от готов – германцев, а по всему вероятью, принадлежавший обоим народностям с незапамятного времени¹⁰.

В прародительском языке нет только слов, ясно определяющих понятия о личной собственности и наследстве, и поэтому такие слова у разных племен различны. Это объясняется общей чертой славянского быта, не выдвигавшего личность на поприще деяний самовластных, господарских, самодержавных, но всегда ограничивавшего ее правами рода и общины. Личность в римском и немецком стиле для славян была созданием непонятным, и потому в их быту и не существовало никаких правовых ее качеств.