Czytaj książkę: «Логика. Том 1. Учение о суждении, понятии и выводе»

Генрих Майер
ХРИСТОФ ЗИГВАРТ. БИОГРАФИЧЕСКОЕ ВВЕДЕНИЕ

Пятого августа 1904 года Христоф Зигварт скончался от тяжкой сердечной болезни. Ему не суждено было самому выпустить в свет уже законченное третье издание своей «Логики». Так задача эта выпала на долю автора этих строк. Быть может, позволительно предпослать этой книге, которая поистине составляет жизненный труд ее автора, несколько слов по поводу ею научного возникновения и действия.

Родился Христоф Зигварт 28 марта 1830 г. в Тюбингене. Он происходит из семьи, которая начиная с XVI столетия дала герцогству, а позднее королевству Вюртембергскому целый ряд духовных лиц, чиновников и университетских преподавателей. Его отцом был философ H. C. W. Sigwart, в 1816–1841 гг. профессор философии в Тюбингене, затем вплоть до своей смерти, последовавшей в 1844 г., прелат и генерал-суперинтендант в Штутгарте. Это был в высшей степени плодовитый и в свое время, как историк философии, высоко ценимый писатель, который – так характеризует правильно сын научное положение отца – «в своем ясно рассудительном образе мыслей стал, конечно, в резкую оппозицию к гегелевской философии и поэтому являлся для ее учеников как представитель отжитой точки зрения». Вместе с отцом Зигварт прибыл в 1841 г. в Штутгарт и здесь в течение пяти лет посещал гимназию. Шестнадцати лет он поступил затем как питомец института в Тюбингенский университет, чтобы изучать здесь философию и теологию.

В Тюбингене тогда настало для теологии золотое время. Это было время расцвета тюбингенской школы. Ferdinand Christian Ваш, основатель школы, стоял на вершине своего влияния. David Friedrich Strauss на десятилетие опередил своей книгой «Жизнь Иисуса» учителя, критические работы которого оказали на него все же возбуждающее действие. Еще не прекратилось влияние того движения, которое было вызвано революционной книгой тюбингенского помощника преподавателя в институте. И уже сам учитель приступил к своим составившим эпоху исследованиями о древнейшем христианстве. Серьезный, преисполненный воодушевления за свое дело исследователь, которому не чужды были также и ноты иронии, производил глубокое впечатление на молодых теологов. Об этом в прекраснейшей форме свидетельствуют те «воспоминания», какие Зигварт написал для своих семейных в последние годы своей жизни. Он сам испытал продолжительное влияние со стороны этого мужа и его образа мыслей. Преимущественно Бауру обязан он тем критическим пониманием истории и тем историческим методом, о каких свидетельствуют его позднейшие историко-философские работы. Но в историке Бауре его прежде всего привлекал именно философ, тот философский дух, с каким основатель тюбингенской исторической школы умел проникать в историю. Здесь, конечно, вместе с тем уже тогда зачалась его критика. Баур был гегельянец и охотно говорил, даже в изложении истории догматов, о самодвижении идеи и об ее имманентной диалектике. Но «абсолютная философия» уже утратила добрую долю своего очарования. Также и в Тюбингене вот уже несколько лет как исчезло воодушевление Гегелем. Таким образом, гегельянский элемент в бауровском взгляде на историю вызывал юных студентов на противоречие. Сам Зигварт уже в те годы – первоначально под влиянием тюбингенского теолога Ландерера – энергично принялся за изучение Шлейермахера. Но это не было все же отклонением от Баура. Ведь и он также вышел от Шлейермахера, и в кругу его мыслей нашли себе выражение также и шлейермахеровские идеи.

Наряду с Бауром в духе учителя действовал целый ряд талантливых учеников. Зигварт ревностно слушал отчасти также и их. Самый значительный среди них, Эдуард Целлер, с которым Зигварт позднее вступил в дружеские, сердечные отношения, перешел в Берн уже во время его первого семестра. Но косвенно Зигварт был все же его учеником. От одного из товарищей по университету он сумел раздобыть себе лекционные записки Целлера по истории греческой философии. Я нашел их среди оставшегося от Зигварта наследства.

Мало привлекательного находил Зигварт у официальных представителей философии. В Фихте отталкивало его «претенциозное тщеславие», с каким этот последний «преподносил почти что тривиальные вещи». Выше ценил он Keiff’а, который, «находясь особенно под влиянием Фихте (старшего), привлекал строго систематическим построением мыслей и острой диалектикой». Между тем сильнее, нежели специальные философские лекции, пленяли его другие вещи. В то время в университете он положил основание тем необыкновенно богатым и многосторонним знаниям, какие впоследствии весьма пригодились для его методологических исследований.

С особенной любовью, вынесенной уже из школы, он занимался математикой, астрономией и физическими науками. И впоследствии он всегда охотно вновь возвращался к ним. Но когда извне последовало приглашение целиком посвятить себя естественным наукам, он не мог решиться на это. Решающую роль в этом отказе сыграло – об этом свидетельствуют заметки из пятидесятых годов – то, что он понимал, что если кто приступает ныне к изучению естественных наук, тот должен заглушить в себе философскую склонность и целиком уйти в исполненную отречения частичную работу эмпирического исследования. А его самого ведь больше влекло к философии.

Весною 1851 г. Зигварт покинул университет. После сравнительно продолжительного путешествия, во время которого он побывал во Французской Швейцарии, в Южной Франции, Англии и Шотландии, он был в течение нескольких лет преподавателем в учебном заведении тайного советника Эйлерса в Freiimfelde у Галле. Затем он занимался педагогической деятельностью еще раз в течение нескольких лет. И впоследствии он не считал этого пути через школу за обременительный путь. Преподавательская деятельность в средней школе казалась ему наилучшей подготовкой к призванию преподавателя в высшей школе.

Еще в Freiimfelde Зигварт закончил сочинение о Pico de Mirandula, за которое в декабре 1854 г. он получил в Тюбингене степень доктора философии. Одновременно он подготовил к печати работу на соискание премии о теологии Цвингли, которую он выполнил, еще будучи студентом. Весной 1855 г. он вернулся в качестве помощника учителя в тюбингенский институт. В качестве такового он преподавал вместе с тем в университете. Так, он прочел лекцию о Шлейемахере, а затем другую – о главных направлениях новейшей антропологии. Из первой лекции возникли затем статьи о теории познания и психологии Шлейермахера, которые появились в 1857 г. в «Jahrbücher für deutsche Theologie».

Их автор снова вернулся, таким образом, к занятиям своих студенческих годов. Для человека, вышедшего из теологии, этот предмет мог, конечно, быть довольно близким. Но он вернулся к Шлейермахеру все же в силу более глубоко лежащего мотива. Исход движения 1848 г. совершенно уничтожил значение гегелевского идеализма, и в реакционное время пятидесятых годов рушились также последние остатки философской романтики. Для немецкой философии тем самым настало время глубочайшего упадка. Когда-то оттесненные назад противники романтической спекуляции приобрели теперь, конечно, почву Школа Гербарта стала теперь силой. Шопенгауэр нашел в те годы столь долго не появлявшееся и столь страстно желанное признание. Но философией дня был материализм. В философских кругах начинало уже пробуждаться понимание того, что немецкая философия нуждается в новом критическом основоположении. Но к этому еще не пришли. В таком положении Зигварт хватается за диалектику Шлейермахера.

В своих сочинениях он добивается, конечно, прежде всего исторического понимания Шлейермахера. Но едва ли возможно ошибиться на счет того, что все старание автора направлено к тому, чтобы под руководством этого учителя снова приобрести твердую философскую почву. И это не случайность, что с особенным старанием он вскрывает в теории познания Шлейермахера «кантовскую» сторону. То, что в существенном она «покоится на предпосылках Канта» и – в противоположность к «конструирующему» методу Фихте и его спекулятивных последователей – «идет путем кантовского метода исследования», что она «исходит от эмпирического самосознания» и ничем иным не хочет быть, как только «рефлексией над непосредственно данным в действительности», – именно это является в ней для него особенным и многозначительным. «Истинно философским образом мыслей является скептическая εποχή, которая ради реальности идеи знания рассматривает всякое отдельное проявление его как неадекватное»-это, как он верит, есть основная мысль учения о познании Шлейермахера. Но в то же время Зигварт словно хотел выразить этим основной образ мыслей своей собственной будущей философии.

Два года спустя в статье «Zur Apologie des Atomismus» он дает дополнительный вклад к истории материализма. Он стремится утвердить здесь, вопреки теологам, право атомизма и всего механического понимания природы. Однако в то же время он старается показать, что естественно-научные теории никогда не смогут вторгнуться в пределы научной теологии. Он приближается, таким образом, к точке зрения «спекулятивных текстов». Он прямо и указывает также на них. Конечно, у него весьма мало общего с руководителями этого движения Вейссе, Йог. Гот. Фихте. Однако он весьма близко соприкасается с наиболее значительным и наиболее своеобразным среди них, с Германом Лотце. Но и по отношению к нему он также является самостоятельным. И при том не только в отдельных вопросах. У Лотце господствующая мысль – это апологетическая цель: примирить потребности сердца с результатами науки. Зигварт, напротив, преследует критико-познавательную точку зрения. Он прежде всего стремится определить логический характер, значимость и ценность связанных с механическим пониманием природы теорий; так приходит он к своему отрицательному приговору о материалистической метафизике. Та же самая критико-познавательная тенденция приводит его к тому, чтобы оградить сферу права теологии от неправомерных вторжений. И в консервативном или, его угодно, скептическом стремлении оберегать при случае также и право старого по отношению к слишком радикальным и слишком уверенно выступающим гипотезам он становится на сторону той позиции, какую занимает «теология примирения». Для него самого, однако, все осталось при шлейермахеровской εποχή. От Лотце уже тогда отделяло его то, что было в его мышлении кантовского.

Зигварт намеревался по защите диссертации занять кафедру философии в Тюбингене. Но внезапный упадок сил нарушил его планы. В 1859 году он отправился в Blaubeuren в качестве преподавателя. Однако уже спустя немного лет, осенью 1863 г., он был приглашен в Тюбинген занять освободившуюся благодаря уходу Фихте кафедру. Осенью 1865 г. он стал ординарным профессором.

Литературные работы этих и последующих лет движутся сплошь в исторической области. Еще в Blaubeuren Зигварт выступил против несправедливого суждения Либиха о Бэконе. Либих возражал, и спор длился еще некоторое время. Великий химик был в этом случае прав: традиционное понимание, усматривавшее в Бэконе не только пролагающего пути методолога и натурфилософа, но вместе с тем и экспериментирующего естествоиспытателя в нынешнем смысле, – это понимание было несостоятельно. Но критику недоставало понимания исторических предпосылок, из которых только и можно было оценить такого мыслителя, как Бэкон. Зигварт ограничил нападки Либиха той мерой, какая соответствует исторической истине. – Его ближайшие работы имеют своим предметом «краткий трактат» Спинозы, который был найден незадолго до этого. Результаты этих работ ныне в различных пунктах уже превзойдены. Несмотря на то, эти исследования сохранят основоположное значение для исследований о Спинозе.

Также и впоследствии Зигварта всегда вновь влекло к историческим занятиям. И при том он особенно охотно останавливается на том переходном времени, когда подготовлялась современная наука. Так, он трактует об Агриппе из Неттесгейма, о Феофстрате Парацельзе, о Джордано Бруно, о Томасе Кампанелле, о Иоганнесе Кеплере и Якове Шегке (Schegk). Это образы, которые мастерски умеют схватить колорит времени, также и по форме это небольшие художественные произведения, совершенно освобожденные от ученого аппарата, который все же применяется с точной добросовестностью историка. Зигварт вообще в высокой мере обладал даром рисовать эпохи и характеры. И можно было бы, пожалуй, сожалеть, что он не стал вполне историком философии.

Но немецкому философу в то время была поставлена более важная задача. В то время серьезно стали работать над новым обоснованием философии. Уже психология готова была развиться в настоящую эмпирическую науку. С начала шестидесятых годов далее зачалось мощное движение, которое, примыкая к Канту, стремилось создать для самой философии теоретико-познавательное обоснование. К этой работе примкнул теперь также и Зигварт. Правда, ни в более узком, ни в более широком смысле он не принадлежит к «кантианцам», к которым он все же стоял близко по своему научному прошлому. От переоценки Канта, которая, конечно, была понятна как естественная реакция против прежнего пренебрежения, его предохраняла уже острота его исторического понимания, от которого не ускользнули исторически обусловленные элементы кантовского мышления. Но, наконец, тут было одно более глубоко лежащее соображение, которое повелело ему идти своей собственной дорогой. Теоретико-познавательное исследование ведь снова приводит к метафизическим проблемам, разрешение которых всегда должно оставаться гипотетическим. А Зигварт не противник метафизики, и он становится затем решительно на почву реалистической теории. Но все это такие вопросы, с которыми философия, к счастью, встречается лишь в конце своего пути. Здесь, разумеется, они должны появиться: последние основания мышления и познавания кроются в метафизическом мраке. Но ближайшей и настоятельнейшей работой, которая вместе с тем единственно только в состоянии привести философию во внутреннюю связь с особыми науками, является исследование самого логического мышления, как оно, руководимое своей имманентной нормой истины, в науке находит свое наиболее совершенное применение. Это приводит дальше к установлению предпосылок, основных понятий, методов и теорий научного познания и в конце концов к критическому уяснению всего целого нашего знания, – и только это уяснение открывает взгляд на высшие принципы природной и духовной действительности. Но тем путем, на котором достижима эта цель, может быть лишь психологический анализ функции мышления и рефлексии над методами фактической науки.

Из таких соображений возникла «Логика» Зигварта. В течение работы он вступил в тесное соприкосновение с представителями теории познания, вышедшими от Канта. Навсегда ценными основными мыслями кантовской критики познания он воспользовался с благодарностью. Во всяком случае, Зигварт был одним из тех мужей, которые приняли наиболее выдающееся участие в критическом обновлении немецкой философии.

В 1873 г. вышел в свет первый том, а в 1878 г. второй том труда Зигварта. Можно сказать, что с появлением этой «Логики» для истории дисциплины наступила новая эпоха. Это было осуществлением давно назревшей реформы. Правда, и до этого не было недостатка в различных реформаторских попытках. Так, Тренделенбург и Ибервег пытались насильно вернуть назад, к аристотелевской метафизике традиционное развитие, которое вылилось в формальную логику, логику мышления, ограничившегося самим собою, отвратившегося от действительности. Наиболее решительно английские логики – прежде всего Дж. Ст. Милль и затем В. Стэнли Джевонс, с которым Зигварт часто сходится в учении об индукции, – стали приводить в связь логику с положительными науками. Подобными же стремлениями руководится «Логика» Лотце, которая появилась в свете вскоре после первого тома «Логики» Зигварта. Но нигде старое не было в действительности преодолено, нигде логическое мышление не было вместе с тем схвачено в своей глубине и не прослежено через всю область его господства. Лишь Зигварт, с одной стороны, кладет в основу логики глубокую психологию мышления, а с другой – принципиально и последовательно строит ее «с точки зрения учения о методе». Тем самым он открыл новые пути.

Книга имела для науки универсальное значение. Таково и было ее действие. Не только философы научились из нее – и они научились из нее большему, нежели об этом можно судить по обычному изложению истории, интересующемуся только «системами», – ни одна из философских дисциплин не избежала определяющего влияния этой «Логики». Но и для положительных наук немалое значение имеет то критическое уяснение их основных принципов, которым они обязаны глубокому и осторожному анализу этого методолога; во всяком случае, значение это больше того, какое принадлежит какой-либо системе философии природы или духа. И у многих из ученых и исследователей этих дисциплин именно благодаря Зигварту пробудились понимание и интерес к общим предпосылкам, я мог бы сказать: к философской стороне их работы.

В ближайшие годы следуют меньшие работы, которые ведут дальше исследования «Логики». Так, в особенности юристами с благодарностью встреченная статья: «Begriff des Wollens und sein Verhälthis zum Begriff der Ursache», ценный вклад в аналитическую психологию хотения. Далее юбилейное сочинение «Vorfragen der Ethik», которое равным образом стремится постигнуть путем психологического анализа сущность морального стремления. И наконец, исследование «Die Impersonalien», которое, с логической точки зрения, устанавливает отношение к проблеме, много обсуждавшейся также и филологами. Общий результат этих работ нашел себе применение в значительно расширенном втором издании «Логики». Главным образом обращают здесь на себя внимание новые исследования по методологии психологии и исторических наук. Со времени выхода в свет первого издания в психологии многое было сделано и было не мало споров о психологических теориях. Равным образом и логика наук о духе получила с тех пор новые, глубоко захватывающие импульсы. Зигварт в свою очередь высказывается также по всем этим вопросам.

Уже в первом, а еще более в этом втором издании снова бросается в глаза та консервативная тенденция, которая к новым теориям относится, по-видимому, скорее с недоверием, нежели благожелательно, которые излюбленным предрассудкам приносит, по-видимому, в жертву научные интересы. Так можно было бы истолковать отношение Зигварта к эмпиристическому учению о познании и этике, его полемику против психофизического параллелизма, его решение по вопросу о свободе воли, его суждение об экспериментальной психологии, его осторожность по отношению к известным современным стремлениям в области исследования наук о духе. Так же можно истолковать, наконец, телеологическое направление его мышления и указание на идею Бога, которой заканчивается «Логика». Поистине Зигварт преклоняется только перед фактами, только перед фактической действительностью. Именно психические факты делают для него более приемлемым дуалистическое учение о взаимодействии, нежели параллелистическую теорию. В природе психических объектов усматривает он границы для их экспериментального исследования. Своеобразный характер отдельных кругов фактов служит для него верховной методической директивой для научного работника. С этой точки зрения он энергично выступает в защиту собственного права и самостоятельности наук о духе, по отношению к естественным наукам, и ничто не кажется ему более ошибочным, нежели преждевременное перенесение естественно-научных методов и теорий на область психологического и исторического исследования. Перед фактами склоняется он даже там, где они противостоят очевидным гипотезам. Так, детерминизм он признает методическим требованием психологии – и все же он не может согласиться с ним, так как с этой теорией, по-видимому, не согласуются неоспоримые особенности фактической волевой жизни. Уважение перед фактами обостряет в то же время его взор к относительности нашего познания. Отсюда – неустанное старание о разграничении фактов и гипотез, отсюда – нерасположение к слишком поспешным обобщениям и построениям, скептическая сдержанность по отношению к сменяющимся мнениям дня, даже если эти последние облекаются в костюм «точности»; отсюда – антипатия к никогда ничем не затрудняющейся поверхностности, которые все знает и нигде не усматривает уже проблем; отсюда, наконец, также и ясно выраженное сознание границ нашего знания вообще. Но по отношению ко всему целому человеческого познавания и хотения у нашего методолога невольно возникает мысль о том, что в последней основе мира, к которой обратно приводит также и логика, должно действовать нечто вроде силы целеставящего хотения. Адекватным познанием эта телеологически – теистическая вера не хочет быть, и она притязует также лишь на значимость и ценность постулата. Но на заднем плане и теперь стоит та же критическая εποχή. Но в этом смысле Зигварт утверждает право своего убеждения с выдающейся объективностью философа, который стоит выше ограниченности односторонних спекуляций.

Второе издание «Логики» вышло в свет в 1889 и 1893 гг. С тех пор Зигварт – конечно, встречая в течение сравнительно долгого времени помеху со стороны болезни – продолжал работать в том же самом направлении, и результаты этой работы отчасти могли найти себе применение в третьем издании «Логики». Но вплоть до времени своей последней болезни он носился с широкими литературными планами. Именно он занимался психологическими вопросами, и у него была мысль, в свою очередь, вмешаться в психологическое движение современности. Целый ряд статей имеется в готовом виде, а также и отдельные части его лекций вполне готовы для печати. Но он не мог решиться выпустить их в свет. Пусть будет так: он взял со своих домашних слово, что они не опубликуют ничего из его литературного наследства.

Как преподаватель, Зигварт развил необычайно плодотворную деятельность. В его самолюбие, правда, не входило образовать школу. Однако немало имеется таких людей – и не только философов по специальности, – которые с благодарностью признают, что они на всю жизнь получили от него определяющие импульсы к своей собственной работе. Но чрезмерно велико число тех, которые обязаны ему пониманием и интересом к философским вещам. И многие спешили издалека, чтобы послушать его. Кто хотя бы однажды видел его на кафедре, у того останется в памяти образ этого мужа: интересная голова, значительное, умное лицо, одинаково выражающее как мыслителя с проницательным умом, так и энергично выраженную индивидуальность, брызжущие жизненностью глаза, необычайно подвижная игра мимики и жестов, так характерно отражающая внутреннюю работу мысли и невольно захватывавшая слушателя. Сама лекция живо, ясно, прозрачно построена, неумолимо острая в ходе мысли; в целях облегчения понимания выражения нередко варьирует – и все же ни одного лишнего слова; стилистически тонкая и благородная, в адекватности выражения она дает как раз прообраз того, о чем говорит; она направляет мысль всегда к конкретному, наглядно изображая ее на примерах, она всегда старается спуститься до уровня слушателей – и все же никогда не тривиальна. Правда, то, что философ не преподносил студентам готовой системы, а напротив, вводил их в самые проблемы, рассматривая и освещая их всесторонне, – это обстоятельство кое-кому тотчас же не нравилось. Но едва ли кто из проникнутых серьезным стремлением мог в течение долгого времени устоять перед влиянием его педагогического искусства.

Что за человек был Зигварт – об этом мне нечего здесь говорить. Его жизнь была тихой жизнью ученого. При том высоком представлении, какое он имел о задачах университетского преподавателя и ученого, его работа доставляла ему полное удовлетворение. И все же он меньше всего был односторонним ученым. Правда, он не чувствовал себя призванным действовать в широких кругах. Однако этот исполненный характера муж довольно часто имел случай служить общественному интересу и за пределами своего призвания. И там, где дело шло о том, чтобы выступить ради блага своего университета и ради дела науки, – там он никогда не оставался позади. Он принимал ревностное участие в делах управления высшей школы, а также с преданностью отдавался тем задачам, какие лежали на нем, как на инспекторе тюбингенского «института».

У него не было недостатка во внешних знаках признания. Трижды получал он из-за пределов своей родины приглашения – сперва от Вюрцбургского, затем от Лейпцигского и, наконец, от Берлинского университетов. Богословский факультет в Тюбингене и юридический факультет в Галле наградили его степенью почетного доктора, Берлинская и Мюнхенская академии избрали его членом-корреспондентом. Также и со стороны своего отечественного правительства он получил целый ряд отличий. Наконец, когда он покидал свою должность, король наградил его чином тайного советника с титулом «его превосходительство». Зигварт искренне радовался этим почестям, которых он не домогался, – однако со спокойствием философа.

Перечень литературных работ Христо фа Зигварта (за исключением рецензий и более мелких статей в журналах и сборниках)

Ulrich Zwingli und der Charakter seiner Theologie, mit besonderer Rücksicht auf Picovon Mirandula. 1855.

Schleiermachers Erkenntnisstheorie und ihre Bedeutung für die Grundbegriffe der Glaubenslehre. Jahr, für deutsche Theologie, II, 267 и сл. 1855.

Shleiermachers psychologische Voraussetzungen, insbesondere die Begriffe des Gefühls und der Individualität. Jahrb. Für deutsche Theol. II, 829 и сл. 1857.

Zur Apologie des Atomismus. Jahrb. für deutsche Theol. IV, 269 и сл. 1859.

Schleiermacher in seinen Beziehungen zum Athenäum der beiden Schlegel, und Geschichte des Klosters Blaubeuren. Blaubeurer Seminarprogramm. 1861.

Huldreich Zwingli, Leben und Auswahl seiner Schriften in der Evang. Volksbibliothek herausg. von Klaiber. Stuttgart, 1862.

Ein Philosoph und ein Naturforscher über Franz Bacon v. Verulam (gegen Liebig). Preuss. Jahrb. 1863.

Noch ein Wort über Franz Bacon von Verulam. Eine Entgegnung. Там же. 1864.

Eine Berichtigung in Betreff Bacons. Beilage zur Allg. Zeitung vom 20 März, 1864.

Spinozas neuentdeckter Tractat von Gott, dem Menschen und dessen Glückseligkeit. Erläutert und in seiner Bedeutung für das Verständniss des Spinozismus untersucht. Gotha, 1866.

Benedict de Spinozas kurzer Tractat von Gott, dem Menschen und dessen Glückseligkeit. Ins Deutsche übersetzt, mit einer Einleitung, kritischen und sachlichen Erläuterungen begleitet. Tübingen, 1870.

Beiträge zur Lehre vom hypothetischen Urteil Programm. 1870.

Temperamente, статья в Pädagogische Encyclopädie von Schmid, т. IX. 1873.

Логика, 1-e изд. 1873 и 1878; 2-е изд. 1889 и 1893; 3-е изд. 1904. Английский перевод Helen Dendy, просмотренный автором. Лондон, 1895.

Giordano Bruno vor dem Inquisizionsgericht. Programm. 1879.

Der Begriff des Völlens und sein Verhältniss zum Begriff der Ursache. Programm. 1880.

Обе последние вещи в просмотренном виде включены в Kleine Schriften¹. 2 Bände. 1881. 2-е изд. 1889.

Logische Fragen. Vierteljahrsschr. für wiss. Philosophie, IV, 454 и сл. V, 97 и сл. 1880 и 81.

Vorfragen der Ethik. Festschrift zum fünfzigjährigen Doctorjubiläum E. Zellers. Freiburg, 1886.

Die Impersonalien. Eine Logische Untersuchung. Festschrift zum fünfzigj. Doctorjubiläum G. Rümelins. Freiburg, 1888.

Gedächtnissrede auf G. Rümelin 6 Nov. 1889.

Ein Collegium logicum im 16. Jahrhundert. Progr. 1890.

Тюбинген, сентябрь 1904.

ПРЕДИСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА

Поистине печальное положение философской терминологии на русском языке слишком хорошо известно, чтобы нужно было особенно распространяться об этом. Даже вполне компетентные представители русской философской мысли, не говоря уже о сонме некомпетентных, одни и те же термины передают нередко различным образом. Это лишний штрих из нашей общей некультурности. Такого серьезного дела, как выработка философской терминологии на русском языке, нельзя представлять на волю стихийно развивающегося процесса. И нашим компетентным философским сферам – на первом плане Академии наук – давно пора было бы положить конец этому невозможному терминологическому разброду: к этому обязывает долг ученого и философа.

Даже такая, по-видимому, вполне завершенная дисциплина, как логика, к сожалению, не составляет в этом отношении исключения: и здесь царит тот же терминологический разброд и произвол. Это может послужить некоторым – конечно, слабым – оправданием для возможных в настоящем переводе классического труда Зигварта терминологических промахов и пробелов. – Если даже такие основные термины, как «Anschauung», переводятся то как «наглядное представление», то как «созерцание», то как «воззрение», «интуиция», – то что же сказать о менее основных! Наряду с неизбежным благодаря этому и до некоторой степени субъективным и произвольным выбором между различными обозначениями одного и того же термина нам пришлось прибегнуть также к созданию некоторых новых слов за отсутствием на русском языке соответствующих выражений. Таковы предицирование (die Prädicierung), предикатность (die Prädication), несопредикатный (incomprädicabel), копулятивный (copulativ), конъюнктивный (conjunctiv) и др. Избежать этого решительно не было возможности.

В то же время в видах сугубой точности мы наряду с определением (die Bestimmung) говорим о дефиниции, детерминации (лишь в двух специально оговоренных случаях мы употребили ограничительный (determinierend)), а также определять, дефинировать, детерминировать.

Вполне ясное на немецком языке различие между «das Wirken» и «das Tun» очень трудно поддается передаче на русский язык: das Wirken мы передали через процесс действия, акт действия, das Tun – через деятельность. Лучше было бы das Wirken передать через причинение, произведение; но различные контексты, в каких встречается это выражение (особенно во II т.), исключают всякую возможность такой передачи.

Критика не преминет, конечно, указать возможные промахи и пробелы, и мы с благодарностью воспользуемся ее указаниями при втором издании настоящей книги.

В заключение позволю себе выразить искреннюю благодарность Н. О. Лосскому за ту всегдашнюю готовность, с какой он приходил мне на помощь советами и указаниями при выполнении настоящего перевода.

И. Давыдов 8 мая 1908 г.

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ

Последующее являет собой попытку построить логику с точки зрения учения о методе и тем поставить ее в живую связь с научными задачами современности. Пусть само выполнение послужит оправданием этой попытки, и этот первый том, возможно, самым тесным образом примыкая к традиционному облику науки, содержит в себе подготовление и основоположение к этому выполнению. Я должен предпослать лишь одну просьбу, именно чтобы не вменили в вину мне ту скупость, с какой я явно принимаю во внимание как прежние и одновременные обработки в целом, так и отдельные взгляды. Мне казалось, что в столь необычайно много обработанной дисциплине это было бы простым внешним обременением настоящего труда, если бы я захотел, соглашаясь или оспаривая, привести хотя бы только важнейшие из установленных доселе учений. Я должен был бы также опасаться, что предначертанный моим пониманием задачи ход исследования и изложения оказался бы затененным и запутанным, если бы я поставил себе за правило повсюду обсуждать построения, которые часто возникали из совершенно иных посылок. Таким образом, полагаю, я должен был ограничиться тем, что казалось необходимым для точного изложения и оправдания моих собственных положений. Что я воспользовался более старыми и новейшими работами в довольно значительном объеме – об этом едва ли нужно говорить. Трое мужей, труды которых я по большей части имел перед собой и которым я думал выразить здесь свою благодарность, – Тренделенбург, Ибервег, Милль – с кончались, пока шла моя работа над этой книгой. Кроме того, я должен особенно вспомнить о том поощрении, каким я обязан грандиозному труду Прантля.